A+ R A-

Море на вкус солёное... - 13

Содержание материала


АВРАЛ

Хоронили капитана в ненастный день. Моросил дождь, и в порту тревожно выла сирена маяка. Гроб вынесли из Дворца моряков и установили на машину с откидными бортами. Народу собралось много. Попрощаться с капитаном «Аджигола» пришли не только моряки, Ведь «Аджигол» до войны работал в порту, и у Дворца собрались грузчики, крановщики, стивидоры.
Когда заставленная венками машина тронулась, раздались печальные звуки духового оркестра. Два старых моряка несли на красных подушечках капитанские ордена,.
Первыми за гробом шли Груня и сухонькая старушка, вся в черном, мать капитана. Жена и дети Федора Пантелеевича, эвакуированные в дни обороны Одессы, погибли на пароходе «Ленин». Пароход затонул под Новороссийском от прямого попадания фашистской бомбы.
Когда траурная процессия свернула с Приморского бульвара на Пушкинскую, к ней начали присоединяться прохожие. Постепенно шествие за гробом растянулось на несколько кварталов. Мужчины, сжимая в руках кепки и флотские фуражки, шли молча. Женщины, утирая слезы, тихо переговаривались.
Услыхав печальные звуки оркестра, на балконы домов выходили люди. С одного балкона на гроб бросили цветы.
Я спросил Ивана Максимовича, почему за гробом капитана идет столько посторонних людей. Боцман подумал и ответил:
—  Наверно, эта смерть напомнила им погибших   на войне...
Когда гроб начали опускать в могилу, Иван Максимович отвернулся и больно сжал мне плечо.
С кладбища я забежал на Ближние Мельницы, к Екатерине Ивановне. Как она обрадовалась, увидев меня!
—  Ну, возмужал. Настоящим моряком стал! Екатерина Ивановна по комнате уже передвигалась
с палочкой. Но была так же хлопотлива и заботлива. На столе сразу появилась знакомая мамалыга и чай.
—  Ешь, — гладя меня по голове, как маленького, говорила Екатерина Ивановна, — Я здесь одной женщине платье сшила, так она кое-каких продуктов мне дала.
Расправляясь с мамалыгой, я рассказал Екатерине Ивановне о капитане.
—  Господи! — она перекрестилась. — Всю войну пройти, под бомбами, под снарядами выжить, а теперь умереть!

Она долго не могла успокоиться, сокрушенно покачивая седой головой.
Потом  Екатерина  Ивановна    сообщила местные  новости:
— Фима-примусник больше не работает у нас. С квитанциями крутил. Обирал народ, как только мог. Сколько скажет, столько и плати. А тут недавно соседка из эвакуации вернулась, Принесла Фиме примус, спрашивает: «А где ваш прейскурант, почему вы квитанцию не выписываете?» Фима аж глаза вытаращил. Вернул ей примус и вытолкал на улицу. Она в милицию. Пришли к Фиме: «Что это вы здесь частную лавочку устроили? Оккупантов в городе нет и больше не будет!» Пришлось Фиме свернуть дело. Говорят, где-то на Привозе устроился. Но и там найдут. Знаешь, как взялись сейчас за таких! А ты ешь, ешь,
На «Аджигол» я вернулся вечером. Погода совсем испортилась. Под сваями пенилась и опадала черная вода. Буксир качало. Под натиском волн сходня покосилась и стояла торчком. Я закрепил сходню и заглянул на камбуз. Плита нечищена, ящик для угля пуст. На вахте Колька. Но в кубрике темно. Поднялся в штурманскую —никого. Зная, что Груня утром, обругав и Кольку, и меня, примется чистить плиту, а потом побежит в бункерную яму набирать, уголь, я принялся за работу, На палубе от ветра уже трудно было стоять, и, когда я тащил из бункерной ямы ведро с углем, хлестнувшая через борт волна окатила меря с ног до головы.
Мокрый, злой я спустился в кубрик и зажег лампу. Колька спал на моей койке, даже не сняв сапоги, От него сильно несло спиртным. Я принялся его тормошить.
— Вставай! Концы нужно набить, шторм!
Колька что-то промычал и повернулся на другой бок
Обеспокоенный непогодой и отсутствием боцмана, который с кладбища пошел на поминки, я снова поднялся на палубу» и вдруг увидел —поднятый на мачту фонарь погас. Я бросился к мачте, дернул фал, пытаясь спустить фонарь вниз, но фал не подавался. Его закрутило ветром. Бежать за Колькой?.. Раздумывать было некогда. Фонарь должен гореть!
Захватив на камбузе спички, я стал карабкаться на мачту, цепляясь за погнутые ступеньки скоб-трапа. Брызги волн доставали меня и здесь. В вышине устрашающе гудел ветер, фал больно хлестал по лицу, но я добрался до фонаря, прикрыл его от ветра и зажег фитиль. Но фитиль покоптел и погас. В фонаре кончился керосин.
Ну, Колька, даже сигнальный фонарь не зарядил!
Я расправил фал и спустил фонарь вниз. Потом слез с мачты, сбегал в подшкиперскую, принес керосин, залил фонарь и зажег. И вскоре поднятый на мачту фонарь ярко освещал бешеную толчею волн.
В кубрике я снова набросился на Кольку:
—  Вставай!
Колька выругался, потянулся и, свесив с койки ноги, тупо уставился на меня.
—  Ты же на вахте!
—  Какая вахта? — приходя в себя   спросил Колька. Язык у него заплетался. Таким я видел Кольку первый раз.
—  Фонарь ты почему не зарядил?
—  Какой фонарь? — Колька по-прежнему смотрел тупым,    мутным    взглядом. — Я бушлат просадил. Понимаешь? Бушлат. Теперь каюк, — Колька икнул. — Каюк. Что я Дракону скажу?
Он потер руками лицо, словно стараясь стереть хмель.
—  А Д-дракон у нас мировой.   Эт-то я тебе говорю. Обещал дать бушлат и дал. «На, — говорит, — Николай, холодно уже. Носи». А я п-просадил.
Да, таким я Кольку видел в первый раз!
В это время на палубе послышались тяжелые шаги, и в кубрик спустился боцман. Поздоровавшись, он до отказа выкрутил в лампе фитиль, В кубрике стало светло/

Раздевшись, боцман молча сел к столу,   положив на колени большие руки.
Увидев боцмана, Колька неестественно оживился, спрыгнул с койки и, протопав к ведру с водой, загремел кружкой. Напившись, он вытер подбородок, закурил и в привычной, задиристой манере сказал:
—  Некоторых людей на пароходы загранплавания посылают, водочку они от вольного пьют...
Боцман мрачно посмотрел на Кольку. Я весь сжался, ожидая скандала. Но Иван Максимович сдержал себя. Его осунувшееся за эти дни лицо сильно побледнело.
—  Одно меня успокаивает, — сказал он. — Такие как ты, Николай, — вымирающее племя.
—  Вымирающее,    говоришь! — взорвался   Колька. —Значит, за человека не считаешь? А я тебя сейчас хвалил: «Дракон у нас мировой!» Конечно,  Миша тебе повестки шлет, на новый пароход приглашает.   А Колька Рымарь, по кликухе Жених, должен на этом корыте гнить! Вычеркнули из судовой роли, как из жизни. А в середку мне кто заглянул?   Спросил, чем ты, Николай, живешь? Думаешь, чего я в запой ударился, чего?
Глаза у Кольки снова приобрели осмысленный блеск. Он затянулся папиросой, с силой ткнул ее в пепельницу и тяжело сел на табурет.
—  Никому не говорил, Дракон, тебе скажу. — Он помолчал,    глаза    его   вдруг   налились тоской. — Я ж на «Шахтере» плавал... Подходили мы ночью к Констанце. Я на руле стою. Маяк уже открыться должен, а его нет, А я по времени знаю, пора. Не первый рейс в Румынию делаем... Капитан с буфетчицей калякает. Чай она ему принесла. Любовь они крутили. Мне плевать.    Но маяка — нет! Отпросился я в гальюн, а сам в штурманскую. Глядь на карту, так и есть. На минное поле идем. Постоял, собрался с мыслями — и назад.    «Товарищ капитан!» А он уже смекнул, забегал по мостику, командует штурману, что вместо меня за руль стал: «Лево на борт!»
А штурман, с перепугу, прямо руль держит. Молодой, только после курсов к нам пришел... Оттолкнул я штурмана, руль как бешеный перекладываю и кричу этой стерве: «А ну, пошла отсюдова!» Расплакалась дама. Схватила чайник и хлопнула дверью. Капитап промолчал. Легли на нормальный курс, открылся маяк. Только мне с той ночи житья не стало... Пришли в Одессу, выпил со злости. А капитан только и ждал этого. Поднял меня с койки, доктора привел. Установили факт алкогольного опьянения. Накатал характеристику: «Имеет склонность к спиртным напиткам». Ну, Миша и дал гон... Вот я и решил: темнота — залог здоровья.
—  Значит, сдался? Вылез из окопа и поднял руки? — Боцман ударил кулаком по столу. — Ждешь, пока другие мерзавцев на чистую воду выводить будут? Ждешь, пока кто-то разрушенное войной хозяйство восстановит? А ты... пить и гулять?    Обиду свою лелеять и дулю в кармане держать! Нет, Колька, фашизму хребет сломали, а с собственной нечестью тем более справимся.
На виске у боцмана пульсировала багровая жила. Колька сидел списший, потерянный. Иван Максимович посмотрел на него и поморщился:
—  Спи. Во сне думать не надо.
...Проснулся я от странного удара. В кубрике было темно. За бортом тяжело ворочалось море. Сверху слышался давящий шум дождя. Вдруг над головой протопали сапоги, и в кубрик ворвался голос боцмана:
—  Аврал!
Я растолкал Кольку, быстро оделся и выскочил на палубу. По лицу меня хлестнул мокрый ветер. Палуба под ногами стала легкой, чужой. Фонарь на мачте то приближался к воде, то стремительно уходил вверх. Сверкнула молния, осветив вспененное море.
На палубе появился Колька.
—  Конец  убился! — крикнул    боцман, — Тащите   из под шкиперской новый!

Только теперь я заметил: мы отошли от берега. Волны разворачивали нас к молу. С кормы тянулся к сваям последний провисший конец.
Хватаясь за фальшборт, мы добрались до подшкиперской, вытащили на палубу тяжелую бухту манильского конца и поволокли на корму, Но тут снова раздался тот странный звук, от которого я проснулся.
—  Шабаш! — И боцман вытер фуражкой мокрое лицо. — Последний конец убился. Хорошо, хоть Груни нет...
Снова сверкнула молния, осветив камни мола. Они были уже близко.
—  Колька, слышь, хватай манилу и давай к берегу! Иначе...
—  Сам знаю, что «иначе», — сбрасывая сапоги, крикнул со злостью Колька и, надев на себя швартовную петлю манильского конца, — прыгнул в воду. Волны накрыли его с головой, но он вскоре вынырнул и, увлекая  за собой конец, поплыл к берегу.
—  Слабины ему давай!
Я стал сбрасывать за борт упругие шлаги кодца,
—  Скорей! — торопил меня боцман, — может успеет! Мы не видели, как Колька добрался до свай. Только
почувствовали — натянулся над водой конец и услышали:
—  Кре-пи-и-те!
Боцман быстро поставил на шпиль палы, закрепил «манилу», и мы начали вращать туго заскрипевший барабан.
С рассветом на причал прибежала Груня. Мы все еще подтягивались, но были уже близко от берега. На знаковом дереве висела Колькина рубаха. Сам Колька, в одних трусах, стоял на сваях и выкручивал брюки.
Груня сложила рупором ладони и закричала:
—  Как вы тама?
—  Чего орешь? — оборвал ее Колька, — Без тебя обойдутся. Дай лучше махры.

 

Яндекс.Метрика