A+ R A-

Море на вкус солёное... - 19

Содержание материала


ЗАРПЛАТА

 

Деньги на буксир принесла кассирша пароходства, высокая женщина с надменным лицом. Поднимаясь по сходне, она обеими руками прижимала к себе брезентовый портфель. Расположившись в кают-компании, кассирша надела нарукавники, раскрыла ведомость и подозвала меня: «Распишись». Я взял протянутую кассиршей ручку, нашел отмеченную птичкой свою фамилию и поставил корявую подпись. Рука моя дрожала. Это была первая в моей жизни зарплата, но я должен был отдать ее Кольке.
—  Следующий!
Расписавшись в ведомости, Колька подмигнул кассирше:
—  Сегодня в городе «Королевские пираты». Пойдем? Кассирша от негодования округлила глаза:
—   Вы посмотрите на него! Жених нашелся. У меня сын такой, как ты!
—  А вин и е Жених, — сказала Груня. — Кличка   в його така.
—  Тогда привяжите его, чтобы на людей не кидался. Стоявший за Груней   Иван Максимович покачал головой:
—  Ну, Колька...
—  Подумаешь, пошутить нельзя! Раздав деньги, кассирша ушла.
День был дождливый. Ветер гнал с моря громады волн, они пенились на камнях и, снова набирая силу, неслись к сваям. Воздух был солоноват от разлетавшихся у борта брызг. Боцман озабоченно прошелся по палубе, проверил концы и посмотрел на горизонт.
—  К ночи даст прикурить.
Колька куда-то исчез. Постояв у сходни и продрогнув, я прислонился к переборке камбуза. Она была теплой. За переборкой Груня шуровала кочергой. Вдруг она вышла, увидела меня и попросила:
—  Сбигай в котельню, принеси вугля.
Уголь в нашей бункерной яме кончился, и мы носили его из заводской котельной. Отказать Груне я не мог, взяв ведра, я сбежал на берег.
Мне нравилось ходить в котельную. Там, как в пароходной кочегарке, напряженно гудели котлы и на металлическом полу мотались отблески огня. Кочегары, моряки-пенсионеры, сидели на низеньких скамеечках перед пылающими топками, вытирая косынками морщинистые шеи. А на громадных кучах угля лежали отполированные до блеска кочегарские лопаты. Время от времени один из кочегаров поднимался и распахивал топку. Оттуда вырывалось пламя. Кочегар нагибался, набирал со скрежетом полную лопату угля и ловким движением забрасывал уголь в дальний конец топки. Пламя темнело, котельная наполнялась дымом. В поддувало просыпались золотистые искры. Забросав топку, кочегар с лязгом захлопывал дверцу, швырял лопату и снова усаживался на скамеечку, вытирая косынкой шею. Топка розовела, пламя набирало силу, и наверху возле предохранительного клапана начинал весело посвистывать пар.
В этих тщедушных на вид стариках меня поражало не только умение быстро и ловко работать, но и шутить. Особенно выделялся своими неожиданными шутками маленький, щупленький кочегар дядя Федя, по кличке Сельдерей. Когда я первый раз пришел в котельную, он подозвал меня и с невинным видом сказал: «Хлопец, сделай одолжение. Вон, под умывальником, кусок антрацита лежит. Помой, пожалуйста. А то невдобно до лаборатории такой грязный кусок угля нести». Сидевшие на соседних скамеечках кочегары молчали, сосредоточенно поглядывая на манометры. Но как только я намочил под краном уголь, за моей спиной раздался хохот. Больше всех смеялся Сельдерей. По его морщинистым щекам катились слезы. В другой раз он с самым серьезным видом предложил мне «продуть макароны». У него на коленях лежал, полученный по карточкам, пакет макарон. Заметив меня, кочегар встал, положил пакет на скамеечку и открыл топку. «Пока я уголек забросаю, продуй макароны, а? — попросил он. — Я их каждый час продуваю. А то за смену в них столько угольной пыли набьется, что старуха из дому выгонит!» Но опять, как только я стал продувать макаронину, первым от смеха повалился на угольную кучу сам Сельдерей. Но я не обижался на стариков. Ведь это они воевали в гражданскую, ходили на первых советских пароходах за границу, помогали республиканской Испании, плавали под бомбами в Великую Отечественную...
Когда в котельную приходила Груня, Сельдерей вскакивал, вытирал косынкой скамеечку, и пока Груня сворачивала самокрутку, раскалял в топке ломик и давал ей прикурить...
Возле сходни передо мной вырос Колька.
—  Давай деньги!
От Кольки уже сильно пахло вином. Я поставил ведра и полез в карман. Колька пересчитал деньги и ухмыльнулся:
—  Порядок!
Стараясь не смотреть на его раскрасневшееся от вина лицо, я попросил одолжить мне немного денег на цветы.
—  На цветы? — удивился Колька.
Пришлось в двух словах рассказать ему о Екатерине Ивановне.
—  Ну, раз так, — великодушно сказал он, — держи!
Высыпав в камбузный ящик уголь,    я отпросился у боцмана, умылся и поспешил в город. Купив на Привозе несколько самых красивых хризантем, я на трамвае доехал до Ближних Мельниц. Туда уже ходил, дребезжащий всеми стеклами, десятый номер.
Войдя в знакомый двор, я миновал колодец, где во время оккупации итальянские солдаты набирали воду для лошадей, и постучал в низенькую дряхлую дверь. Открыла мне чужая женщина. Руки ее были в мыльной пене. За подол ее юбки держался плачущий ребенок. Узнав, что я хочу видеть Екатерину Ивановну, женщина тяжело вздохнула:
— Нет Екатерины Ивановны. Неделя как схоронили.
Я попятился и медленно пошел со двора
Дойдя до кладбищенской стены, я пролез в знакомую дыру и направился   к   видневшейся   вдали  церкви.   Там всегда стояли старухи нищенки. Жили они на Ближних Мельницах и хорошо знали Екатерину Ивановну. Она никогда не отказывала им в подаянии. Маленькая, горбатенькая   старушка и подвела   меня к свежей   могилке. Я положил на влажную землю цветы и долго стоял, слушая печальный шум кладбищенских деревьев
Когда я вернулся на «Аджигол», в темной воде бухты отражались звезды. Шторма, как ожидал боцман, не было. Но ветер посвистывал в снастях, и похоже было, что он не собирается стихать.
В кубрике, освещенном оплывшей свечой, были боцман и Колька. Погладив свежевыбритые щеки и надевая китель, Колька заявил:
— Утром можете не ждать! Пиши, Дракон, выходной!
—А котел?
—Котел? - хохотнул   Колька. - Пароход   не пассажирский, спешить некуда. Мне зарплату для чего дали?
И, сделав нам рукой, Колька загремел ступеньками трапа.
— Вот сукин сын, - выругался боцман, - на все ему плевать!
— Иван Максимович, я сам завтра справлюсь.
—Ложись лучше спать, - сказал боцман и, раздевшись, задул свечу.                               
Когда утром мы с боцманом спустились в машинное отделение, рабочие были уже там. Двое из них, зажав в тисках поршневые кольца, запиливали на них фаски, а бригадир, сидя в цилиндре, снимал воздушной турбинкой наработок. От визжащей турбинки летели разноцветные искры. При нашем появлении турбинка смолкла. Бригадир выглянул из цилиндра и, заметив боцмана, подозвал его.

—  Новость есть.    На днях баржу поднимать будут. Поэтому мы и торопимся. Поршни в цехе уже проточили. Скоро начнем монтаж.
Бригадир был небрит, под глазами — темные тени. Он улыбнулся, и, глядя на него, улыбнулись и мы.
—  Значит, скоро закончат ремонт? — спросил я.
—  Терпение, сынок, терпение. -— И, включив турбинку, бригадир скрылся в цилиндре.
—  Видал! — обрадованно сказал боцман. — Давай, ныряй в котел.
Он подал мне метлу, приказав обмести сажу. На языке кочегаров это называлось «погонять голубей». А тесное пространство котла между задней стенкой и трубной доской, где больше всего скапливалось сажи, — «голубятней».
Прихватив переноску, я залез в котел. Теперь я уже не дрожал, как в первый раз. Уверенно и быстро, освещая тусклой лампочкой путь, я добрался до «голубятни» и, став во весь рост, начал обметать сажу. Переноску я повесил над головой. От моей метлы вокруг лампы кружила черная метель. Чихая и кашляя, я неожиданно почувствовал себя настоящим кочегаром, от которого зависит движение судна. Мне представилось: пароход остановился в море, за бортом неистовствует шторм. На мостике стоит капитан и нетерпеливо звонит в машинное отделение, спрашивая у старшего механика, когда отремонтируют котел. А котел ремонтирую я...
Размечтавшись, я не расслышал голос боцмана:
—  Вылазь, а то задохнешься!
Я вылез из котла и, усевшись прямо на плиты, попросил пить. Иван Максимович, глянув на меня, засмеялся:
—  Ну, брат, ты уже и на   кочегара   первого   класса экзамен можешь держать!
Вечером боцман принес в кубрик колбасу, хлеб и банку свиной тушенки. Вскипятив чай, он пригласил меня к столу;
—  Садись, пировать будем.
К чаю боцман открыл коробку печенья. Я прочитал название: «Первомайское». Такое печенье можно было купить только у спекулянтов.   И то за бешеные деньги.
—  Иван Максимович, зачем вы потратились? Боцман недовольно посмотрел на меня:
— Деньги на то и существуют, чтоб их тратить. Откусывая печенье, я спросил:
—  Груня говорила, у вас квартира в городе есть,
—   Ну?
—   А вы... на буксире живете.
—  Мало что Груня говорила...
Боцман встал и нервно заходил по кубрику. Чайник отразил беспокойное пламя свечи.
Походив немного, боцман сел и хмуро сказал:
—  Моя квартира — вот, — он обвел рукой кубрик. — А там... Пришел я в первый день по возвращении в Одессу, открыл своим ключом дверь,   слышу детские голоса. И вдруг — крик. Женщина   прижалась к стене, смотрит на меня безумными глазами, просит:    «Не убивайте, мы уйдем!» Ничего не понимаю. А детишки уцепились за ее юбку — и в рев. Потом я уже узнал, фашисты писали в приказах: тех,    кто занял квартиры   коммунистов и не уйдет с гитлеровцами на Запад, большевики по возвращении убьют. Постоял я в дверях, посмотрел на перепуганных детишек и махнул рукой. Живите...
Боцман налил чай. В это время наверху хлопнула дверь, на трапе послышались шаги, и в кубрике появился
милиционер.
Иван Максимович отодвинул кружку и встал. Милиционер с интересом оглядел кубрик.
—  Вот, значит, как моряки живут... Протянув боцману руку, представился:
—  Сержант Голубков.
—  Слушаю вас, товарищ сержант, — сказал боцман и слегка побледнел.

Сержант сдвинул на колено полевую сумку, вынул какую-то бумажку.
—  Меня интересует такой вопрос.    Рымарь Николай Петрович здесь проживает?
—  Здесь, — настороженно ответил боцман. — А что он натворил?
«Ну, попался Колька, — с испугом подумал я. — Наверно, с теми никелированными штуками».
— Так... — Боцман забарабанил пальцами по столу. — Может, чаю выпьете, товарищ сержант?
—  Спасибо, некогда. Документов при Рымаре не было, назвался матросом с «Аджигола». Вот начальство   и послало проверить. Если хотите, идемте со мной. Положительная характеристика с вашей стороны облегчит его положение.
—  Да, да. — И боцман торопливо схватил висевший на переборке бушлат.
Когда они ушли, я убрал со стола и решил проверить судно. Мне хорошо запомнилась ночь, когда «Аджигол» чуть не выбросило на камни.
На палубе в лицо хлестнул ветер, сходня угрожающе скрипела, свет фонаря метался по волнам.
—  Эй, на «Аджиголе»! — донеслось с берега.
Я подбежал к борту и разглядел на берегу человека в брезентовом плаще.
—  Я из портнадзора! Крепите все, шторм идет! Человек двинулся    дальше,    окликая    вахтенного   с
«Крыма».
Я побежал в подшкиперскую и взял запасной фонарь. Спички нашел на камбузе, Груня хранила их в духовке. Когда фонарь разгорелся, я спустился в машинное отделение. Под плитами хлюпала вода. Подняв фонарь, я внимательно осмотрел переборки. Течи нигде не было. Но па плитах лежал незакрепленный мотылевый подшипник. Если буксир начнет сильно качать, он может ударить в борт! Поставив фонарь, я нашел кончик и привязал подшипник к толстой колонне паровой машины.    Двойным шкотовым, как учил боцман!
Еще раз внимательно осмотрев машинное отделение, я поднялся па палубу.
На фарватере тревожно перемигивались огоньки, в порту выла сирена маяка. От ветра у меня начали слезиться глаза. Я попробовал ногой швартовы, набиты они были крепко.
Вдруг возле камбуза что-то глухо ударилось о палубу. Я поспешил туда и увидел обессилевшую птицу. Она била крыльями, стараясь взлететь. Я поднял ее, птица больно клюнула меня в руку. Клюв у нее был желтый, упругие крылья отливали синевой. Я не знал, что это за птица. В Одессе я не видел таких. Она летела, наверно, из наших северных лесов, отбилась от стаи и упала   на палубу.
Открыв камбуз, я расшевелил в плите угли и стал согревать бедняжку. Она успокоилась и закрыла глаза. Свет берегового фонаря глянул в камбузную дверь. Птица встрепенулась и рванулась навстречу свету. Я не успел удержать ее.    Высоко над мачтой мелькнула ее тень  и пропала.
Постояв еще немного на палубе, я погасил керосиновый фонарь, отнес его в подшкиперскую и вернулся в кубрик. Присев за стол, я не заметил, как уснул.
Разбудил меня боцман. В иллюминаторе сипел рассвет. Иван Максимович повесил бушлат, снял фуражку и потер озябшие руки.
— Накуролесил Колька, — сказал он и рассмеялся. — Завелся в ресторане с матросами с «Краснодара». Они вчера с перегона пришли. Ну, сам понимаешь, форсят ребята. Кожанки на всех, сигареты американские. А Колька плавал с ними на «Шахтере». Выпили вместе. Ну и говорят: «Разве твой «Аджигол» пароход?» Пошутили просто. А Колька как грохнет кулаком по столу: «Ваш «Краснодар» — плавучее корыто. Где он был, когда  «Аджигол» десанты на Малой земле высаживал!» Завелся, и — в драку. Один против четверых. Здоровый, черт. Побил их крепко. Сейчас чаю попью и на прием к начальнику милиции пойду. А то за хулиганство Кольке не поздоровится...
На камбузе уже гремела кастрюлями Груня. Она пришла рано. Квартира, в которой Груня жила на Пересыпи, — полуподвальное помещение с покосившимся окном и полутемной передней, где коптил примус, — с наступлением осенних холодов совсем отсырела. Груня жаловалась, что по ночам не может спать. «Тильки и согреваюсь шо махоркой», — говорила она. Плиту она разжечь не могла, дымоход был чем-то завален. Все лето Груня ходила в домоуправление, по управдом не обращал внимания на жалобы худенькой, одинокой женщины. Обо всем этом Груня рассказала только вчера.
—  Что же ты раньше молчала? — рассердился Иван Максимович. — Я бы твоему управдому давно хвост накрутил!
Груня несгибающимися от холода пальцами засунула под платок растрепавшиеся волосы и тихо сказала:
—  Хиба в тэбэ других забот нема? Мало ты з «Аджиголом» за лито набигався?
Иван Максимович пообещал с утра пойти к управдому, но теперь должен был выручать Кольку.
Пока Иван Максимович брился, Груня накрыла на стол.
—  Ой, Колька, Колька, — вздыхала она, вытирая полотенцем    чайные    кружки. — Скильки казала,   не пей! А вин свое.
Вдруг она спохватилась:
—  Шо я стою? Треба ж йому чого-нэбудь сготовить! Пидожды, Максимыч, я зараз.
И, бросив на стул полотенце, побежала на камбуз.

 

Яндекс.Метрика