Полынь-трава горькая... - 29

От политого десорбирующими растворами асфальта поднимают­ся испарения. Тошнотворно-приторный запах. Иду вдоль улицы вверх. Тихо. И листва какая-то притихшая, вроде заторможенная. Еще не мертвая, но неестественная, будто листья покрыли воском, законсер­вировали, и они застыли и прислушиваются, принюхиваются к ионизированному газу. Ведь от воздуха светит до 20 миллирентген в час... Но еще живы деревья, еще находят в этой плазме что-то свое, нужное для жизни. Вот и вишни и яблони в буйном цвету. В отдельных местах уже есть завязь. Но все, и цветы и завязь, копят теперь активность.

У плетня покинутого подворья девушка лет двадцати в белом х/б комбинезоне обламывает ветви цветущей вишни. Окунула в бу­кет лицо.

—              Девушка, цветы грязные.

— Да ну вас,— отмахнулась она и вновь принялась ломать ветви.

Я тоже сломал несколько усыпанных белыми цветами веток. Дви­нул с букетом к Кизиме.

Штаб Кизимы находится в бывшем здании ПТУ. Полно народу. Стоят, сидят на лавочках, ходят туда-сюда по делу и без дела. Подъез­жающие и отъезжающие машины поднимают долго не оседающие облака пыли. Респираторы у большинства людей висят на шее. Неко­торые, когда поднимается пыль, натягивают их на нос. Метрах в три­дцати от ПТУ на хоздворе — вышедшие из строя радиоактивные бето­новозы, миксеры, самосвалы. У крыльца ПТУ густая липа. Птиц не слышно. В лучах припекающего солнца упруго звенит большая синяя муха. Не вся живность исчезла, Мухи есть. И не только большие си­ние, но и обычные домашние. Много мух внутри здания. По запаху, ударившему в нос, становится ясно, что санузлы здесь работают пло­хо. У входной двери дозиметрист измеряет активность спецовки на невысоком, в защитного цвета комбинезоне рабочем. Лицо у рабочего буро-коричневое (ядерный загар), он возбужден.

—              Где был?—спросил дозиметрист, приставляя датчик к щито­видной железе.

—              У завала... Еще в транспортном коридоре...

—              Больше не ходи туда... Хватит с тебя...

—              Сколько взял?

—              Говорят, больше не ходи туда,— сказал дозиметрист и отошел в сторону. Я попросил его измерить активность букета цветов.

—              Двадцать рентген в час. Выбросьте его подальше...

Забросил букет на хоздвор, к радиоактивным машинам.

Кладбище «грязных» машин в Чернобыле...

Из кабинета Кизимы вышло несколько человек. Возбуждены. Кизима один, откупоривает банку манго. На щеках паутина волокон ткани Петрянова от респиратора «лепесток».

—              Привет, Василий Трофимович!

—              А-а, привет москвичам!—безрадостно отвечает он. Кивает на банку: — Витаминов целый комплекс. От радиации помогает. — Жад­но пьет, судорожно дергается кадык.

Телефонный звонок. Кизима взял трубку.

—              Да! Кизима... Слушаю, Анатолий Иванович... Министр,— шеп­нул мне, прикрыв микрофон рукой. — Да, да, слушаю. Взять карандаш и бумагу? Взял. Рисую наклонную линию под сорок пять градусов, так... Теперь вертикальную... Есть... Теперь горизонтальную. Нарисо­вал... Получился прямоугольный треугольник. Все? — Он еще неко­торое время слушал, потом положил трубку.— Вот, понимаешь, работаю как прораб. Министр Майорец—как старший прораб, а то­варищ Силаев, зампред Совмина СССР,— как начальник стройки. Полный бардак. Вот, пожалуйста, звонок министра. Передал мне ри­сунок по телефону. Треугольник... — Кизима повернул ко мне листок.— Это завал возле блока. Говорит, на него качай цементный ра­створ. Будто я первоклашка и ничего не знаю. А я этот завал пешком обошел двадцать шестого апреля утром. А потом еще несколько раз. И сейчас только что оттуда... А он мне, понимаешь, рисуй треуголь­ник. Ну, нарисовал, а дальше что? Мне, честно говоря, они не нужны— ни министры, ни зампреды. Здесь стройка, пусть радиационно опас­ная, но стройка. Я начальник стройки. Мне достаточно Велихова на­учным консультантом, военные должны организовать комендатуру и обеспечить порядок. И людей, конечно. Люди-то разбежались. Имею в виду штатный состав стройки. Да и дирекция. У них уехали без до­кументов и выходного пособия более трех тысяч. На двадцать пять человек один дозиметр, и тот неисправный. Но даже неисправный действует магически. Люди доверяют этой железке. А без нее не идут на облучение. Вот у тебя дозиметр... Отдай его мне. С ним пошлю еще двадцать пять человек.

—              Вернусь из Припяти — отдам,— пообещал я Кизиме.

Василий Трофимович Кизима - Герой Социалистического Труда, Заслуженный строитель Украины - возглавлял строительство ЧАЭС.

Вошел прораб.

—              Василий Трофимович, нужны водители на смену. Мы сжигаем людей. Эта смена уже выбрала норму. Почти у всех двадцать пять бэр и больше. Люди плохо себя чувствуют.

—              А что Яковенко?—спросил я. — Три дня назад его диспетчер звонил в Москву, жаловался, что трест не может справиться с прико­мандированными шоферами, бездельничают, пьют водку, негде рассе­лять, нечем кормить...

—              Да что ж он врет! Мне позарез нужны люди!

—              Жжет грудь, кашель, болит голова,— пожаловался Кизима.

—              Почему не экранируешь свинцом окна, кабины автомашин? Это уменьшит облучаемость.

—              Свинец вреден,— убежденно говорит Кизима. — Насторажива­ет людей и сдерживает работы.

Связались с Москвой. Срочно командировать водителей на смену облученным. Яковенко сказал, что завтра утром двадцать пять чело­век прибудут в Чернобыль для подмены. Прораб, обнадеженный, ушел. И тут же — стук в дверь. Молодой генерал-майор и с ним еще три офицера — полковник и два подполковника.

—              Подразделение прибыло для охраны пруда-охладителя. Чтобы не было диверсии: могут взорвать плотину, и вся грязная вода уйдет в Припять и Днепр... Выставляю по всему периметру дамбы посты, но необходимы укрытия, защищающие часовых от облучения.

—              Предлагаю лотки,— сказал Кизима. — Есть у нас тут железо­бетонные лотки длиной два метра каждый. Поставить на попа под углом, и будка готова. Давать команду?

Звонок. Кизима снял трубку.

—              Так... Так... А что говорит Велихов? Думает?.. Пусть думает. Прекратите пока подачу смеси на завал. — Положил трубку. — Гейзе­ры из жидкого бетона начали бить. На топливо в завале как попадет жидкость, начинается то ли разгон атомный, то ли просто нарушение теплообмена и рост температуры. Резко ухудшается радиационная обстановка.

—              Мне бы надо, Василий Трофимович,—сказал я,— проскочить к аварийному блоку. Машину можешь дать на часок-другой?

—              С машинами дело дрянь... Ладно. Здесь один начальник уехал на денек в Киев. Возьми его «Ниву». У нее два ведущих моста, может сгодиться. Прихвати у дозиметристров радиометр. На часок-другой одолжат. — Кизима назвал номер машины. — Шофера зовут Володя.

—              Не робкий?

—              Парень боевой. Недавно из армии.

К счастью, у Володи оказался спецпропуск в Припять. Через де­сять минут мы уже выскочили на автостраду в сторону Чернобыль­ской АЭС. Сотни раз ездил я по этой дороге в 70-е годы и позже, ког­да работал уже в Москве. Восемнадцатикилометровая лента асфальта на перегоне от Чернобыля до Припяти окантована метровой ширины розовым бетоном. Это защитные полосы, чтобы не обламывался с бо­ков асфальт. Мы радовались в свое время, что только у нас такая до­рога и что меньше средств придется тратить на ремонт дорожного полотна. Но теперь...

—              А если возле четвертого блока заглохнет мотор? — с поднач­кой спросил Володя. — У нас уже случалось такое, правда, не около блока, а в Припяти... Там не так печет...

—              Заведешь, если заглохнет,— сказал я. — По какой специаль­ности служил?

—              На «УАЗе-469» возил командира полка. А вот и дозиметриче­ский пост. Солдаты химвойск, смотрите.

На обочине дороги стояла большая зеленая машина-цистерна с навесными приспособлениями: насосы, приборы, шланги. Со стороны Припяти подъехал «Москвич», его остановили, измерили датчиком колеса, днище, кузов сверху. Пассажиров и водителя попросили вый­ти. Машину стали мыть десорбирующими растворами. Солдаты в респираторах и матерчатых шлемах, плотно облегающих голову, уши, спадающих шалькой на плечи. Один из солдат с радиометром на груди и длинной палкой-датчиком сделал нам отмашку рукой. Мы останови­лись. Он проверил спецпропуск, приклеенный Володей к лобовому стеклу. Все в порядке. «Обнюхал» датчиком нашу «Ниву» — фон.

—              Можете ехать, но учтите — там машину испачкаете. Вон на «Москвиче» три рентгена в час. И не отмывается. Не жалко машину?

—              У нас радиометр,— показал я на прибор,— будем осторожны.

Солдат посмотрел на меня впитывающими синими глазами: мол,меня не обведешь, дядя,— и, с силой захлопнув дверцу, разрешающе махнул рукой.

Володя поддал газку. «Нива» летела со свистом. Я приопустил сте­кло и высунул датчик. Интересно было узнать, как нарастает актив­ность с приближением к Припяти.

Справа и впереди за убегающими вдаль радиоактивными зеленя­ми хорошо был виден белоснежный в лучах майского солнца комп­лекс Чернобыльской АЭС, ажурное кружево мачт объединенного распредустройства в 330 и 750 киловольт. Я знал уже, что на площадку ОРУ-750 взрывом закинуло куски топлива и оттуда здорово сифонит...

На фоне всей этой шикарной белизны и ажурности болью в душе отдавался страшный черный развал четвертого энергоблока.

Стрелка радиометра вначале показала 100 миллирентген в час; а затем уверенно поползла вправо — 200, 300, 500... И вдруг — рывок на зашкал. Я переключил диапазоны. 20 рентген в час. Что это? Ско­рее всего рентгенный ветерок со стороны аварийного блока. Через пару километров стрелка радиометра снова упала, на этот раз на 700 миллирентген в час.

Вдали показался хорошо различимый, давно знакомый дорожный указатель «Чернобыльская АЭС имени Ленина» с бетонным факелом. Далее — указательный бетонный знак: «Припять, 1970 год».

Указатели еще стоят...

—              Давай, Володя, сначала в Припять.

Володя взял левее, поддал газку, и вскоре мы влетели на путепро­вод. Перед глазами открылся белоснежный в лучах солнца город. На путепроводе стрелка радиометра снова рванула вправо. Я стал пере­ключать диапазоны.

—              Быстрей проскакивай это место. Тут прошло облако взрыва. Натрясло здесь... Быстрей...

На большой скорости мы проскочили горб путепровода и стрем­глав влетели в раскинувшийся перед нами мертвый город. Сразу бро­силось в глаза и больно ударило: трупы кошек и собак, всюду — на дорогах, во дворах, в скверах — белые, рыжие, черные, пятнистые трупы расстрелянных животных. Зловещие следы покинутости и не­обратимости несчастья...

—              Езжай по улице Ленина,— попросил я Володю.

Строительный номер дома, где я жил, когда работал здесь, девя­тый, помню до сих пор. Странно выглядел город. Будто раннее-раннее утро. Все спят мертвым, беспробудным сном. Утварь и белье на балко­нах. Блики солнца в окнах, похожие на бельма, а вот случайно рас­крытое окно и, как мертвый язык, выпавшая наружу занавеска, увядшие цветы на подоконниках...

Стоп, Володя, вот здесь направо. Сбавляй скорость...— Стрел­ка радиометра ползала туда-сюда от 1 рентгена до 700 миллирентген в час. — Езжай медленно,— попросил я. — Вот мой дом... Здесь я жил на втором этаже. Ишь как разрослась рябина. Вся в радиоактивном цвету. При мне до второго этажа не дотягивала, а теперь аж до чет­вертого дотянулась.

Пусто. Плотно зашторенные окна. Чувствуется, что за этими што­рами нет жизни, они как-то удручающе неподвижны. Вон велосипеды на балконе, какие-то ящики, старый холодильник, лыжи с красными палками. Все пусто, глухо, мертво.

На узкой бетонной дороге внутреннего дворика поперек — труп огромного черного, в белых яблоках дога.

—              Останови, замерю, сколько набрала шерсть.

Володя заехал левыми колесами на клумбу и остановился. Зелень цветов от радиации почернела, цветы пожухли. Активность грунта и бетона дороги — 60 рентген в час.

—              Смотрите, смотрите!—вскрикнул Володя, показывая рукой.

По узкому проулочку от школы вдоль стены длинного пятиэтаж­ного дома в нашу сторону бежали две большие тощие свиньи. Они подскочили к машине, взвизгивая, ошалело тыкали мордами в колеса, в радиатор. Затравленными красными глазами поглядывали на нас, поводили рылами вверх, к нам, словно прося чего-то. Движения ка­кие-то несогласованные, раскоординированные. Их шатало. Я подсу­нул датчик к боку борова — 50 рентген в час. Боров пытался было хапнуть зубами датчик, но я успел отдернуть. Тогда голодные радио­активные свиньи принялись пожирать дога. Они довольно легко от­рывали из бока уже разложившегося трупа большие куски, раздер­гивая труп и протаскивая его туда-сюда по бетону. Из провалившихся глаз и ощеренной пасти поднялась стая растревоженных синих мух.

Оставшийся житель Чернобыля...

—              Давай назад, Володя. На путепровод и к разрушенному блоку.

—              А если заглохнет мотор?

—              Заглохнет — заведешь. Поехали.

Вырулив на улицу Ленина, он спросил:

—              Едем по встречной полосе? Или как?.. Наша сторона вон там. Объезжать сквер?

—              Не надо.

—              Как-то неудобно. Вроде нарушаем правила уличного движе­ния. — Володя горестно усмехнулся, и мы помчали не по своей сторо­не мимо трупов собак и кошек к аварийному энергоблоку.

Путепровод проскочили на полной скорости. Снова стрелка ра­диометра рванула на несколько диапазонов и опять упала. Справа открылась ужасающая картина разрушенного энергоблока. Весь раз­лом и завал имели цвет черных обгорелостей. Над полом бывшего центрального зала, где реактор, вверх струились волнистые потоки восходящего, ионизированного радиацией газа. Как-то необычно ново и зловеще в этой разрухе и черноте поблескивали на солнце сорван­ные с мертвых опор и сдвинутые в сторону барабан-сепараторы.

До блока метров четыреста.

—              Включай передний мост,— сказал я Володе. — Может потребо­ваться повышенная проходимость.

Но что это?.. Внутри ограды рядом с разрушенным блоком и вплотную к завалу ходят солдаты, что-то собирают.

—              Поворачивай направо. Вот здесь... дальше... Поезжай за зда­ние ХЖТО и остановись вплотную к ограждению.

—              Зажарит нас,— сказал Володя, прицельно глянув на меня. Ли­цо у него красное, напряженное. Мы оба в респираторах.

—              Останови здесь. О-о! Да там офицеры тоже... И генерал...

—              Генерал-полковник,— уточнил Володя.

—              Это, наверное, Пикалов...

Солдаты и офицеры собирали топливо и графит руками. Ходили с ведрами и собирали. Ссыпали в контейнеры. Графит валялся и за из­городью рядом с нашей машиной. Я открыл дверь, подсунул датчик ра­диометра почти вплотную к графитовому блоку. 2 тысячи рентген в час. Закрыл дверь. Пахнет озоном, гарью, пылью и еще чем-то. Может быть, жареной человечиной... Солдаты, набрав полное ведро, как-то, мне казалось, неспешно шли к металлическим ящикам-контейнерам ивысыпали туда содержимое ведер. Милые мои, подумал я, какой страш­ный урожай собираете вы... Урожай минувшего двадцатилетия... Но где же? Где миллионы рублей, отпущенных государством на разработ­ку робототехники и манипуляторов? Где? Украли? Пустили по ветру? Лица солдат и офицеров темно-бурые: ядерный загар. Синоптики обе­щают ливневые дожди, и чтобы активность не смыло дождями в грунт, вместо роботов, которых нет, пошли люди. Позже, узнав об этом, ака­демик Александров возмущался: «На Чернобыле не жалеют людей. Это все падет на меня...» А ведь не возмущался, когда выдвинул на Украину взрывоопасный РБМК...

Вдали видны навалы песка. Минтрансстроевцы роют захватки под реактором. Пробили уже два тоннеля. Потом эстафету у них возьмут угольщики.

—              Под бетонную подушку роют,— сказал Володя. — Говорят, бу­тылка водки под реактором стоит сто пятьдесят рублей... Для дезак­тивации..,

—              Поехали!—приказал я Володе. — Вон, видишь, впереди дорога, вдоль подводящего канала. По ней свернешь налево.

Володя вырулил на дорогу. Поехали мимо ОРУ-750. Стрелка ра­диометра подскочила до 400 рентген в час. Ясное дело — сюда забро­сило взрывом топливо. Метров через двести, напротив ОРУ-ЗЗО, стрел­ка упала до 40. И вдруг... Ч-черт! Непредвиденное. Дорога завалена, перегорожена железобетонными блоками. Проезда нет. А рентгены бегут, как время. Левее асфальта железная дорога.

—              А ну, Володя, покажи, на что способен. Сворачивай на желез­ную дорогу и метров пятьдесят по полотну вон на ту бетонку, что ведет к АБК-1. Вперед!

«Нива» не подвела. И Володя оказался на высоте.

Возле АБК-1 несколько бронетранспортеров. На площади — строй солдат. Офицер перед строем ругает подчиненных за то, что они на­рушают правила радиационной безопасности: сидят на земле, курят, раздеваются по пояс, чтобы загореть, пьют водку и прочее. У офицера и солдат респираторы не надеты, висят на шее. Безграмотность от плохо поставленного обучения... Ведь от этих молодых парней пойдет потомство. Даже один рентген в год дает пятидесятипроцентную веро­ятность мутации...

—              Побудь, Володя, тут, я быстро... Смотри не уезжай, а то я за­стряну здесь.

Захватив радиометр, побежал в бункер. Там чисто. Даже фона нет. Но душно. Полно народу. Как в бомбоубежище во время войны. Столы, кровати по бокам для отдыха персонала. Вон группа отдыхаю­щих дуется в козла. Слышен стук костяшек. Здесь же дежурные до­зиметристы, возле телефонов — операторы, у которых связь с БЩУ и со штабом в Чернобыле. На стене карта радиационных замеров по промплощадке. Но мне не нужна, замерил сам. Поднялся на второй этаж АБК. Тишина, пустота. По переходной галерее прошел на деся­тую отметку деаэраторной этажерки... Теперь — быстро вперед! Моя цель — блочный щит управления четвертого энергоблока. Я должен увидеть то место, где была нажата роковая кнопка взрыва, посмот­реть, на какой высоте застряли стрелки указателей положения погло­щающих стержней, замерить активность на БЩУ и рядом, понять, в какой обстановке работали операторы..,

Быстрым шагом, почти бегом пошел по длинному коридору в сто­рону четвертого блока. До БЩУ-4 примерно шестьсот метров. Быстрее...

На радиометре — рентген в час. Стрелка медленно ползет вправо. Миновал БЩУ-1 и БЩУ-2. Двери открыты. Видны фигуры операторов. Расхолаживают реакторы. Вернее, поддерживают реакторы в режиме расхолаживания. Третий блок. Ему уже досталось от взрыва. Актив­ность — 2 рентгена в час. Иду дальше. Металлический привкус во рту.

Ощущаются сквозняки, пахнет озоном, гарью. На пластикатовом полу осколки выбитых взрывом стекол. Активность — 5 рентген в час. Про­вал возле помещения комплекса «Скала» — 7 рентген. Вот щитовая КРБ второй очереди—10 рентген. Ощущение, что иду по коридорам и каютам затонувшего корабля. Справа двери в лестнично-лифтовой блок, дальше — в резервную пультовую. Слева дверь в БЩУ-4. Здесь работали люди, которые сейчас умирают в 6-й клинике Москвы. Вхо­жу в помещение резервного пульта управления, окна которого выхо­дят на завал,— 500 рентген в час. Стекла выбиты взрывом, хрустят и взвизгивают под каблуками. Назад! Вхожу в помещение БЩУ-4. У входной двери 15 рентген, у рабочего места СИУРа (умирающего сей­час Леонида Топтунова) 10 рентген. На сельсинах-указателях погло­щающих стержней стрелки застыли на высоте двух—двух с полови­ной метров. При движении вправо активность растет: 50—70 рентген в час. Выскакиваю из помещения и бегом в сторону первого энерго­блока.

БЩУ-4... пустые глазницы приборов...

Быстро!..

Вот оно — настало немыслимое. Мирный атом во всей своей пер­возданной красе и устрашающей мощи...

Володя на месте. Солнце, голубое небо, жара градусов тридцать. Строй посреди площади давно распался, солдаты сидят на бронетранс­портерах. Курят. Двое разделись до пояса, загорают. Молодость не верит в смерть. Молодые бессмертны. Здесь это так наглядно. Не вы­держал, кричу:

—              Парни, хватаете лишние бэры! Вас же инструктировали только что!

Белобрысый солдат улыбается, привстав на броне.

—              А мы что, мы ничего. Загораем...

—              Поехали!

К вечеру 9 мая примерно в 20 часов 30 минут прогорела часть графита в реакторе, под сброшенным грузом образовалась пустота, и вся махина из пяти тысяч тонн песка, глины и карбида бора рухнула вниз, выбросив из-под себя огромное количество ядерного пепла. Резко возросла активность на станции, в Припяти — в тридцатикилометровой зоне. Рост активности ощущался даже за шестьдесят километ­ров в Иванкове и в других местах.

В наступившей уже темноте с трудом подняли вертолет и замери­ли активность.

Пепел лег на Припять и окружающие поля.

16 мая я улетел в Москву.

• Назад