Полынь-трава горькая... - 17

С пульта отключили маслонасос.

Возле седьмой машины телефонная будка, из которой машини­сты все время звонили на БЩУ. Против будки за окном — пятый трансформатор, на нем оказался кусок топлива, о котором не знали. Там получили смертельную дозу Перчук, Вершинин, Бражник, Но­вик...

Тем временем в помещении БЩУ без дела толкался руководитель неудавшегося электроэксперимента Геннадий Петрович Метленко. Его наконец заметил Акимов: «Будь другом, иди в машзал, помоги крутить задвижки. Все обесточено. Вручную каждую открывать или закрывать не менее четырех часов. Диаметры огромные...» Щуплень­кий, небольшого роста, с остроносым сухощавым лицом, представи­тель Донтехэнерго побежал в машинный зал.

Трагедия развернулась там на нулевой отметке. Упавшей фермой перебило маслопровод турбины. Горячее масло хлынуло наружу и загорелось от кусков раскаленного ядерного топлива. Машинист Вершинин погасил огонь и бросился помогать товарищам, чтобы пре­дотвратить взрыв маслобака.

Вершинин Юрий Анатольевич – машинист-обходчик парового оборудования турбинного цеха Чернобыльской АЭС

Вершинин Юрий Анатольевич родился 25 мая 1959 года в селе Косино Зуевского района Кировской области. В 1978 году окончил Славянский энергостроительный техникум. Трудовую деятельность на Чернобыльской АЭС начал в июле 1983 года. Работал в должности машиниста-обходчика турбинного оборудования 5 группы турбинного цеха.

В роковую ночь на 26 апреля 1986 года вместе с товарищами-турбинистами не щадя своей жизни, гасили очаги пожаров в машинном зале, не давая огню распространиться.

Умер 21 июля 1986 от лучевой болезни в 6-й Московской клинической больнице.

Награждён орденом "За мужество" ІІІ степени и орденом "Знак почета" (СССР)

Бражник, Перчук, Тормозин тушили очаги пожара в других местах. В пролом кровли упали высокоактив­ное топливо и реакторный графит... валялись повсюду. Гарь, радиа­ция, сильно ионизированный воздух, черный ядерный пепел от горя­щего графита и сгорающей наверху битумной кровли. Куском фермы перекрытия разбило фланец на одном из аварийных питательных насосов. Его надо было отключить от деаэраторов. Задвижки крутить вручную не менее четырех часов. Другой насос готовить к работе на реактор, тоже вручную крутить задвижки.

Перчук Константин Григорьевич – старший машинист турбинного оборудования турбинного цеха Чернобыльской АЭС

Перчук Константин Григорьевич родился 23 ноября 1952 года в городе Магадан. В 1975 году окончил Днепродзержинский техникум промышленного транспорта. Трудовую деятельность на Чернобыльской АЭС начал 13 мая 1980 дежурным слесарем, в июне 1983 года переведен машинистом паровой турбины турбинного цеха.

В трагическую ночь 26 апреля 1986 он сделал все возможное и невозможное, чтобы уменьшить разрушающее действие пожара в машинном зале. Ценой собственной жизни пытался отсечь один из насосов с перебитой трубой, чтобы остановить утечку воды из деаэраторов, что позволило уменьшить страшные последствия аварии для всей станции.

Умер 20 мая 1986 года от лучевой болезни в 6-й Московской клинической больнице.

Награждён орденом "За мужество" ІІІ степени

Радиационные поля на ну­левой отметке машзала — от 500 до 15 тысяч рентген в час. Метлен­ко отправили назад на блочный щит: «Обойдемся! Не мешай!..»

С электриками акимовской смены Давлетбаеву удалось заменить в генераторе водород азотом, чтобы избежать взрыва. Слили аварий­ное масло из маслобаков турбины в аварийные емкости снаружи энергоблока. Маслобаки залиты водой... Турбинисты в эту роковую ночь 26 апреля 1986 года совершили выдающийся подвиг. Если бы они не сделали то, что сделали, пожаром охватило бы весь машзал изнутри, рухнула бы кровля, огонь перекинулся бы на другие блоки, а это могло привести к разрушению всех четырех реакторов. Послед­ствия трудно вообразить...

Когда пожарные Телятникова, погасив огонь на кровле, в пятьутра появились внутри машзала, там все уже было сделано...

Леонид Петрович Телятников (25 января 1951, Введенка, Кустанайская область — 2 декабря 2004, Киев) — советский и украинский пожарный, генерал-майор внутренней службы, Герой Советского Союза.

Майор внутренней службы Л. П. Телятников вместе с другими пожарными (В. Игнатенко, В. Кибенком, В. Правиком и др.) принимал участие в тушении пожара в первые часы после аварии на Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 года. Во время тушения подразделение Телятникова пробыло на станции почти три часа, он получил высокую дозу облучения.

Был под­готовлен второй аварийный питательный насос и включен в работу на не существующий уже реактор. Акимов и Дятлов предполагали, что вода пошла в реактор, однако она туда не могла пойти по той простой причине, что все коммуникации низа были оторваны взрывом и вода от второго АПЭНа шла в подаппаратное помещение, куда просыпа­лось много разрушенного ядерного топлива. Смешиваясь с топливом, высокорадиоактивная вода уходила на низовые отметки деаэраторной этажерки, затапливая кабельные полуэтажи и распредустройства, приводя к коротким замыканиям и угрожая потерей энергоснаб­жения работающим еще энергоблокам. Ведь все энергоблоки Чернобыльской АЭС по деаэраторной этажерке, где проходят основные ка­бельные трассы, связаны между собой. К пяти утра — многократная рвота и очень плохое самочувствие у Давлетбаева, Бусыгина, Кор­неева, Бражника, Тормозина, Вершинина, Новика, Перчука. Отправ­лены в медсанчасть. Давлетбаев, Тормозин, Бусыгин и Корнеев вы­живут. Взяли по 350 рентген. Бражник, Перчук, Вершинин и Новик получили по тысяче и более рад. Мученической смертью умрут в Мо­скве...

Но вернемся к началу аварии. Пройдем с Валерием Ивановичем Перевозченко его путь к смерти. Он ведь искал Ходемчука, он хотел спасти всех своих подчиненных. Этот человек не знал страха. Мужество и долг вели его в ад кромешный. Тем временем Паламарчук и Горбаченко по лестнично-лифтовому блоку продвигались через за­валы к двадцать четвертой отметке, в 604-е киповское помещение, где замолчал Володя Шашенок. Что с ним?.. Хоть бы жив...

После серии грозных взрывов на блоке теперь было относитель­но тихо, только через проломы слышны клекот и шум пламени горя­щей кровли машзала, пронзительные выкрики людей, гасящих огонь, надсадное подвывание разрушенного атомного реактора, в котором горел графит. Все это как бы дальним фоном, а ближе — ручейковое журчание или дождевой шум льющейся откуда-то радиоактивной воды, вверху, внизу — не поймешь, какое-то усталое остаточное ши­пение радиоактивного пара и воздух... Воздух был загустевший, не­привычный. Сильно ионизированный газ, острый запах озона, жже­ние в горле и легких, надсадный кашель, резь в глазах.

26 апреля 1986 года. Первые фотографии, показывающие масштабы разрушения здания реактора.

Первым фотографом, увековечившим разрушенное взрывом здание реактора энергоблока №4, был не Игорь Костин, как принято считать (его фото сделано, вероятно, между 29 апреля и 2 мая), а заводской фотограф Анатолий Иванович Расказов, которому по прямому указанию директора станции Виктора Брюханова было поручено сделать несколько фотографий здания реактора с воздуха и с земли, чтобы по ним оценить масштабы повреждений.

Незадолго до полуночи того же дня сделанные фотографии были переданы в следственный комитет с грифом «конфиденциально». У самого автора первые симптомы лучевой болезни первой степени (тошнота и легкие лучевые ожоги, преимущественно головы) появились в первый же день ночью. Он умер в начале 2010 года.

Они бежали без респираторов, в полной темноте, освещая себе дорогу карманными фонариками, которые имел всегда при себе ка­ждый эксплуатационник. А Перевозченко по короткому переходно­му коридору на десятой отметке пробежал в сторону гэцээновского помещения, где остался Валера Ходемчук, и остановился, поражен­ный. Помещения не было. Вверху — небо, отсветы бушующего над машзалом пламени, а прямо перед ним — груды обломков, нагромо­ждение крошева строительных конструкций, изуродованного обору­дования и трубопроводов.

В завале было также очень много реакторного графита и топлива, от которых светило не менее 10 тысяч рентген в час. Перевозченко, ошеломленный, водил лучом фонаря по всей этой разрухе. Он напря­женно прислушивался, пытаясь уловить хотя бы слабый голос или стон человека. Надо найти, спасти Валеру. Обязательно спасти. А еще наверху Генрих, Кургуз... Там, где был взрыв... Он их тоже спасет... Обязательно... Это его люди, его подчиненные... Он не оставит их...

А время шло. Каждая секунда, каждая лишняя минута здесь ги­бельны. Тело начальника смены реакторного цеха всё поглощает и поглощает рентгены, все темнее становится ядерный загар в темноте ночи. И загорают не только лицо и руки, но и все тело под одеждой. Загорает... горит, горит... Жжет нутро...

«Валера-а! — изо всех сил закричал Перевозченко.— Валера-а! Откликнись! Я зде-есь!» Он рванул прямо к завалу, полез по обломкам, тщательно ища расщелины среди разрушенных конструкций, обжигая руки о куски топлива и графита, за которые нечаянно хва­тался в темноте. Напрягал слух, пытаясь уловить малейший стон или шорох, но тщетно. Но все равно искал, обдирая тело о торчащие крю­чья арматуры и острые сколы бетонных блоков, протиснулся в 304-е помещение, но в нем никого не было.

Валера дежурил в дальней стороне... Там был его пост...

И Перевозченко пробрался по завалу туда, в дальний конец, и искал там. Но все впустую.

«Валера-а! —кричал Перевозченко, вскинув руки к небу и потря­сая кулаками.— Валера-а, милый! — Слезы бессилия и горя лились по загоревшим от излучений до черноты, отекшим щекам.— Да что ж это такое?! Ходемчук! Откликнись!»

Но в ответ лицо Перевозченко озаряли только отсветы огня, бу­шующего в ночном небе над крышей машзала, и доносились пронзи­тельные, похожие на отчаянные крики израненных птиц голоса пожарников. Там тоже шла борьба со смертью, и там люди принима­ли в себя смерть.

Изнемогая от навалившейся ядерной усталости, Перевозченко полез по завалу назад, пробрался, шатаясь, к лестнично-лифтовому блоку и стал подниматься наверх, на тридцать шестую отметку, к центральному залу. Ведь там, в ядерном аду и огне, гибнут Кургуз и Генрих.

Он не знал, что Анатолий Кургуз и Олег Генрих, сильно облучен­ные и ошпаренные радиоактивным паром, уже спустились по услов­но чистой лестнице на десятую отметку и отправлены в медсанчасть.

Перевозченко повторил путь стажеров Кудрявцева и Проскуря­кова, вошел сначала в каморку операторов, их там не было, тогда он вошел в центральный зал и принял на себя дополнительный ядерный удар гудящего огнем реактора.

Опытный физик, Перевозченко понял, что реактора больше нет, что он превратился в гигантский ядерный вулкан, что водой его не загасить, ибо нижние коммуникации оторваны от реактора взры­вом, что Акимов, Топтунов и ребята в машзале, запускающие пита­тельные насосы, чтобы подавать в реактор воду, зря гибнут. Ведь воду сюда не подашь... Надо выводить всех людей с блока. Это са­мое правильное. Надо спасать людей.

Валера Перевозченко... однажды он, морской офицер, в полном обмундировании приехал на побывку в Стародуб. Его военная выправка, экипировка вызвала у всех восхищение. Самыми любопытными оказались местные ребята, которые, словно воробушки, слетелись дружной стайкой, облепили военного и не отпустили до тех пор, пока он не показал им морской кортик и бинокль.

Перевозченко спустился вниз, его непрерывно рвало, мутилось и мгновениями отключалось сознание, он падал, но приходил в себя, снова вставал и шел, шел.

Войдя в помещение БЩУ, он сказал Акимову:

—              Реактор разрушен, Саша... Надо уводить людей с блока...

—              Реактор цел! Мы подадим в него воду! — запальчиво возразил Акимов.— Мы все правильно делали... Иди в медсанчасть, Валера, тебе плохо... Ты перепутал, уверяю тебя... Это не реактор, это горят строения, конструкции. Их потушат...

В то самое время, когда Перевозченко искал захороненного в за­вале Ходемчука, Петр Паламарчук и дозиметрист Николай Горбаченко, с трудом преодолевая завалы и разломы на двадцать четвертой отметке реакторного блока, проникли наконец в киповское помеще­ние, где в момент взрыва находился Владимир Шашенок. Паламар­чук и Горбаченко нашли товарища в разломе 604-го помещения, при­давленного упавшей балкой, сильно обожженного паром и горячей водой. Потом в медсанчасти выяснилось, что у него перелом позво­ночника, сломаны ребра, а сейчас... надо было спасать.

Перед самым взрывом, когда давление в контуре росло со ско­ростью 15 атмосфер в секунду, в этом помещении разорвало трубы и датчики, оттуда пошли радиоактивные пар и перегретая вода, упа­ло что-то сверху, и Шашенок потерял сознание. Вся поверхностькожи получила глубокий тепловой и радиационный ожоги. Ребята освободили товарища из-под завала, Паламарчук, стараясь не причи­нить новых страданий, взвалил его на спину с помощью Горбаченко и, с трудом пробираясь через завалы бетона и труб, вынес на де­сятую отметку. Оттуда, чередуясь с Горбаченко, по коридору деаэраторной этажерки, примерно четыреста пятьдесят метров,— к здрав­пункту на АБК первого блока. Здравпункт оказался заколоченным на гвоздь. Вызвали «скорую». Через десять минут приехал фельдшер Саша Скачок, и Шашенка увезли в медсанчасть. Потом приехал на своей «скорой» педиатр Белоконь и дежурил здесь до утра, пока его самого не увезли в медсанчасть.

Та, роковая смена... Валерий Ходемчук, Николай Горбаченко, Владимир Шашенок...

Паламарчук и Горбаченко, вынося товарища, тоже сильно облу­чились и вскоре были отправлены в медсанчасть. Горбаченко до того успел еще обойти блок, замеряя гамма-фон, был в машзале, обошел блок снаружи. Но все было фактически впустую. Прибором со шка­лой измерений всего на 3,6 рентгена он не мог замерить бешеные радиационные поля и поэтому не смог должным образом предосте­речь товарищей.

В 2 часа 30 минут ночи на БЩУ-4 пришел директор АЭС Брюха­нов. Вид пудрено-серый, растерян, почти невменяем.

—              Что произошло? — сдавленным голосом спросил он Акимова.

На БЩУ-4 активность воздуха в это время составляла около 3 —5 рентген в час, а в местах прострела от завала и того больше.

70-е годы. В то время - директор Чернобыльской АЭС Виктор Петрович Брюханов (1935 г.р.) с женой Валентиной и сыном Олегом (1961 г.р.) во время сбора грибов.

Акимов доложил, что произошла тяжелая радиационная авария, но реактор, по его мнению, цел, что пожар в машзале в стадии ли­квидации, пожарники(ные) майора Телятникова тушат пожар на кровле, что готовится в работу второй аварийный питательный насос и ско­ро будет включен. Лелеченко и его люди должны только подать электропитание. Трансформатор отключился от блока по защите от коротких замыканий.

—              Вы говорите — тяжелая радиационная авария, но если реак­тор цел... Какая активность сейчас на блоке?

—              Имеющийся у Горбаченко радиометр показывает тысячу микрорентген в секунду...

—              Ну, это немного,— чуть успокаиваясь, сказал Брюханов.

—              Я тоже так думаю,— возбужденно подтвердил Акимов.

—              Могу я доложить в Москву, что реактор цел?

—              Да, можете,— уверенно ответил Акимов.

Брюханов ушел на АБК-1 в свой кабинет и оттуда в 3 часа ночи позвонил домой заведующему сектором атомной энергетики ЦК КПСС Владимиру Васильевичу Марьину...

К этому времени на аварийный блок прибыл начальник граж­данской обороны атомной станции Соловьев (фамилия изменена.— Г. М.). У него был радиометр со шкалой измерений на 250 рентген. Это уже было кое-что. Пройдя по деаэраторной этажерке, в машзал, к завалу, понял, что положение крайне тяжелое. На шкале 250 рентген радиометр показывал зашкал в разных местах блока и завала.

Соловьев доложил обстановку Брюханову.

—              У тебя неисправный прибор,— сказал Брюханов.— Таких по­лей быть не может. Ты понимаешь, что это такое? Разберись-ка со своим прибором или выбрось его на свалку...

—              Прибор исправный,— сказал Соловьев.

В 4 часа 30 минут утра на БЩУ прибыл главный инженер Фомин. Его долго разыскивали. Дома почему-то трубку не брал, жена бор­мотала что-то невнятное. Кто-то сказал, что он на рыбалке, потому и не подходил к телефону. Что-то знали люди...

—              Доложите обстановку!

Акимов доложил. Подробно перечислил последовательность технологических операций до взрыва.

—              Мы все делали правильно, Николай Максимович. Претензий к персоналу смены не имею. К моменту нажатия кнопки АЗ-5 запас реактивности составлял восемнадцать стержней СУЗ. Разрушения произвел взрыв стодесятикубового бака аварийной воды СУЗ в цен­тральном зале, на отметке плюс семьдесят один метр...

—              Реактор цел? — спросил Фомин красивым баском.

—              Реактор цел! — твердо ответил Акимов.

—              Непрерывно подавайте в аппарат воду!

—              Сейчас в работе аварийный питательный насос из деаэрато­ров на реактор.

Фомин удалился. Внутри он то метался, как затравленный зверь, то проваливался в бездонную пропасть, мысленно панически вскри­кивая: «Конец! Конец!» — то обретал вдруг железную уверенность: «Выстоим!»

Фомин как главный инженер утвердил эксперимент по «определению характеристик генератора при выбеге ротора турбины», в ходе которого произошла авария на станции. Непосредственными разработчиками эксперимента были заместитель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов и представитель «Донтехэнерго» Геннадий Метленко.

Но не выстоял. Этот человек сломался первым перед чудовищ­ной ответственностью, которая только сейчас обрела свою свинцо­вую тяжесть и расплющивала все его слабое, по сути, держав­шееся на гордыне и тщеславии существо...

Приказав в два ночи Акимову подавать воду в реактор, замести­тель главного инженера по эксплуатации Анатолий Дятлов покинул блочный щит управления и вышел в сопровождении дозиметриста наружу, спустившись по лестнично-лифтовому блоку. Весь асфальт вокруг был усыпан блоками реакторного графита, кусками конструк­ций, топлива. Воздух был густой и пульсирующий. Такой ощущалась ионизированная высокорадиоактивная плазма.

—              Активность? — спросил Дятлов дозиметриста.

—              Зашкал, Анатолий Степанович... Кха-кха! Ч-черт! Сушит глотку... На тысяче микрорентген в секунду зашкал...

—              Японские караси!.. Приборов у вас ни хрена нет! В бирюльки играете!..

—              Да кто думал, что будут такие поля?! — вдруг возмутился дозиметрист.— В каптерке есть один радиометр со шкалой на десять тысяч рентген, да закрыта. А ключ у Красножона. Да к каптерке, я смотрел, и не подобраться. Завалило ее. И светит дай бог. Без при­бора чувствую...

—              Индюки! Японские караси! Прибор в каптерке держат! Обал­дуи! Носом измеряй!

—              Да я и так уж измеряю, Анатолий Степанович...— сказал до­зиметрист.

—              Если бы только ты... Я ведь тоже измеряю, сукин ты сын. А ведь не должен. Это твоя работа... Усек?!

Они подошли вплотную к завалу. Он возвышался горой, поднима­ясь наклонно от самой земли аж до сепараторных помещений...

—              Ё-моё!—воскликнул Дятлов. — Что натворили! Крышка!

Дозиметрист щелкал туда-сюда переключателем диапазонов, бор­моча: «Зашкал... Зашкал...»

—              Выбрось ты его к едрене фене!.. Японские караси... Пошли в обход вокруг машзала...

Кругом на асфальте графит и куски топлива. В темноте не сов­сем различимо, но при желании понять можно. То и дело спотыка­ешься о графитовые блоки, футболишь ногами. Реальная активность до 15 тысяч рентген в час. Поэтому и зашкал на радиометре у дози­метриста.

В сознании не укладывается увиденное. Обогнули торец машзала. Вдоль бетонной стенки напорного бассейна девятнадцать пожарных машин. Слышен клекот и рев огня на кровле машзала. Пламя вы­сокое. Выше венттрубы.

Горит машзал ЧАЭС.... почти как в настоящей жизни... (фрагмент из фильма...)

Но странное дело! В сознании у заместителя главного инженера по эксплуатации четвертого энергоблока возникло и жило теперькак бы два образа, две мысли. Одна: «Реактор цел. Подавать воду». Вторая: «Графит на земле, топливо на земле. Откуда, спрашива­ется? Непонятно откуда. Активность бешеная. Нутром чую актив­ность».

— Все! — приказал Дятлов.— Откатываемся!

Они вернулись на БЩУ. Горбаченко прошел к себе, на щит до­зиметрии. Должен вот-вот подойти зам начальника службы РБ Красножон.

Общая экспозиционная доза, ими полученная, составила 400рад.

К пяти утра началась рвота. Смертельная слабость. Головная боль. Буро-коричневый цвет лица. Ядерный загар.

Горбаченко и Дятлов своим ходом ушли на АБК-1 и далее — «скорой» в медсанчасть.

• Назад