Бегство из золотой клетки - 5

В Англии

Когда мы в августе 1982 года очутились с дочерью в Кембридже, этому предшествовала долгая полоса поисков. Отдать одиннадцатилетнего подростка в европейскую школу-пансион я считала совершенно необходимым. Жизнь американских подростков, ее сверстников, как в частной, так и в публичной школе меня вполне убедила в такой необходимости. Ольга становилась неорганизованной, недисциплинированной и эгоистичной, как они.

Дочь Светланы, Ольга Питерс, на выставке бюстов известных личностей. Но изваяния ее матери среди них не оказалось...

Но я тянулась совсем не в Англию, еще незнакомую мне тогда, а в Швейцарию, о которой у меня остались самые хорошие воспоминания весны 1967 года и где находились английские пансионы с высокими академическими стандартами. В Нью-Йорке имелись агенты этих школ, так что после соответствующих испытаний и тестов Ольге предложили место в школе Св. Георгия около Монтрё.

Однако выяснилось, что мне нельзя находиться в Швейцарии со статусом иностранного подданного. Намного легче было получить вид на жительство в Англии (без права работы), а потому нам пришлось спешно подавать заявления в пансионы Англии.

Для этой цели я поехала весной 1982 года в Лондон, чтобы посетить агентство, ведавшее формальной стороной поступления в пансион. Но перед этой поездкой произошло одно знакомство, которое стало впоследствии решающим для Ольги, для всей ее дальнейшей жизни. И вся наша жизнь в Англии вдруг вошла в совершенно определенные, но никак не предусмотренные рамки.

В доме одного старого друга еще по Принстону, теперь же профессора епископальной семинарии в Нью-Йорке, я познакомилась случайно с тогда еще малоизвестным в Америке Терри Уайтом. Англия уже хорошо знала этого ассистента архиепископа Кентерберийского, которому удалось благодаря личной храбрости и напору освободить нескольких англиканских священников из лап аятоллы Хомейни в Иране. Сегодня имя Терри Уайта известно всему миру после его попыток освободить американских заложников в Бейруте, окончившихся пока что захватом его самого.

В годы молодости Терри Уайт вместе с нашим другом из Нью-Йорка и еще одним человеком (проживающим теперь в Кембридже, в Англии) были миссионерами англиканского причастия в Африке. В память о том прекрасном (как все трое говорили) времени они продолжали иногда встречаться. Так однажды я с ним и познакомилась. Сама внешность этого высокого приятного бородатого, еще молодого человека сразу же вызывает к нему симпатию и доверие. Спорить с ним бесполезно, да и не хочется.

Терри Уэйт с неизвестными вооруженными людьми в Ливане, 1987 год.

Безусловно, он обладал какой-то магнетической силой убеждения, на которой и основывался до сих пор успех его миссий. В глазах его светились детскость и необыкновенная доброта (неподдельная «забота о ближнем»—хочется сказать), которые в соединении с колоссальной силой духа превращаются в ту основу, что создает святых и подвижников во имя правды.

Выслушав нашу историю о поисках школы в Англии, Терри решил этот вопрос по-своему: в Лондоне я должна буду остановиться в его семье, а лучшей школой для моей дочери будет пансион квакеров, где учились дочери его старого друга, теперь живущего в Кембридже.

Дальше все развивалось уже не по моему плану, а по плану Терри, хотя я все еще безуспешно сопротивлялась, так как полюбила католические школы (знакомые мне по Принстону) и ничего не знала о системе образования квакеров. Вообще квакеры — хотя я и знала, что они пацифисты,— представлялись мне такими же лицемерно-добродетельными пуританами, с которыми я уже сталкивалась в Америке.

Мою симпатию к католическим школам и университетам разделял мой старый друг по переписке (с 1967 года), польский художник Анджей Д., с которым мы наконец встретились в Лондоне. Я все же послала документы в несколько католических школ. По совету Анджея я выбрала Восточную Англию для нашего местопребывания, а не фешенебельные графства к западу и к югу от Лондона. Анджей как художник, проживший почти 20 лет в Лондоне, утверждал, что плоская восточная равнина, «где так много неба», кажется ему наиболее красивой частью Англии—еще не испорченной и неиндустриализированной. А поскольку Терри уже предлагал, чтобы его старый друг подыскал нам квартиру в Кембридже, то все само собой решалось в пользу Восточной Англии. Так мы и сделали наш выбор — совсем не по рациональным или еще каким-то иным, более серьезным соображениям.

Были и другие возможности. Мы могли очутиться в Оксфорде под покровительством одного из знаменитых академиков. Могли мы оказаться и в Лондоне, где была возможность работать на радиовещании для СССР. Оксфордский академик познакомил меня со своим издателем и предложил, вернее, пообещал, что в Англии издадут мою новую книгу, если я таковую напишу. Именно на этой основе и была дана мне виза на год — с правом продления — как писателю, живущему на доход от книг. Я все еще могла тогда платить за пансион и жить весьма скромно в Англии, но для колледжа дочери у нас уже не было средств. В эти обстоятельства никак не мог поверить оксфордский академик, который, подобно моим покровителям в Принстоне, был человеком весьма состоятельным. И мне было куда приятнее, сказать по правде, пользоваться помощью трех служителей англиканского причастия, людей более скромных и добрых. У меня уже был многолетний печальный опыт с высокими покровителями в Америке, никогда не опускавшимися до уровня жизни среднего достатка и занимавшимися больше политикой, нежели человеческими судьбами.

Первая книга Светланы Аллилуевой «Двадцать писем к другу», представленная на Франкфуртской международной книжной ярмарке.

(Не будь этой книги и документов, ценность побега Аллилуевой для американцев значительно бы снизилась. А так получилась мощнейшая пропагандистская акция в год 50-летия Октябрьской революции. Журнал «Time» вообще назвал Светлану самым видным советским перебежчиком со времен Льва Троцкого (хотя Троцкого выслали против его воли).)

И вот на пасху 1982 года Терри Уайт со своими друзьями по Африке пригласил меня в Кембридже на ленч. Потом мы отправились посмотреть школу квакеров в близлежащем Саффрон Уолдене. Я должна сознаться, что не пришла в восторг ни от пустых угрюмых общежитий с черными железными койками, как на старых фотографиях сиротских приютов, ни от всей безрадостной и некрасивой школы, ни от ее директора. Он старался понять, отчего я интересуюсь школами квакеров, но у меня на это не было ответа. В школе не было программ, и весь разговор свелся к нескольким общим истинам, что никак не объяснило мне их принципов воспитания молодежи. Однако директор был более чем любезен, а когда я вернулась в Штаты, его школа первой прислала нам экзаменационные материалы, а потом — и предложение места. Поскольку была уже поздняя весна и времени не оставалось, я положилась во всем на мнение Терри Уайта. Мы стали собираться в августе в Кембридж, где его друзья подыскивали нам квартиру, а определенность со школой помогала во всех бюрократических оформлениях нашего переезда в Англию.

Школа квакеров... Частная школа «Friends School» в Англии... Смешанное обучение. 11-18 лет – проживание в пансионе (полный и понедельный пансион).

Хотя она не всегда располагалась на своем холме с видом на средневековый город Саффрон-Уолден в Эссексе, с тех пор, как «Школа Друзей» была основана в 1702 году как школа и работный дом, два аспекта ее происхождения оставались постоянными чертами; школа всегда была совместным обучением и всегда была квакерской.

Дом в Нью-Джерси был продан летом, а наше имущество перевезено в Висконсин (я полагала, что мы можем возвратиться туда после Англии). У меня не было планов оставаться в Европе до бесконечности, мы считали себя американцами. Возвращение же на восточный берег США вряд ли возможно в будущем: все-таки жизнь на Среднем Западе менее дорога. К тому же много личных переживаний у меня было связано с Висконсином, о чем читатель еще услышит к концу этой книги.

В Кембридже, на старой зеленой улице с профессорскими домами в викторианском стиле, ныне сдаваемыми поквартирно и покомнатно приезжим преподавателям, нашими хозяевами оказались милейший профессор аграрной экономики — веселый усатый старик, внешне скорее француз, чем «типичный англичанин», и его худенькая, болезненная жена. В их громадном особняке, кроме нас, жили еще две семьи квартиросъемщиков. «Терем-теремок, кто в тереме живет? Я — лягушка-квакушка, а ты кто?»

• Назад
• Вперед