Это было в Берлине

Валентин Левгеров

Это было в Берлине

(повесть)

– Товарищ капитан-лейтенант, докладывает главстаршина Рюмин. Фотографирование военнослужащих подлежащих демобилизации закончено. Список и фотографии переданы в штаб. Разрешите группе отбыть в расположение своей части?

– Добро, старшина! На сегодня всей группе увольнение до 23-00, а утром в свою бригаду...

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Группа Рюмина из 3-й бригады Днепровской флотилии, состояла из двух матросов фотографов и главстаршины. Прибыли они из Фюрстенберга, где располагалась 3-я бригада. В 1-ой бригаде, дислоцированной в Карлсхорсте, подлежало первоочередной демобилизации по возрасту наибольшее количество моряков. «ХIIсессия Верховного Совета СССР 23 июня 1945 года приняла закон о демобилизации из армии и флота, в первую очередь, тринадцати старших возрастов». Поэтому, чтобы в срок подготовить документы, из Фюрстенберга были откомандированы матрос Лагутин и матрос Алексеев. Сопровождал их главстаршина Рюмин.

Получив, увольнительные, Рюмин, Лагутин и Алексеев направились в город. В Берлине полным ходом шли восстановительные работы. Город был разделен на четыре сектора: русский, английский, американский и французский. Без труда, раздобыв спиртное, они основательно выпили. Молодые ребята, первогодки на службе, этим довольствовались и больше пить не хотели. Но старослужащий Рюмин обругал их и заставил выпить еще. Уже, будучи совсем пьяными, они продолжали свою прогулку по Берлину. Не заметно для себя, когда уже стемнело, они оказались во французской зоне. Там на открытой площадке играла музыка, и шло какое-то представление. Они захотели пройти на площадку, но их не пустили. Они устроили скандал и учинили драку. Подоспевшему военному патрулю они оказали сопротивление, хотя французы хотели их мирно выпроводить с площадки и указать дорогу в русскую зону. В этом случае патруль вынужден был забрать наших моряков в комендатуру. Задержанные еще какое-то время бушевали, а затем совсем уставшие крепко заснули…

Пробуждение было ужасным. Первым пришел в себя главстаршина. Он разбудил своих подчиненных, страдая от головной боли. «У меня раскалывается голова, – заявил он, сжимая голову руками, – кто помнит, что произошло? Почему мы здесь закрыты и нас охраняют?» Матросы чувствовали себя тоже отвратительно, но память медленно пробуждалась.

– Нас задержал французский патруль, и мы находимся у них в комендатуре, морщась от боли, произнес Алексеев, и еще я помню, что мы дрались с гражданскими и военными, наверно патрулем.

– Кто затеял драку? – Сверля глазами подчиненных, спросил Рюмин.

– Вы первый стукнули гражданского, который не пускал нас на площадку.

– Я тоже это помню, – подтвердил Лагутин и попытался сплюнуть, но не получилось. Во рту пересохло, и боль стреляла в голову.

– Что же с нами будет? – вскрикнул старшина, раскачиваясь и держась за голову. – У нас прямая дорога в трибунал. Нас непременно попробуют здесь завербовать. Уж я то знаю. Продолжал сокрушаться он, и на лице появилась гримаса. Казалось, он вот сейчас заплачет. Матросы молчали, явственно представляя себя в СМЕРШ-е у следователя. Они хорошо были осведомлены с тем, что бывает за связь с иностранцами в Германии. За это уже многие поплатились. Эти тягостные размышления прервал скрип открываемой двери. Мгновенно все трое повернули головы и устремили взор на входящего. Вошел французский солдат с ключами в руках и жестом пригласил всех к выходу. Солдат шел по коридору впереди, твердо ступая и не оглядываясь. Задержанные, цепочкой, двигались за ним, с видом обреченных на казнь. Подойдя к двери в конце коридора, француз открыл дверь, и пропустил моряков в комнату. За столом сидел офицер и рядом гражданский, как выяснилось, переводчик. Офицер, улыбаясь, встал и жестом пригласил сесть к столу. Моряки недоуменно молчали. Тогда переводчик повторил приглашение по-русски, и все уселись за столом. Офицер стал говорить переводчику, и улыбка не покидала его лицо. Переводчик громко засмеялся и стал переводить сказанное офицером: «Помощник коменданта спрашивает: Что за причина была у вас, чтобы так напиться? И зачем вы ввязались в драку с гражданскими лицами?» Матросы испуганно молчали. Ответил за всех с серьезным видом старшина: «Хоть убейте! Ничего не помню, – и он взялся за голову. После перевода офицер обратился к солдату, стоящему у двери и тот моментально вышел. Старшина испуганно посмотрел ему вслед. Матросы, переглядываясь, с надеждой смотрели на своего командира. Офицер вновь обратился к старшине с вопросом, в какой части они служат и где располагается эта часть. Едва переводчик перевел слова офицера, как мгновенно переглянулись матросы со старшиной. Взгляд его говорил: разве я не предсказывал вам, вот оно, начинается,… будет вербовка. Офицер, недоумевая, смотрел на испуганные лица русских моряков и ничего не понимал. В это время открылась дверь, и вошел солдат с подносом. Он поставил поднос на стол и тут же удалился. «Это чтобы голова не болела» – перевел гражданский слова офицера и, увидев испуганные лица русских, громко рассмеялся. Он, наконец, понял чем был вызван испуг русских союзников. Старшина же не сводил глаз с бутылки коньяка стоящего на подносе.

– Можете не говорить мне, где находится ваша часть, – смеясь, сказал офицер, – я хотел с комфортом, на машине, доставить вас на место службы. Но теперь вижу по вашим глазам, что этого делать не следует. – И будто, читая мысли старшины, продолжил: «Вербовать вас в шпионы тоже не буду» – и смех вновь зазвучал в комнате. Моряки тоже неестественно заулыбались. Улыбка получилась какой-то кривой.

– А вот выпить рюмку следует, – продолжал помощник коменданта, – сразу полегчает во всем организме.

В этом, старшину убеждать надобности не было. Он глаз уже не сводил со стоящей на подносе бутылки и страх испарился. Когда выпили, стало легче разговаривать. Офицер откланялся и ушел. С переводчиком они разговаривали уже смелее, но подобострастно. Договорились, что он их довезет почти до места службы. Вывезет за Берлин. Машина имела пропуск в русскую зону. В разговоре за завтраком выяснилось, что переводчика зовут Луи и по происхождению он имеет русские корни по матери. Бабушка называла его Левушкой. Луи познакомил моряков со своей сестрой Анни, которая тоже служила в комендатуре переводчиком. Она владела в совершенстве русским и английским языками. Их бабушка жила в Петербурге, и Анни очень интересовалась сегодняшним Ленинградом. Алексеев с удовольствием рассказывал о родном городе, в котором родился и вырос. В свою очередь Анни рассказывала о Париже. Она любила Париж и гордилась, что живет в нем. Во время ее рассказа о Париже, Леонид невольно вспомнил Новочеркасск, где он жил с родителями до войны. Он хорошо помнил своего дядю по матери – Виноградова Николая. Виноградов в то время носил три шпалы в петлицах, командир полка, служил в курсах усовершенствования командного состава (КУКС). В гражданскую войну дядя воевал в первой конной армии Буденного и командовал эскадроном. Награжден орденом, Красного Знамени и именным оружием – саблей. Начальником КУКС был комкор Боторский, он носил три ромба в петлицах и был награжден двумя орденами Красного Знамени. Воевал тоже в первой конной с Семеном Михайловичем Буденным. Буденный, в то время занимавший пост инспектора кавалерии РККА, часто посещал КУКС в Новочеркасске. О встречах с Буденным дядя Николай рассказывал, когда приходил к нам в гости. «Он очень любил свою сестру, – вспоминал Леонид, – я и сейчас помню его рассказы. Ведь они все были про войну. Но еще крепче запомнил Леонид 1937 год, когда арестовали начальника КУКС Боторского, а дядя Николай вдруг исчез.

– В тот год, – вспоминал Алексеев, – все семьи военнослужащих жили в тревоге. Каждую ночь кого-то арестовывали. Арестовали и мать, но через два дня отпустили. Прошел год, и стало известно, что дядя Коля во Франции. – Откуда поступила эта информация, Леонид не помнит, не знает и сейчас. Но припоминает, что в 1940 году было от него письмо. Это письмо привез мамин знакомый из Москвы. О чем писал дядя, Леониду не сказали, и он вскоре забыл об этом.

И вот теперь, слушая рассказы Анни о Париже, создании боевой организации «Движение Сопротивления», он вспомнил своего родного дядю. Леонид знал, что Виноградов ненавидел фашизм. Дядя об этом говорил, когда Гитлер только пришел к власти в Германии. «Если дядя жив, – размышлял Алексеев, – он обязательно должен был участвовать в «Движении Сопротивления. А вдруг он сейчас жив! – мелькнуло у него в голове. – Я бы мог его разыскать в Париже». И он, перебив рассказ Анни о Франции, вдруг спросил: «Вы не слышали в своей боевой организации о Виноградове Николае?»

– Нет, – ответила она удивленно, – а кто это такой?

– Это мой дядя, – сказал он с неохотой, сожалея, что задал ей этот вопрос.

– Расскажите мне о нем, пожалуйста. Я теперь не отстану от вас. – Заявила она игриво.

Алексеев неохотно и весьма кратко поведал ей о своем дяде и вновь переключился на рассказ о Ленинграде и его красотах. Когда Леонид с воодушевлением рассказывал о Петергофе, и что с ним сделали фашисты, Анни прервала его рассказ и задумчиво произнесла:

– Леня, вам обязательно надо побывать в Париже. Обязательно! Я помогу вам отыскать вашего дядю. – Задумчиво произнесла она и добавила. – Пока вы здесь в Германии это сделать проще. Она вызвалась с братом проводить моряков до условленного места. В машине они продолжили разговор о Ленинграде и Париже. При расставании Луи сказал:

– Нам к вам приехать нельзя. Сами знаете. Вот вы, если будете в Берлине, заходите в комендатуру. Будем вам всегда рады.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Французы высадили гостей при въезде в город Фюрстенберг. Откуда моряки благополучно добрались до места службы. Расставаясь с матросами, главстаршина строго предупредил: «инцидентов никаких не было». Алексеев и Лагутин согласно кивнули и направились в клуб моряков. Они были временно откомандированы с кораблей для фотографирования военнослужащих подлежащих демобилизации и временно проживали в клубе.

Проводив моряков, Луи и Анни какое-то время ехали молча. Каждый думал о своем.

Молчание прервал переводчик.

Обращаясь к сестре, он сказал:

– Неплохие ребята, эти русские, и весьма образованные. Как ты их находишь?

Анни промолчала.

– Что ты молчишь? О чем задумалась? Я спрашиваю, как тебе понравились новые знакомые, союзнички наши?

– Они еще совсем дети, – вздохнув, отозвалась сестра.

– Ну, да! – возразил брат,– Одер форсировали, Берлин взяли, а ты их к детям причисляешь. Сама-то, когда в борьбу с фашизмом вступила? Ведь тоже еще девочкой была.

– Мне тогда уже было 21 год, – посмотрев на брата, сказала она. – Вот глядя сегодня на Леню, я вспомнила то время. Этот русский мальчик напомнил мне Рудольфа. Он даже чем-то похож на него. Ты помнишь тот день, когда арестовали Рудольфа?

– Конечно, помню. Он с нами разносил плакаты с лозунгами: «Да здравствует Советская Россия, Красная Армия», и другие. Это было сразу после нападения фашистов на Россию. А какая была мощная демонстрация в Париже! Тогда сотни людей были арестованы. Люди разных сословий и убеждений.

– Но организацию Движение Сопротивления создала компартия Франции.

– Не только коммунисты создавали. Я знаю участников Сопротивления и из других партий. Они жили в подполье. Мы их снабжали фальшивыми документами. Я сам в этом принимал участие.

– Я знаю, – спокойно сказала Анни,– наши люди были всюду: на заводах, стройках, префектуре и даже в министерствах, я ведь сама работала в мэрии. И когда был арестован Рудольф, в комитете были напуганы. Ведь он знал очень много. Боялись, что не выдержит пыток.

– Рудольфа не пытали. Его счастье, что он не попал в гестапо. Его просто застрелили.

– Как ты можешь так бессердечно говорить? – Вскипела Анни.

– Потому, что он был мямлей и умер таким же. Всегда чего-то боялся, никогда и никому не возражал. Как малый ребенок, а с врагами таким быть нельзя.

– Бессовестный ты человек. Мужества ему занимать было не надо. Он всегда выполнял поручения и погиб, как патриот своей страны.

– Скажи просто, что ты была влюблена в него немножко, вот и защищаешь, – засмеялся Луи и, осмотревшись, добавил, – приехали.

Они, действительно, подъехали к своей комендатуре и увидели шагавшего к ним навстречу самого коменданта. Появление коменданта погасило вспышку гнева у Анни и предотвратило размолвку с братом. Комендант в звании полковника был известен всей сражающейся Франции. С 1943 года он член Французского Комитета Национального Освобождения (ФКНО). Полковник сегодня вернулся из Парижа, где был на встрече со своим братом-героем и его товарищами. Его брат летчик прославленного полка «Нормандия-Неман». Прошло всего несколько дней, как полк вернулся из России на родину. Они прилетели на 41-ом боевом самолете ЯК-3, которые были переданы в дар Франции. Полковник был еще под впечатлением счастливой встречи с братом и торжественной церемонии, посвященной летчикам легендарного полка. Это был всенародный праздник во Франции. Комендант был извещен о задержанных русских в комендатуре и выразил даже сожаление, что не застал их.

– Я бы с удовольствием распил с ними бутылочку и рассказал бы, как наши летчики восторженно отзывались о русских друзьях летчиках и техническом составе. Ведь технический состав, инженеры, техники, механики были только русские. Они готовили самолеты, ремонтировали их, а ведь от этого зависела жизнь летчика.

Он глубоко вздохнул и добавил, обращаясь к Анни:

– Правильно сделали, что подвезли задержанных в свою часть. Мне сказали, что совсем молодые ребята, а ведь Берлин брали. Это уже герои.

Анни хотела сказать, что они до части не доехали. Моряки сами этого не захотели, но, подумав, смолчала.

– А теперь, вот что, – сказал он весело, – сегодня в восемь вечера, прошу ко мне. Расскажу вам о празднике, и вспомним годы сражающейся Франции. Ведь нам тоже есть что вспомнить. Вечером в шикарном зале старинного немецкого особняка они вспоминали: подполье, сеть организаций Сопротивления, объединенных шестьюдесятью группами, создание партизанских отрядов.

– В 1943 году,– подчеркнул полковник, – уже насчитывалось более 100 тысяч человек. А когда началась битва за Францию, число партизан превысило 200 тысяч. И, конечно, обеспечение организаций Сопротивления оружием являлось первостепенной задачей. Необходимо было также создать систему, которая связывала бы подпольные силы с французским командованием, координировала их выступления и совершала операции по доставке оружия. В дальнейшем же, с момента высадки союзников во Франции, необходимо было, чтобы разрозненные элементы Сопротивления содействовали операциям союзных войск.

– Я хорошо помню, как мы спорили при создании общего плана, предусматривающего разрушения, которые сковывали передвижения неприятеля. Например «Зеленый план», это на железных дорогах. «Лиловый план» – это повреждения телеграфной и телефонной связи. «Голубой план» – это захват электростанций, и ряд других планов. Но, друзья мои, необходимо было также, чтобы действия местных подпольных групп в нужный момент приобрели общенациональное значение. Чтобы они стали бы выступлением всей страны и могли стать элементом стратегии союзников. В этом великая заслуга генерала де Голя. Он уже в марте 1944 года создал Французские внутренние силы, в которые вошли все подпольные вооруженные группы. Все они организовывались в воинские подразделения: взводы, роты батальоны, полки. И вы знаете, какую они сыграли роль на завершающем этапе Второй Мировой войны… Я заговорил вас со своей лекцией, – встрепенулся комендант. – Хотел тост покороче, но не получилось. Вы уж извините меня, радость у меня большая. Брат обещал к нам заглянуть на следующей неделе. Так что у нас предвидится еще праздник. Встреча с французским летчиком, героем России. И выпьем еще и еще раз за Победу над фашизмом.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

А в это самое время в восточной части Германии несли службу советские воины. В 3-й бригаде флотилии закончились торжественные проводы старослужащих моряков, подлежащих демобилизации. И основная часть демобилизованных воинов выехала организованно в СССР. 17 июля 1945 года Москва восторженно встретила первые эшелоны демобилизованных участников боев в Берлине и Прибалтике. Оставались на службе еще те, кто находился в госпиталях, командировках и на заданиях. Молодое пополнение моряков сменило воинов испытавших все тяготы военного времени и прошедшее сквозь горнило сражений. Но в этой уже мирной жизни, отголоски войны еще давали о себе знать. В окрестностях Лансберга, Фюрстенберга и прилегающим к ним местностям появлялись по ночам недобитые эсессовцы, власовцы и прочие бандиты. Тогда по тревоге поднимали моряков и прочесывали местность. К радости местного населения, эти тревоги с каждым разом становились все реже.

Прошла всего неделя, как возвратились из Карлсхорста фотографы Лагутин и Алексеев, командированные в 1-ю бригаду. Фотографировать было почти некого, но и приказа о возвращении на корабль тоже не поступало. И матросы пользовались предоставленной свободой. Сейчас они подчинялись только начальнику клуба, старшему лейтенанту Лившицу. Старший лейтенант появлялся в клубе к 9-ти часам утра и делал необходимые распоряжения. В основном это касалось концертных программ и демонстрации фильмов. После такой планерки штатные работники отправлялись решать свои вопросы, а фотографы сами находили себе дело. Лившиц не вникал в дела по фотографированию отъезжающих на родину военнослужащих, и матросов-фотографов это очень устраивало. Они свободно могли перемещаться по городу, как работники клуба, да и патруль их прекрасно знал. Появились знакомые девушки, и друзья уже иногда не ночевали у себя в клубе. И когда однажды утром уборщица немка сказала Алексееву, что его вызывает начальник, Леонид испугался. Он был удивлен, что вызывают его одного, и, подойдя к кабинету, нерешительно постучал. Войдя в кабинет, хотел доложить по уставу, но увидев, приглашающий жест начальника, молча сел.

– Как у вас дела с фотографированием демобилизованных? Успеваете?

– Да, с нашей стороны задержки нет. Мы сразу же списки и фотографии передаем в штаб.

– Это хорошо! А если мы тебя командируем? Как думаешь, Лагутин один здесь справится?

– Вполне! – облегченно вздохнув, заявил Алексеев.

– Очень хорошо! С политотдела звонили. Опять просят оказать помощь 1-ой бригаде. У них фотограф демобилизовался, а вторая очередь демобилизации охватывает много возрастов. И еще! Придется ехать одному, без сопровождения. главстаршины с тобой не будет.

– Мне и не нужен сопровождающий. С обидой произнес матрос.

– Один то, не заблудишься в чужом государстве?

Улыбаясь, спросил старший лейтенант. И, встав из-за стола, подошел к большой карте Германии, занимавшей полстены кабинета. Алексеев встал и глазами провожал начальника. Ткнув, на карте пальцем в Фюрстенберг Лившиц сказал:

– Утром с базы военфлоторга идет во Франкфурт машина. Вот с ней ты доедешь до Франкфурта. Оттуда прямиком в Карлсхорст, в бригаду. В штабе скажешь, чтобы сразу сообщили нам о твоем прибытии на место. Командировочное удостоверение получи сегодня в штабе. Все ясно матрос?

– Так точно.

– Иди, собирайся. Отъезд в 7-00. После ужина, – тихо добавил он, – зайди в госпиталь к Рюмину. Его оперировали после ранения. В ночной схватке с власовцами схватил старшина пулю в живот. Сейчас вроде бы оклемался. Вечером обещали разрешить к нему посещение.

– А мы ничего не знали! – воскликнул Алексеев.

– Вот там и узнаешь, да и нам расскажешь. Подробностей я ведь тоже не знаю. Свободен, до вечера. – Произнес старший лейтенант, возвращаясь к своему столу.

Леонид с озабоченным видом спешно покинул кабинет и направился к Лагутину со страшной новостью.

Ночной бой с власовцами, о котором сообщил Лившиц, был действительно ожесточенным. Полтора десятка бандитов озверелых от голода и безысходного своего положения сражались со злобной ожесточенностью. На вооружении у них были фаустпатроны, автоматы и несчетное количество гранат. Бой длился до полного уничтожения бандитов.

Трудно даже представить, что испытывало местное население, страшась одновременно бандитских налетов эсессовцев, власовцев, скрывающихся от властей, и грабежей с насилием со стороны советских военнослужащих. Даже спустя три месяца после победы, 3-го августа 1945 года, Жуков был вынужден издать специальный приказ о борьбе с проявлением хулиганства, физического насилия и других «скандальных проступков» советских солдат по отношению к немецкому населению. Празднование советскими солдатами победы над врагом отнюдь не означало, что простые немцы могут вздохнуть свободней и расслабиться. Для многих советских воинов изнасилование берлинских женщин стало неотъемлемым продолжением радостного веселья. Берлинцы надолго запомнили пронзительные крики по ночам, раздававшиеся в домах с выбитыми окнами. По оценкам двух главных берлинских госпиталей, число жертв изнасилованных советскими солдатами колеблется 95 до 130 000 человек. Реакция немецких женщин на изнасилование была, тем не менее, различной. Для молодых девушек этот факт стал тяжелым психологическим шоком, который всю оставшуюся жизнь оказывал влияние на их поведение. Им было трудно вступать в нормальные половые отношения с мужчинами. Более пожилые женщины, как правило, матери, думали в первую очередь не о себе, а о своих дочерях, поэтому акты насилия не были для них столь тяжелой душевной травмой. Остальные женщины просто-напросто старались стереть из памяти ужас пережитого.

В самом Берлине отношение немцев к русским оказалось совершенно неоднозначным. Берлинцы были озлоблены грабежами и насилием, творящимися над ними, но в то же время у них возникало чувство удивления и благодарности за те усилия, которые Красная Армия предпринимала, чтобы накормить их. Ведь нацисты долгое время вдалбливали немцам в голову, что с приходом советских войск они будут постоянно голодать.

Здесь необходимо сказать несколько слов о первом послевоенном коменданте Берлина Николае Эрастовиче Берзарине. В начале войны ему пришлось перенести всю боль и горечь отступления. Берзарин командовал армиями на Северо-Западном фронте. Был ранен под Вязьмой в марте 1943 года и чудом остался жив. Из его тела извлекли 13 осколков. В августе 1943 года он вновь на фронте. Его талант полководца ярко проявился на посту командующего 5-ой Ударной армии в Ясско-Кишиневской и Висло-Одерской операциях. Берзарин был награжден орденами Суворова и Кутузова за руководство крупными операциями. Был удостоен звания Героя Советского Союза. 21-го апреля 1945 года части 5-й Ударной армии первыми вошли в Берлин. Берзарин был назначен комендантом еще не разделенного на зоны Берлина. Еще шли бои, продолжался штурм рейхсканцелярии, зданий гестапо, а генерал-полковнику Берзарину надо было уже думать о восстановлении Берлина, о спасении его граждан. Всего лишь за семь недель до своей трагической гибели, в дорожно-транспортной катастрофе, он очень много сделал для жителей Берлина. В приказе за №1 он распорядился выдавать молоко больным детям и новорожденным. А с 13-го мая суточный рацион выдачи хлеба населению уже составлял 300 г для детей, 400 г для иждивенцев и 500 г для работающих. В этот же день в Берлине началась трансляция столичного радио, и возобновились занятия в школах. А 14-го мая открылось движение на первых восстановленных участках метро. Приказом №3 разрешалась свободная торговля продуктами и промышленными товарами по твердым ценам. 4-й приказ извещал о том, что свежая рыба, мясо, овощи и фрукты должны продаваться в дни их привоза. Берзарин очень серьезно относился к своему поручению и воспринимал его так естественно, как будто он должен был его проводить в своей стране. К нему весьма доброжелательно относилось мирное население Берлина. Смерть генерала, произошедшая в результате автокатастрофы, послужила причиной возникновения среди берлинцев слухов о том, что его убили по приказу НКВД. Тем не менее, большинство солдат и офицеров Красной Армии не спешили строго выполнять все пункты приказа Ставки ВГК от 20 апреля 1945 года, предписывающего бойцам лучше относиться к германским гражданам. Грабежи и изнасилования продолжались. Большой ошибкой германских чиновников в Берлине было то, что они не позволили уничтожить все запасы алкогольных напитков. Бытовало мнение, что пьяный противник не сможет нормально сражаться. Но для женской половины горожан, алкоголь был тем предметом, который прибавлял красноармейцам куража во время осуществления актов насилия. А так же давал им возможность с надлежащим размахом отпраздновать победу в этой тяжелейшей войне. Ну, а в атмосфере хаоса и неразберихи не растерялись и бывшие подневольные рабочие, ранее угнанные в рейх. Мужчин в основном интересовали винные подвалы, женщин – магазины для одежды. Многие грабежи так же совершали и сами немцы. Пройдет еще немало времени, прежде чем выводы из сложившейся ситуации сделают советские военачальники и другие ответственные лица. Ведь факты были таковы, что большинство бойцов передовых стрелковых частей демонстрировали намного более крепкую дисциплину, чем военнослужащие тыловых подразделений. Значительное количество немецких женщин вскоре оказалось стоящими в очередях к дверям венерических диспансеров. Бедствие приобрело всеобщий коллективный характер. Пенициллин стал самым ходовым товаром на черном рынке. Изнасилование стало таким опытом, который приобрел всеобщую коллективную окраску. Поэтому он перестал быть фактом сугубо личного переживания. Женщины не стеснялись говорить об этом между собой.

И все это происходило при неустанной работе политработников среди личного состава подразделений на всех уровнях. Это были беседы, собрания и приказы во всех воинских частях еженедельно.

…Сегодня в клубе 3-й бригады перед кинофильмом запланирована подобная беседа. Алексеев, направляясь к Лагутину мельком прочитал вывешенное объявление. Не только он, но и весь личный состав бригады уже не обращал внимания на подобные объявления. Главное было дождаться демонстрации кинофильма.

Алексеев спешил в мастерскую художника, где временно проживал фотограф Лагутин. Художник находился в России и через неделю должен был возвратиться из отпуска. Леонид же разместился в складском помещении у самого чердака. Там же он устроил и фотолабораторию. У самой двери в мастерскую Леонид столкнулся с Лагутиным.

– А я к тебе собрался. У меня печальные новости – пожимая протянутую руку товарища, сказал Лагутин.

– У меня тоже, – произнес Леонид и вошел в мастерскую. – Но у меня две новости. Одна хорошая, другая плохая. Хорошая, это то, что утром я еду в Берлин, в бригаду опять фотографировать, а плохая о главстаршине Рюмине.

– О Рюмине я знаю. У меня был Костя. Он участвовал в том бою и все мне рассказал. А за другую новость, могу сказать, что рад за тебя. Подфартило тебе.

– Какой Костя? Перебил товарища Алексеев.

– Да земляк наш ленинградский, точнее он из Кронштадта.

– А… Знаю. Это из новоприбывших. Молодец, уже в бою побывал.

– Да, хороший парень. И ты знаешь, он стихи пишет. Отличные стихи. Вот его тетрадь. Он забыл её. Очень спешил на корабль, увольнительная кончилась. Специально заскочил ко мне, чтобы рассказать о Рюмине. После его ухода я и заглянул в тетрадь. Стихи отличные. Я даже засомневался, что они ему принадлежат. Может, списал откуда-нибудь. Вот прочти. Хотя бы это. Тебе это будет интересно. Ведь ты тоже пишешь, я знаю, хоть и не читал твоих стихов.

Леонид взял тетрадь и прочитал вслух:

Скольких друзей сегодня с нами нет

Не провожают и не едут с нами.

Но мы дошли, хоть многим вьюга лет

Посеребрила головы снегами.

У дорогих оглянемся могил,

Навек запомним имена и даты

Суровый путь, где трижды славен был

Великий подвиг русского солдата.

– Стихи замечательные, – подтвердил Леонид и прочитал еще одно стихотворение:

Её уж нет… Среди чужих могил

Никто могилу мамы не укажет

И ленинградский ветер мне не скажет

Кто без меня, ее похоронил,

Когда блокадой сотни дней подряд

Не сдавшийся терзали Ленинград.

Алексеев полистал исписанную тетрадь и произнес:

– Надо ближе познакомиться с земляком. Вернусь с командировки, обязательно встречусь. Ладно, дел у меня по горло. Сейчас в штаб за командировкой, а к Рюмину пойдем вместе.

Алексеев вернул тетрадь и покинул мастерскую. Лагутин вспомнил сбивчивый рассказ Кости о встрече с немкой и невольно улыбнулся. Он не успел его рассказать Леониду и сейчас сожалел об этом, хотя понимал, что у Алексеева, действительно, перед поездкой в Берлин предстояло много дел.

– И все-таки следовало рассказать ему о Костиной потери невинности. Посмеялись бы, – говорил он себе, невольно улыбаясь и который раз, вспоминал исповедь Кости. Ведь Косте требовалось перед кем-то излить свое торжество, рассказать о случившемся. Это было у него впервые. И он, гордясь собой, поделился с земляком Лагутиным, который много ему рассказывал о своих победах над женщинами.

Костя знал, что Лагутин много привирает, но все равно завидовал ему. И вот теперь Костя торжествующе поведал Лагутину о своей любовной связи. А произошло это все так: Костя получил свою первую увольнительную в город. О том, что у него никогда не было близости с женщиной, знала вся команда бронекатера, на котором он служил. И, конечно, из добрых побуждений каждый из команды старался передать ему свой опыт знакомства и близости с женщиной. Его сослуживец, радист (корабельная интеллигенция), старшина IIстатьи, отвел его в сторону и сказал:

– Не слушай никого. Двигай в Берлин к Бранденбургским воротам, там сильнейший рынок. Можешь купить все, что захочешь. В основном за продукты. Там же выберешь себе женщину. Посмотри, какая понравится. Некоторые говорят по-русски. Как выберешь, так все ей и изложи. Твой выбор и все зависит от тебя. Понял?

– Понял, – ответил Костя, и все сделал, как советовал старшина.

В это время, действительно, Бранденбургские ворота были основным центром берлинского, черного рынка. Начало этому положили бывшие военнопленные и иностранные рабочие, организовавшие бартер награбленных ими вещей. Женщины предлагали себя в обмен на продукты питания, либо на сигареты.

Косте понравилась, стоящая в стороне молодая женщина и он подошел к ней. Немка, взглянув на лицо и фигуру советского матроса, удивленно улыбнулась, а про себя подумала: «ему бы надо еще в школу ходить учиться». Между тем матрос попросил ее найти для него приличную и опрятную девушку.

– Я мог бы, – объяснял он ей, – дать ей продукты питания: хлеб, мясо и селедку.

В свою очередь, женщина на плохом русском языке спросила:

– Могла бы я сама стать для вас любовницей, а вы взамен дали мне эти продукты и обеспечили мою защиту?

Еда оказывала сильное воздействие на женщин, ведь им необходимо было прокормить своих детей. А связь с одним военнослужащим, в какой-то степени, ограждала от домогательств, других. Константин согласился сразу и не пожалел об этом. Марта, так звали женщину, ему очень понравилась, он был в восторге от ее ласк. И его очень устраивало, что у них связь будет продолжаться. Вот обо всем этом он радостно сообщил Лагутину. И Лагутин, конечно, не удержался, и, приукрашивая рассказ Кости своей фантазией, подробно описал его встречу с Мартой. Это было уже вечером, после посещения госпиталя, где находился Рюмин.

На Леонида рассказ не произвел особого впечатления, к большому огорчению Лагутина. Возможно, это было потому, что Алексеева беспокоила утренняя поездка в Берлин. Внутреннее подсознание говорило ему, что хорошо было бы побывать в комендатуре у французов, увидеть Луи и Анни, поговорить о Ленинграде и Париже. Анни так красиво и заманчиво рассказывала о красотах Парижа. Он даже запомнил ее жесты, когда она хотела подчеркнуть в рассказе ту или иную особенность. «Удивительная женщина, – подумал он, вспоминая французскую переводчицу.

– Всю войну в подполье сражалась с фашистами, а выглядит, как молодая девушка. В такую и влюбиться можно, – рассуждал Алексеев накануне поездки в Берлин.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В 1-ой бригаде фотографа Алексеева встретили, как старого знакомого. В штабе ему сказали, что сегодня он может отдохнуть и подготовить все необходимое для работы. Завтра после обеда к нему направят первую партию военнослужащих на фотографирование. И добавили, что в течение недели всю работу надо закончить и фотографии со списками сдать в штаб. Леонида это все очень устраивало. Сразу же мелькнула мысль: «сегодня побываю у французов». После обеда, взяв увольнительную, он сразу же направился к своим знакомым в комендатуру.

Часовой у французской комендатуры, не поняв советского моряка, обратившегося к нему с вопросом, сразу вызвал переводчика. Не прошло и пяти минут, как из помещения вышел улыбающийся Луи. Когда ему сообщили о стоящем у комендатуры советском моряке, он сразу сообразил, кто это может быть. И не скрывая радости, поспешил к стоящему у калитки Леониду. Дружески пожав руку Алексееву, Луи пригласил его зайти к нему в кабинет. Через несколько минут уже все сотрудники знали, что у них в гостях советский моряк. У полковника в кабинете находился английский офицер. Они решали вопрос по доставке продовольствия в Берлин. Договорились на завтра встретиться с советским и американским военными представителями. Когда полковник узнал, что у него в комендатуре находится советский моряк, он быстренько и очень вежливо выпроводил англичанина. И тотчас позвонил переводчику, чтобы моряка доставили к нему.

– Комендант тебя хочет видеть, – сказал Луи, опуская телефонную трубку на рычаг.

– Это хорошо или плохо? – тревожно спросил Алексеев.

– Плохого ничего быть не может, – успокоил его Луи, полковник у нас замечательный человек. Он, кстати, сожалел, что не встретился с тобой и твоими друзьями прошлый раз. Ну, а сейчас, наверно, хочет познакомиться. Так что пойдем, представлю тебя.

Полковник, действительно, хотел посмотреть на советского моряка, участника инцидента, вынудившего патруль доставить нарушителей в комендатуру. Алексеев, к радости Луи, держался весьма уверенно. По просьбе полковника кратко и очень доступно рассказал о моряках флотилии бравших Берлин совместно с наземными войсками. Рассказывал Леонид доступно потому, что комендант владел русским языком весьма и весьма слабо. Удовлетворенный рассказом моряка, полковник, весело шутя, отпустил моряка с переводчиком, пожелав им удачи. Возвратившись с Алексеевым в свой кабинет, Луи сказал:

– Жаль, что нет Анни. Она была бы очень рада видеть тебя.

– А где она? – Спросил Леонид. – Я бы тоже хотел ее увидеть.

– Она в Париже, но по времени уже должна возвратиться. И он взглянул на часы.

– Это кто тут меня вспоминает? – раздался по-русски голос Анни от приоткрытой двери кабинета.

– Анни, здравствуйте! – радостно воскликнул Леонид, устремляясь к вошедшей женщине. Они взглянули друг другу в сияющие от радости глаза и поздоровались, крепко пожимая руки.

– Ну, слава богу, приехала, – заключил брат и, улыбаясь, произнес: – займись гостем сестренка, не давай скучать матросику. У меня куча дел. Я вас оставляю и заодно прощаюсь Леонид с тобой. Меня не будет два-три дня. По возможности посещай нас.

Он пожал Алексееву руку и вышел.

– Какая вы красивая! – Смущаясь, произнес Леонид. – Как говорят, обворожительная… – запинаясь, добавил он. – Морская нимфа, вот вы кто! – Восторженно произнес Леонид, довольный тем, что нашел подходящее для нее звание.

У молодых женщин, как правило, наступает пора, когда они начинают расцветать и распускаться, словно летние розы. Такой период видно испытывала сейчас и Анни. Легкий белый брючный костюм прекрасно подчеркивал ее стройную фигуру. Уличная жара румянила ее щеки, а крепдешиновый, сиреневый шарфик вокруг шейки отлично оттенял чистое и нежное личико. Раскрытые в улыбке губы давали возможность увидеть и насладиться блеском ее влажных жемчужных зубок

– Вы такими комплиментами любого в краску введете, а меня так уже ввели.

Смущенно проговорила Анни и рукой прикрыла рот Леониду.

– Я говорю искренне, от чистого сердца – горячо отозвался Леонид, целуя ее пальчики прикрывавшие ему рот.

– Давай мы перейдем с тобой на «ты», – неожиданно и для себя, и для него предложила Анни, – правда, я немного старше тебя, но это чуть-чуть.

И она на пальцах показала это «чуть-чуть». В этом образе Анни была уморительна. Алексеев чувствовал, что Анни к нему не безразлична и это мутило разум. Внутри все горело и ему казалось, что он пышет жаром.

– Анни не шутите так со мной. – Взмолился Алексеев. – Мне трудно сдерживать себя. Ведь вы мне очень нравитесь.

Он отпустил ее руку и потупил взор. Анни взглянула на него и поняла, что он не шутит и к ней питает определенные чувства.

– Давай сядем, проговорила она серьезным тоном, я очень рада тебя видеть. Ты мне очень напоминаешь дорогого для меня человека, Рудольфа. Он погиб, его выдал предатель, когда он вернулся с задания.

Она смолкла, и наступило молчание.

– Анни, расскажите мне о нем. Мне приятно, что я напоминаю дорогого вам человека.

Она внимательно посмотрела Леониду в глаза и стала рассказывать:

– Да, это так, – задумчиво проговорила она. – Он был скромный и застенчивый мальчик. В то время он и я с братом Луи входили уже в организацию Движение Сопротивления, которую у нас возглавлял наш теперешний комендант. Мы выполняли различные поручения комитета. Снабжали фальшивыми документами наших товарищей, которые проникали на стройки, заводы и в учреждения. Были, конечно, и провокаторы. От их рук пострадало немало наших товарищей. К тому времени это в 1943-1944 годах стремительно создавались партизанские отряды. Для наиболее полного вовлечения всех организаций Сопротивления в борьбу против фашизма и для координации этой борьбы 23 мая 1943 г. был создан Национальный совет Сопротивления (НСС). Создание НСС и принятие единой для всего движения Сопротивления программы позволили в начале 1944 г. объединить боевые группы всех организаций Сопротивления в единую Централизованную Французскую внутреннюю армию. Вооруженная борьба достигла такого размаха, что французские патриоты нередко очищали от оккупантов населенные пункты, города и целые районы. Мы никогда не забудем национальных героев, сложивших свои головы в этой борьбе. Фабиан был одним из тех героических деятелей Сопротивления, кто сражался на самых важных и опасных участках освободительной борьбы. Я его хорошо знала. Он руководил борьбой тысяч франтиреров и партизан в департаментах Шер, Луар, Ньевр.

В 1944 году Фабиан был назначен командующим партизанского округа, куда входило несколько департаментов, в том числе: Нор и Па-де-Кале. На севере Франции был хорошо известен партизанский отряд, возглавляемый советским офицером Василием Пориком. Было необходимо помочь отряду Порика войти в контакт, с французскими партизанскими отрядами, чтобы свои действия отряд согласовывал с общими планами операций. В частности, разработанными Фабианом. С донесением по этому вопросу в отряд Порика был направлен Рудольф. Он задание выполнил, но по возвращению был опознан провокатором и арестован. Чтобы не попасть в гестапо, он предпринял попытку к бегству и был застрелен.

С минуту, помолчав, добавила:

– Ему было столько же лет, сколько тебе сейчас. И внешне вы очень схожи.

Она долгим оценивающим взглядом посмотрела на Леонида и встала.

– У меня увольнительная, мы можем прогуляться. – Нерешительно предложил матрос и тоже встал.

– А у меня возникла идея лучше, – заявила Анни.– Предлагаю отправиться в ресторан с французской кухней. Он здесь неподалеку.

– Я не могу идти, я в форме. И, кроме того…

– Все понятно, перебила его Анни, не располагаю финансами. Ну, уж извини! Приглашаю я, и отказывать женщине неприлично, а проблема с твоей формой, тоже разрешима. В шкафу у Луи мы подберем тебе гражданский костюм.

– Как же я буду в гражданском? Вдруг меня задержат?

– Кто же тебя задержит? Наша комендатура? – Рассмеялась она. – Нам это не грозит.

И она решительно подошла к шкафу с одеждой Луи.

– Вот выбирай. Рост у тебя и Луи примерно одинаков, а вот в плечах Луи будет пошире. Что-нибудь подберешь.

И она раскрыла платяной шкаф.

– Я тебя оставлю, мне надо зайти к себе и к коменданту. Через пятнадцать минут буду, и ты к этому времени, должен быть готов к выходу.

И не слушая возражений, она вышла. Леонид усмехнулся, махнул рукой и принялся осматривать гражданскую одежду Луи. Брюки и рубашку он подобрал сразу, а вот пиджак, а их было три, подобрать не удалось. Но он отыскал джемпер, который ему пришелся впору. Алексеев взглянул на себя в зеркало и улыбнулся. Гражданской одежды не надевал давно и сейчас с удовольствием разглядывал себя в зеркале. За этим занятием и застала Анни морячка-кавалера.

– Ну вот, совсем неплохо!

Отметила она, став с ним рядом перед зеркалом. От неожиданности он смутился и слегка покраснел.

– Мы прекрасно смотримся.– Заявила она, беря его под руку.

С непривычки он чувствовал себя по-прежнему стесненно и неуверенно.

– Я готов, – смиренно и тихо произнес он, направляясь к выходу.

Весь путь до ресторана занял не более пятнадцати минут. И за это время напряжение, сопутствующее Леониду, будто бы несколько спало. Он это почувствовал, когда они вошли в полупустой зал ресторана.

– Какая удача! – Воскликнула Анни, увлекая за собой кавалера в глубь зала.

Скользя взглядом по пустым столикам, Алексеев увидел в конце зала, одиноко сидящего французского офицера. Он не знал радоваться ему этому или нет, но тревога исчезла. Между тем, Анни страстно и горячо зашептала:

– Сейчас я тебя познакомлю с замечательным человеком. Это военный корреспондент, известный писатель, поэт, и тоже русского происхождения.

Они подошли к столику, с одиноко сидящим военным и Леонид с интересом взглянул на офицера, быстро вставшего из-за стола. Офицер мельком взглянул на Алексеева и, склонив голову, улыбаясь, поцеловал ручку у Анни.

– Я бесконечно рад видеть вас Анни, – продолжая улыбаться, произнес военный.

– А как я рада видеть тебя, один Бог знает. Но давай перейдем на «русский», а то советский матрос нас не понимает.

– Ленинградец, – радостно добавила она.

– Вы из России? – Приветливо спросил офицер по-русски и обрадовано протянул руку Алексееву. – Меня зовут Александром. У меня русское имя.

– Очень приятно. Леонид.

– Вы очень юный для советского моряка, – разглядывая молодого человека, отметил француз.

– Он Берлин брал, а ты говоришь молодой, – вздохнув, произнесла Анни и, посмотрела на стол. – Закажешь или это сделать мне?

– Даже не думай об этом, – сказал он с напускной строгостью, – прошу, пожалуйста, садитесь.

Через несколько минут стол был накрыт и прозвучал первый тост:

– За победу!

Затем тост за знакомство вперемежку с беседой. Француз прекрасно владел русским языком и был отличным собеседником. Он буквально захватил бразды правления за столом, и это всем нравилось. Александр мечтательно говорил о Ленинграде, о дворцах и улицах этого города будто он их знал и видел.

– Вы же не были в Ленинграде, откуда вы знаете дворцы и улицы? – Удивляясь, спросил Леонид.

– Дорогой Леня. У меня отец был художник, известный художник. У нас дома столько картин, набросков, открыток этого города и о каждом из них мне рассказывал отец по несколько раз. Так что я наизусть знаю этот город. Моя мать закончила «Смольный институт благородных девиц». Вам же знаком СОБОР СМОЛЬНОГО МОНАСТЫРЯ на левом берегу излучины Невы в конце Суворовского проспекта. Он виден издалека и воспринимается как центр великолепной панорамы. Учились там девочки 9 лет. Распорядок дня в институте был строгий: подъем в 6 часов утра, время для игр очень ограничивалось. Жили они в комнатах по 9 человек. Классная дама следила за поведением девочек на уроках. Самые маленькие девочки учились в первом возрасте. Они носили платья вишневого цвета и белые передники. Позднее цвет изменился на кофейный. И их стали называть «кофейницами». Девочек среднего возраста называли по цвету их форменного платья – «голубыми». Девочек старшего возраста – «белыми». Кроме бальных танцев в программе обучения смолянок значилось много других дисциплин. Моя мама изучала французский, немецкий и итальянский языки. Правописание, географию, математику, историю, этикет, рукоделие, домоводство, закон Божий, риторику. На публичном экзамене у девочек присутствовал император и члены его семьи. Поэтому это являлось самым важным событием в жизни смолянок. Кроме того, у нас на квартире в Париже часто собирались эмигранты из России. Так называемая российская интеллигенция. Я хорошо помню их беседы с отцом о дореволюционной России, гражданской войне и большевиках, создавших другую Россию.

При упоминании гражданской войны, Леонид мгновенно вспомнил дядю Николая.

– О вашем гостеприимным доме в Париже я тоже слышала от родителей. – Задумчиво произнесла Анни, воспользовавшись паузой в разговоре. – Ведь у вас бывал и ярый противник коммунизма, философ Бердяев, написавший что-то о средневековье. Это его размышления о судьбе России и Европы. Ведь с этим никак согласиться нельзя.

– Да с этим можно не согласиться. Но у Николая Александровича были серьезные и значительные работы. Такие как: «О назначении человека, о рабстве и свободе и ряд других».

– Я о Бердяеве ничего не знаю, – тихо произнес Леонид, – он тоже эмигрант?

– Бердяев был выслан из России в 1922 году. – Пояснил Александр и обратился к собеседнику. – Вы любите поэзию? В Париже много поэтов и писателей, эмигрировавших из России.

– Люблю, – твердо заявил Леонид, – и даже сам пробую писать. – Добавил он неуверенно.

– Это хорошо, – улыбнулся Александр, – поэта Блока вы знаете? Мой отец дружил с ним, и жили они рядом на Васильевском острове. И учились в Петербургском университете.

– У него прекрасные стихи. – Ответил Леонид. – Я знаю его поэму «Двенадцать». Эта поэма о революции.

– А когда ты нас познакомишь со своими стихами? – кокетливо спросила Анни у Леонида.

– Да, это интересно, – поддержал ее Александр.

– Для этого еще будет время, чтобы послушать такого стихоплета как я, – смеясь, заявил он и, подняв бокал, провозгласил: – За поэзию, пусть будет больше стихов и меньше пушек!

– Прекрасный тост, пьем до дна! – Восторженно возвестила Анни и подала пример мужчинам.

Александр выпил, улыбнулся и проговорил:

– Настроение такое, что без стихов не обойтись. Прочту я, пожалуй, вам Бунина. Вы любите Ивана Бунина?

– Я не знаю Бунина. Его нет у нас в школьной программе. – Заявил Леонид и вопросительно посмотрел на Александра, а затем на Анни.

– Вы не знаете Бунина? Мне вас очень жаль. Я считаю себя просто обязанным хотя бы вкратце рассказать вам о великом писателе и поэте. Ведь он прожил в эмиграции, вдали от родины 34 года. В Париже, знакомая художница однажды спросила у него: «Может ли русский писатель жить и писать вне России?»

– Да, – ответил он, – не могут те, у кого нет глубокой связи с прошлым, кровной связи с Русью. – У Ивана Бунина была такая кровная связь. – «Все корни мои, ушедшие в русскую почву, до малейшего корешка я чувствую. Чувствую в себе всех предков своих…и дальше». Вот так ответил Бунин.

– Вот одно из его ранних стихотворений:

РОДИНЕ

Они глумятся над тобою,

Так сын, спокойный и нахальный,

Глядит с улыбкой сострадания

Они, о родина, корят

Стыдится матери своей

На ту, кто сотни верст брела

Тебя твоею простотою,

Усталой, робкой и печальной

И для него, ко дню свиданья,

Убогим видом черных хат.

Средь городских его друзей.

Последний грошик берегла.

– Теперь попробую кратко представить вам его биографию…

Родился Иван Бунин в 1870 году в Воронеже. Бунины могли гордиться своей родословной. Среди их предков – В. А. Жуковский и поэтесса Анна Бунина, но ко времени рождения сына Ивана, помещики Бунины обнищали и вынуждены были перебраться в свое имение в Елецком уезде, Орловской губернии. Старший сын Юлий окончил гимназию с золотой медалью и поступил в московский университет. Маленький Ваня был предоставлен сам себе. Он целыми днями пропадал по ближайшим деревням. Пас скот вместе с крестьянскими детьми, ездил в ночное и дружил с местными ребятами. Первое свое стихотворение Иван Бунин написал, когда ему было 8 лет. Гимназию он не окончил. Учиться ему пришлось под руководством брата. А с 1889 года началась его работа в редакции газеты «Орловский вестник». Там он печатал свои рассказы, стихи и, конечно, статьи о городе и его жителях. Все это время, да и в дальнейшем, он очень нуждался. Отец его окончательно разорился после продажи имения в 1890 году. А Иван Бунин едет к брату, который живет и работает в Полтаве. В это время там группировалась интеллигенция, причастная к народническому движению. Братья Бунины входили в редакцию «Полтавских губернских ведомостей». Иван много печатает своих произведений. Он причисляет себя к Толстовцам. Очень любопытным явилось то, что при встрече с Толстым в 1894 году Толстой отговорил Бунина «опрощаться до конца». Бунин уезжает в Петербург, а затем в Москву, где прочно входит в литературную среду.

Александр посмотрел на собеседников и спросил:

– Я не утомил вас биографией Бунина?

– Я слушаю с большим интересом. – Воскликнул Леонид. – Мне это очень важно знать.

– Я тоже готова слушать дальше. Ты прекрасный рассказчик.

– В таком случае я продолжу, – сказал он, улыбаясь, и повел рассказ о Бунине дальше. – Уже в ранней прозе Бунина был заметен интерес писателя к положению современной ему деревни. Мужик и барин, жизненно-бытовой уклад крестьянского двора и дворянской усадьбы. Вот, проявляемый его интерес. Характерно то, что он избегает противопоставления этих социальных сил, как бы не замечая векового антагонизма между ними. Бунин был чужд политике, был политически консервативен и не верил в возможность изменить социальные отношения революционным путем. А ведь он страстно любил Россию, ее землю, ее природу, сострадал своему народу. И все же до конца остался общественно пассивным писателем. В подтверждение этому, уже на склоне своих лет Бунин записал: «Я жил, на всех и на все, смотря со стороны, до конца ни с кем не соединяясь…».

Пафосом его писательской деятельности было искание ответа на вековечные вопросы жизни – о смысле бытия, загадках смерти, о его земном предназначении и цели его существования. Наконец, о сущности любви и счастья, красоты и гармонии, добра и зла. Бунин много путешествует по странам Востока. Проза и стихи Бунина обретают новые краски. В 1909 году Академия наук присуждает Бунину вторую Пушкинскую премию за стихи и переводы Байрона. Чувство родины, языка, истории страны у него было огромно. Народная речь была источником его творчества. Страшные потрясения зимы 1917-1918 годов он проводит в Москве. В мае 1918 г. Бунин с женой уезжают в Киев, а затем в Одессу. В 1920 году на пароходе он отплывает в Константинополь, потом через Софию и Белград прибывает в Париж. И здесь в Париже и на юге Франции в Грассе, начались долгие годы эмиграции. Да и вся его жизнь на протяжении восьмидесяти лет сложилась крайне неблагоприятно. Трудной и драматичной оказалась его человеческая судьба, скитальческая и неуютная. Но до конца своей жизни Бунин хотел верить, что его произведения будут когда-нибудь изданы на его родной земле в России. Александр замолк, глубоко вздохнул, с шумом выдохнул и тихо произнес:

– От себя хочу добавить, что я искренне тоже хочу этого. Отец мой хорошо его знал и до войны часто встречался с ним. И я, конечно, читал почти все произведения Бунина, даже те, что не были в печати. Вот вам, молодой человек, и все очень коротко о Бунине. Я думаю, Анни сможет привезти из Парижа и стихи, и прозу Бунина на русском языке, если вы ее об этом очень попросите. Не правда ли Анни?

Улыбнулся он девушке, прикрывая ладонью ее ручку, лежащую на столе.

– Если это возможно, я очень прошу, – отозвался Леонид, просительно взглянув на Анни. Девушка улыбнулась, убрав руку, из под ладони Александра, и согласно кивнув головой произнесла:

– Я посмотрю, что у меня есть и привезу. А сейчас прочти нам на дорожку Бунина, и будем выходить. Ему ведь надо возвратиться в часть, – кивнула она в сторону Леонида, – время уже позднее.

И, взглянув на часы, добавила:

– Слушаем тебя.

– Повинуюсь, – произнес Александр и стал читать.

Тихой ночью поздний месяц вышел

Из-за черных лип.

Дверь балкона скрипнула, – я слышал

Этот легкий скрип.

В глупой ссоре мы одни не спали,

А для нас, для нас

В темноте аллей цветы дышали

В этот сладкий час.

Нам тогда – тебе шестнадцать было,

Мне семнадцать лет,

Но ты помнишь, как ты отворила

Дверь на лунный свет?

Ты к губам платочек прижимала,

Смокшийся от слез,

Ты, рыдая и дрожа, роняла

Шпильки из волос,

У меня от нежности и боли

Разрывалась грудь.

Если б, друг мой, было в нашей воле

Эту ночь вернуть!

– Прекрасные стихи! – Восторженно отозвался Алексеев и с чувством пожал руку Александру. Анни, поблагодарив журналиста, сказала:

– Увидимся завтра в комендатуре.

– Не получится, – возразил он, – утром выезжаю прямиком в Париж. Редактор вызывает. Я на машине, подбросим морячка в часть и продолжим вечер.

– Ему надо переодеться, – обдумывая предложение, сказала Анни.

Леонид молчал, не понимая французского, но догадывался, что речь идет о нем.

– Поехали! – Твердо заявила она и направилась к выходу, увлекая за собой Леонида. Александр положил деньги на столик и поспешил за ними.

Через полчаса Алексеев в своей флотской форме сидел в автомобиле рядом с Анни. Александр прекрасно ориентировался в разрушенном Берлине и избрал самый короткий путь в район Карлсхорста. Анни возобновила разговор о возможной поездке в Париж. Ей это казалось сделать очень просто.

– Вот так, в гражданском костюме можно свободно проехать по Берлину и дальше. Ты же себя свободно чувствовал в гражданском костюме сегодня? А чтобы побывать в Париже тебе вполне хватит трех-четырех дней. Лишь бы тебе дали эти три-четыре дня.

– Увольнительную на три дня я, конечно, могу взять, поскольку вправе находиться в 1-ой бригаде или в 3-й бригаде. Но ведь в случае задержания меня могут обвинить в дезертирстве, и еще черт знает в чем. В измене родине, например.

– Какая измена? Если ты через три дня возвратишься в часть.

– Но ведь при задержании в комендатуре мне уже не поверят, что я возвращусь.

– Риск, конечно, есть и риск серьезный. – Подал свой голос Александр.

– Ты смотри за дорогой. Кругом сплошная темнота, – перебила водителя Анни.

– Я в том смысле, что игра стоит свеч. Другой такой возможности не будет. Пока есть свободное перемещение по Берлину, проехать в любую зону не представляет трудности. А совершить экскурсию в Париж с друзьями что-то значит. Подумай над этим Лёня.

– О розыске своего дяди тоже подумай. – Сказала, улыбаясь, Анни и погладила его руку.

– Завтра к вечеру я встречусь с тобой, и поговорим. – Добавила она.– Буду в вашей зоне на своей машине. Скорей бы связь городскую телефонную наладили бы.

– Телефоны в городе уже частично работают. – Сообщил Александр и остановил машину. Дальше я не поеду. Ни к чему мне встречаться с русским патрулем. А тебе отсюда идти совсем недалеко. Прогуляешься.

Он вышел из машины, и, открыв дверцу, помог выйти Анни. Алексеев тоже вышел, простился с Александром, поблагодарил его за проведенный вечер. Затем подошел к Анни и поцеловал ручку. Она, легонько потрепав его за ушко, напомнила:

– До встречи завтра вечером у русской комендатуры.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Алексеев бесшумно проскользнул в свою каморку. Эту темную комнатенку он выбрал сам, отказавшись поселиться рядом в комнате, где жили моряки. Эти молодые ребята исполняли обязанности рабочих при клубе морской бригады. А чуланчик этот, без окон, прежде занимал тоже фотограф, демобилизованный. И начальник клуба не возражал против заселения чулана новым фотографом. В маленькой комнатке было душно и Леонид, ворочаясь, не мог заснуть. Из головы не уходили слова Анни о поездке в Париж. Та простота, с которой она говорила о поездке, подкупала его, не смотря на всю абсурдность этого мероприятия. В другое время он даже и подумать бы не мог об этом. Но Анни была так убедительна в разговоре и действиях. Ведь действительно, никто не останавливал машину ни в одной зоне. Мысли одолевали его, зародилась надежда разыскать дядю Николая. С этой приятной мыслью лишь под утро, он и задремал. Но его разбудил посыльный из штаба. Ему надлежало срочно туда явиться.

– Что за срочность? – спросил Алексеев, протирая глаза.

– Новая метла по-новому метет. Ведь у нас в штабе новое начальство. Капитан-лейтенант ушел в отпуск. Сегодня утром уже уехал. Штаб возглавляет сейчас подполковник.

– Капитан IIранга, – поправил его Алексеев.

– Да нет, пехота, подполковник, но он временно назначен. Исполняет обязанности начальника на период отпуска капитан-лейтенанта. Чувствуется, что службист.

Алексеев по всей форме доложил подполковнику о своей явке в штаб, и рассказал о намеченной работе на сегодняшний день.

– Я в курсе твоей работы на сегодня, – сказал подполковник, – но будут некоторые изменения. Ты садись, Леонид Алексеев, – указал он на стул. – Моряки, намеченные на фотографирование сегодня после обеда, прибудут в предусмотренное для них время. А вот те, которые должны прибыть завтра, явятся сегодня утром. Так что, голубчик, будь готов к работе.

Взглянув на часы, добавил:

– Через полчаса будут у тебя. – Помолчав минуту, тихо сказал: – Такая перестановка необходима. Ты завтра мне нужен, на целый день. У тебя все готово? – спросил он, вставая.

– Так точно! – вздохнув, и приняв стойку смирно, отрапортовал Алексеев.

– Ну, и ладненько, свободен. Вечером доложишь.

Алексеев вышел из кабинета и задумался:

– Зачем я ему нужен завтра целый день? Не иначе, как фотографирование каких-либо бумаг. Мое свидание с Анни может не состояться. Что-то надо придумать, – решил он и спешно направился к себе, где его уже ждала группа моряков.

До позднего вечера Леонид работал и общался с моряками, уходящими на дембель. Многие делились радостью своего возвращения в родные места, другие с горечью говорили, что возвращаться некуда. А у кого-то не осталось ни близких, ни родных.

Дважды, под предлогом ужина, он уходил с работы и просил подождать его. Но ему было не до еды. Он бежал к месту встречи с Анни. Безрезультатно возвратившись во второй раз, он ощутил беспокойство за свою французскую подругу. Лишь в третий раз, подойдя к заветному месту, он с радостью увидел знакомую машину.

– Я уже полчаса в ожидании тебя. У нас не принято, чтобы женщины первыми приходили на свидание и так долго ждали.

Полусерьезно заявила Анни и погрозила пальчиком. Запыхаясь от быстрой ходьбы, Леонид рассказал о своем двукратном посещении и непредвиденной работе.

– И самое главное, – продолжал Алексеев, – завтра я буду целый день занят. Весь день в распоряжении начальника штаба.

– Значит, завтра мы не увидимся, – задумчиво проговорила Анни и вздохнула, – тебя ждет важная и срочная работа.

– Да, я даже не знаю какая.

– Вот, что! – перебила она. – Поступим так: идем со мной, я тебе все покажу.

Она подвела его к старой разрушенной каменной ограде и показала расщелину.

– Вот здесь ты оставишь записку, когда ты освободишься и сможешь встретиться. Послезавтра я буду здесь и получу твое извещение.

– Хорошо! – обрадовано согласился он и предложил часок погулять.

– Нет, сегодня мы этого делать не будем. Ты, я ведь вижу, устал так, что с ног готов свалиться. И у меня работа не доделана, а это задание полковника, – она нежно поцеловала его в щечку и уехала.

Алексеев возвратился в клуб, перекусил консервами, запивая чаем из термоса, и направился в штаб. Подполковник ждал фотографа. Леонид, взглянув, на подполковника понял, что тот пропустил в себя уже не одну рюмку. Не выслушав доклада Алексеева, распорядился:

– Садись в машину, и поехали.

На штабном «виллисе» они подъехали к дому, где проживал подполковник. В квартире их встретила женщина. «Продавщица из магазина». – Сразу вспомнил Леонид эту женщину. В свой первый приезд с Рюминым в Карлсхорст, она по завышенной цене продала им водку, уже после закрытия магазина. Рюмин тогда даже поцеловал ее. Сейчас она не узнала Алексеева и была к нему очень внимательна.

– Встречай гостя, Маша!

– У меня все готово, – радостно возвестила хозяйка, предлагая мыть руки и садиться к столу.

Леонид ломал голову над тем, что могло побудить начальника штаба бригады пригласить его, рядового матроса, на торжественный семейный ужин.

Все разъяснилось сразу же после первой рюмки.

– Вижу, мучаешься вопросом, – улыбаясь, начал разговор подполковник, с хрустом, прожёвывая огурчик, – что же там за работа предстоит завтра? Наверно, что-то важное, если начальник даже в гости пригласил. Так Леонид?

– Не знаю, – ответил Алексеев и пожал плечами.

– Да Лёня! Для меня это очень важно. Исторически важно. Ты должен меня запечатлеть в поверженном Берлине. Это исторический факт, к которому я принадлежу, и принадлежит Маша.

Он взглянул на неё и добавил:

– Утром я найду ей военную форму и она будет рядом со мной на фотографиях. А фотографий надо сделать много.

Подполковник на минуту задумался, затем продолжил:

– Вот мы сейчас находимся в Карлсхорсте. А знаешь, ли ты, кто штурмовал и взял Карлсхорст? Кто и как форсировал Шпрее?

– Приблизительно знаю, – неопределенно ответил Леонид.

– Войска генерала Рослого овладели городом, и вышли к Шпрее. В то время уже были организованы штурмовые отряды. Я находился в одном из этих штурмовых отрядов. При форсировании Шпрее, колоссальную роль сыграли моряки Днепровской флотилии. Бригада речных кораблей, а особенно отряд полуглиссеров этой бригады, несмотря на огневой шквал огня, перебросили на вражеский берег несколько стрелковых рот нашей дивизии. Я на всю жизнь запомнил ночь 23-го апреля 1945 года, когда переправлялся через реку Шпрее. К рассвету на западный берег был переброшен полк в полном составе и несколько подразделений из других частей. Потери на полуглиссерах были очень велики, и генерал Рослый приказал приостановить десантирование и подтянуть к реке самоходки и танки для прикрытия переправы. Огненный щит помог продолжить рейсы катеров, а когда прибыли понтоны для паромов, полуглиссеры взяли на себя роль буксировщиков. И тогда на отвоеванные плацдармы хлынули не только войска, но и орудия, минометы и танки. За несколько дней челночных рейсов на переправе полуглиссеры и буксируемые ими понтоны перевезли 16 тысяч бойцов, 600 орудий и минометов, 27 танков, сотни повозок с боеприпасами. Командир отряда полуглиссеров погиб при десантировании, и команду принял на себя лейтенант Калинин. Он успешно справился с задачей, будучи дважды ранен. Калинин получил звание героя, а Днепровская краснознаменная флотилия награждена орденом Ушакова 1-ой степени. Мне никогда не забыть событие – 30-е апреля, накануне капитуляции берлинской группировки. Вице-адмирал Григорьев прибыл к месту дислокации отряда, малой части своей флотилии. Полуглиссеры стояли, очень тесно прижавшись, борт к борту, под прикрытием небольшого мыска. Над каждым – наш боевой Военно-морской флаг. На набережной выстраивалась в шеренгу группа моряков. В строю шестнадцать старшин и матросов – половина первоначального состава отряда. Из тридцати моряков девять были удостоены звания Героя Советского Союза, семь из них – посмертно. Я тоже отмечен боевой наградой. И в этих местах боев я, конечно, хочу запечатлеть себя, да и Машу тоже.

– А Маша, с какого бока имеет отношение к этим боям? – Спросил, улыбаясь, Леонид и посмотрел на Машу. Продавщица молча, теребила салфетку и не поднимала глаз.

– Эе!…Не скажи дружочек. Маша в то время была медсестрой и находилась при моем батальоне. Это уже потом мы сделали её продавщицей нашего магазина.

При словах «мы сделали» Маша покраснела, чувствовалось, что этот перевод произошел не без участия подполковника. Алексеев дипломатично промолчал. Теперь все становилось ясным, и Леонид мог обдумать создавшуюся обстановку во взаимосвязи с предстоящим свиданием с Анни. Между тем, подполковник продолжил свою мысль о завтрашнем фотографировании.

– Фотография у рейхстага с моей росписью на стене – обязательно. У Бранденбургских ворот, имперской канцелярии и других достопримечательных местах. У меня они помечены на карте. Это все, я понимаю, займет много твоего личного времени. Это время я хочу тебе компенсировать. Как?..

Спросил себя подполковник и посмотрел в глаза Леонида. Алексеев насторожился, но не отвел глаз.

– Я тебе предоставлю отпуск на двое суток. Ты можешь не работать, а отдыхать в свое удовольствие, но только при первой бригаде, поскольку ты прикомандирован к нам. К себе в бригаду тоже можешь съездить, но не желательно. На расходы я подкину тебе деньжат. Не так уж много, но на твой отпуск хватит. Принимаешь мои условия, матрос?

И подполковник, улыбаясь, протянул руку для пожатия в знак согласия.

– Согласен, но только отпуск на трое суток…

А в голове мелькнула мысль: «судьба мне благоволит. Я увижу Париж и найду дядю Колю. Анни будет довольна».

– Хорошо! – подумав минуту, согласился подполковник и пожал в ответ протянутую руку матроса. – За это можно и даже нужно выпить, – добавил он, приглашая Леонида и Машу поднять бокалы. Они второй и третий раз подняли и выпили бокалы с вином. Водку не пили, чтобы утром голова была свежей.

Леонид особенно увлекся закуской, ведь он остался без ужина. Отдохнув с полчаса после еды, Алексеев отправился на ночлег к себе в каморку.

Ранним утром штабной виллис стоял у дверей клуба моряков. Водитель прошел в каморку и разбудил фотографа. Водителю очень хотелось участвовать в этой поездке, но подполковник в поездку взял старослужащего шофера из политотдела. Это был пожилой старшина, много лет, проведший за баранкой и в какой-то степени познавший районы Берлина. Он перед демобилизацией дослуживал последние дни, и такая поездка его очень обрадовала. А молодой водитель только неделю, как прибыл в бригаду после окончания школы юнг в июле 1945 года. Алексеев с молодым водителем подъехали к дому подполковника, где их уже ждали. Сменился водитель, и подполковник в сопровождении Маши и Алексеева выехали по намеченному маршруту.

– Ты с нашим маршрутом хорошо ознакомился? – поинтересовался подполковник, обращаясь к старшине.

– С картой я познакомился, а дорогу знаю приблизительно. Вы не беспокойтесь, все эти места мы найдем. Лишь бы нам время хватило. Точек этих много и они разбросаны.

– От тебя будет зависеть наше время. Нам надо все успеть до вечера.

– А у тебя, фотограф, пленки хватит? Запас, на всякий случай есть?

– Пленки хватит, – кратко заявил Алексеев и, прикрыв глаза, сладко зевнул.

Он уже все обдумал и решил: завтра рано утром оставить записку Анни, в которой назначить встречу на 13 часов, время обеда. Он будет свободен в течение часа от фотографирования демобилизующихся моряков. Завтра ему следует очень потрудиться, чтобы успеть всех сфотографировать и передать списки в штаб. Только после этого, подполковник предоставит отпуск на трое суток. Этого должно хватить для поездки в Париж. И он представлял, как обрадуется Анни такому известию. Так в полудреме грезил Леонид, покачиваясь на сидении в автомобиле.

– Подъезжаем к западному берегу Шпрее!

Возвестил старшина, и все принялись осматривать места, где проходили бои во время переправы. Водитель поставил машину у реки и предложил выбирать места для фотографирования.

– Вот здесь Шпрее особенно широка, – выходя из машины и осматриваясь, заявил подполковник, – это район Руммельсбурга. С того берега три группы полуглиссеров 21-го апреля переправляли десант на этот берег. Я участвовал в этом десанте. Огонь шквальный, потери были большие, а моряки – настоящие герои. Я со своим батальоном так и остался при первой бригаде Днепровской флотилии. И с 27-го апреля с 1-ой бригадой флотилии уже содействовали 234 стрелковой дивизии 61-ой армии в переправе через Одер в районе канала Гогенцоллерн-Шведт.

– В это время, – заявил Алексеев, – моя 3-я бригада содействовала войскам 33-й армии в районе Фюрстенберга. 24 апреля Фюрстенберг был взят, и бригада продолжала наступление на Берлин по каналу Одер-Шпрее.

– Я знаю об этом, и мы выберем местечко и сфотографируемся там, – потирая руки, сказал подполковник.

Почти час они пробыли в районе Руммельсбурга, фотографируя памятные места, и фотографируясь, сами.

– Если мы на каждой точке будем по часу задерживаться, то мы и половину намеченных мест не сможем посетить.

– Ты прав старшина, – поддержал водителя подполковник, – сокращать время надо до минимума. Поехали!

– Не знаю, как лучше. Или выезжать на кольцевую, или ехать по местным разбитым дорогам?

– Не так уж и не все они разбиты, местные дороги. – Возразил подполковник. – И я хотел бы, чтобы мы, по возможности, миновали английские секторы Берлина.

– Чем же вам не угодили англичане? – Заинтересованно спросил Леонид. Он и сам их не любил за их заносчивость, чванство. По сравнению с американцами и французами они вели себя очень высокомерно, даже вызывающе.

– Английская комендатура очень обозлена, после случившегося инцидента. Это произошло на прошлой неделе. Наш офицер, капитан из политотдела, между прочим толковый, умный мужик. Владеет несколькими языками, в том числе и английским, шел домой. Это происходило в нашем секторе, вблизи английской комендатуры. Из-за поворота выскочил «виллис», и не сворачивая мчался на капитана. Офицер едва успел отскочить и, покрутив пальцем вокруг виска головы, выругался и назвал его идиотом. Англичанин остановил машину, и едва держась на ногах, был очень пьян, пошел на капитана. Беспрерывно ругаясь, достал пистолет и хотел выстрелить в нашего офицера. Капитан вырвал у него из рук пистолет и его же пистолетом стукнул англичанина по голове. Как видно удар был сделан со злостью и от души. Англичанин отбросил «копыта», скончался на месте. Капитан сообщил о случившемся в нашу комендатуру и на этом же «виллисе» доставил убитого офицера в английскую комендатуру. Вот тут все и началось. Англичане хотели арестовать капитана, но наша комендатура не позволила, заявив, что он будет содержаться под стражей в нашей комендатуре. Сейчас они настаивают на немедленной выдаче нашего капитана. Ко всему этому оказалось, что убитый пьяный английский офицер является лордом. И это придает особую стать в английских законах. Иначе говоря, они требуют смерти нашему офицеру. Но мы твердо заявили, что судить его будет наш суд. В настоящее время он ожидает приговора и находится в тюрьме.

– Неприятная история, – первым отозвался старшина, всматриваясь в дорогу и объезжая рытвины и глыбы из камня и бетона. – Ведь капитан был в самообороне, он защищался…

– Это уже превышение самообороны, – вздохнув, возразил ему Алексеев, – кулаком надо было бить, а пистолет забрать и предъявить, как вещественное доказательство.

– Неужели будут судить нашего капитана? – жалостливо спросила Маша. Ей очень шла военная форма и выглядела она в ней, как типичная фронтовая сестричка.

– Да, будут! Это точно. И, скорее всего за превышение самообороны.– И он посмотрел на Леонида.

– Приехали! – Возвестил водитель, сверяя карту с местностью.

– Точно! – Подтвердил подполковник, выпрыгивая из машины. – Но здесь мы недолго. Два снимка и вперед в район Целендорфа. Я думаю, что со временем мы успеем. – И по привычке потер рука об руку.

Здесь они действительно не задержались, и через десять минут отправились дальше по намеченному маршруту.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

В то время, когда Леонид находился в гостях у подполковника, Анни срочно собиралась выехать в Париж по заданию коменданта. Она торопилась, ведь послезавтра ей надо быть у русской комендатуры. Она понимала, что не успеет, и это ее раздражало. Анни не могла себе объяснить свое состояние по этому поводу. Казалось бы ничего серьезного. Не пришла, значит, не смогла. Но это почему-то ее угнетало. Она хотела видеть Леонида, хотя понимала, что он ей не пара. Для этого было много причин, не считая даже его молодость. И все-таки ей не хотелось его терять.

Она мысленно подсчитывала: сколько времени понадобиться, чтобы доставить пакет по назначению и получить для комендатуры новые инструкции и документы. И еще надо зайти к брату полковника, – вспомнила она и глубоко вздохнула. «Надо выяснить причину: почему брат не может в ближайшее время приехать в Германию». – Повторила она для себя и оглянулась на дверь. В приоткрытую дверь заглянул дежурный и коротко сообщил: «К полковнику, быстро!»

Войдя в кабинет коменданта без стука, она увидела его говорящим по телефону. Прикрыв рукой трубку, он быстро проговорил:

– Садись в машину и на аэродром. Через полчаса самолет летит на Париж. Успеешь!

Он махнул рукой, указав на дверь. Анни забежала к себе, схватила приготовленный чемоданчик, и через несколько минут уже сидела в машине.

– Теперь я успею, – радостно подумала она, поднимаясь по трапу в самолет. Вместе с ней по трапу поднялись трое военных, и самолет сразу же поднялся в воздух. В 10 часов вечера Анни была уже в своей парижской квартире. Дома находилась только ее тетя. Тетя, с дочерью, три месяца назад перебрались из провинции в Париж и поселились у племянницы. Анни очень редко видела свою сестру, ровесницу по возрасту. Она поздно приходила домой, когда Анни уже спала. Анни даже не знала, где работает ее сестра. Это ее не интересовало, у нее была ответственная работа в комендатуре, и жить приходилось на два дома. Вот и сейчас дома сестры не было, а ей нужен был совет. Она не могла терять время, ведь ей нужно поговорить с братом полковника. Комендант ее об этом очень просил. И тогда у нее останется только одно: сдать почту и получить новую. А время было уже позднее, и она не решалась позвонить и договориться о встрече. Её злило, что напрасно теряется время, и она спросила тетю:

– Поздно ли сейчас позвонить герою Франции, летчику «Нормандия-Неман»?

– Если по делу, то никогда не поздно, – ответила седая женщина и указала на телефон.

Анни решительно подошла к телефону и набрала номер. Ей тут же ответили, что хозяина нет дома, и добавили:

– Если вам очень нужно то позвоните Жозефу Риссо, у него сегодня собираются летчики, его друзья по эскадрильи «Нормандия-Неман». Его телефон…

– Спасибо, я знаю телефон Жозефа.

Она радостно заявила и повесила трубку, и тут же перед ней всплыло лицо Жозефа. Память оживила воспоминания: «Он был года на два старше ее и люто ненавидел фашизм, – вспоминала она. – Его с трудом сдерживали от опрометчивых поступков. Он окончил летную школу и был направлен в Алжир. Это была колония Франции. Будучи тогда еще школьницей, ей казалось, что он ухаживает за ней. Она улыбнулась наплывшим воспоминаниям: «Вскоре я узнала, что он бежал в Англию и там продолжал изучать летное дело. Сопротивлению потом стало известно, что французы-добровольцы из Англии отправились на Восточный фронт. В это время, – продолжала вспоминать Анни, – я находилась в подполье, и познакомилась с «русским французом». Его звали Лев Углов, сын деникинского подполковника. Он активно участвовал в движении Сопротивления, а затем подался в Сирию, которая не признала маршала Петена. Туда съезжались военные летчики перед отправкой в Россию. Углов тоже был среди них. И вот теперь, – она всплеснула руками, – я узнаю, что Жозеф жив, героически сражался в прославленной эскадрилье на территории России. Он, наверно, знает и об Углове»…

Она села, чтобы успокоиться и унять дрожь в теле. Ей не было известно, что в конце 1944 года Риссо, получивший очередную награду – «Крест Освобождения» уехал в отпуск на освобожденную родину и получил назначение в сводную авиадивизию «Франция», где и закончил войну в звании капитана. Она помнила его телефон и взволнованно набрала номер. Трубку подняли не сразу, а когда подняли, был слышен только шум, затем голос, попросивший тишины. Анни сразу узнала этот голос. Он остался таким же бодрым и веселым, как и его хозяин. Проглотив комок в горле, Анни назвала себя.

– Это ты, Анни!

Хрипло переспросил Жозеф и замер, переваривая информацию. Затем, будто очнувшись, спросил:

– Где ты?

– Я дома, – тихо ответила она.

– Никуда не уходи! Я сейчас приеду. – И он положил трубку.

Через полчаса она знакомилась с его друзьями. От его товарищей по оружию она узнала, что летчик Риссо счастливчик и очень удачлив был в России. Фашисты, как ни старались, но не могли ни разу его подбить. Сам же Жозеф Риссо сбил 15 фашистских самолетов. Летчики с удовольствием рассказывали о тяжелых воздушных боях, о своих командирах.

– А почему ваша эскадрилья называется «Нормандия» и «Неман»? – Спросила разрумяненная от оживленного разговора и выпитого вина Анни.

– Хороший вопрос! – оживленно, со смехом воскликнули рассказчики. – Сейчас Жозеф популярно и доступно объяснит. Тебе слово, Риссо. – На правах старшего, проговорил Луи Дельфино.

– В Англии находился французский национальный комитет, – начал свое объяснение Жозеф, – который возглавлял генерал де Голль. Между комитетом и советским правительством было принято соглашение, по которому французские летчики должны были представлять «Сражающуюся Францию» на советско-германском фронте. Этой авиагруппе, по желанию летного состава, было присвоено наименование «Нормандия» в честь французской провинции, которая больше других пострадала от немецкой оккупации. Так возникла истребительная французская эскадрилья, которая приняла и герб провинции Нормандия – квадрат красного цвета с двумя золотистыми львами. Впоследствии она была пополнена и стала полком, в состав которого входили уже три эскадрильи, трех главных нормандских городов: «Руан», «Гавр» и «Шербур». Первых летчиков было всего 14 человек. Первым командиром французских летчиков был майор Жан Луи Тюлян. Он погиб в бою летом 1943 года. Всех замечательных наших пилотов сразу и не перечислишь. Нашей гордостью уже тогда были три мушкетера (их так все и называли), это лейтенанты: Лефер, Альбер и Дюран. Только эти три аса сбили в сумме сорок немецких самолетов. В июле 1943 года на базе нашей эскадрильи был сформирован 1-й отдельный истребительный авиационный полк «Нормандия», состоявший уже из четырех эскадрилий: «Руан», «Гавр», «Шербур» и «Кан». Командиром полка стал майор Пьер Пуйяд. А в мае 1944 года командиром полка был назначен наш Луи Дельфино. – И Жозеф, склонив голову, указал на улыбающегося Луи. За участие в освобождении Белоруссии полк получил наименование «Неманский» – так родилось двойное имя «Нормандия-Неман».

Жозеф глубоко вздохнул, обвел взглядом сидящих вокруг товарищей и, остановив взгляд на Анни, спросил:

– Я доступно проинформировал и объяснил возникновение названия нашего полка? – При этом, глаза его сияли и широкая улыбка дополняла его радость. – Как мы все счастливы и горды за нашу победу. Как я рад, что вновь вижу тебя,– говорил без слов его взгляд, наполненный счастьем и любовью.

– Ты заслуживаешь особой похвалы, – произнес однополчанин Кюффо. – Я собираюсь в августе приехать в Москву, навестить своих русских друзей, летчиков нашего полка. И я знаю, что ты приготовил свой подарок. Кому, и какой, это пока секрет.

Все засмеялись, а Анни сказала:

– Дорогие ребята, какие же вы молодцы наши герои! – и смахнула платочком выступившие слезы.

– Да и вам здесь досталось в подполье. Я немного осведомлен в вашей деятельности, – улыбаясь и целуя ручку, проговорил Лев Углов. – В комитете Сопротивления были против моего отъезда в Сирию, но я рвался на родину. Я уехал и добился, чтобы меня направили на Восточный фронт драться с фашистами в небе над русской землей.

– С нашим «русским французом» приключилась целая история по этому поводу, – вмешался в разговор Ролан де ля Пуап. – В Сирии он подал рапорт на отправку в Россию, но генерал де Голль был против. Переживал за него генерал, ему было жаль Углова. Ведь сын деникинского подполковника, наш Лева, мог вместо фронта угодить на Колыму, где много отбывало бывших царских офицеров. Углов не успокоился, написал еще рапорт. И в 1943 году во время встречи де Голля со Сталиным, генерал рассказал о летчике Углове Сталину. Маршал Сталин дал свое «добро» и наш «русский француз» оказался в эскадрилье «Нормандия» на своей родной земле. Сражался очень хорошо и получил у французских летчиков прозвище «Русский Лев». Имеет много наград.

– Да ты не смущайся, – улыбаясь, похлопал Ролан по плечу смущенного Леву, как бы представляя его единственной девушке, находящейся среди героев, летчиков Нормандии.

– Вот такая с ним произошла история, – закончил повествование Ролан де ля Пуап.

– Очень жаль, что ты не застала Марселя, – вновь обратился к Анни хозяин дома Риссо, – он ушел попрощаться с девушкой. А полковнику скажи, что брат его будет целый месяц гастролировать по Франции. Сегодня мы устроили «мальчишник», а завтра полк «Нормандия-Неман» будет гастролировать по городам Франции. Народ Франции желает видеть своих героев. Вот и вся причина, почему он не может приехать к брату в Германию. Как освободимся, мы с ним вместе приедем. Не возражаешь?..

– Я теперь знаю, где тебя искать, – он нежно ее обнял и поцеловал ручку.

Офицеры на перебой говорили и вспоминали о проведенных боях, русских боевых друзьях, с которыми вместе сражались в воздухе, прикрывая друг друга. Капитан Кюффо похвалился, что отправил вчера письмо своему русскому другу, майору Кунину. И сейчас пересказывал друзьям содержание своего письма. Оно было проникнуто чувством дружбы, которая возникла между советскими воинами и добровольцами Франции с первых дней их совместных боев на фронте.

Анни, как зачарованная, слушала рассказы летчиков, сопереживая с ними и не стесняясь выступавших слез. Это были почти ее ровесники, настоящие герои и такие простые парни. Они весело шутили и лишь когда вспоминали погибших, их лица становились серьезными, а порой скупая слеза выкатывалась из посуровевших глаз…

Анни вспомнила о времени, когда забрезжил рассвет, и на мгновение даже испугалась, но потом успокоилась, решив, что успеет все сделать. «Высплюсь в машине» – сказала она себе и стала прощаться с летчиками. Проводить ее пожелали все, а потому и отправились всей гурьбой с песнями, к ее дому. Ранние прохожие оглядывались на них, удивленно и весело приветствовали, махая руками.

Дома Анни удалось вздремнуть лишь полтора часа. Разбудил гудок машины, стоящей под ее окном. Машину прислал все тот же Жозеф Риссо, с наказом доставить Анни в Берлин. К одиннадцати часам дня, она закончила все дела и поручения. Все что надлежало ей сделать в Париже, было выполнено. Уставшая, но очень счастливая от встречи с летчиками, она села на заднее сидение в машине и взволнованно произнесла: «поехали!».

В полудреме, закрыв глаза, Анни почувствовала, что погружается в сон. Будто бы она вновь с летчиками и осмысливает рассказ командира полка Луи Дельфино, который вспоминал возвращение во Францию после победы над врагом. Но с какой теплотой он говорил об этом! Все ребята вдруг смолкли. «Понимаешь, – проникновенно обратился Луи к Анни, – весь личный состав полка загрузился в транспортные самолеты. Самолеты взлетели и взяли курс на Париж. И вдруг по связи я узнаю о шифровке из Москвы. В ней сказано, что Советское правительство подарило французским летчикам «Нормандия-Неман», боевые самолеты «Яки» на которых они сражались против общего врага. Ты представляешь, что мы почувствовали, это была буря восторга».

Анни во сне так бурно выразила восторг, что водитель оглянулся на спящую, и покачал головой.

– Тут же был отдан приказ, – продолжал Луи, – о возвращении самолетов. Спустя несколько дней, а именно 14-го июня полк взлетел на подаренных 40 «яках» и взял курс на Францию. Анни запомнила на всю жизнь выражение лиц у летчиков, во время рассказа Луи Дельфино о таком необычном возвращении на родину. Это был странный сон, насыщенный событиями, которые она прочувствовала и будто пережила их сама…

«От первого состава эскадрильи «Нормандия» в живых осталось всего трое» – вдруг вспомнила она слова Жозефа и ей стало страшно. Сон покинул ее, и открыв глаза, она с испугом приходила в себя.

– Где мы? – спросила она, обращаясь к водителю.

– Мы уже в Германии. Полчаса, как покинули Франкфурт.

– А зачем нам Франкфурт? – придя в себя, спросила Анни.

– Прошу прощения! Я не хотел вас будить. Вы бурно и неспокойно спали. Это от большой усталости. У меня было поручение завести по адресу во Франкфурте и Оффенбахе посылки и письма. Поэтому я немного изменил маршрут. Предупредить вас не успел. Вы быстро заснули. Теперь до Берлина без остановок.

Анни окончательно пришла в себя, посмотрела на часы и успокоилась. По времени у нее все выходило хорошо.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Полковник очень ждал возвращения Анни. Ему было нужно получить из Парижа ответы и инструкции на многочисленные вопросы, которых накопилось много. Их надо было решать немедленно. Ко всему этому надо подготовить материал к заседанию союзной комендатуры. По счету оно будет восьмым. Заседание будет проходить под председательством генерал-майора Паркса от США. Должны присутствовать союзные коменданты: генерал-полковник Горбатов от СССР, генерал-майор Лайт от Англии, бригадный генерал де Бошен от Франции. Полковника беспокоило отсутствие де Бошена. Было неизвестно, прибудет ли он к началу заседания. Если нет, то полковник должен будет заменить его. Об этом тоже должен был известить Париж.

Союзной комендатуре предстояло одобрить создание союзного комитета по торговле и промышленности. Необходим был контроль над производством и распределением в пределах «Большого Берлина». Необходимо было срочно обсудить проблему беженцев и освобожденных военнопленных, приток которых очень возрос. И из культурной программы необходимо обсудить подготовку стадиона «Олимпия», к предстоящим соревнованиям между союзными командами по футболу, волейболу и баскетболу.

На столе у полковника лежали ряд документов и предложений союзников для Союзного Контрольного Совета, который являлся высшим органом государственной власти на оккупированной территории Германии. Надо было подготовить предложения и от Франции.

Советская делегация предлагала принять документ именуемый «компенсаторная реституция», то есть замены утраченного уникального имущества, восстановление которого невозможно, адекватным.

Американцы предлагали инструкции, которые указывали, что замена утраченных ценностей может производиться из всякого имущества, принадлежащего Германии, в том числе и общественным и юридическим лицам, а также физическим лицам.

Фактически же, на сегодняшний день 1945 года, компенсация потерь стран победительниц, проходила, нарушая все правовые международные нормы. Ведь трофеи – это техника, оружие, продовольствие, захваченные у противника в ходе боевых действий или при капитуляции. Репарации – возмещение материального ущерба, нанесенного противником на оккупированной территории и, как правило, репарации выплачивались. Вопреки этому Советский Союз компенсировал свои потери в натуре: из советской зоны оккупации вывозилось все – от мощных оборонных заводов до минипекарен. Но культурные ценности не подпадают под определение трофеев и репараций. Реституция, согласно международному праву, означает юридически признанный акт возвращения имущества, художественных и других ценностей. Реституция это не обмен «баш на баш», а добровольное возвращение того, что тебе не принадлежит. Официально СССР после войны не предъявил Германии никаких претензий, но впоследствии комиссия по реституции вручила немецкой стороне первый список культурных потерь. А сейчас, спустя лишь месяцы после войны, прикидывали «на глаз», брали все подряд без всяких ограничений. Межсоюзная репарационная комиссия бездействовала. От информаторов спецслужб полковник знал, что генеральный директор комиссии Г. И. Аркадьев присваивал трофейные ценности. Отправлял для себя в Москву самолетом антикварную мебель. А вот Уполномоченный НКВД 1-го Украинского фронта Серов являлся главным воротилой по части награбленного. Самолет Серова постоянно курсировал между Берлином и Москвой, доставляя без досмотра на границе всякое ценное имущество. Все эти доносы, решения комиссий и предложения союзных государств лежали в сейфах и на столе французского коменданта. Надо было активно включаться в работу с этими документами и предоставить комиссии свои соображения. Полковник это очень понимал и поэтому с нетерпением ожидал своего посланца из Парижа. По ряду вопросов у него были готовы предложения, но он хотел получить на все согласие Парижа.

Анни, веселая и счастливая, появилась в комендатуре под вечер неожиданно для всех. Войдя к полковнику, она увидела, как он обрадовался, прижал ее к себе и беспрерывно благодарно тряс ее руку. У нее мелькнула мысль: «Сейчас посадит и начнет подробно расспрашивать. Но мне есть, что ему рассказать», – тешила она себя и радовалась заранее. Полковник перевел дух, взял из ее рук сумку с почтой, папку с бумагами и спросил:

– Это все?

– Да, – ответила она удивленно, – со мной приключилось такое…

– Это потом, все расскажешь потом. Сейчас иди и отдыхай. Ты заслужила для себя отдых. А мне надо срочно очень много поработать. Иди отдыхай, если понадобишься, позову.

Анни, не скрывая удивления, вышла из кабинета и тут же остановилась. «Ведь я не сказала ему ничего о брате», – вспомнила она и вновь вошла в кабинет. Полковник, оторвавшись от бумаг, удивленно спросил: – Что еще случилось, Анни?

– Я не рассказала о вашем брате. Он…

– Я все знаю, – перебил он ее, – брат звонил мне утром. Иди Анни и отдыхай. У тебя скоро настанут горячие денечки в разговоре с нашими добрыми союзничками. Можешь пока взять краткосрочный отпуск и съездить домой.

Он махнул ей рукой, словно, провожая в путь.

– Это очень хорошо, – мелькнула у нее мысль, и она мгновенно связала ее с Леонидом, – утром я сообщу ему. Она успокоилась, и, повеселев, отправилась к себе, чтобы как следует выспаться…

У Леонида работы было невпроворот. Ведь помимо фотографирования демобилизованных, появилась работа «левая» для подполковника. И все это надо было делать одновременно и быстро. Ему было нужно выкроить для себя больше свободного времени. Алексеев не терял надежды побывать в Париже и разыскать Виноградова, хотя знал, что подвергает себя огромному риску. Этот вопрос очень беспокоил его. Ему не терпелось услышать от Анни еще раз ее уверенный тон в благополучном исходе задуманного. Ему казалось, что ее уверенность обязательно вольется в него и придаст ему веры и решительности в этом деле.

Он поздно закончил работу и ночью плохо спал. Утром, заготовленную записку отнес в условленное место. В записке Леонид сократил время и назначил встречу в 12 часов дня. Он знал, что это будет мучительно долго, но не подозревал, насколько это будет изнурительно для него.

Утром следующего дня Анни проснулась с мыслей о записке. Она попыталась вспомнить свой сумбурный сон, но у нее это плохо получалось. Выплывали различные обрывки сна, которые трудно было свести воедино. Она видела героев-летчиков, и тут же появлялся моряк Алексеев, с которым она почему-то прощалась. Он уезжал, а ее не пускали. «Какая дребедень снится!» – в сердцах воскликнула Анни, не переставая думать о глупом сне. Приведя себя в порядок, она решила позавтракать в кафе. И все же было странно, что обрывки сна постоянно возвращались. Это ее злило, но происходило наперекор ее воли. Взяв свою машину, она отправилась завтракать, а затем выехала к условленному месту за посланием от Леонида. Анни без труда достала записку Алексеева, и неожиданно для себя почувствовала, как ёкнуло сердце и стало жарко в груди. «Этого мне еще не хватало», – мысленно осудила себя Анни, разворачивая записку. Она мгновенно прочитала и задумалась. Её удивило, что он перенес время встречи. «Это не случайно, – рассуждала она, – значит, что-то случилось и ему надо скорее мне сообщить».

Анни взглянула на часы. Стрелки показывали без пяти одиннадцать, и она решила не уезжать, а ждать до двенадцати.

Ей не пришлось долго ждать, он на полчаса явился раньше.

– Я почувствовал, что ты меня ждешь, – объяснил он свой досрочный приход.

Увидев его сияющее лицо, она успокоилась, и не без кокетства заявила:

– У тебя, оказывается, шутки не только устные, но и в письмах ты шутишь. Только бы испугать меня. – Затем с нежностью в голосе добавила: – Я же волнуюсь за тебя.

– Ты не представляешь, о чем я тебе сейчас расскажу…

– Я уже заинтригована и внимательно слушаю, – полушутя заявила она, воспользовавшись его кратким молчанием.

– Я получил трёхдневный отпуск, – выпалил он, не в силах сдерживать свою новость.

– Да, это, действительно, приятная новость.

Согласилась она и пригласила его в машину. Удобно устроившись, на заднем сидении, она поцеловала его в щечку и сказала:

– У меня тоже грандиозная новость, но это после. Сейчас подробно будем обсуждать твой отпуск. За что ты его получил так внезапно и с какого числа?

Он прижал ее ладонь к своему разгоряченному лицу, поцеловал нежно запястье и принялся подробно рассказывать о задании подполковника и его компенсации за проделанную работу…

Анни выслушала рассказ Леонида и задумчиво произнесла:

– Ты знаешь, Леня, судьба нам делает подарок. Это удивительно! Ведь я тоже получила краткосрочный отпуск. В это же время и тоже неожиданно. Анни с нежностью заглянула ему в глаза и приникла к нему. Ёе губы встретились с его губами, и этот внезапный поцелуй перевернул лист сегодняшний жизни, и унес их в безоблачную высь. Очнувшись, они спустились с высот, но не сразу поняли, что же все-таки произошло.

– Да, – сказала она невпопад, – теперь я расскажу, кого я встретила и как провела ночь.

При этих словах Леонид встрепенулся и непонимающе взглянул на Анни.

– Вот именно ночь, – повторила она, улыбаясь, и добавила, – но не то, что ты сейчас подумал.

И она подробно начала рассказывать о своей встрече с летчиками знаменитой эскадрильи «Нормандия». Они проговорили почти три часа, не замечая, как летит время. Было окончательно решено, что Леонид и Анни едут в Париж на ее машине.

– Мою машину в нашем секторе знают, – твердо заявила Анни, – и останавливать не будут. Для проезда в другие секторы Большого Берлина у меня есть пропуск. Так что это у меня не вызывает особого беспокойства.

Для Леонида ее слова были, как бальзам на болящую рану. Ему так не хватало ее твердой уверенности в успехе задуманного путешествия. Теперь он был спокоен и верил в свою счастливую судьбу. Неожиданно Алексеев вспомнил цыганку, что нагадала ему успех и счастье. Это было еще перед отправкой на фронт.

– Чему ты улыбаешься? – спросила Анни, глядя на его смешливое лицо.

– Вспомнил цыганку, которая нагадала мне, что я встречу тебя, – объявил он счастливым голосом и отважно поцеловал ее в губы. Она не отстранилась, а напротив горячо ответила своим поцелуем.

Из-за угла разбитого дома показалась группа мужчин, гражданских и бывших военнопленных, идущих вольным строем.

– Это бригада строителей, – пояснил Леонид, – они занимаются разбором разрушенных зданий и расчисткой улиц.

– Я знаю, в нашем секторе тоже идет расчистка. Приходит конец нашему тайному почтамту.

И она указала глазами на расщелину разбитого дома.

– Думаю, что нам это больше не понадобится, – вздохнув, произнес Леонид и взглянул на Анни.

– Когда ты закончишь свою работу и задание подполковника? – что-то, подсчитывая в уме, спросила Анни.

– Думаю разделаться завтра к вечеру, а точнее после обеда. Увольнительную думаю взять со следующего дня. То есть, с послезавтрашнего дня.

– А выехать надо будет завтра в ночь. Этим мы сэкономим время, – дополнила Анни, сказанное Леонидом, и, не спрашивая согласия, прижала его голову к своей груди.

– Чувствуется, что неплохой человек твой подполковник, – возобновила разговор Анни, – может понять и помочь другому человеку. Только ты с него деньги не бери. Не надо, у нас хватит своих.

– Я и не собирался с него ничего брать, – обиженно возразил Леонид, – а человек он, действительно, хороший. Я вначале ошибся в нем. Думал – пехота, службист, а он оказывается все время с моряками, с нашей первой бригадой. Еще в 1944 году 12 июля он был в десанте, который высадили корабли нашей флотилии в городе Пинске. А 14 июля, высаженный десант, войска 61-ой армии во взаимодействии с кораблями Днепровской флотилии освободили город Пинск. Его батальон из состава 5-ой ударной армии, одним из первых ворвался в Берлин и вышел к Шпрее в районе Руммельсбурга, а затем на полуглиссерах переправился под огнем на западный берег. Оставшиеся живыми из батальона, так и остались в составе 1-ой бригады нашей флотилии.

– Да, настоящий герой твой начальник.

– Он мне не начальник, я здесь временно, в командировке. – Возразил Алексеев. – Давай поговорим о завтрашнем дне. Во сколько мы встретимся и где?

– Встречаемся завтра здесь, в 8 часов вечера, чтобы ты успел переодеться. Одежду я возьму у Луи. Ту самую, которую ты однажды уже надевал. Она тебе, в самом деле, идет. Она улыбнулась и поцеловала его в щечку.

– Возражений нет, я пошел работать. Мне надо много успеть, – покачав головой, проговорил Леонид, выходя из машины, – до завтра!

С особым вдохновением и старанием взялся за работу Леонид. В первую очередь были сделаны фотографии на документы морякам, уходящим на дембель, а затем фотографии по заказу подполковника. К обеду следующего дня все было готово, и Алексеев со своей продукцией отправился в штаб. Ему пришлось подождать, пока освободится начальник штаба. У командира бригады капитана 1-го ранга С. М. Лялько шло совещание, которое подходило к концу. Как только подполковник освободился и направился к себе в кабинет, он сам вызвал к себе Алексеева.

– Обстоятельства немного изменились, – сказал вошедшему Леониду подполковник, – завтра или послезавтра приезжает командующий. В первую очередь мы его поздравим с получением нового очередного воинского звания – вице-адмирала. Во-вторых, он будет вручать награды морякам за взятие Берлина и Фюрстенберга по дополнительному списку, представленному правительству с некоторым опозданием. Нам сообщили, что вначале он будет у вас в Фюрстенберге. В 3-й бригаде много награжденных. Затем он будет вручать награды здесь. Поэтому, дружище, с увольнением надо немного подождать.

– Это невозможно! – испуганно проговорил Леонид. Я уже договорился и назначил встречу.

– Придется отменить. Тут уж ничего не сделаешь.

– Я сделаю! Я уйду в самоволку! – С горячностью выпалил Алексеев, а подполковник подумал: «этот сделает».

– Ты сам лезешь на скандал, – попытался его образумить начальник штаба, – я тебя просто арестую.

– Ваша воля, но скандал коснется и вас тоже. – Злобно проговорил Леонид и опустил голову.

– Что это за свидание такое необыкновенное у тебя? – спросил миролюбиво подполковник, решив обойтись без скандала.

– Кто она, твоя девушка? Немка или русская?

– Она француженка, и больше я о ней ничего не скажу. Но обещаю, что по городу я ходить не буду. Все три дня я не покажусь в городе, так что комендатура меня в городе не увидит.

– Трое суток ты будешь миловаться с ней в квартире? Не надоест ли такое затворничество?

– Не надоест, – кратко ответил Леонид, и, посмотрев в глаза подполковника, тихо добавил: – ведь вы обещали, а я тоже дал слово.

– Хорошо! – громко произнес подполковник после некоторого раздумья. – Иди к писарю, я позвоню. На подпись принеси сегодня, завтра меня не будет.

Козырнув, скрывая радость, Алексеев покинул кабинет, чтобы через двадцать минут зайти вновь и подписать увольнительную.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Командующий флотилией Григорьев В.В., член Военного совета капитан Iранга Боярченков П. В. и гости из 33-й армии, участвовавшие во взятии Фюрстенберга, прибыли на следующий день, как и предполагалось, в штаб 3-й бригады. Вечером состоялось торжество по случаю присвоения командующему Днепровской флотилии Григорьеву В.В. очередного воинского звания вице-адмирала. Торжество проходило в клубе моряков, в котором временно работал фотографом матрос Алексеев. На следующий день в 10 часов намечалось вручение наград героям, отличившимся в боях при взятии Фюрстенберга и Берлина. Утром, перед поездкой в клуб, в штаб пришло донесение из комендатуры города Берлина. В донесении указывалось, что в английской зоне задержан советский матрос, пытавшейся эмигрировать во Францию.

– Самое интересное, – докладывали командующему, – этот матрос в списках награжденных. Ему полагается орден Красной Звезды.

– Кто доставил донесение? – спросил командующий.

– Офицер из Берлинской комендатуры. – Доложил начальник штаба, еще раз, просматривая донесение.

– Давайте его сюда, – распорядился Григорьев, пытаясь унять нервное волнение. Вошел капитан и доложил о себе.

– Расскажите подробно, что вам известно по этому донесению.

– Вчера поздно вечером в английском секторе, патрулем была задержана французская легковая автомашина. Согласно протоколу и опросу нашего матроса стало известно: машина принадлежит французской гражданке, которая является переводчицей во французской комендатуре и имеет пропуски во все секторы большого Берлина. Ехала она в Париж с нашим матросом Алексеевым. Её бы пропустили без разговоров. На лобовом стекле автомобиля был наклеен пропуск, но англичане попросили ее срочно отвезти в Люксембург двух своих коллег. Она категорически отказала, ссылаясь на то, что спешит в Париж, а это будет отклонение от маршрута. Тогда патрульный английский офицер поинтересовался пассажиром. Узнав, что пассажир русский, он потребовал, чтобы тот вышел из машины. После перебранки и скандала был вызван советский комендантский патруль. Патруль задержал матроса Алексеева и доставил его в Берлинскую нашу комендатуру.

– Это ваш матрос? – Спросил Григорьев, обращаясь к начальнику штаба.

– Так точно, матрос с бронекатера. Хороший матрос, отлично показал себя в бою, за что представлен к правительственной награде.

– Что же он дезертирует? Ваш хороший матрос.

– У него увольнительная на три дня и он, по его показаниям, обязательно бы возвратился без опозданий.

– Увольнительная не давала ему право выезжать за пределы советской зоны. Почему он уехал?

– По его словам он мечтал побывать в Париже.

– Что же прикажешь делать с этим путешественником? Где он сейчас находится?

– Был в комендатуре, но сейчас, по настоянию контрразведки, переведен в СМЕРШ.

– Мне кажется, вы поторопились с этим, – неодобрительно заметил вице-адмирал. – Сломать жизнь парню очень легко. Заберите его из СМЕРШ-а и строгача ему на всю катушку. Пусть посидит на «губе». Лишите его на несколько месяцев льгот, таких, как посылки и прочие поощрения.

– Вот паршивец! – Продолжал возмущаться командующий. – В Париж захотел, на Елисейские поля! Там только тебя не хватало.

С таким испорченным настроением вице-адмирал отправился в клуб моряков. Проступок Алексеева не выходил из его головы. После торжественной части и вручения наград, командующий и его сопровождающие, а также гости, покинули Фюрстенберг и выехали в 1-ю бригаду.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Прошло уже несколько часов, как Анни была доставлена в свою комендатуру. Психоз – так назвали англичане ее поведение, но не рассказали, как это произошло и чем было вызвано. А ведь произошла невероятная случайность. Анни и Леонид, безмерно волнуясь, уже покинули Большой Берлин и его секторы. Можно было облегченно вздохнуть. Ведь они ехали по территории Германии оккупированной союзными английскими войсками. В районе Ганновера находился контрольный армейский пост со шлагбаумом. Анни хорошо знала этот пост, шлагбаум которого был всегда открыт. Здесь останавливали для проверки грузовые машины, а легковые, у которых на лобовом стекле наклеен пропуск, беспрепятственно проезжали. На сей раз, шлагбаум был закрыт, а возле постовой будки стояли пять человек в военной форме. К машине подошел английский офицер и поздоровался на ломанном французском языке.

– В чем дело? – спросила Анни на чистейшем английском языке и достала из сумочки свое удостоверение личности.

Не обращая внимания на удостоверение, офицер повелительным тоном заявил, что ей надлежит подвезти до Люксембурга двух его коллег. Анни выразила негодование тому, что ее остановили, а еще больше ее возмутил приказной, увещевательный тон.

– Мне это не по дороге и я никого брать не буду, – ответила резко Анни и нажала на сигнал, требуя открыть шлагбаум.

– Нет, вы возьмете наших людей. В противном случае вы также не поедете. Кто это с вами? Предъявите документы господин, – обратился офицер к Леониду.

– Он не понимает по-английски, – ответила за него Анни.

– Пусть предъявит документы! – потребовал англичанин и подозвал к себе солдата.

Вот тогда-то и произошел скандал, и была вызвана советская комендатура, а Анни вернули в берлинскую комендатуру на ее же машине. Английские офицеры, находясь в комендатуре у французов, вели себя весьма заносчиво и говорили о происшествии снисходительно улыбаясь.

Появление полковника, французского коменданта, убавило спеси с английских офицеров. Полковник потребовал письменно и подробно изложить инцидент, который произошел у дежурного поста, и на каком основании задержали сотрудника французской комендатуры.

– Или вы сейчас мне подробно напишите о причине задержания моего сотрудника, или я вас посажу под арест до выяснения обстоятельств.

Осознав, что полковник их действительно арестует, они принялись подробно описывать происшествие у шлагбаума.

Оставив англичан в кабинете писать объяснение, полковник отправился в комнату переводчиков, где находилась Анни. Увидев полковника, она, закрыв лицо руками, громко зарыдала.

– Успокойся, девочка моя, с кем не бывает, – успокаивал комендант Анни, – расскажи мне сама. Что же произошло?

Анни, сквозь слезы, откровенно рассказала все: знакомство с Леонидом и все последующие встречи. При этом, часто всхлипывая и повторяя:

– Я отправила его под трибунал, я уговорила его поехать и увидеть Париж. Всего три дня и он бы вернулся…

И вновь слезы не давали ей говорить.

– Успокойся! Отсидит на гауптвахте твой морячок, и будет здравствовать. Ведь он же хотел вернуться. Это чистая «самоволка».

– Нет, – возражала Анни, – у них это называется «измена Родине». По этой статье почти всегда расстреливают, – всхлипывая, говорила Анни.

– Попробуем что-либо сделать для твоего матроса, – задумчиво проговорил комендант, и направился в кабинет, где его ждали английские офицеры.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

На следующий день, после отъезда командующего, вице-адмирала Григорьева В.В., начальник штаба бригады спросил у подчиненных:

– Приказ о наказании матроса Алексеева подготовлен?

– Нет, – ответил его заместитель. Алексеева из СМЕРШ нам не передали. Держат у себя.

– Что же они делают с парнем? Ведь командующий ясно сказал, посадить на гауптвахту. Я позвоню в СМЕРШ, – и он набрал номер.

Дежурный ответил сразу и сказал, что передаёт трубку следователю. На вопрос об Алексееве, следователь сказал, что сейчас подъедет и внесет ясность. Примерно через полчаса следователь зашел в штаб и просил доложить о нем командиру бригады.

– Его сегодня не будет, – заявил начальник штаба.

– Тогда я зайду к начальнику политотдела Завернину.

– Капитан IIранга у себя. Заходите.

Через десять минут следователь вновь зашел к начальнику штаба и сказал, что матрос Алексеев будет пока находиться в СМЕРШ.

– Но ведь командующий сказал перевести его в часть на гауптвахту, – возразил начальник штаба.

– Открылись новые обстоятельства. За него французы больше хлопочут, чем вы. Сам французский комендант Берлина беспокоится об этом матросе. А это уже неспроста. Замешан со связями наш матросик. Вот это нам и надо выяснить.

«Да, уж вы выясните», – подумал начштаба и попытался вновь возразить:

– А как же распоряжение командующего?

– Вот разберемся и тогда доложим по всей форме, командующему вице-адмиралу Григорьеву В.В. А пока я согласовал вопрос об Алексееве с начальником политотдела. Капитан IIранга Завернин согласен со мной, чтобы Алексеева оставить пока под арестом в СМЕРШ и провести расследование.

– Пропал матрос, – вздохнув, сказал начальник штаба, после ухода следователя.

Когда за Алексеевым закрылась дверь одиночной камеры, у него будто что-то оборвалось внутри. В глазах на секунду потемнело, а затем молниеносная вспышка у глаз и удар где-то там, внутри головы. Он поискал глазами, где можно сесть. Увидел табуретку и грузно сел, пытаясь привести мысли в порядок. Но почему-то мысли о настоящем подменялись прошедшим, не оставляя места для будущего.

Работники следственных органов НКВД, СМЕРШ отлично знают, что одиночество подследственного – непременное условие успеха не праведного следствия. То есть, следствия нужного карательным органам. От мгновения ареста и весь первый период следствия арестант должен быть одинок: в камере, коридорах, кабинете. А уж методы дознания у каждого следователя свои и их у него множество. А порой органы вообще освобождали себя искать доказательства. Арестованный, не имеющий права никому написать, никому позвонить по телефону, лишенный сна, порой и еды, бумаги, карандаша, должен был сам изыскать и разложить перед следователем доказательства, что не имел враждебных намерений. Если он их не находил, то тем самым приносил следствию доказательства своей виновности.

По мере приближения конца войны работы у следователей постоянно прибавлялось. Органы СМЕРШ и НКВД обращали все более пристальное внимание на поведение и разговоры солдат и боевых офицеров Красной Армии. Даже в конце войны некоторые части были близки к мятежу, узнав об инструкциях, предписывающих раздевать погибших солдат вплоть до нижнего белья. Только офицеры могли быть похоронены при полной форме. Аресты военнослужащих органами СМЕРШ по политическим причинам в последние месяцы войны и сразу после окончания боевых действий значительно возросли. В этот победный год 135056 солдат и офицеров Красной Армии были осуждены военными трибуналами. Количество старших офицеров осужденных в 1945 году Военной коллегией Верховного суда СССР, равняется двумстам семидесяти трем, за 1944 год – всего ста двадцати трем. Эти цифры не учитывают число арестованных органами НКВД бывших военнопленных Красной Армии. 11 мая Сталин издал приказ, чтобы в составе каждого фронта были созданы специальные лагеря для проверки бывших военнопленных и насильственно переселенных лиц. Из восьмидесяти генералов Красной Армии, захваченных в плен, до Дня Победы дожили всего тридцать семь. Одиннадцать из них вскоре были арестованы контрразведчиками и предстали перед трибуналом НКВД.

Репатриация советских людей продолжалась до 1-го декабря 1946 года. Из пяти с половиной миллионов советских граждан, возвратившихся на родину, миллион восемьсот тридцать три тысячи пятьсот шестьдесят семь являлись бывшими военнопленными. Полтора миллиона попавших в германский плен, после освобождения были направлены либо в лагеря ГУЛАГ, либо в рабочие батальоны в Сибири и на Крайнем Севере. Гражданские лица, угнанные в Германию, рассматривались советским правительством как «потенциальные враги народа» и также находились под надзором НКВД.

Всего этого Алексеев, конечно, не знал, но вполне здраво осудил свой поступок. На первом же допросе он подробно и честно рассказал, что очень хотел увидеть Париж. О своем намерении искать дядю во Франции он сразу решил не упоминать. Ради этого и совершил дезертирство, если это можно назвать дезертирством. «Ведь я бы обязательно вернулся в часть после трех дней отпуска» – горячо уверял Леонид следователя. Но ему не хотели верить. Он и это понимал и знал, что ему не поверят.

Леонид очень тяжело перенес первые сутки своего заточения. На другие сутки он все время вспоминал свое прошлое. И мысли возвращали его к родному дому в любимом городе. И все чаще перед глазами была мама. Он вдруг подумал: «неужели все так, как я? Начинаем думать и вспоминать о маме, только тогда, когда нам очень плохо».

Он вытер непрошеные слезинки, выкатившиеся из глаз. Вся эта ночь у него прошла беспокойно. Он вдруг внезапно просыпался и ему мерещилась, плачущая Анни. Он ее жалел и успокаивал, чтобы она о нем не плакала и не переживала. «Я уверен, что меня выпустят» – говорил он ей и улыбался. То вдруг перед ним являлся следователь и с ухмылкой спрашивал: откуда тебя знает французский полковник и почему он ходатайствует о твоем освобождении? Леонид вставал и начинал ходить по камере, пытаясь успокоиться. Придя, в себя он ложился и вновь пытался уснуть.

Существует поверье, что мать сердцем чувствует, когда ее ребенку очень плохо. Действительность подтверждает это. Мать Леонида почувствовала в день ареста сына невероятную тяжесть на сердце. Будто тяжелый камень заложили туда, и теперь живет она с этим камнем. Мать заведет дневник с 1946-года, о котором будет знать только она. В своем дневнике она будет изливать свою боль и тоску о сыне. Теперь ей остается только ждать своего сыночка.

Вот короткий отрывок из ее дневника: «Ох! Как тяжело! И когда же у меня сорвется этот камень. Такой тяжести не выдержит мое сердце. Нет ни минуты, чтобы мое сердце порадовалось. Сама болею, только я не хочу падать духом. Все бодрюсь: я здоровая, жизнь моя лучше всех. Улыбаюсь знакомым. У меня вошло в привычку играть, как на сцене, как артист играет свою роль. На сердце кошки скребут, а я смеюсь. Не хочу свое горе показывать людям, они не поймут. Буду ждать сыночка до гроба, авось, да и доживу до этого светлого денечка».

Утром Алексеева вновь вызвали к следователю, и, выходя из кабинета после допроса, он понял, что его не выпустят, а будут судить как изменника родины.

Через неделю ему вручили обвинительное заключение, а на следующий день ревтрибунал осудил Леонида Алексеева на 10 лет по статье 58-1.б. В тот же день он был переправлен в пересыльную тюрьму города Торгау, а затем в дальние всеобъемлющие просторы ГУЛАГ.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ АВТОРА

В послесловии хочу успокоить читателя, подбодрить его. Хочу, чтобы читатель не впал в уныние от выпавшей тягостной судьбы нашему герою Алексееву. Война распорядилась так, что невинно пострадали миллионы военных и гражданских лиц. Осудят по политическим статьям совсем далеких от политики людей. История не знала войн, в которых не было военнопленных. А вот в СССР попытались подправить историю. И это очень дорого обошлось гражданам и стране в целом. Но и отбыв большие сроки наказания в лагерях «политические» освобождались и, в основной массе, оставались добропорядочными гражданами. Они учились, работали и являлись достойными людьми в своей стране. Таким станет и наш герой Леонид Алексеев. 

Ссылка WWW.senat.org

• Назад