Бегство из золотой клетки - 27

Эпилог

Только обосновавшись наконец в старом маленьком домике на полуразрушенной ферме, затерянной среди лесов, я смогла успокоиться и перевести дыхание. Да, не зря местные люди считают, что этот район обладает целительными свойствами. Трудно было сейчас поверить, что произошло с нами обеими за последние восемнадцать месяцев. Путешествие на родину выглядело сумасшедшим поступком, но не надо сожалеть об этом.

Никогда не надо сожалеть о том, что случается с нами,—даже о самом наихудшем, — потому что все имеет свое место в общей картине жизни и судьбы. Мне надо было снова увидеть родные места и старых друзей. Оле надо было узнать существенную часть ее собственного наследия. Без этих восемнадцати месяцев как ее жизнь, так и моя были бы неполными, незаконченными и даже неестественными.

Трагедия состоит в том, что людей в советском обществе давно уже лишили их естественности: иначе как же объяснить то, что мы получили от самых дорогих и близких нам? И как сказал Католикос Грузии, нам следовало не сердиться на них за это, а глубоко жалеть их исковерканные души, не знающие любви, не ведающие прощения. Другие были естественнее — с ними не «поработала» советская пропаганда.

Для меня наступал окончательный катарсис. Факты приходилось принять такими, каковыми они теперь были для меня — шестидесятилетней матери и бабушки. Тихими вечерами, под неумолкаемые крики птицы, называемой козодой жалобный, под тихими звездами, светившими на этот мирный уголок суматошной Америки, я постепенно приходила в себя. Козодой этот регулярно появлялся каждый вечер с наступлением темноты и сидел где-то совсем рядом с небольшой терраской, смотревшей в лес, на невысокие лесистые холмы, на зеленую долину. Его крик — особенный, с каким-то вопросительным знаком в начале, а потом и с ответом. Долгий такой крик. Когда он повторяется сотни раз без конца, он убаюкивает и приводит вас в состояние глубокого внутреннего мира. Ну вот, даже птицу Господь послал такую, как надо,—так перестань скорбеть и болеть душой! Благодари Бога за все, что он дал тебе, за все, от чего спас, за все, чем можешь быть довольна в твои-то годы.

Весна в этих краях была действительно пышной. Началась она с нежных зеленых листков, покрывших деревья на холмах, серых до этой поры. Потом бурно зацвели дикая вишня и дикая слива -белыми пятнами среди лесов. Земля покрылась фиалками, вокруг все зазеленело, старая яблоня гнулась под обильным цветением, и солнце становилось днем горячим, намекая о близости лета.

Эта первая весна возвращения была какой-то необыкновенно утешительной, врачующей, и все говорило о продолжении жизни, о счастье жить и видеть вокруг эту красоту. Оля писала из Англии, как рада она снова быть среди своих одноклассников, — ее поместили опять вместе с ними, хотя она и пропустила полтора года. Школа верно решила, что быть вновь вместе для нее сейчас очень важно, а программу она потом наверстает.

Теперь только я узнала из бесчисленных газетных вырезок, присылаемых мне друзьями отовсюду, как ее встретило телевидение по приезде из СССР. Как очаровала всех четырнадцатилетняя девочка, как хорошо она держалась. Она сделала заявление с глубокой мудростью повзрослевшего человека, сказав: «Это было необыкновенно интересным опытом для меня, и я не сожалею ни об одной минуте... Не каждому школьнику приходится узнать три разные страны, побывать в трех самых важных странах мира». Она плакала, сжимаемая в объятьях одноклассницами. Школа и ее директор тоже попали в газеты—она сумела сказать добрые слова о школе, создать ей хорошую репутацию, и это было благодарностью за широко открытые двери для ее возвращения. Красивое ее личико с белозубой, фотогеничной улыбкой обошло в те дни все газеты, и наконец я могла полюбоваться ею. Ибо в тот момент, когда в Англии и в США ее возвращение было в новостях на всех экранах телевизоров, я была еще в Москве — отрезанной от остального мира — и ничего не знала. Мне лишь на следующий день было передано, что она долетела благополучно.

Светлана Аллилуева-Петер с дочерью Ольгой Петерс, 09.04.1981 г.

Дочь Светланы Аллилуевой, Ольга Питерс, долгое время ничего не знала о своём знаменитом дедушке. Мама рассказала ей о нём, когда Ольге исполнилось 13 лет.

Меня тоже искала пресса, но маленький дружественный Спринг-Грин (население 1500 человек) не выдал моего местонахождения, и вскоре эти домогательства стихли.

Летом Оля приехала сюда на каникулы и дала лишь одно интервью небольшой газете «Пресса Эвансвилла», которую основал ее дед Фредерик Ромер Питерс в 1911 году в своем родном городе. Мы позвонили редактору все еще существующей газеты и сказали, что из всех остальных предпочитаем разговаривать с ними, — и они были в восторге. Приехали в Спринг-Грин, отвезли Олю в Эвансвилл, где она познакомилась со все еще живущими там родственниками. Газета дала о ней полосу с отличной фотографией. Жаль только было, что мои надежды не оправдались: я полагала, что было бы уместно рассказать и о ее американском дедушке, отдать должное его жизни и долгому служению хорошей, прогрессивной в свое время газете, так сказать, поднять и американские корни Ольги Питерс. У нее очень хорошие американские корни, семью Питерсов можно кратко описать как очень достойную, работящую семью со Среднего Запада Америки, завоевавшую себе отличную репутацию порядочности, стабильности, заслуженного успеха в работе: того, что ценится в Америке больше всего.

Увы! Газета почти ничего не сказала о Питерсе, но поместила рядом с Олиной фотографией, конечно же, фото ее другого знаменитого деда. Без этого они просто никак не могли! Но зато Олины собственные впечатления от поездки в СССР были изложены довольно подробно.

В это первое лето после возвращения из СССР мы обе восстанавливали связи со старыми друзьями на Восточном и Западном берегах, часто искренне недоумевавшими, почему мы выбрали эту далекую «провинцию сыроварения»—единственное, что горожане обоих берегов Америки знают о Висконсине. Но нам было хорошо здесь, и вскоре мы купили небольшой дом в лесу—чей-то «охотничий домик»—в местах, где охотятся на оленей, диких индюшек, тетеревов и куропаток. Оле так хотелось считать эти места своей родиной.

Крис Эванс после смерти единственной близкой родственницы наконец-то стала свободной. Она отреклась от всего, что связывало ее с СССР и начала путешествовать. Вскоре девушка купила небольшую лавку в Портленде. В магазине продаются сувениры времен правления Сталина.

Замуж внучка Сталина так и не вышла. Ее эксцентричный образ и вызывающее поведение не раз становились объектом сплетен и скандалов в СМИ. Но Крис это мало волнует.

О великом дедушке внучка Сталина предпочитает не говорить. Во многом это связано с влиянием матери. Светлана Аллилуева не раз обвиняла Сталина во всех смертных грехах. А потому с юных лет внучка вождя заочно ненавидела его, находясь под влиянием своей властной матери.

Я же никогда не забывала одного момента, пережитого в этих краях годы назад, когда я была замужем за Вэсли и у нас была здесь своя маленькая ферма.

Летом 1971 года я сидела на передней терраске этой фермы с трехмесячной Олей, засыпавшей на моих руках. Огромный ирландский волкодав лежал у моих ног. Я покачивалась в старом деревянном кресле-качалке и смотрела на дорогу и долину, расстилавшиеся передо мной. Был тихий вечер, и все окутывал золотой свет предзакатного солнца. По дороге, позванивая колокольчиками, возвращалось домой большое стадо коров. Вдалеке на дороге я видела фигуры Вэсли и его тридцатилетнего сына: они стояли, засунув руки в карманы брюк, обсуждая дела на ферме. Кресло тихо покачивалось, Оля мирно слала, и я думала, что вот он — наивысший момент моей жизни. У меня есть семья, я — дома в этой стране, и вся моя жизнь теперь будет одним сплошным мирным днем тихого счастья, как этот вечерний свет. Мне казалось, что ничто никогда не отнимет у меня той спокойной уверенности, которую я испытывала, сидя здесь, окруженная моей новой семьей, любуясь моей новой страной, такой прекрасной именно в этих краях. Этот момент мира и счастья, наивысшая точка всего моего американского существования, остался в памяти навсевда. И сейчас, годами позже, я отчетливо помнила, как именно в этих краях испытала некогда такую необыкновенную полноту жизни, ее красоту, щедрость. Все было тогда таким радующим — здоровый ребенок, славный муж, щедрое лето и прекрасные, громадные, взбитые облака над этой изумрудно-зеленой землей. С тех дней знала я всю эту местность, лесные и полевые дороги, знала, где найти полевые и лесные цветы, распускавшиеся одни за другими каждый месяц, знала местных жизнерадостных и добрых людей, находившихся тогда чаще всего вне ограды коммуны Талиесин. Но даже и там были добрые души, потому что добрые люди есть повсюду.

В последовавшие за разводом годы мы не раз приезжали сюда с Олей, она любила лагерь для девочек-наездниц, организованный поблизости семьей, которую мы хорошо знали. Я же любила просто бывать здесь и ездить по этим сельским дорогам. Наша старая ферма была давным-давно продана, но все же приятно было видеть ее с дороги, по которой мы часто проезжали. Мудрено ли, что я выбрала себе постоянную резиденцию именно в этих местах? «Как вам не печально жить в этих местах прошлого счастья?»—спросила меня одна американская поэтесса. Я долго объясняла ей все вышесказанное. Уроженка Нью-Джерси, живущая в Нью-Йорке, она полагала, наверное, что я скрываю «истинные причины». Но я надеялась, что как поэт она должна была меня понять лучше других. Мы окружены здесь поэзией, и красотой, и добротой простых людей.

Ну, а что же там, «за железным занавесом»?

Никакого занавеса, конечно, не существует. Он выдуман пропагандой обеих держав, как в этом теперь хорошо убедилась даже Оля. Он придуман для того, чтобы питать взаимные страхи, взаимное недоверие двух больших народов, столь похожих один на другой. А иначе чем же оправдать всю эту «идеологическую борьбу», эту слежку за людьми, гонку вооружений якобы для защиты святого отечества? «Железный занавес» необходим лишь всем тем, кто существует за его счет как в СССР, так и в США, всем этим миллионным армиям, политическим полициям, раскинувшимся по всему миру из двух непримиримых политических центров Земли... Упразднить бы их повсюду и тратить идущие на них деньги на мирную жизнь. Вот была бы истинная перестройка. Может быть, мои внуки доживут до этого?

Еще со времен событий в Чехословакии не переставала я лелеять надежду на нашего, российского Дубчека: на человека нового поколения, который появится в партии окаменевших «большевиков». Мне всегда казалось, что глубокий процесс роста недовольства внутри самой этой партии, который был хорошо знаком мне по моим многим друзьям, неизбежно выведет на поверхность кого-то, кто будет способен преобразовать саму партию, а вместе с ней — и устаревшее, отстающее от мира советское общество. Горбачева потребовали история, жизнь. Если не он, то кто-либо, другой так же неминуемо будет проводить процесс обновления, преобразования, модернизации советской отсталости. Десять Горбачевых понадобятся, чтобы завершить этот процесс, чтобы хотя бы поставить Советский Союз рядом с современными развитыми странами, с их многопартийностью, свободными выборами, с их демократическими свободами. Много лет пройдет, пока Россия сможет вернуть себе опять славу «кормилицы Европы», каковой она была когда-то, когда ее земля находилась в руках свободных земледельцев. Но и это придет. Уже слышны слова и обещания и на этот счет. Дел, правда, пока еще не видно. Писать книги о «перестройке» куда легче, чем переделывать колоссальную страну, заведенную в тупик той же самой партией, которая и теперь все еще остается правящей силой и вместо признания собственной истории провалов пытается свалить вину либо на своих же «плохих вождей», либо на народ, который-де «не умеет работать столь производительно», как это умеют другие народы... А что «другие народы» пользуются при этом всеми свободами демократии и выбирают ту партию, под властью которой они желают жить, из числа многих других партий на свободных выборах—об этом пока еще мы не слышали от современного лидера. Он пользуется такой популярностью за границей, как будто он уже все в своей стране преобразовал.

О, нет, еще очень далеко идти, и еще очень рано бить в кимвалы. КПСС медленно изживает самое себя, но не рухнет так вот прямо, как подстреленный ихтиозавр, а долго, долго еще будет корчиться, распространяя вокруг все тот же обман, ядовитое дыхание и скаля жадные зубы на весь мир.

А многомиллионный народ —терпелив и милостив. Нигде так не прощают, как в России, потому что христианства уничтожить там так и не удалось. Поэтому то, что в другой стране давно вызвало бы восстание, здесь только огорчает терпеливцев. В западных странах никак не поймут — как это можно десятилетиями терпеть советский образ жизни? Даже при всей «гласности» жаловаться-то приходится все той же самой правящей партии. Больше идти некуда! Вот когда наконец и другие партии там образуются — как это было еще в царские времена,— тогда, безусловно, можно будет лицезреть истинную гласность и она будет приносить свои плоды.

То, что только начинается сейчас в СССР, будет расширяться и продолжаться. Неизбежен процесс истории: советский строй зашел в тупик и должен быть изменен, трансформирован, будем надеяться — мирным путем. И не потому, что «новый лидер» появился, а потому, что жизнь и история этого требуют.

Мои внуки и внучки доживут до времен, когда поездка за границу будет простым делом покупки билета, когда выйти замуж за иностранца или переехать жить в другую страну не будет больше считаться преступлением перед государством и народом. Жизнь бабушки тогда будет им казаться — из их перспективы—странной. Ибо им не надо будет бороться с теми препятствиями, которые стояли перед нами в наши времена. Будем надеяться, что страдания и унижения так называемых «перебежчиков» уйдут в прошлое. Но, как и нам, им тогда тоже необходимо будет чувствовать себя интернационалистами, чтобы обнять весь мир. Будем верить, что это станет образом мышления в СССР, где откроют наконец границы для свободного путешествия оттуда и туда. Нам же приходилось бежать, подвергаться нападкам пропаганды с обеих сторон, терять гражданство, детей, дружбу, честное имя, все на свете...

Мои внучки, возможно, не будут знать ничего этого. Они будут уже дважды удалены от имени моего отца, а их дети — трижды, и оно не будет доставлять им столько неприятностей и неудобств, сколько пришлось испытать мне: от наивного любопытства до жгучей ненависти. Они смогут жить свободно, так, как им захочется. Бабушке же приходилось дважды подумать каждый раз.

От меня без конца требовали в течение всех этих двадцати лет, что я живу вне СССР (а также со дня напечатания моей первой книги «Двадцать писем к другу»), чтобы я читала биографии Сталина, написанные различными исследователями и историками, комментировала их, выступала бы в телевизионных программах, посвященных жизни Сталина, или в дискуссиях на эту тему. Я никогда не соглашалась и не принимала в этом участия. Искать ответы у родственников на вопросы политики больших государственных деятелей глупо и отдает дурным вкусом. Мы не можем и не должны комментировать политику этих лиц, знакомых нам с человеческой стороны. Мы только можем говорить о них как о людях, что я и делала в своих глубоко личных книгах. Я сообщаю факты, известные в семье, и стремлюсь оставить для истории эти детали, так как частная жизнь крупных деятелей всегда подвергается извращению как их политическими врагами, так и всякими неучами и бездарностями. Этой судьбы не избежали ни Наполеон, ни Ленин, ни Гитлер, ни Романовы, ни Рузвельт, ни Сталин. Вступать в спор с серьезными историками, такими, как Исаак Дейтчер или Адам Улам, Джордж Кеннан или Бертрам Вульф, я себе не позволяла: у них есть право на свою собственную «концепцию». Моя же личная концепция состоит в том, чтобы всегда разделять Сталина-человека и Сталина-политика. Первое послужило материалом моих «Двадцати писем к другу», второе — нашло свое место в книге «Только один год». Я старалась не смешивать эти два подхода.

(На волне успеха писательница поспешила выпустить вторую книгу, «Только один год», которая была принята уже сдержаннее. Позже двоюродный брат знаменитости Виктор Аллилуев заявлял, что произведение было написано под диктовку представителей западных спецслужб, ведь в то время его сестра находилась под постоянным контролем.

В 2008 году Аллилуева, столь долго отказывавшаяся от общения с журналистами, снялась в 45-минутном документальном фильме «Светлана о Светлане». Во время интервью она отказалась говорить по-русски, мотивируя это тем, что она не является русской (её отец — грузин, а мать — дочь немки и цыгана).)

• Назад
• Вперед