Полынь-трава горькая... - 21

Свидетельствует Людмила Александровна Харитонова, старший инженер производственно-распорядительного отдела управления строительства Чернобыльской АЭС:

«В субботу 26 апреля 1986 года все уже готовились к празднику 1 Мая. Теплый погожий день. Весна. Цветут сады. Мой муж, началь­ник участка наладки вентиляции, собирался после работы поехать с детьми на дачу. Я с утра постирала и развесила на балконе белье. К вечеру на нем уже накопились миллионы распадов.

Среди большинства строителей и монтажников никто еще ничего не знал. Потом просочилось что-то об аварии и пожаре на четвертом энергоблоке. Но что именно произошло, никто толком не знал.

Дети пошли в школу, малыши играли на улице в песочницах, ка­тались на велосипедах. У всех у них к вечеру 26 апреля в волосах и на одежде была уже высокая активность, но тогда мы этого не знали. Недалеко от нас на улице продавали вкусные пончики. Обычный вы­ходной день.

Рабочие-строители поехали на работу, но их вскоре вернули, ча­сам к двенадцати дня. Муж тоже ездил на работу и, вернувшись, сказал: «Авария, не пускают. Оцепили станцию...»

Мы решили поехать на дачу, но нас за город не пустили посты милиции. Вернулись домой. Странно, но аварию мы еще воспринима­ли как нечто отдельное от нашей частной жизни. Ведь аварии были и раньше, но они касались только самой станции...

После обеда начали мыть город. Но и это не привлекло внимания. Явление обычное в жаркий летний день. Моечные машины летом не диво. Обычная мирная обстановка. Я только обратила как-то вскользь внимание на белую пену у обочин, но не придала этому значения. Подумала, сильный напор воды.

Группа соседских ребят ездила на велосипедах на путепровод (мост), оттуда хорошо был виден аварийный блок со стороны станцииЯнов. Это, как мы позже узнали, было наиболее радиоактивное место в городе, потому что там прошло облако ядерного выброса. Но это стало ясно потом, а тогда, утром 26 апреля, ребятам было просто ин­тересно смотреть, как горит реактор. У этих детей развилась потом тяжелая лучевая болезнь.

После обеда наши дети вернулись из школы. Их там предупреди­ли, чтоб не выходили на улицу, чтобы делали влажную приборку до­ма. Тогда до сознания впервые дошло, что серьезно.

Об аварии разные люди узнавали в разное время, но к вечеру 26 апреля знали почти все, но все равно реакция была спокойная, так как все магазины, школы, учреждения работали. Значит, думали мы, не так опасно.

Ближе к вечеру стало тревожнее. Эта тревога шла уже неизвест­но откуда, то ли изнутри души, то ли из воздуха, в котором стал силь­но ощущаться металлический запах. Какой он, даже не могу точно сказать. Но металлический...

Вечером загорелось сильнее. Сказали, горит графит. Люди издалека видели пожар, но не обращали особого внимания. «Горит что-то...» — «Пожарники(ные) потушили...» — «Все равно горит»...»

На промплощадке в трехстах метрах от разрушенного энерго­блока, в конторе Гидроэлектромонтажа сторож Данила Терентьевич Мируженко дождался восьми утра, и поскольку начальник управле­ния на его звонки не отвечал, решил пойти за полтора километра в уп­равление строительства и доложить там начальнику стройки В. Т. Кизиме или диспетчеру о том, что видел ночью. Менять его утром никто не пришел. Никто также не позвонил ему, что предпринять. Тогда он закрыл на замок контору и пошел пешком в управление строительст­ва. Чувствовал он себя уже очень плохо. Началась рвота. В зеркало увидел, что сильно загорел за ночь без солнца. К тому же, направля­ясь к управлению строительства, он некоторое время шел по следу ядерного выброса.

Подошел к управлению, а там закрыто. Никого нет. Суббота все-таки. Возле крыльца стоит какой-то незнакомый мужик. Увидел Ми­руженко и сказал: «Иди, дед, скорей в медсанчасть. Ты совсем пло­хой». Мируженко кое-как доковылял до медсанчасти...

На пятый энергоблок утром 26 апреля выехала бригада рабочих-строителей. Туда же приехал начальник стройки Василий Трофимо­вич Кизима, бесстрашный, мужественный человек. Перед этим он на машине осмотрел завал вокруг четвертого блока. Никаких дозиметров у него не было, и он не знал, сколько схватил. Рассказывал мне по­том: «Догадывался, конечно, уж очень сушило грудь, жгло глаза. Не зря ведь, думаю, жжет. Наверняка Брюханов выплюнул радиацию... Осмотрел завал, поехал на пятый блок. Рабочие ко мне с вопросами: сколько работать? какая активность? Требуют льготы за вредность. Всех, и меня тоже, душит кашель. Протестует организм против плуто­ния, цезия и стронция. А тут еще йод-131 в щитовидку набился. Ду­шит. Респираторов ведь ни у кого нет. И таблеток йодистого калия то­же нет. Звоню Брюханову. Справляюсь о ситуации. Брюханов отве­тил: «Изучаем обстановку». Ближе к обеду снова позвонил ему. Он опять изучал обстановку. Я строитель, не атомщик, и то понял, что то­варищ Брюханов обстановкой не владеет. В двенадцать часов дня я отпустил рабочих по домам. Ждать дальнейших указаний руководст­ва...»

Василий Трофимович Кизима ( 5 января 1932 года, Таращанский район, Киевская область, Украинская ССР) — начальник управления строительства Чернобыльской атомной электростанции, Киевская область, Украинская ССР. Герой Социалистического Труда (1984). Депутат Верховного Совета УССР 9-11 созывов.

Свидетельствует Владимир Павлович Волошко, председатель Припятского горисполкома:

«...Весь день 26 апреля Брюханов был невменяемый, какой-то по­терявший себя. Фомин, так тот вообще с перерывами между отдачей распоряжений плакал, куда делась самоуверенность. Оба более-менее пришли в себя к вечеру, к приезду Щербины. Будто тот мог привезти с собой спасение... Послали на полторы тысячи рентген Ситникова, от­личного физика! И его же не послушали, когда он доложил, что реак­тор разрушен. Из 5,5 тысячи человек эксплуатационного персонала 4 тысячи исчезли в первый же день в неизвестном направлении...»

В 9 часов утра 26 апреля на связь с управлением строительства Чернобыльской АЭС вышла дежурная Союзатомэнергостроя из Мо­сквы Л. В. Еремеева. В Припяти трубку поднял главный инженер стройки Земсков. Еремеева попросила у него данные за сутки. «Вы уж нас не беспокойте сегодня. У нас тут небольшая авария»,— ответил Земсков, только что добросовестно обошедший аварийный блок и сильно облучившийся.

В 9.00 утра 26 апреля из московского аэропорта Быково вылетел спецрейсом самолет «ЯК-40».

На борту самолета находилась первая оперативная межведомст­венная группа специалистов в составе главного инженера ВПО Союзатомэнерго Б. Я. Прушинского, заместителя начальника того же объединения Е. И. Игнатенко, заместителя начальника института Гидро­проект В. С. Конвиза (генпроектант станции), представителей НИКИЭТ (главного конструктора реактора РБМК) К. К. Полушкина и Ю. Н. Черкашова, представителя Института атомной энергии имени И. В. Курчатова Е. П. Рязанцева и других.

В 10.45 аварийная оперативная группа была уже в Киеве. Еще че­рез два часа машины подкатили к горкому партии Припяти. Необхо­димо было как можно быстрее ознакомиться с истинным положением дел, чтобы к прилету членов правительственной комиссии иметь до­стоверную информацию для доклада.

Прежде всего — проехать к аварийному блоку и посмотреть все своими глазами. Еще лучше осмотреть блок с воздуха. Выяснилось: поблизости есть вертолет гражданской обороны, приземлившийся недалеко от путепровода, что возле станции Янов. Какое-то время ушло на поиски бинокля и фотографа с фотоаппаратом. Бинокль так и не нашли, фотографа нашли. Через час-полтора после приезда вертолет «МИ-6» поднялся в воздух. На борту находились фотограф, главный инженер ВПО Союзатомэнерго Б. Я. Прушинский и представитель главного конструктора реактора К. К. Полушкин. Дозиметр был толь­ко у пилота, что позволило потом узнать поглощенную дозу радиации.

Подлетали со стороны бетоносмесительного узла и города Припя­ти. Высота четыреста метров. Снизились до двухсот пятидесяти, чтобы лучше рассмотреть. Картина удручающая. Сплошной развал, нет цен­трального зала. Блок неузнаваем. «Зависните здесь»,— попросил Пру­шинский.

На крыше блока ВСРО (вспомогательных систем реакторного от­деления) вплотную к стене блока «В» (спецхимии) видны навалы по­гнутых балок, светлых осколков панелей стен и перекрытий, сверка­ющих на солнце нержавеющих труб, черных кусков графита и поко­реженных, рыжих от коррозии топливных сборок. Особенно скучен­ный завал топлива и графита около квадратной венттрубы, выступаю­щей из крыши ВСРО и вплотную примыкающей к стене блока «В». Далее — завал из изуродованных трубопроводов, битых армоконструкций, оборудования, топлива и графита поднимался наклонно от са­мой земли (захватив на земле поверхность по радиусу около ста мет­ров), от бывшей стены помещения главных циркуляционных насосов по ряду «Т», внутрь разрушенного помещения ГЦН, торцевая стена которого со стороны видневшегося справа здания ХЖТО (хранилища жидких и твердых отходов) чудом уцелела.

Два блока ЧАЭС... справа от трубы – 3-й блок, слева – разрушенный 4-й...

Именно здесь, под этим завалом, похоронен Валерий Ходемчук, именно здесь, поглощая смертельную дозу радиации, начальник сме­ны реакторного цеха Перевозченко искал своего подчиненного, карабкаясь в темноте по нагромождениям строительных конструкций и оборудования и пронзительно выкрикивая пересохшим и стянутым радиацией горлом: «Валера! Откликнись! Я здесь! Откликнись!..»

Всего этого Прушинский и Полушкин не знали и знать не могли. Но, потрясенные, понимая, что произошло не просто разрушение, а не­что гораздо большее и страшное, впитывали до мельчайших деталей открывшуюся перед ними картину беды.

Кругом на голубом от солнца асфальте и на крыше ХЖТО видны густо-черные куски графита и даже целые пакеты графитовых бло­ков. Графита очень много, черно от графита...

Прушинский и Полушкин оторопело смотрели на всю эту невооб­разимую разруху. То, что они видели сейчас въяве, представлялось, проигрывалось раньше только в воображении. Но, конечно, много бледнее, и проще, и большей частью чисто теоретически. Оба ловили себя на том, что не хочется смотреть на все это, будто это их совсем не касается, а касается каких-то других, чужих людей. Но это каса­лось их, их! И обжигал стыд, что приходится видеть такое. Они как бы отталкивались от смрадной картины разрушения. Ох, не глядеть бы на все это! Но надо! На-адо!..

Такое впечатление, что помещение главных циркуляционных на­сосов разрушено взрывом изнутри. Но сколько же было взрывов?! В завале, что поднимался наклонно от земли вплоть до пола бывшего сепараторного помещения, видны толстые длинные трубы, похоже, коллекторы. Один почти на земле, другой значительно выше, оперт верхним концом о длинную трубу опускного трубопровода. Стало быть, взрывом трубопровод выбросило из шахты прочноплотного бокса. Далее, на полу, если бесформенные нагромождения можно на­звать полом, на отметке плюс тридцать два — сдвинутые с мертвых опор стотридцатитонные барабаны-сепараторы, весело поблескиваю­щие на солнце, восемь штук сильно погнутых трубопроводов обвязки, навал всякого хлама, свисающие консолями куски бетонных панелей перекрытий и стен. Стены сепараторного помещения снесены за исклю­чением уцелевшего огрызка со стороны центрального зала. Между огрызком стены и завалом — зияющий чернотой прямоугольный про­вал в шахту прочноплотного бокса или в помещение верхних коммуникаций реактора. Похоже, что часть оборудования и трубопроводов выдуло взрывом оттуда. То есть оттуда тоже был взрыв, поэтому там чисто, ничего не торчит...

Прушинский невольно вспомнил новенький после монтажа основ­ной контур — святая святых технологии. А теперь... Там, где цент­ральный зал примыкает к деаэраторной этажерке,— остаток торцевой стены пониже. Торцевая стена реакторного зала по ряду «Т» уцелела примерно до отметки плюс пятьдесят один (до основания аварийного бака СУЗ). Именно в этом баке, по докладу Брюханова, произошел взрыв гремучей смеси, разрушивший центральный зал. Ну, а как же тогда помещения главных циркнасосов, барабан-сепараторные, проч­ноплотный бокс? Что разрушило их?.. Нет! Доклад Брюханова ошибо­чен, если не лжив.

Лето 1986 г. Разрушенный реактор энергоблока №4. Здесь хорошо видны разрушение блока и части верхней крышки биологической защиты реактора, компонента "Е" и окрещенного "Еленой". Белые конусообразные объекты, расположенные рядом с ним, являются детекторами, которые регистрируют, например. данные о мощности потока нейтронов. Повсюду видны веревки - это остатки парашютов, которыми с 27 апреля по 10 мая с вертолетов были сброшены грузы песка, бора, доломита, глины и свинца.

А на земле вокруг завала черные россыпи графитовой кладки ре­актора. Глаза невольно снова и снова смотрят туда. Ведь раз графит на земле, значит...     

Не хотелось сознаваться себе в простой и очевидной теперь мыс­ли: реактор разрушен.

Ведь за этим признанием сразу встает огромная ответственность перед людьми. Нет... Перед миллионами людей. Перед всей планетой Земля. И невообразимая человеческая трагедия.

Лучше просто смотреть. Не думая, впитывать в себя этот кошмар агонизирующего, смердящего радиацией атомного блока.

Стена блока «В» со стороны ВСРО торчит неровными сколами. На крыше блока «В» четко видны куски графитовой кладки реактора, квадратные блоки с дырками посредине. Тут ошибиться невозможно. Совсем близко от крыши блока «В» завис вертолет, каких-нибудь пол­торы сотни метров. Солнце в зените. Четкое, контрастное освещение. Ни облачка на небе. Ближе к торцевой стене блока «В» графит нава­лен горой. Куски графита равномерно разбросаны и на кровле цент­рального зала третьего энергоблока, и на кровле блока «В», из которой торчит белая с красными полосами вентиляционная труба. Графит и топливо видны и на смотровых площадках венттрубы. То-то, видать, «светят» во все стороны эти радиоактивные «фонари». А вот и крыша деаэраторной этажерки, где семь часов назад пожарники(ные) майора Телятникова завершили борьбу с огнем...

Будто изнутри разворочена плоская крыша машинного зала, тор­чит искореженная арматура, порванные металлические решетки, чер­ные обгорелости. Поблескивают на солнце застывшие ручейки биту­ма, в котором ночью пожарные увязали по колено. На уцелевших уча­стках крыши длинные, беспорядочно переплетенные рукава и бухты пожарных шлангов.

У торцевой стены машзала, по углам вдоль рядов «А» и «Б» и вдоль напорного бассейна видны брошенные людьми и теперь силь­но радиоактивные красные коробочки пожарных машин — немые свидетели трагической борьбы хрупких людей с видимой и невидимой стихией.

Далее справа — простирающееся вдаль водохранилище пруда-ох­ладителя, на золотых песчаных берегах детскими сандаликами лежат лодки, катера и впереди—пустая гладь пока еще чистой воды...

От строящегося пятого энергоблока кучками и поодиночке ухо­дят не успевшие уйти люди. Это рабочие, которых давно уже отпус­тил домой начальник стройки Кизима, так и не добившийся от Брюха­нова правды. Все они пройдут по следу радиоактивного выброса, все получат свою дозу и унесут на подошвах домой к детям страшную грязь.

«Зависните прямо над реактором,— попросил пилота Прушинский,— Так! Стоп! Снимайте!»

Фотограф сделал несколько снимков.

Открыв дверь, смотрели вниз. Вертолет находился в восходящем потоке радиоактивного выброса. Все на вертолете без респираторов. Радиометра нет.

Внизу черный прямоугольник бассейна выдержки отработавшего топлива. Воды в нем не видно.

«Топливо в бассейне расплавится»,— подумал Прушинский. Реак­тор... Вот оно — круглое око реакторной шахты. Оно будто прищуре­но. Огромное веко верхней биозащиты реактора развернуто и раска­лено до ярко-вишневого цвета. Из прищура вырывались пламя и дым. Казалось, будто зреет и вот-вот лопнет гигантский ячмень...

«Десять бэр,— сказал пилот, глянув в окуляр оптического дози­метра,—Сегодня еще не раз придется...» «Отход!»—приказал Пру­шинский. Вертолет сполз с центрального зала и взял курс на При­пять. «Да, ребятки, это конец»,— задумчиво сказал представитель главного конструктора Константин Полушкин.

26 апреля 1986 года. Первые фотографии, показывающие масштабы разрушения здания реактора.

• Назад