Полынь-трава горькая... - 23

Свидетельствует Г. А. Шашарин:

«Кизима подвез нас к торцу четвертого блока. Он уже побывал здесь с утра. Никаких дозиметров у нас, конечно, не было. Кругом валялись графит, обломки топлива. Видны были поблескивающие на солнце, сдвинутые со своих опор барабан-сепараторы. Над полом центрального зала, похоже, около реактора виднелся огненный ореол, словно солнечная корона. От этой короны поднимался легкий черный дымок. Мы подумали тогда, что это горит что-нибудь на полу. Марьин был вне себя от злости, матерился, в сердцах пнул графитовый блок. Был хорошо виден полусмятый аварийный бак СУЗ, так что мне стало ясно, что взорвался не он. Бесстрашный Кизима ходил и как хозяин сокрушался, что вот-де, мол, строишь, строишь, а теперь вот ходи по разрушенным плодам труда своего. Несколько раз уже, говорит, был здесь с утра, чтобы проверить, не мираж ли все это.

Мы объехали вокруг станции и спустились в бункер. Там были Прушинский, Рязанцев и Фомин с Брюхановым. Брюханов был заторможен, смотрел куда-то вдаль перед собой, апатия. Но команды исполнял довольно оперативно и четко. Фомин, наоборот, перевозбужден, глаза воспаленные, блестели безумием. Потом произошел срыв, тяжелая депрессия. Еще из Киева я спросил у Брюханова и Фомина, целы ли трубопроводы. Они уверяли — целы. Тогда у меня возникла мысль подавать в реактор раствор борной кислоты. Связался со снабженцами в Киеве, нашли несколько тонн борной кислоты и обещали доставить в Припять к вечеру. Однако к вечеру стало ясно, что все трубопроводы от реактора оторваны и кислота не нужна. Но это поняли только к вечеру...»

Свидетельствует Владимир Николаевич Шишкин, заместитель начальника Союзэлектромонтажа Минэнерго СССР, участник совещания в Припятском горкоме КПСС 26 апреля 1986 года:

«Все собрались в кабинете первого секретаря горкома А. С. Гаманюка. Первым докладывал Г. А. Шашарин. Он догадывался уже, что реактор разрушен, видел графит на земле, куски топлива, но сознаться в этом не хватило сил. Во всяком случае вот так сразу. Душа, сознание требовали как бы плавного внутреннего перехода к постижению этой страшной, поистине катастрофической реальности.

—         Нужна коллективная оценка,— говорил Шашарин.— Четвертый блок обесточен. Трансформаторы отключились по защите от коротких замыканий. Залиты водой все кабельные полуэтажи. В связи с затоплением распредустройств на минусовых отметках дана команда электромонтажникам отыскать семьсот метров силового кабеля и держать наготове...

—         Что это за проект?!—возмутился Майорец.— Почему не предусмотрено проектное рассечение коммуникаций?

—         Анатолий Иванович, я говорю о факте. Почему — это уже второй вопрос. Во всяком случае, кабель изыскивается, вода в реактор подается, коммуникации рассекаются. Похоже, везде вокруг четвертого блока высокая радиоактивность.

—         Анатолий Иванович!—громовым басом перебил Шашарина Марьин.— Мы только что были с Геннадием Александровичем возле четвертого блока. Страшная картина. Дико подумать, до чего дожили. Пахнет гарью, и кругом валяется графит. Я даже пнул ногой графитовый блок, чтобы удостовериться, что он всамделишный. Откуда графит? Столько графита?

—         Брюханов!—обратился министр к директору АЭС.— Вы докладывали, что радиационная обстановка нормальная. Что это за графит?

—         Трудно даже представить... Графит, который мы получили для строящегося пятого энергоблока, цел, весь на месте. Я подумал вначале, что это тот графит, но он на месте. Не исключен в таком случае выброс из реактора... Частичный. Но тогда...

—         Замерить радиоактивность точно не удается,— объяснил Шашарин.— Предполагаем, что фон очень высокий. Был тут один радиометр, но его похоронило в завале.

—              Безобразие! Почему на станции нет нужных приборов?

—              Произошла непроектная авария. Случилось немыслимое... Мы запросили помощь гражданской обороны и химвойск страны. Скоро должны прибыть.

Похоже, всем ответственным за катастрофу хотелось одного — отодвинуть момент полного признания, расстановки всех точек над «и». Хотелось, как это привыкли делать до Чернобыля, чтобы ответственность и вина незаметно разложились на всех и потихонечку. Именно поэтому шла тянучка, когда каждая минута была дорога, ког­да промедление грозило облучением неповинному населению города. Когда у всех на уме было уже, билось в черепные коробки слово «эва­куация»...

А реактор тем временем горел. Горел графит, изрыгая в небо миллионы кюри радиоактивности.

—              Несмотря на сложную и даже тяжелую ситуацию на аварий­ном блоке, обстановка в Припяти деловая и спокойная,— докладывал Майорцу Гаманюк, первый секретарь Припятского горкома партии (в момент аварии он находился в медсанчасти на обследовании, но ут­ром 26 апреля покинул больничную койку и вышел на работу).— Ни­какой паники и беспорядков. Обычная нормальная жизнь выходного дня. Дети играют на улицах, проходят спортивные соревнования, идут занятия в школах. Даже свадьбы справляют. Сегодня вот справили шестнадцать комсомольско-молодежных свадеб. Кривотолки и раз­глагольствования пресекаем. На аварийном блоке есть пострадавшие. Двое эксплуатационников — Валерий Ходемчук и Владимир Шате­нок— погибли. Двенадцать человек доставлены в медсанчасть в тя­желом состоянии. Еще сорок человек, менее тяжелых, госпитализированы позднее. Пострадавшие продолжают поступать.

Геннадий Васильевич Бердов, высокий, седовласый, спокойный генерал-майор МВД, заместитель министра внутренних дел УССР, прибыл в Припять в пять утра 26 апреля в новом, недавно сшитом мундире. Золотые погоны, мозаика орденских планок, значок заслу­женного работника МВД СССР. Но мундир его, седые волосы были уже страшно грязными, радиоактивными, поскольку генерал провел все утренние часы рядом с АЭС. Радиоактивными теперь были воло­сы и одежда у всех присутствующих, в том числе и у министра Майорца. Радиация, как и смерть, не разбирает, кто ты — министр или простой смертный.

Анатолий Иванович,— докладывал генерал Бердов,— в пять утра я был в районе аварийного энергоблока. Наряды милиции приня­ли эстафету у пожарников. Они перекрыли все дороги к АЭС, посел­ку, особенно к местам рыбалки на водохранилище пруда-охладителя. (Тут надо заметить, что генерал Бердов, догадываясь об опасности, не представлял, какова она на самом деле, поэтому его милиционеры оказались без дозиметров и средств индивидуальной защиты и все до одного переоблучились. Но инстинктивно они действовали правиль­но— резко сократили доступ в предполагаемую опасную зону.— Г. М.) В припятском отделении милиции сформирован и действует оперативный штаб. На помощь прибыли сотрудники полесского, иванковского и чернобыльского райотделов. К семи утра в район аварии прибыло более тысячи сотрудников МВД. Усилены наряды транспорт­ной милиции на железнодорожной станции Янов. Здесь к моменту взрыва находились составы с ценнейшим оборудованием. Приходят пассажирские поезда, локомотивные бригады и пассажиры ничего о случившемся не знают. Сейчас лето, открытые окна вагонов, желез­ная дорога проходит в пятистах метрах от аварийного блока. Надо за­крывать движение поездов. (Хочется еще раз похвалить генерала Бердова. Из всех собравшихся он первый правильно оценил обстанов­ку.— Г. М.) Постовую службу несут не только сержанты и старшины, но и полковники милиции. Лично проверяю посты в опасной зоне. Не было ни одного отказа от несения службы. Проведена большая ра­бота в автохозяйствах Киева. На случай эвакуации населения тысяча сто автобусов подогнаны к Чернобылю и ждут указаний правительст­венной комиссии...

Геннадий Васильевич Бердов

—              Что вы мне все про эвакуацию рассказываете?!—взорвался министр.— Паники захотели? Надо остановить реактор, и все прекра­тится. Радиация придет в норму. Что с реактором, товарищ Шашарин?

—              Операторы, по данным Фомина и Брюханова, заглушили его, нажав кнопку АЗ пятого рода.— Шашарин вправе был говорить так, ведь он еще не поднимался в воздух...

—              А где операторы? Их можно пригласить?—настаивал министр.

—              Операторы в медсанчасти, Анатолйй Иванович... В очень тяже­лом состоянии.

—              Я предлагал эвакуацию еще рано утром,— глухо сказал Брюха­нов.—Запрашивал Москву, товарища Драча. Но мне сказали, чтобы до приезда Щербины ничего в этом направлении не предпринимать. И не допускать паники.

—              Что скажет гражданская оборона?

Встал Соловьев, тот самый начальник гражданской обороны АЭС, который в первые два часа после взрыва с помощью единственного радиометра со шкалой 250 рентген определил опасную степень радиа­ции. (Реакция Брюханова читателю известна. Однако следует допол­нить: Соловьев продублировал ночью сигнал тревоги в гражданскую оборону республики, что достойно всяческой похвалы.)

—              На диапазоне двести пятьдесят рентген — зашкал в районах завала, машзала, центрального зала и в других местах вокруг блока и внутри. Нужна срочная эвакуация, Анатолий Иванович.

Встал представитель Минздрава СССР Туровский:

—              Эвакуация необходима. То, что мы увидели в медсанчасти... я имею в виду осмотр больных... они в тяжелом состоянии, дозы, по первым поверхностным оценкам, в три—пять раз превышают леталь­ные. Бесспорна диффузия радиоактивности на большие расстояния от энергоблока.

—              А если вы ошибаетесь?—сдерживая недовольство, спросил Майорец.— Разберемся в обстановке и примем решение. Но я против эвакуации. Опасность явно преувеличивается.

Объявили перерыв».

Свидетельствует Б. Я. Прушинский, главный инженер ВПО Союз-атомэнерго:

«Когда мы вернулись с Костей Полушкиным в горком, Шашарин и Майорец стояли в коридоре и курили. Мы подошли и прямо там, в коридоре, доложили министру о результатах осмотра четвертого блока с воздуха: можно предположить, что реактор разрушен. Ох­лаждение неэффективно.

—              Аппарату крышка,— сказал Полушкин.

Сильно затягиваясь, в клубах дыма, и без того щупленький и ка­завшийся на заседаниях коллегий каким-то игрушечным по сравне­нию с тяжеловесами типа замминистра Семенова, Шашарин сейчас еще больше осунулся, побледнел, обычно приглаженные каштановые волосы торчали перьями, бледно-голубые глаза за огромными стекла­ми импортных очков смотрели не мигая. Все мы были в это время за­травленные и убитые. Пожалуй, кроме Майорца. Он, как всегда, ак­куратный, с ровным розовым пробором, на лице — ничего.

—              Что вы предлагаете? — спросил Майорец.

- А черт его знает, сразу не сообразишь. В реакторе горит гра­фит. Надо тушить. Это перво-наперво. А как, чем... надо думать.

Все вошли в кабинет Гаманюка. Шашарин зачитал списки рабо­чих групп. Когда речь коснулась восстановительных работ, предста­витель генпроектанта с места выкрикнул:

—              Надо не восстанавливать, а захоранивать!

—              Не разводите дискуссии, товарищ Конвиз! — прервал его Майорец.— Группам в течение часа подготовить мероприятия для доклада Щербине. Он вот-вот должен подъехать...»

Анатолий Иванович Майорец (9 июля 1929, Хмельницкая область, УССР, СССР — 29 мая 2016, Москва, Российская Федерация) — советский государственный деятель, министр электротехнической промышленности СССР (1980—1985), министр энергетики и электрификации СССР (1985—1989). Лауреат Государственной премии СССР (1978).

Свидетельствует Г. А. Шашарин:

«Потом мы поднимались на вертолете в воздух с Марьиным и зампредом Госатомэнергонадзора, членом-корреспондентом АН СССР Сидоренко. Зависали над блоком на высоте двести пятьдесят — триста метров. У пилота был, кажется, дозиметр. Хотя нет — радио­метр. На этой высоте светило рентген триста в час. Верхняя плита бы­ла раскалена до ярко-желтого цвета против ярко-вишневого, доло­женного Прушинским. Значит, температура в реакторе росла. Плита лежала на шахте не так наклонно, как потом, когда бросали мешки с песком. Грузом ее развернуло. Здесь уж стало ясно окончательно, что реактор разрушен. Сидоренко предложил бросить в реактор тонн сорок свинца, чтобы уменьшить излучение. Я категорически воспро­тивился. Такой вес, да с высоты двести метров,— огромная динамиче­ская нагрузка. Пробьет дыру насквозь, до самого бассейна-барбатёра, и вся расплавленная активная зона вытечет вниз, в воду бассейна. Тогда надо будет бежать куда глаза глядят.

Когда приехал Щербина, я зашел к нему до совещания и сказал, что надо немедленно эвакуировать город. Он ответил, что это может вызвать панику...»

К этому времени, примерно к 19 часам, кончились все запасы во­ды на АЭС. Насосы, с таким трудом запущенные переоблучившимися электриками, остановились. Радиоактивность везде стремительно рос­ла, разрушенный реактор продолжал изрыгать из раскаленного жерла миллионы кюри радиоактивности. В воздухе весь спектр радиоактив­ных изотопов, в том числе плутоний, америций, кюрий. Все эти изото­пы инкорпорировали (проникли внутрь) в организмы людей, как ра­ботающих на АЭС, так и жителей Припяти. В течение 26 и 27 апреля, вплоть до эвакуации, продолжалось накопление радионуклидов, кро­ме того, люди подвергались внешнему гамма-, бета-облучению.

• Назад