А. БЕЛЯЕВ - 21
- Опубликовано: 13.04.2010, 10:14
- Просмотров: 115557
Содержание материала
АНДАНТЕ МОЦАРТА
Вся команда «Тавриды» стояла на палубе, всматриваясь в приближающийся причал.
— Смотри, сколько народу пришло нас встречать! Только оркестра не хватает. А машин сколько! Вот это встреча! — возбужденно шептал на ухо Тимофею третий помощник.
И верно, причал был забит народом. А насчет оркестра ошибся третий помощник, и оркестр тоже был.
Забегали, задвигались по палубе матросы, что-то кричали встречающие, кто-то не выдержал там, на причале, заплакал в голос, и закашлял кое-кто на палубе «Тавриды»...
А потом все перемешалось на палубе — и начальство, и встречающие друзья, и родственники, и матросы, и кочегары...
И когда через мегафон капитан попросил команду построиться на носовой палубе — странный получился строй. С детьми, с женами, со стариками встали перед Шулеповым в одном строю члены его экипажа.
Шулепов взглянул на начальника пароходства. Тот кивнул головой — ничего, мол, сойдет. Бурмистров достал лист бумаги и зачитал приказ по пароходству об объявлении благодарности экипажу «Тавриды» за проявленное мужество и стойкость в борьбе со стихией. И каждый член экипажа был назван. И каждому члену экипажа от имени министра Бурмистров вручил именные часы с надписью «За мужество на море». Все получили трехдневный отпуск. На борт уже пришла подменная команда.
— А через три дня встретимся у меня в кабинете,—закончил свою речь Бурмистров.
...Тимофей снял трубку телефона в проходной порта и набрал номер поликлиники.
— Можно попросить к телефону врача Ковалеву Марину?
— Товарищ, здесь рассыльных нет,—ответил сердитый, женский голос.
— Я прошу вас. Это штурман Таволжанов говорит с «Тавриды», мы только что пришли.
— С «Тавриды»? Так надо было сразу и говорить,— потеплел голос в трубке.— Сейчас позову.
Тимофей услышал, как часто застучали каблучки по полу, в трубке зашуршало...
— Маринушка!—тихо произнес он. В трубке всхлипнуло раз, другой...
— Маринушка! — закричал Тимофей.
— Тима! Родной мой!
— Маринушка, я бегу к тебе!
— Я жду тебя... Я буду дома через пять минут. Я жду. На пятый этаж Тимофей взлетел одним духом и не
успел еще надавить кнопку звонка, как дверь открылась. Марина протянула навстречу Тимофею руки, шагнула к нему... Тимофей бережно гладил ее волосы и молчал, силясь проглотить застрявший в горле теплый комок.
— Мне сказали, «Таврида» переломилась на волне. Я думала, что сойду с ума... Я на двадцать лет постарела за эти дни, милый ты мой...— всхлипывая, говорила Марина.
— Ничего, все обошлось, — твердил Тимофей,—все обошлось.
— Ты жив! Как я боялась за тебя, если бы ты знал...
Давно наступил вечер, а Тимофей все рассказывал и рассказывал Марине о последнем рейсе. Ей надо было знать все, и она дотошно расспрашивала о мельчайших деталях. Потом она обхватила ладонями его голову, близко заглянула в глаза и спросила:
— Страшно было, Тима? Тимофей чуть кивнул:
— Страшно, Марина. Особенно плохо было, когда я на верхнем мостике у прожектора стоял. Никогда раньше я не ощущал так своей беспомощности. Знаешь, ну меньше песчинки я себе казался тогда. До того страшно было, что я орал там, как говорится, нечеловеческим голосом.
— Орал?
— Ага, от испуга. И знаешь, поорал, поорал — и вроде бояться стал меньше. Привык, что ли. Или страх с криком вышел.
Марина прижала его голову к своей груди и, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, вдруг неутешно заплакала.
— Не надо, Маринушка, не плачь,— глухо проговорил Тимофей, стараясь высвободиться из ее рук.
Но Марина только сильнее прижимала его к себе.
— Сейчас... это пройдет. Это нервы. Тебе такое пережить пришлось, а меня не было рядом с тобой. А я хочу, чтобы вместе... Когда тебе тяжело — я хочу, чтобы и мне нелегко было, когда тебе плохо — я хочу, чтобы и мне было плохо. Вдвоем ведь легче нам будет перенести все — и горе и радость. Понимаешь?
— Понимаю,— кивнул Тимофей.
— Хочешь, я тебе пластинку заведу? Тебе понравится музыка, не может не понравиться, я знаю. Я привезла ее с собой из Ленинграда. Это моя любимая вещь.
— Заведи,— согласился Тимофей.
Марина включила проигрыватель, поставила пластинку... Тихо-тихо запела грустную песнь скрипка, она вела мелодию глухими накатами звуков, звуков нежных, глубоких, сеющих тревогу и ожидание успокоения. И вдруг ровная, негромкая мелодия взорвалась вскриком отчаяния — пугающим, острым, пронизывающим вскриком... и вновь потекла неторопливая, грустная мелодия... Все глуше, глуше, и потом вдруг капнула прозрачная капелька фортепьяно... Раз... другой... Она перебила скрипку, эта несмелая капелька чистого звука рояля, и замолкла; и опять тихо запела грустная скрипка... и снова закапали прозрачные капельки рояля, все чаще, все чаще, все тоньше... Бу-бу-бу, — приглушенно простонали басы, сразу перенося в мир тревоги, и опять капельки, па этот раз торопливые, стремительные, радостные, бурной волной взлетающие ввысь, стремительно откатывающиеся назад к басам... А где-то далеко за бурными всплесками рояля тихо и нежно все пела и пела скрипка...
— Что это?— глазами спросил Тимофей.
— Моцарт,— чуть слышно ответила Марина.— Это двадцать первый концерт для фортепьяно с оркестром. Вторая часть, анданте.
— Я запомню. Заведи еще раз, пожалуйста.
И еще раз завела эту пластинку Марина, и еще...
— Марина...— восторженно прошептал он.
— Я понимаю тебя, Тима, — прижалась к нему она. — Так хочется добра, счастья... не для себя только, для всех... Какой-то особый мир открывается, где нет ни горя, ни зла, ни обмана, где одна только правда сердца...
И вдруг без всякого перехода сказала:
— Тима, я не хочу больше отпускать тебя от себя. Не ходи никуда, оставайся здесь. Я счастливая сегодня... и я так люблю тебя, Тима...
Тимофей привлек ее к себе, обнял.
— Да разве я уйду от тебя? Только ты... и всегда была только ты, верь мне...
— Я знаю,—прошептала Марина,— я верю, я прочитала твои письма. Я очень тебя люблю, Тима, и всегда любила, с тех пор, как увидела тебя на выпускном...
— И я...
— Да-да, глупый ты мой...