A+ R A-

Бегство из золотой клетки - 17

Содержание материала

 

 

 

Они молчали. Но в 1966 году одна женщина, проработавшая на даче в Кунцеве в течение почти двадцати лет, пришла ко мне и рассказала всю вышеприведенную историю. Я не писала об этом в «Двадцати письмах к другу»; книга уже была написана до того, как я услышала историю с вызовом врачей. Я не хотела ничего в ней менять — ее уже многие читали в литературных кругах Москвы. Я не хотела, чтобы в 1967 году, когда я не вернулась в СССР, кто-либо на Западе смог бы подумать, что я «бежала» просто из чувства личной обиды или мести. Это легко можно было бы предположить, если бы я также написала тогда о смерти своего брата Василия то, что я знала.

Ему тоже «помогли умереть» в его казанской ссылке, приставив к нему информантку из КГБ под видом медицинской сестры. О том, что она была платным агентом КГБ, знали (и предупреждали меня) в Институте Вишневского, где она работала и где Василий лежал некоторое время на обследовании. Он был тогда только что освобожден Хрущевым из тюрьмы и болел язвой желудка, сужением сосудов ног и полным истощением. Там его и «обворожила» эта женщина, последовавшая затем за ним в Казань, где она незаконно вступила с ним в брак. Незаконно, так как мой брат не был разведен еще с первой своей женой и был, по сути, троеженцем уже до этого, четвертого, незаконного брака.

 

Василий Сталин и Джугашвили (Нусберг) Мария Игнатьевна. Последняя жена Василия Сталина.

Василий Иосифович Сталин (с 9 января 1962 года — Джугашви́ли; 24 марта 1921, Москва — 19 марта 1962, Казань)

 

Но права нужны были Маше для определенного дела, а КГБ с милицией помогли ей зарегистрировать этот брак. Она делала уколы снотворного и успокоительных ему после того, как он продолжал пить, а это разрушительно для организма. Наблюдения врачей не было никакого — она и была «медицинским персоналом». Последние фотографии Василия говорят о полнейшем истощении; он даже в тюрьме выглядел куда лучше! И 19 марта 1962 года он умер при загадочных обстоятельствах. Не было медицинского заключения, вскрытия. Мы так и не знаем в семье: отчего он умер? Какие-то слухи, неправдоподобные истории... Но Маша воспользовалась правом «законной вдовы» и быстро похоронила его там же, в Казани. А без доказательства незаконности ее брака никто не может приблизиться к могиле Василия, учредить эксгумацию, расследование причин смерти... Надо подать в суд, представить как свидетельницу первую, не-разведенную жену... Этого хотят друзья Василия, этого хотят его дети и хочу я. Однако Громыко не удостоил меня встречей по этому вопросу, когда я была в Москве, и даже не ответил на мое письмо, хотя меня заверили, что он получил его. Значит — еще не хотят раскрытия всех обстоятельств...

Василий, конечно, знал куда больше, чем я, об обстоятельствах смерти отца, так как с ним говорили все обслуживающие кунцевскую дачу в те же дни марта 1953 года. Он пытался встретиться в ресторанах с иностранными корреспондентами и говорить с ними. За ним следили и в конце концов арестовали его. Правительство не желало иметь его на свободе. Позже КГБ просто «помог» ему умереть.

Ему был только 41 год, и, несмотря на алкоголизм, он не был физически слабаком. Остались три жены и трое детей, и, как ни странно, никто не помнил зла. Он был щедр и помогал всем вокруг, часто не имея ни рубашки, ни носков для себя. Его имуществом (именным оружием, орденами, мебелью) после смерти завладели две женщины, каждая претендуя на «права». Сыну не удалось получить на память «даже карандаша», как он сказал мне. Место Василия не в Казани должно быть, а в Москве, на Новодевичьем кладбище, возле мамы, всегда так волновавшейся из-за его бурного характера. Он же любил мать без памяти, и ее смерть совершенно подорвала нервы подростка. Правительство пока что не желает поднимать все это из забвения. О смерти Сталина созданы какие-то официальные версии— наверное, продажные писатели напишут по указке партии, «как все было». Я уже слышала кое-что об этом во время пребывания в Москве — фабрика лжи работает. Но когда-нибудь придется сказать и правду. Нужно будет собрать материалы свидетелей — имеются неизданные мемуары А. Н. Поскребышева, имелись записи в семье Н. С. Власика и его колоссальный фотоархив о жизни Сталина, с которым он провел более 30 лет как глава охраны. Архив этот, как и мемуары Поскребышева, были «арестованы» КГБ. Нужно будет раскрыть свидетельства обслуживающих дачу в Кунцеве — таких, как подавальщица Матрена Бутузова, сестра-хозяйка Валентина Истомина; офицеров личной охраны — Хрусталева, Кузьмичева, Мозжухина, Ефимова, Ракова. Всех их «послали на пенсию»—в лучшем случае — еще 30 лет тому назад, но остались записи и разговоры, потому что молва не спит.

Теперь кунцевскую дачу показывает редким, избранным посетителям некто Волков и, утверждая, что он «тоже был там», рассказывает небылицы — или же официальные версии. Не было там никакого Волкова в те дни, это я знаю, и выдумки, которые я слышала, не раскрывают настоящую картину происходившего. Однако в дачу вернули мебель (бумаги, книги и личные предметы все еще не возвращены) и показывают ее по специальным разрешениям, даваемым правительством и... КГБ! За послехрущевские времена КГБ, конечно, снова вошел в полную силу «второго правительства».

Я никак не хотела, чтобы в 1967 году мой побег рассматривали как некую личную «месть» советскому правительству. Я и сейчас не хочу, чтобы так думали. Поэтому я всячески воздерживалась от публикации вышеописанных историй в моей первой или второй книгах. Но советское правительство боялось именно этого, а потому решило заранее объявить меня «сумасшедшей, которой нельзя верить», и даже сам премьер Косыгин не постеснялся заявить это с высокой трибуны ООН. Неужели меня так боялись? Боже, какая честь! Но я и не собиралась бросать публике сенсационные сообщения о «тайнах Кремля». Харрисон Солсбери так охарактеризовал впечатление от моей первой книги: «Кремлевские стены не падут». Это означало некоторое разочарование, но это означало также, что я не собиралась тогда сводить счеты с советским правительством из-за рубежа.

Сейчас, заканчивая эту последнюю, четвертую книгу, я хочу наконец сказать все об отце и брате, чтобы ничего не оставалось недосказанным. Прошло с той поры уже 35 лет. Пора. Будущий историк найдет мои книги занимательными — и фактическими.

У меня нет никакой личной злобы, ненависти или чувства мести по отношению к отдельным лицам советской верхушки. Берия был единственным в своем роде, и ему удалось погубить добрую половину нашей семьи. Но дело не в этом. Я считаю всех их равнозначными, ни один не хуже и не лучше другого. Все они продолжают дело жестокого угнетения могучего, талантливейшего народа, начатое большевистской революцией семьдесят лет тому назад. Я люблю прекрасную страну, где я родилась, и преклоняюсь перед великой русской культурой, которую не уничтожили даже все эти семьдесят лет. Советский Союз и сегодня — неистощимый источник талантов во всех областях жизни, науки, искусства — настоящих, Богом данных талантов, тех, что развиваются не в роскоши и комфорте, а именно при отсутствии таковых, в темных, тесных комнатушках советской «действительности». Но — при необыкновенной концентрации всех сил духа, сердца и ума. Роскошь еще не отвлекает советских будущих «Платонов и быстрых разумом Невтонов» от работы, так как роскоши там не существует.

(Это были парадоксальные отношения. С одной стороны, частью воспоминаний Аллилуевой о счастливом детстве была память об отношении к ней отца: его проникнутые любовью письма из Сочи, посылки с мандаринами и апельсинами, а с другой – постепенное осознание того, что отец был ответствен за обрушившуюся на страну волну террора. В конце жизни Светлана говорила, что никогда не простит отца. "Вы должны понять, – сказала она, – что он сломал мне жизнь". Она часто говорила, что русские должны, наконец, определиться с тем, кем был Сталин. В одном письме к подруге она писала: "Быть русским – значит никогда не произносить слова "простите". Она отмечала, что необходимы мучительные и честные осуждения сталинских преступлений и что неосужденное прошлое воскресает в будущем. В то время она называла Сталина не отцом, а "наш родственник Сталин". Но даже тогда Светлана вспоминала, как рада была в детстве прогулке с отцом в его машине и как была счастлива, когда он хвалил ее. Так что память об отце, отношение к нему были противоречивыми и неоднозначными. Если вы дочь Сталина и храните счастливые детские воспоминания и одновременно осознаете совершенные им преступления, то с неизбежностью пытаетесь это как-то сбалансировать. Она осуждала сталинский режим и одновременно понимала, что отец по-своему любил ее.)

Я лишь мечтаю о том времени, когда с плеч многонационального и незабываемого народа свалится наконец тяжкое бремя бесстыдной ленинской партии и люди вздохнут свободно. Это не за горами. Мои внучки, конечно, доживут до тех дней. Мне же остается только видеть сны в предвкушении.

 

 

Яндекс.Метрика