Море на вкус солёное... - 18

Чистка котла имела свое преимущество: нам полагалось работать всего шесть часов. В два часа дня мы уже шагали в заводскую баню.
Проходя мимо никелировочного цеха, где в окнах были видны работницы, полировавшие после никелевых ванн краники и маховички, Колька остановился и сказал:
—  Арматуру для душевых и туалетов «Крыма» готовят. У меня знакомая здесь есть, поговорить надо. А ты иди, мойся. Я скоро.
Я еще не успел раздеться в душном предбаннике, как Колька распахнул дверь и плюхнулся на скользкую лавку.
—  Смотри!
Он раскрыл торбочку, в которой нес мочалку и мыло. В торбочке было полно сверкающих никелем деталей.
—  Зачем тебе это?
—  Зачем? — Колька хитро скосил глаза. — Загоню на Пересыпи. Сейчас каждому такие штуки нужны,
—  Но это же... государственное. Колька потрогал мой лоб и отдернул руку.
—  Тебе лечиться надо.
И, быстро раздевшись, побежал под душ. Намылившись, он вдруг с обидой сказал:
—  За ту собачку Дракон как пилой пилит.    Найди, говорит, старушку и верни ей пса. Иначе такую бочку на тебя накачу, дальше завода никуда не поплывешь! Можно подумать, я не для судна, а для себя старался.
—  Как это, бочку... — не понял я.
—  Не знаешь  «катить бочку»?    Бумагу, зараза, напишет!
—  А как же букет? Разве секретарша не поможет  с баббитом?

—  Обещала. А там черт ее знает. Она же уверена, что я в загранку хожу. Я ей травлю дал, что на «Аджиголе» кореш работает.
Вон оно что!..
—  Но ты хоть раз в дальний рейс ходил?
Колька промыл глаза и мотнул головой.
—  Дальше Констанцы не был.   А бабам   травлю даю про Бомбей, Сингапур. Бабы, они всему верят.
Бомбей... Сингапур... Я протер запотевшее окошко. Из него виден был наш «Аджигол». Если даже и закончим скоро ремонт, дальше маяка не уйдем...
Колька, словно угадав мои мысли, хлопнул меня по плечу:
—  Не дрейфь, еще наплаваешься! Потри спину.
Когда я поднялся в город, запахло дождем. На скамейках бульвара желтели опавшие листья. Внизу темнело море, но там, где была затоплена баржа, молодо сверкал прибой.
Возле памятника Дюку остановились двое моряков. На них были лихо заломленные фуражки и широченные клеши. У одного из кармана брюк выглядывала бутылка.
—  Кочегар? — спросил он меня.
—  С чего вы взяли?
—  А вон сажа под глазами не отмыта! Я смутился и потер глаза.
—  Он не научился еще мыться после вахты, — сказал другой. — Он и про Дюка, наверно, ничего не знает.
—  А что я должен знать про Дюка?
—  Смотри!  — Моряк   показал   на   памятник. — Видишь, одна рука протянута к морю,    другая показывает на берег. Ну?
Я пожал плечами.
—  Эх, салага, салага. Пора бы тебе знать такие вещи...
И, засмеявшись, моряки побежали вниз по Потемкинской лестнице.
Ветер усилился. На асфальт упали капли дождя, Я прибавил шаг и вдруг напротив гостиницы «Лондонская» увидел на скамейке того самого старичка, служителя музея. Закутанный в свою рваную шаль, не обращая внимапия на быстро портившуюся погоду, он спокойно читал книгу, приблизив ее к самым очкам.
Я поздоровался.
Старичок нехотя оторвался от книги, снял очки и уставился на меня.
—  Не узнаете!
—  Как же, как же! — воскликнул он. — Вы тот самый молодой человек, который подарил нашему музею великолепный экспонат! Должен сообщить, что этот обрывок газеты    украсил    экспозицию  «Партизанская борьба  на Одессщине».    Сам секретарь   обкома партии    приезжал смотреть эти волнующие документы. Ну-с, что вы стоите. Садитесь и рассказывайте, что интересного произошло в вашей жизни со дня нашего знакомства.
Я опустился на скамью и, поглядывая на расходившееся под ветром море, стал рассказывать о себе. Выслушав мой унылый рассказ, старичок захлопнул книгу и въелся в меня остренькими глазками.
—  Чем же вы недовольны? Чем вы недовольны, я вас спрашиваю? Все сразу не дается в руки. А книги вы читаете? Профессией своей интересуетесь? Нет! Иначе вы не шатались бы по Приморскому бульвару, а сидели после работы в Публичной библиотеке. Она уже давно открыта. Да, да. Я знаю, что говорю. Вы хотели плавать, учиться — прекрасно! Плавать, я считаю, вы уже начали. А учиться? Ведь нигде в миро нет такой сети заочного обучения, как в нашей стране. Я не плавал, но мир  повидал. Я археолог. И прежде чем получить университетский диплом, ходил простым рабочим в экспедиции. С этого начинают все. Учитесь! Пропадайте в Публичке, на Херсонской улице. Познавайте свое море, как великие мореплаватели, и тогда вы получите на него полное право!

Он снова раскрыл книгу и ткнул в нее сморщенным пальчиком:
—  Это «История древних цивилизаций». Вам покажется странным, но я и теперь учусь.    Вы представить   не можете, какой великий прогресс ждет нашу страну. Люди соскучились по творчеству, они жаждут созидать! Я уверен, море тоже скоро станет другим. Кочегарская лопата отомрет. Отомрет и паровая машина.   Уже ей на смену пришел дизель. А там... Возможности человека неисчерпаемы. И морю нужны будут не романтики, а инженеры. И кому, как не вам, стремиться к этому званию. Морской инженер! Звучит, а?
Дождь уже посеребрил фонари у подъезда гостиницы «Лондонская», но старичок его не замечал. Я поднялся, но он придержал меня за руку.
—  Подождите.
Порывшись под шалью, он вынул записную книжечку и, надев очки, нацарапал адрес.
—  Заходите. Я подберу вам кое-что «за ваше море». Так, кажется, говорят у нас в Одессе.
Подняв голову, он удивленно сказал:
—   Кажется, идет дождь...
От старичка я ушел в полном смятении. Конечно, он прав. Я же мечтал учиться, поступить в заочную школу моряков. Ведь объявление о приеме я читал уже через несколько дней после освобождения города от оккупантов! Я же говорил об этом даже Фиме-примуснику! Что же мне мешает теперь? Почему я постоянно думаю только об одном — как попасть на пароход, уходящий за горизонт?
Дождь усилился, я пошел быстрей. Куда я шел? Я не знал... Неожиданно, возле портового спуска, меня остановил боцман. Ремешок его мокрой фуражки был опущен. На бровях блестели капли дождя.
—  Котел промыли? — сразу спросил он. — Ну, молодцы. Теперь остается пробанить трубки. А Миша меня до
высокого начальства таскал. Заставляют ехать. Партийным бюро грозят. Правда, я отсрочку попросил. Следующее судно принимать поеду. Воспользовался случаем и про баржу рассказал. Начальство всполошилось! Это клад, говорят, под ногами лежит! Люди жизнью рисковали, чтоб немцам его не отдать. Уже до водолазного начальства звонили. Будет у нас баббит!
Иван Максимович вытер ладонью мокрое лицо и, спохватившись, сказал:
—  Что же я тебя под дождем держу? Ты и голодный, наверно? Идем в «Два орла». Я пива выпью, а ты хоть бутерброд съешь.
Пивная «Два орла» находилась недалеко от порта, рядом с «Домом царя Ирода». Над входом в это сырое, неприглядное заведение висела скучная вывеска «Пиво-воды». Издали стоящие раздельно и намалеванные кривыми буквами слова напоминали двух взъерошенных птиц. Поэтому моряки и прозвали пивную «Два орла».
Пол в пивной был посыпан опилками. За мраморными столиками — никого. У высокой стойки, заставленной пивными кружками, толстая буфетчица разговаривала со стариком официантом. Увидев нас, они замолчали. Усадив меня за столик, Иван Максимович подошел к стойке. Себе он попросил кружку пива, мне — бутылку лимонада и бутерброд с колбасой.
—   Цены у нас коммерческие, — предупредила буфетчица.
—  Да знаю!
—  Садитесь, вас обслужат.
Боцман сел к столу, снял фуражку и повесил на соседний стул.
—  У нас есть вешалка, — сказала буфетчица.
—  Не пивная,    а милиция! — засмеялся боцман. Но все же встал и повесил   фуражку на стоявшую у двери вешалку.
Официант, шаркая больными ногами, принес заказ.

—  Миша привет тебе передавал, — отхлебывая пиво, сказал    Иван    Максимович. — Говорит,     отремонтирует «Аджигол», я его на большой пароход пошлю.
—  Правда?
—  А ты думал. Миша — человек!    Я ж его еще по испанской тюрьме знаю. В одной камере вместе сидели. Били его, сволочи, крепко. Он потому и в инспектора потом пошел.
—  Иван Максимович, расскажите!
Боцман улыбнулся:
—  Я и рассказываю. А ты ешь и слушай.
Но мне было не до еды. Я даже не посмотрел на бутерброд с засохшей колбасой, лежавший на выщербленной тарелке. Я только отпил лимонад и уставился на Ивана Максимовича.
Официант принес боцману сдачу и, понизив голос, спросил:
—  Может, у вас есть что-нибудь продать?
—  Нет! — резко ответил боцман.    И когда официант отошел, проворчал: — Деляги...
—  Да ну их, Иван Максимович, вы про Испанию расскажите.
Но боцман, разозлившись, молчал. Потом закурил и неприязненно посмотрел в сторону буфетчицы. Она гордо задрала голову, уставившись в мутное от дождя окно. Официант грязным полотенцем протирал кружки.
—  Я же с фашистами еще до войны познакомился, — немного    успокоившись,    сказал    Иван    Максимович. — В тридцать шестом, когда после «Декабриста» на «Благоев» попал.    А Миша штурманом на «Благоеве»   был. Первым же рейсом пошли мы в Испанию. Продовольствие республиканцам везли. Знали, неспокойно уже в Средиземном море. Фашисты наши суда без всякого предупреждения топили. Не могли простить, что мы помогаем республиканцам. Ну вот. Прошли Матапан, последний мыс Эгейского моря, вошли в Средиземное.    Погода — благодать. У нас зима, шторма на Черном море ревут. А здесь — теплынь, солнце, штиль. Я впередсмотрящим на баке стоял. Смотрю — перископ. И прямо на глазах всплывает, проклятый! Стали мы отворачивать; а лодка уже рядом. И — пушку наводит. Семафорят нам: «Оставить пароход, немедленно!» Что делать? Безоружные мы... Судно-то торговое... Я даже во время войны завидовал военным морякам... Сыграли тревогу, спустили шлюпки. Только отошли от борта, пальнули гады. Накренился «Благоев», стал оседать кормой в воду. Снова пальнули. Стал переворачиваться пароход. Чайки и те закричали над ним. А что о нас говорить! А лодка как внезапно появилась, так внезапно и ушла под воду. А вскоре фашистский крейсер к нам подошел. Подняли нас на борт и — повезли в тюрьму. Год в Испании пробыли. В первые дни Миша в камере и запевал «Интернационал». Зубы ему, гады, выбили. Потом в карцер бросили. Я запевалой стал... Посадили в одиночку. Что тебе сказать? По ночам всего несколько звезд через решеточку видно. Но я ж под Одессой вырос, в степи. А в море с пятнадцати лет потел... Во всей широте небо представлял. И Кассиопею, и Скорпиона, и нашу родную Медведицу, конечно. Но особенно любил я созвездие Арго. Сверкает над океаном, как застывшая молния!
Иван Максимович залпом допил пиво и загасил папиросу.
— Доедай бутерброд, пойдем.
Когда мы вышли из пивной, буфетчица проводила нас злым взглядом.

• Назад
• Вперед