Море и флот в поэзии...том1
- Опубликовано: 27.10.2010, 15:34
- Просмотров: 113639
Содержание материала
МОРЕ И ФЛОТ В ПОЭЗИИ
ТОМ 1
Это всего лишь капелька в океане стихов о море и флоте...
МИХАИЛ ЛОМОНОСОВ
1711—1765
НАДПИСЬ НА СПУСК КОРАБЛЯ, ИМЕНУЕМОГО СВЯТОГО
АЛЕКСАНДРА НЕВСКОГО. 1749 ГОДА
Гора, что горизонт на суше закрывала.
Внезапно с берегу на быстрину сбежала.
Между палат стоит, где был недавно лес;
Мы веселимся здесь в средине тех чудес.
Но мы бы в лодочке на луже чуть сидели,
Когда б великого Петра мы не имели.
НАДПИСЬ НА СПУСК КОРАБЛЯ , ИМЕНУЕМОГО ИОАННА ЗЛАТ0УСТ0Г0.
Сойди к нам, Златоуст, оставив небеса:
Достойна твоего здесь зрения краса.
Петрова дщерь тебе корабль сей посвящает,
И именем твоим все море наполняет.
Когда ты пойдешь в путь на нем между валов,
Греми против ея завистливых врагов.
Златыми прежде ты гремел в церквах устами,
Но пламенными впредь звучи в водах словами.
8 сентября 1751
ПЕТР ВЕЛИКИЙ (Из героической поэмы)
Я на земли стою, но страхом колебаюсь
И чаю, что в водах свирепых погружаюсь!
Мне всякая волна быть кажется гора,
Что с ревом падает обрушась на Петра.
Но промысл в глубину десницу простирает;
Оковы тяжкие вдруг буря ощущает.
Как в равных разбежась свирепым конь полях,
Ржет, пышет, от копыт восходит вихрем прах;
Однако доскакав до высоты крутыя,
Вздохнув, кончает бег, льет токи потовые,
Так Север, укротясь, впоследни восстенал,
По усталым валам понт иену расстилал;
Исчезли облака; сквозь воздух, в юге чистый,
Открылись два холма и береги лесисты.
Меж ними кораблям в залив отверзся вход,
Убежище пловцам от беспокойных вод,
Где, в мокрых берегах крутясь, печальна Уна,
Медлительно течет в объятия Нептуна.
В числе Российских рек безвестна и мала,
Но предков роком злым Петровых прослыла.
Когда коварного свирепством Годунова
Кипела пролита невинных кровь багрова,
Как праотцев его он в Север заточил,
Во влажном месте сем, о злоба! уморил.
Сошел на берег Петр и ободрил стопами
Места, обмоченны Романовых слезами.
Подвиглись береги, зря в славе оных род.
Меж тем способный ветр в свой путь сзывает флот.
Он легким к западу дыханьем поспешает
И мелких волн вокруг себя не ощущает.
Тогда плывущим Петр на полночь указал,
В спокойном плаванье сии слова вещал:
«Какая похвала Российскому народу
Судьбой дана пройти покрыту льдами воду.
Хотя там, кажется, поставлен плыть предел,
Но бодрость подают примеры славных дел.
Полденный света край обшел отважный Гама,
И солнцева достиг, что мнила древность, храма;
Герои на морях Колумб и Магеллан
Коль много обрели безвестных прежде стран,
Подвигнуты хвалой, исполненны надежды,
Которой лишены пугливые невежды,
Презрели робость их, роптанье и упор,
Что в них произвели болезни, голод, мор.
Иное небо там и новые светила,
Там полдень в Севере, ина в магните сила.
Бездонный Океан травой, как луг, покрыт;
Погибель в ночь и в день со всех сторон грозит.
Опасен вихрей бег, но тишина страшнее,
Что портит в жилах кровь свирепых ядов злее.
Лишает долгой зной здоровья и ума.
А стужа в Севере ничтожит вред сама.
Сам лед, что кажется толь грозен и ужасен,
От оных лютых бед даст ход нам безопасен,
Колумбы Росские, презрев угрюмый рок,
Меж льдами новый путь отворят на восток,
И наша досягнет в Америку держава;
Но ныне настоит в войнах иная слава».
Надежды полный взгляд слова его скончал,
И бодрый дух к трудам на всем лице сиял.
Достигло дневное до полночи светило,
Но в глубине лица горящего не скрыло,
Как пламенна гора казалось меж веков,
И простирало блеск багровой из-за льдов.
Среди пречудныя при ясном солнце ночи
Верьхи златых зыбей пловцам сверкают в очи.
От Севера стада морских приходят чуд
И воду вихрями крутят и кверьху бьют,
Предшествуя царю пространный пучины,
Что двинулся к Петру, ошибкою повинный,
Из глубины своей, где царствует на дне.
В недосягаемой от смертных стороне,
Между высокими камнистыми горами,
Что мы по зрению обыкли звать мелями,
Покрытый золотым песком простерся дач;
На том сего царя палаты и престол.
Столпы округ его огромные кристаллы,
По коим обвились прекрасные кораллы:
Главы их сложены из раковин витых.
Превосходящих цвет дуги меж туч густых,
Что кажет, укротясь, нам громовая буря;
Помост из аспида и чистого лазуря,
Палаты из одной иссечены горы;
Верьхи под чешуей великих рыб бугры;
Уборы внутренни покров черенокожных
Бесчисленных зверей, во глубине возможных.
Там трон — жемчугами усыпанный янтарь:
На нем сидит волнам седым подобен царь.
В заливы, в Океан десницу простирает,
Сафирным скипетром водам повелевает.
Одежда царская порфира и виссон,
Что сильные моря несут ему пред трон.
Ни мразы, ни борей туда не досягают.
Лишь солнечны лучи сквозь влагу проницают.
От хлябей сих и бездн владетель вод возник;
Воздвигли радостной морские птицы клик.
Он вслед к пловущему Герою обратился,
И новости судов Петровых удивился:
«Твои, сказал, моря, над ними царствуй век;
Тебе течение пространных тесно рек:
Построй великий флот, поставь в пучине стены».
Скончали пением сей глас его сирены.
То было, либо так быть надобно б сему,
Что должен Океан монарху своему.
1756—1761
МИХАИЛ ХЕРАСКОВ
1733- 1807
ЧЕСМЕССКИЙ БОЙ (Фрагмент)
Не страшен россам гром, бурная пучина;
Их ветвь надежда их. их бог - Екатерина.
Она в морях им щит, ограда на земли
Уже в залив они Чесмесский притекли
В который убежав, турецкий флот трепещет;
Но яд еще сей змий в отчаянии мещет
Тогда составили начальники совет.
Дабы предупредить осадой солнца свет.
Пренебрегающий и адом, и Нептуном.
Со брандерами Грейг подвигся, как с перуном;
Там Дугдал, пламенем и громом воружен,
Бросал его к врагам, весь пламенем ожжен *.
* Г. Дугдал не успел скоро сойти с брандера и оным несколько поврежден.
Вручает слава ветвь, вручает ветвь лаврову
Кидающему смерть к срацинам Клокачеву,
Как будто нес главу Горгоны к ним в руках;
Окаменение Ильин ** навел и страх:
** Подшед к турецкому кораблю и сцепясь с ним, зажег брандер, отчего вдруг все загорелись корабли.
Он бросил молнию в их плавающи домы,
Ударили со всех сторон российски громы;
Там бомба, на корабль упав, разорвалась,
И смерть, которая внутри у ней вилась.
Покрыта искрами, из бомбы вылетает,
Рукою корабли, другой людей хватает:
За что ни схватится, все гибнет и горит;
Огонь небесну твердь, пучину кровь багрит;
Подъемлют якори, от смерти убегают;
Тесняся, корабли друг друга зажигают.
Вопль, шум и томный крик пронзают горизонт,
Казалося, горит кругом земля и понт.
Как будто целый мир приближился к кончине.
Волнуется огонь и дым в морской пучине,
Пожар на небеси в воде и на брегах.
Везде отчаянье, напасть, смятенье, страх;
Погибель у срацин и смерть перед очами,
Она воружена огнем, косой, мечами, -
И пламень, став столпом, пучину озарил.
Срацинам гробы их во глубине открыл.
Так Тартар, где Плутон преступников карает,
Во мраке бледный огнь, волнуясь, озаряет.
Он светит грешникам в геенне показать.
Какие муки их готовятся терзать.
Открылось кровию волнующеся море.
Которое их флот поглотит с ними вскоре.
Полусожженные срацины в понт падут
И собственную кровь с водой емешенну пьют.
Кипящая вода огня не потушает.
Свирепый огнь в судах воды не осушает;
Висящих в воздухе на мачтах смерть сечет,
За ними по воде, по кораблям течет.
Нигде убежища сраципы не находят;
Напрасно очеса на небеса возводят,
Покрыты тучами гремящими они,
Везде свирепствуют земля, вода, огни;
В отчаяньи клянут султанское веленье,
Подвигшее их флот к Чесме на потопленье:.
Бессилен зрится им пророк их Махомет,
Который в жертву их неверным отдает.
На время позабыв кичливое свирепство,
Неизбежимое иные видят бедство,
К российским кораблям среди огней плывут
И к помощи своей врагов своих зовут;
С умильностью на них россияне взирают *
*Россияне, к чести всего отечества и нашего века, утопающих неприятелей своих спасали и безвредными оставили.
И руку помощи злодеями простирают;
О страждущем они вздыхают естестве,
И соболезнуют герои в торжестве;
Где все стихии вдруг на турков ополченны.
Одни россияне там были умягчеины;
Враждуют небеса, свирепствуют огни,
Но жалость чувствуют россияне одни:
Печально следствие кровопролитных боев
Заставило вздохнуть под лаврами героев;
Они, врагов поправ, во смутном духе зрят,
С какою их суда свирепостью горят.
Наполнился залив сожженными телами.
При зрелище таком кто льстится похвалами?
.................................................................
Уже свирепый огнь у Чесмы погасает;
От пламени корабль турецкий ** Грейг спасает;
** Сей корабль назывался "Родос".
Победа такова промчится в род и род,
До коей достигать не мог другой народ;
Россия превзошла геройские примеры,
И храбрость наших войск едва достойна веры:
В едину Троя ночь во прах превращена.
Но десять лет была кругом осаждена.
Здесь славу россиян победа увенчала:
День начал, вечер длил, ночь подвиги скончала;
Горящий Троя град ахеян веселит,
Здесь каждый о враге россиянин болит;
Здесь каждый на врага болезненно взирает,
К биющимся в волнах он руку простирает;
Низводит с корабля, из волн его влечет;
«Мы сокрушили флот! и полно мстить!» — речет;
Толико кроткими утешена сердцами.
Венчала слава их лавровыми венцами.
Доколе гордая луна на небе блещет,
Взглянув на русский флот, на Чесму, затрепещет;
Доколе будет понт в брегах своих шуметь,
Чесмесский станут бой морские нимфы петь;
И слава россиян, гремящая в Морее,
Чем доле свет стоит, промчится тем громчее.
Я славы подвиги героев наших пел,
И буду не забвен, когда их петь умел.
1771
АЛЕКСАНДР СУМАРОКОВ
1717 — 1777
ИЗ ОДЫ ИМПЕРАТРИЦЕ ЕЛИСАВЕТЕ ПЕТРОВНЕ
Взгляни в концы твоей державы.
Царица полунощных стран.
Весь Север чтит твои уставы
До мест, что кончит океан.
До края областей безвестных,
Исполнен радостей всеместных,
Что ты Петров воздвигла прах.
Дела его возобновила
И дух его в себе вместила,
Являя свету прежний страх.
Стенал по нем сей град священный,
Ревел великий океан,
В последний облак восхищенный,
Лишен, кому он в область дан,
И в норде флот его прославил,
В которых он три флота правил,
Своей рукой являя путь.
Борей, бесстрашно дерзновенный,
В воздушных узах заключенный,
Не смел прервать оков и дуть.
1743
ГАВРИЛА ДЕРЖАВИН
1743—1816
ФЛОТ
Он, белыми взмахнув крылами
По зыблющей равнине волн,
Пошел,— и следом пена рвами
И с страшным шумом искры, огнь
Под ним в пучине загорелись,
С ним рядом тень его бежит;
Ширинки с шлемов распростерлись,
Горе пред ним орел парит.
Водим Екатерины духом,
Побед и славы громкой сын.
Ступай еще, и землю слухом
Наполнь, о росский исполин!
Ты смело Сциллы и Харибды
И свет весь прежде проходил:
То днесь препятств какие виды?
И кто тебе их положил?
Ступай — и стань средь океана,
И брось своих гортаней гром:
Европа, злобой обуянна,
И гидр лилейных бледный сонм
От гроз твоих да потрясется,
Проснется Людвиг звуком лир!
Та дщерью божьей наречется.
Кто даст смущенным царствам мир.
12 июня 1795
НИКОЛАЙ КАРАМЗИН
1766—1826
БЕРЕГ
После бури и волненья.
Всех опасностей пути.
Мореходцам нет сомненья
В пристань мирную войти.
Пусть она и неизвестна!
Пусть ее на карте нет!
Мысль, надежда им прелестна
Там избавиться от бед.
Если ж взором открывают
На брегу друзей, родных,
«О блаженство!» - восклицают
И летят в объятья их.
Жизнь! ты море и волненье!
Смерть! ты пристань и покой!
Будет там соединенье
Разлученных здесь волной.
Вижу. вижу... вы маните
Нас к таинственным брегам!..
Тени милые! храните
Место подле вас друзьям!
1802
КОНСТАНТИН БАТЮШКОВ
1787 — 1855
ПЕСНЬ ГАРАЛЬДА СМЕЛОГО
Мы, други, летали по бурным морям,
От родины милой летали далеко!
На суше, на море мы бились жестоко;
И море и суша покорствуют нам!
О други! как сердце у смелых кипело,
Когда мы. содвинув стеной корабли,
Как птицы, неслися станицей веселой
Вкруг пажитей тучных Сиканской земли!..
А дева русская Гаральда презирает.
О други! я младость не праздно провел!
С сынами Дронтгейма вы помните сечу?
Как вихорь, пред вами я мчался навстречу
Под камни и тучи свистящие стрел.
Напрасно сдвигались народы; мечами
Напрасно о наши стучали щиты:
Как бледные класы под ливнем, упали
И всадник и пеший... владыка, и ты!..
А дева русская Гаральда презирает.
Нас было лишь трое на легком челне;
А море вздымалось, я помню, горами;
Ночь черная в полдень нависла с громами,
И Гела зияла в соленой волне.
Но волны напрасно, яряся, хлестали,
Я черпал их шлемом, работал веслом:
С Гаральдом, о други, вы страха не знали
И в мирную пристань влетели с челном!
А дева русская Гаральда презирает.
Вы, други. видали меня на коне?
Вы зрели, как рушил секирой твердыни,
Летая на бурном питомце пустыни
Сквозь пепел и вьюгу в пожарном огне?
Железом я ноги мои окрыляя,
И лань упреждаю по звонкому льду;
Я хладную влагу рукой рассекая,
Как лебедь отважный, по морю иду...
А дева русская Гаральда презирает.
Я в мирных родился полночи снегах;
Но рано отбросил доспехи ловитвы —
Лук грозный и лыжи — и в шумные битвы
Вас, други, с собою умчал на судах.
Не тщетно за славой летали далеко
От милой отчизны по диким морям;
Не тщетно мы бились мечами жестоко:
И море и сугаа покорствуют нам!
А дева русская Гаральда презирает.
1816
ПЕТР ВЯЗЕМСКИЙ
1792—1878
К КОРАБЛЮ
Куда летишь? К каким пристанешь берегам.
Корабль, несущий по волнам
Судьбы великого народа?
Что ждет тебя? Покой иль бурей непогода?
Погибнешь иль прейдешь со славою к векам,
Потомок древних сосн, Петра рукою мощной
Во прах низверженных в степях, где Бельт полнощный,
Дивясь, зрел новый град, возникший средь чудес?
Да будет над тобой покров благих небес!
Мы видели тебя игрой сердитой влаги:
Грозой разбитый мачт конец твой предвещал;
Под блеском молний ты носился между скал.
По силою пловцов, чад славы и отваги.
На якорь опершись, ты твердо устоял.
Недаром ты преплыл погибельные мели,
И тучи над тобой рассек приветный свет:
Обдержанный под бурей бед
Незримым кормщиком, ты призван к славной цели.
Шести морей державный властелин,
Ты стой в лицо врагам, как браней исполин!
Давно посол небес, твой страж, орел двуглавый
На гордом флаге свил гнездо побед и славы.
Пускай почиет днесь он в грозной тишине,
Приосенив тебя своим крылом обширным!
Довольно гром метал ты в пламенной войне
От утренних морей к вечерней стороне.
Днесь путь тебе иной: теки к победам мирным!
Вселенною да твой благословится бег!
Открой нам новый мир за новым небосклоном!
Пловцов ты приведи в согласии с законом,
Свобода смелая, народов божество,
Где рабства нет вериг, оков немеют звуки,
Где благоденствуют торговля, мир, науки.
И счастие граждан -- владыки торжество!
1819
ИВАН КРЫЛОВ
1769—1844
СИНИЦА
Синица на море пустилась:
Она хвалилась,
Что хочет море сжечь.
Расславилась тотчас о том по свету речь.
Страх обнял жителей Нентуновон столицы;
Летят стадами птицы;
А звери из лесов сбегаются смотреть,
Как будет Океан и жарко ли гореть.
И даже, говорят, на слух молвы крылатой,
Охотники таскаться по пирам
Из первых с ложками явились к берегам,
Чтоб похлебать ухи такой богатой,
Какой-де откупщик и самый тароватый
Не давывал секретарям.
Толпятся: чуду всяк заранее дивится.
Молчит и, на море глаза уставя. ждет;
Лишь изредка иной шепнет:
«Вот закипит, вот тотчас загорится!»
Не тут-то: море не горит.
Кипит ли хоть? — и не кипит.
И чем же кончились затеи величавы?
Синица со стыдом вевояси уплыла;
Наделала Синица славы.
А море не зажгла.
Примолвить к речи здесь годится,
По ничьего не трогая лица:
Что делом, не сведя конца,
Не надобно хвалиться.
1811
ПУШКИ И ПАРУСА
На корабле у Пушек с Парусами
Восстала страшная вражда.
Вот Пушки, выставясь из портов вон носами,
Роптали так пред небесами:
«О боги! видано ль когда.
Чтобы ничтожное холстинное творенье
Равняться в пользах нам имело дерзновенье?
Что делают они во весь нага трудный путь?
Лишь только ветер станет дуть,
Они, надув спесиво грудь,
Как будто важного какого сану,
Несутся гоголем по Океану
И только чванятся; а мы — громим в боях!
Не нами ль царствует корабль наш на морях!
Не мы ль несем с собой повсюду смерть и страх?
Нет, не хотим жить боле с Парусами,
Со всеми мы без них управимся и сами;
Лети же, помоги, могущий нам Борей,
И изорви в клочки их поскорей!»
Борей послушался — летит, дохнул, и вскоре
Насупилось и почернело море;
Покрылись тучею тяжелой небеса;
Валы вздымаются и рушатся, как горы;
Гром оглушает слух; слепит блеск молний взоры;
Борей ревет и рвет в лоскутья Паруса.
Не стало их, утихла непогода;
Но что ж? Корабль без Парусов
Игрушкой стал и ветров и валов.
И носится он в море, как колода;
А в первой встрече со врагом.
Который вдоль его всем бортом страшно грянул,
Корабль мой недвижим: стал скоро решетом,
И с Пушками, как ключ, он ко дну канул.
Держава всякая сильна,
Когда устроены в ней все премудро части:
Оружием — врагам она грозна,
А паруса — гражданские в ней власти.
1827
ВАСИЛИЙ ЖУКОВСКИЙ
1783-1852
ПЛОВЕЦ
Вихрем бедствия гонимый,
Без кормила и весла,
В океан неисходимый
Буря челн мой занесла.
В тучах звездочка светилась;
«Не скрывайся!» —я взывал;
Непреклонная сокрылась;
Якорь был — и тот пропал.
Все оделось черной мглою;
Всколыхалися валы;
Бездны в мраке предо мною;
Вкруг ужасные скалы.
«Нет надежды на спасенье!» —
Я роптал, уныв душой...
О безумец! Провиденье
Было тайный кормщик твой.
Невидимою рукою.
Сквозь ревущие валы,
Сквозь одеты бездны мглою
И грозящие скалы,
Мощный вел меня хранитель.
Вдруг — все тихо! мрак исчез;
Вижу райскую обитель...
В ней трех ангелов небес.
О спаситель-провиденье!
Скорбный ропот мой утих;
На коленах, в восхищенье,
Я смотрю на образ их.
О! кто прелесть их опишет?
Кто их силу над душой?
Все окрест их небом дышит
И невинностью святой.
Неиспытанная радость —
Ими жить, для них дышать;
Их речей, их взоров сладость
В душу, в сердце принимать.
О судьба! одно желанье:
Дай все блага им вкусить;
Пусть им радость — мне страданье;
Но... не дай их пережить.
1812
К РУССКОМУ ВЕЛИКАНУ
Не тревожься, великан!
Мирно стой, утес наш твердой,
Отшибая грудью гордой
Вкруг ревущий океан.
Вихрей бунт встревожил воды;
Воем дикой непогоды
От поверхности до дна
Вся пучина их полна;
На тебя их буря з.чится;
На тебя их вой и рев;
Повалить тебя грозится
Обезумевший их гнев.
Но с главы твоей подзвездной
Твой орел, пространства князь,
Над бунтующей смеясь
У твоей подошвы бездной,
Сжавши молнии в когтях,
В высоте своей воздушной
Наблюдает равнодушно.
Как раздор кипит в волнах,
Как оне горами пены
Многоглавые встают
И толпою всей бегут
На твои ударить стены.
Ты же, бездны господин,
Мощный первенец творенья,
Стой среди всевозмущенья
Недоступен, тих, один;
Волн ругательные визги
Ветр, озливший их, умчит;
Их гранит твой разразит,
На тебя напавших, в брызги.
1848
ПАВЕЛ КАТЕНИН
1792—1853
ГРУСТЬ НА КОРАБЛЕ
Ветр нам противен, и якорь тяжелый
Ко дну морскому корабль приковал.
Грустно мне, грустно, тоскую день целый;
Знать, невеселый денек мне настал.
Скоро минуло отрадное время;
Смерть все пресекла, наш незваный гость:
Пала на сердце кручина, как бремя:
Может ли буре противиться трость?
С жизненной бурей борюсь я три года.
Три года милых не видел в глаза.
Рано с утра поднялась непогода:
Смолкни хоть к полдню, лихая гроза!
Что ж? может, счастливей буду, чем прежде,
С матерью свидясь, обнявши друзей.
Полно же, сердце, вернися к надежде;
Чур, ретивое, себя не убей.
1814
КОНДРАТИЙ РЫЛЕЕВ
1795—1826
ЯКОВ ДОЛГОРУКИЙ
Корабль летел как на крылах,
Шумя уныло парусами,
И, зарывался в волнах,
Клубил их и вздымал буграми.
Седая пена за кормой
Рекой клубящейся бежала
И шум однообразный свой
С ревущей бурею сливала.
На шканцах шумною толпой
Стояли с пленниками шведы,—
Они летели в край родной
С отрадной вестию победы.
Главу склонив, с тоской в очах
И накрест опустивши руки,
На верхней палубе, в мечтах,
Сидел отважный Долгорукий.
Об чем ты думаешь, герой?
Об чем в унынии мечтаешь?
Знать, мыслишь о стране родной
И плен постыдный проклинаешь.
Он говорил: «Родной земли
Уже не зреть страдальцу боле;
Умру, как изгнанник вдали.
Умру с бесславием в неволе.
В печальном плене дни влача
В своей темнице безотрадной,
Я буду таять, как свеча,
Как пред иконой огнь лампадный;
В печальном плене дни влача,
Вотще пылаю славой дедов;
Увы! не притупить меча
Тебе о кости грозных шведов.
Уж для меня, как битвы знак,
Не загремят в полках литавры,
И не украсят мой шишак
Неувядаемые лавры.
Не буду я. служа Добру,
Творить вельможам укоризны
И правду говорить Петру
Для благоденствия Отчизны.
Ах! лучше смерть в седых валах,
Чем жизнь без славы и свободы;
Не русскому стенать в цепях
И изнывать без цели годы».
Так пел герой. Меж тем вдали
Уже сияли храмов шпицы,
Чернелись берега земли
И стаями неслися птицы.
Вот видны башни на скалах:
То Готенбург на бреге диком —
И шведы с пламенем в очах
Приветствуют отчизну криком!
Подняв благочестивый взор
И к небу простирая длани,
В слезах благодарит пастор
И бога вод и бога брани.
Вокруг него толпы врагов,
Молясь, упали на колена...
Бушует ветр меж парусов.
Корабль летит, клубится пена.
Катятся слезы из очей
И груди шведов орошают;
Они отцов, сестер, детей
Уже в мечтаньях обнимают...
Вдруг Долгорукий загремел:
«За мной! Расторгнем плен постыдный!
Пусть слава будет нам удел
Иль смертию умрем завидной».
Лилася кровь, сверкал булат,
Пал неприятель изумленный,
И завоеванный фрегат
Помчался в Ревель покоренный.
1823
ФЕДОР ГЛИНКА
1786—1880
МОРЕ
Душа томится в вихрях света;
Мне душен воздух городской;
И я. оставив за собою
Заботы, пыль и тесноту,
Спешу на дикий берег моря —
На зов понятной мне мечты...
Я вижу синее пространство
В его роскошной широте;
И мне повеял ветер свежий,
Как будто с родины моей!
Златое сердце утопало
В волнах багряных облаков,
И флаги алые ходили
Под дымным синевом небес;
И я увидел, как знакомца.
Долину влаги голубой;
И необъятное пространство
Так нравилось моей душе,
Как будто что-то ей родное...
Не знаю... или, может быть,
И знаю... но могу ль сказать
Языком скудным человеков
О том, чей дивный образ нам —
Необозримое пространство!
И почему к себе всегда
Манит фантазию поэта
Румянцем блещущая даль?..
Я слушал плеск валов шумящих
И в беспредельность улетал:
Она была мне как свобода,
Когда она в волшебных снах '
Приснится узнику младому...
Я, сладкой нежностью дыша,
Как будто молодел душой;
И, томность светской суеты
Стряхнув с себя, как пыль градскую,
Я весь как обновленный стал!..
Но звезды вечера зажглися,
И с легкой ношей сладких чувств
Я крался сквозь толпы народа,
Робея счастье обронить...
Ах, если б в шуме сих кипящих
Расчетов, выгод и страстей,
Где сохнет сердце, вянут чувства,
Ах, если б век я был так свеж
И так в восторгах беспределен,
Как ты. кого теперь пою,
Долина моря голубая!
1825
ПЛАВАНИЕ ДНЕМ
Все взморье - серебро литое!
Погодный день! — и солнце золотое
Глубоко в зеркале воды горит!
Уж Петербург от нас, как пышный сон бежит;
Чуть видны острова с зелеными елями.
И домы с флагами, и башни со шпилями...
На левом береге мелькает монастырь,
И мыза Стрельная с дворцом своим белеет;
Кругом по берегам то дачи, то пустырь;
Вдали Кронштадт и Сестрорецк синеет...
Спокойствие... погода... тишина,
И стекловидная поверхность вод яснеет,
Как ясный слог Карамзина.
Как верная земных событии повесть.
Как, в чувстве правоты, светлеющая совесть...
Наш пароход — особый мир!
Тут люди разных стран, чинов и разной веры:
Калмык и жид. красавицы и офицеры;
Играет музыка — как званый пир!
Близ нас и мимо нас беспечно реют волны...
Неясных дум и ясной веры полный,
Я думал: будь земля — огромный пароход,
Будь пассажир — весь смертных род,—
Друзья! спокойно плыть и в беспокойстве вод!
Откинем страх: тут правит пароходом
Уж лучше Берда кто-нибудь!
(Но Берду все и честь и слава!)
Итак - спокоен, смертный, будь!
Будь жизнь— доверенность, и будет путь -забава!
Не унывай! по-детски веселись!
И. доброе дитя, отцу добра молись!
Не рабствуй суете - крепись!
Без воли кормчего твой не погибнет волос,—
С такой надеждою вся жизнь игра!..
Покуда с палубы раздастся звонкий голос:
«Вот пристань, господа, гулять в саду пора!»
1825
УТРО НА ПАЛУБЕ
Свежо!... и тихо!... и красиво!...
У нас, на палубе, все дремлет молчаливо;
Но позже полчаса — и вот
Пошел ходчее пароход,
И просыпаются... и стало говорливо...
Повеял утренник, и облаков седых
Летят последние частички...
И пассажирок молодых
Видней хорошенькие лички.
1825
АЛЕКСАНДР БЕСТУЖЕВ - МАРЛИНСКИЙ
1797—1836
ФИНЛЯНДИЯ
А. А. 3(акревско)му
Я видел вас, граниты вековые,
Финляндии угрюмое чело,
Где юное творение впервые
Нетленною развалиной взошло.
Стряхнув с рамен балтические воды,
Возникли вы, как остовы природы!
Там рыщет волк, от глада свирепея.
На черепе там коршун точит клёв,
Печальный мох мерцает следом змея,
Трепещет ель пролетом облаков;
Туманы там — утесов неизменней
И дышат век прохладою осенней.
Не смущены долины жизни шумом;
Нетлением седеет дальний бор;
Уснула тень в величии угрюмом
На зеркале незыблемых озер;
И с крутизны в пустынные заливы,
Как радуги, бегут ключи игривы.
Там силой вод пробитые; громады
Задвинули порогом пенный ад.
И в бездну их крутятся водопады,
Гремучие, как воющий набат;
Им вторит гул. жилец пещеры дальней,
Как тяжкий млат по адской наковальне.
Я видел вас! Бушующее море
Вздымалося в губительный потоп
И, мощное в неодолимом споре,
Дробилося о крепость ваших стоп;
Вам жаркие и влажные перуны
Нарезали чуть видимые руны.
Я понял их: на западе сияло
Светило дня, златя ступени скал,
И (жеан, как вечности зерцало.
Его огнем живительным пылал,
И древних гор заветные скрижали
Мне дивные пророчества роптали!
16 января 1829
ВИЛЬГЕЛЬМ КЮХЕЛЬБЕКЕР
1797 - 1846
МОРЕ СНА
Мне ведомо море, седой океан:
Над ним беспредельный простерся туман,
Над ним лучезарный не катится щит;
Но звездочка бледная тихо горит.
Пускай океана неведом конец —
Его не боится отважный пловец;
В него меня манит незанятый блеск.
Таинственный шепот и сладостный плеск.
В него погружаюсь один, молчалив.
Когда настает полуночный прилив,
И чуть до груди прикоснется волна,
В больную вливается грудь тишина.
И вдруг я на береге — будто знаком!
Гляжу и вхожу в очарованный дом:
Из окон любезные лица глядят
И речи приветные слух веселят.
Не милых ли сердцу я вижу друзей?
Когда-то товарищей жизни моей?
Все, все они здесь! удержать не могли
Ни рок их, ни люди, ни недра земли!
По-прежнему льется живой разговор;
По-прежнему светится дружеский взор...
При вещем сиянии райской звезды,
Забыта разлука, забыты беды.
По-прежнему льется живой разговор;
Но ах! пред зарей наступает отлив –
И слышится мне неотрадный призыв...
Развеялось все — и мерцание дня
В пустыне глухой осветило меня.
1832
АЛЕКСАНДР ПУШКИН
1799—1837
* * *
Погасло дневное светило;
На море синее вечерний нал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Я вижу берег отдаленный,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я.
Воспоминаньем упоенный...
И чувствую: в очах родились слезы вновь;
Душа кипит и замирает;
Мечта знакомая вокруг меня летает;
Я вспомнил прежних лет безумную любовь,
И все, чем я страдал, и все, что сердцу мило,
Желаний и надежд томительный обман...
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Лети, корабль, неси меня к пределам дальным
По грозной прихоте обманчивых морей,
Но только не к брегам печальным
Туманной родины моей,
Страны, где пламенем страстей
Впервые чувства разгорались.
Где музы нежные мне тайно улыбались,
Где рано в бурях отцвела
Моя потерянная младость,
Где легкокрылая мне изменила радость
И сердце хладное страданью предала.
Искатель новых впечатлений,
Я вас бежал, отечески края;
Я вас бежал, питомцы наслаждений,
Минутной младости минутные друзья;
И вы, наперсницы порочных заблуждений,
Которым без любви я жертвовал собой,
Покоем, славою, свободой и душой,
И вы забыты мной, изменницы младые,
Подруги тайные моей весны златыя,
И вы забыты мной... Но прежних сердца ран,
Глубоких ран любви, ничто не излечило...
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан...
1820
* * *
Завидую тебе, питомец моря смелый,
Под сенью парусов и в бурях поседелый!
Спокойной пристани давно ли ты достиг —
Давно ли тишины вкусил отрадный миг —
И вновь тебя зовут заманчивые волны.
Дай руку в нас сердца единой страстью полны.
Для неба дального, для отдаленных стран
Оставим берега Европы обветшалой;
Ищу стихий других, земли жилец усталый;
Приветствую тебя, свободный океан.
1823
К МОРЮ
Прощай, свободная стихия!
В последний раз передо мной
Ты катишь волны голубые
И блещешь гордою красой.
Как друга ропот заунывный,
Как зов его в прощальный час,
Твой грустный шум, твой шум призывный
Услышал я в последний раз.
Моей души предел желанный!
Как часто по брегам твоим
Бродил я тихий и туманный,
Заветным умыслом томим!
Как я любил твои отзывы,
Глухие звуки, бездны глас.
И тишину в вечерний час,
И своенравные порывы!
Смиренный парус рыбарей,
Твоею прихотью хранимый,
Скользит отважно средь зыбей:
Но ты взыграл, неодолимый,
И стая тонет кораблей.
Не удалось навек оставить
Мне скучный, неподвижный брег,
Тебя восторгами поздравить
И по хребтам твоим направить
Мой поэтический побег!
Ты ждал, ты звал... я был окован:
Вотще рвалась душа моя:
Могучей страстью очарован,
У берегов остался я...
О чем жалеть? Куда бы ныне
Я путь беспечный устремил?
Один предмет в твоей пустыне
Мою бы душу поразил.
Одна скала, гробница славы...
Там погружались в хладный сон
Воспоминанья величавы:
Там угасал Наполеон.
Там он почил среди мучений.
И вслед за ним. как бури шум,
Другой от нас умчался гений.
Другой властитель наших дум.
Исчез, оплаканный свободой,
Оставя миру свой венец.
Шуми, взволнуйся непогодой:
Он был, о море, твой певец.
Твой образ был на нем означен,
Он духом создан был твоим:
Как ты, могущ, глубок и мрачен,
Как ты, ничем неукротим.
Мир опустел... Теперь куда же
Меня б ты вынес, океан?
Судьба земли повсюду та же:
Где капля блага, там на страже
Уж просвещенье иль тиран.
Прощай же, море! Не забуду
Твоей торжественной красы
И долго, долго слышать буду
Твой гул в вечерние часы.
В леса, в пустыни молчаливы
Перенесу, тобою полн.
Твои скалы, твои заливы,
И блеск, и тень, и говор волн.
1824
БУРЯ
Ты видел деву на скале
В одежде белой над волнами.
Когда, бушуя в бурной мгле,
Играло море с берегами.
Когда луч молний озарял
Ее всечасно блеском алым
И ветер бился и летал
С ее летучим покрывалом?
Прекрасно морс в бурной мгле
И небо в блесках без лазури:
Но верь мне: дева на скале
Прекрасней волн, небес и бури.
1825
АРИОН
Нас было много на челне;
Иные парус напрягали.
Другие дружно упирали
В глубь мощны веслы. В тишине
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчанье правил грузный челн;
А я — беспечной веры полн,—
Пловцам я пел... Вдруг лоно волн
Измял с налету вихорь шумный...
Погиб и кормщик и пловец! —
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою,
Я гимны прежние ною
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою.
1827
ДМИТРИЙ ВЕНЕВИТИНОВ
1805 - 1827
ПОСЛАНИЕ К П. М. РОЖАЛИНУ
Я молод, друг мой, в цвете лет,
Но я изведал жизни море.
И для меня уж тайны нет
Ни в пылкой радости, ни в горе.
Я долго тешился мечтой,
Звездам небесным слепо верил,
И океан безбрежный мерил
Своею утлою ладьей.
С надменной радостью, бывало,
Глядел я, как мой смелый челн
Печатал след свой в бездне волн.
Меня пучина не пугала:
«Чего страшиться? —думал я: —
Бывало ль зеркало так ясно,
Как зыбь морей?» Так думал я.
И гордо плыл, забыв края.
И что ж скрывалось под волною?
О камень грянул я ладьею,
И вдребезги моя ладья!
Обманут небом и мечтою,
Я проклял жребий и мечты...
Но издали манил мне ты.
Как брег призывный улыбался,
Тебя с восторгом я обнял.
Поверил снова наслажденьям
И с хладной жизнью сочетал
Души горячей сновиденья.
1825
АНТОН ДЕЛЬВИГ
1798—1831
СОНЕТ
Что вдали блеснуло и дымится?
Что за гром раздался по заливу?
Подо мной конь вздрогнул, поднял гриву,
Звонко ржет, грызет узду, бодрится.
Снова блеск... гром, грянув, долго длится,
Отданный прибрежному отзыву...
Зевс ли то, гремя, летит на ниву
И она, роскошная, плодится?
Нет, то флот. Вот выплыли ветрилы.
Притекли громада за громадой;
Наш орел над русскою армадой
Распростер блистательные крилы
И гласит: «С кем испытать мне силы?
Кто дерзнет, и станет мне преградой?»
АЛЕКСЕЙ КОЛЬЦОВ
1809—1842
ОТВЕТ НА ВОПРОС МОЕЙ ЖИЗНИ
Вся жизнь моя— как сине море:
С ветрами буйными в раздоре —
Бушует, пенится, кипит.
Волнами плещет и шумит.
Уступят ветры,— и оно
Сравняется, как полотно.
Иной порою, в дни ненастья,
Всё в мире душу тяготит;
Порою улыбнется счастье,
Ответно жизнь заговорит;
Со всех сторон печаль порою
Нависнет тучей надо мною.
И, словно черная волна.
Душа в то время холодна;
То мигом ясная година
Опять настанет,— и душа
Пьет радость, радостью дыша!
Ей снова все тогда прекрасно,
Тепло, спокойно, живо, ясно,
Как вод волшебное стекло,—
И горя будто не было...
17 марта 1829
СТЕПАН ШЕВЫРЕВ
1806-1804
ПЕТРОГРАД
Море спорило с Петром:
«Не построишь Петрограда;
Покачу я шведской гром,
Кораблей крылатых стадо.
Хлынет вспять моя Нева,
Ополченная водами:
За отъятые нрава
Отомщу ее волнами.
Что тебе мои поля.
Вечно полные волнений?
Велика твоя земля,
Не озреть твоих владений!»
Глухо Петр внимал речам:
Море злилось и шумело.
По синеющим устам
Пена белая кипела.
Речь Петра гремит в ответ:
«Сдайся, дерзостное море!
Нет,— так пусть узнает свет:
Кто из нас могучей в споре?
Станет град же, наречен
По строителе высоком:
Для моей России он
Просвещенья будет оком.
По хребтам твоих же вод,
Благодарна, изумленна,
Плод наук мне принесет
В пользу чад моих вселенна,—
И с твоих же берегов
Да узрят народы славу
Руси бодрствеиных сынов
И окрепшую державу».
Рек могучий — и речам
Море вторило сурово,
Пена билась по устам,
Но сбылось Петрово слово.
Чу!., в Рифей стучит булат!..
Истекают реки злата,
И родится чудо-град
Из неплодных топей блата.
Тихой движется стопой
Исполин — гранит упорный,
И приемлет вид живой
Млату бодрому покорный.
И в основу зыбких блат
Улеглися миллионы:
Всходят храмы из громад,
И чертоги и колонны.
Шпиц, прорезав недра туч,
С башни вспыхнул величавый.
Как ниспадший солнца луч
Или луч Петровой славы.
Что чернеет лоно вод?
Что шумят валы морские?
То дары Петру несет
Побежденная стихия.
Прилетели корабли,
Вышли чуждые народы
И России принесли
Дань наук и плод свободы.
Отряхнув она с очей
Мрак невежественной ночи,
К свету утренних лучей
Отверзает бодры очи.
Помнит древнюю вражду,
Помнит мстительное море,
И да мщенья примет мзду.
Шлет на град потоп и горе.
Ополчается Нева,
Но от твердого гранита.
Не отъяв свои права,
Удаляется, сердита.
На отломок диких гор
На коне взлетел строитель;
На добычу острый взор
Устремляет победитель;
Зоркий страж своих работ
Взором сдерживает море
И насмешливо зовет:
«Кто ж из нас могучей в споре?»
1829
НИКОЛАЙ ЯЗЫКОВ
1803—1846
ПЛОВЕЦ
Нелюдимо наше море.
День и ночь шумит оно;
В роковом его просторе
Много бед погребено.
Смело, братья! Ветром полный
Парус мой направил я:
Полетит на скользки волны
Быстрокрылая ладья!
Облака бегут над морем,
Крепнет ветер, зыбь черней.
Будет буря: мы поспорим
И помужествуем с ней.
Смело, братья! Туча грянет,
Закипит громада вод,
Выше вал сердитый встанет,
Глубже бездна упадет!
Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна;
Не темнеют неба своды.
Не проходит тишина.
Но туда выносят волны
Только сильного душой!..
Смело, братья, бурей полный
Прям и крепок парус мой.
1829
МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ
1814—1841
* * *
Для чего я не родился
Этой синею волной?
Как бы шумно я катился
Под серебряной луной,
О! как страстно я лобзал бы
Золотистый мой песок.
Как надменно презирал бы
Недоверчивый челнок;
Все, чем так гордятся люди,
Мой набег бы разрушал;
И к моей студеной груди
Я б страдальцев прижимал;
Не страшился б муки ада.
Раем не был бы прельщен;
Беспокойство и прохлада
Были б вечный мой закон;
Не искал бы я забвенья
В дальном северном краю;
Был бы волен от рожденья
Жить и кончить жизнь мою!
1832
ПАРУС
Белеет парус одинокой
В тумане моря голубом!..
Что ищет он в стране далекой?
Что кинул он в краю родном?..
Играют волны - ветер свищет,
И мачта гнется и скрипит...
Увы! он счастия не ищет,
И не от счастия бежит!
Под ним струя светлей лазури.
Над ним луч солнца золотой...
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой!
1832
ДАРЫ ТЕРЕКА
Терек воет, дик и злобен,
Меж утесистых громад,
Буре плач его подобен.
Слезы брызгами летят.
Но, по степи разбегаясь,
Он лукавый принял вид
И, приветливо ласкаясь,
Морю Каспию журчит:
«Расступись, о старец-море,
Дай приют моей волне!
Погулял я на просторе,
Отдохнуть пора бы мне.
Я родился у Казбека,
Вскормлен грудью облаков,
С чуждой властью человека
Вечно спорить был готов.
Я, сынам твоим в забаву,
Разорил родной Дарьял
И валунов, им на славу,
Стадо целое пригнал». .
Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий стихнул, будто спит,
И опять, ласкаясь, Терек
Старцу на ухо журчит:
«Я привез тебе гостинец!
То гостинец не простой:
С поля битвы кабардинец.
Кабардинец удалой.
Он в кольчуге драгоценной,
В налокотниках стальных:
Из Корана стих священный
Писан золотом на них.
Он угрюмо сдвинул брови,
И усов его края
Обагрила знойной крови
Благородная струя;
Взор открытый, безответный,
Полон старою враждой;
По затылку чуб заветный
Вьется черною космой».
Но, склонясь на мягкий берег,
Каспий дремлет и молчит;
И, волнуясь, буйный Терек
Старцу снова говорит:
«Слушай, дядя: дар бесценный!
Что другие все дары?
Но его от всей вселенной
Я таил до сей поры.
Я примчу к тебе с волнами
Труп казачки молодой,
С темно-бледными плечами,
С светло-русою косой.
Грустен лик ее туманный.
Взор так тихо, сладко спит,
А на грудь из малой раны
Струйка алая бежит.
По красотке-молодице
Не тоскует над рекой
Лишь один во всей станице
Казачина гребенской.
Оседлал он вороного,
И в горах, в ночном бою,
На кинжал чеченца злого
Сложит голову свою».
Замолчал поток сердитый,
И над ним, как снег бела,
Голова с косой размытой,
Колыхаяся, всплыла.
И старик во блеске власти
Встал, могучий, как гроза,
И оделись влагой страсти
Темно-синие глаза.
Он взыграл, веселья полный —
И в объятия свои
Набегающие волны
Принял с ропотом любви.
1849
МОРСКАЯ ЦАРЕВНА
В море царевич купает коня;
Слышит: «Царевич! взгляни на меня!»
Фыркает конь и ушами прядет.
Брызжет и плещет и дале плывет.
Слышит царевич: «Я царская дочь!
Хочешь провесть ты с царевною ночь?»
Вот показалась рука из воды,
Ловит за кисти шелковой узды.
Вышла младая потом голова;
В косу вплелася морская трава.
Синие очи любовью горят;
Брызги на шее, как жемчуг, дрожат.
Мыслит царевич: «Добро же! постой!»
За косу ловко схватил он рукой.
Держит, рука боевая сильна:
Плачет и молит и бьется она.
К берегу витязь отважно плывет;
Выплыл; товарищей громко зовет.
«Эй вы! сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьется добыча моя...
Что ж вы стоите смущенной толпой?
Али красы не видали такой ?»
Вот оглянулся царевич назад:
Ахнул! померк торжествующий взгляд.
Видит: лежит на песке золотом
Чудо морское с зеленым хвостом;
Хвост чешуею змеиной покрыт.
Весь замирая, свиваясь дрожит;
Пена струями сбегает с чела,
Очи одела смертельная мгла.
Бледные руки хватают песок:
Шепчут уста непонятный упрек...
Едет царевич задумчиво прочь.
Будет он помнить про царскую дочь!
1841
АЛЕКСАНДР ПОЛЕЖАЕВ
1804—1838
МОРЕ
Я видел море, я измерил
Очами жадными его;
Я силы духа моего
Перед лицом его поверил.
«О море, море! — я мечтал
В раздумье грустном и глубоком,
Кто первый мыслил и стоял
На берегу твоем высоком?
Кто, не разгаданный в веках,
Заметил первый блеск лазури,
Войну громов и ярость бури
В твоих младенческих волнах?
Куда исчезли друг за другом
Твоих владельцев племена,
О коих весть нам предана
Одним злопамятным досугом?
Всегда ли, море, ты почило
В скалах, висящих надо мной?
Или неведомая сила.
Враждуя с мирной тишиной,
Не раз твой образ изменила?
Что ты? Откуда? Из чего?
Игра случайная природы
Или орудие свободы,
Воззвавшей всё из ничего?
Надолго ль влажная порфира
Твоей бесстрастной красоты
Осуждена блистать для мира
Из недр бездонной пустоты?»
Вот тайный плод воображенья
Души, волнуемой тоской.
За миг невольный восхищенья
Перед пучиною морской!..
Я вопрошал ее... Но море,
Под знойным солнечным лучом,
Сребрясь в узорчатом уборе,
Меж тем лелеялось кругом
В своем покое роковом.
Через рассыпанные волны
Катились груды новых волн,
И между них, отваги полный,
Нырял пред бурей утлый челн.
Счастливец, знаешь ли ты цену
Смешного счастья твоего?
Смотри на челн — уж нет его:
В отваге он нашел измену!..
В другое время на брегах
Балтийских вод, в моей отчизне,
Красуясь цветом юной жизни,
Стоял я некогда в мечтах;
Но те мечты мне сладки были;
Они приветно сквозь туман.
Как за волной волну, манили
Меня в житейский океан.
И я поплыл... О море, море!
Когда увижу берег твой?
Или, как челн залетный, вскоре
Сокроюсь в бездне гробовой?
1832
ФЕДОР ТЮТЧЕВ
1803—1873
* * *
Как океан объемлет шар земной.
Земная жизнь кругом объята снами;
Настанет ночь — и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой.
То глас ее: он нудит нас и просит...
Уж в пристани волшебный ожил челн;
Прилив растет и быстро нас уносит
В неизмеримость темных воли.
Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинствешю глядит из глубины,—
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.
1830
КОНЬ МОРСКОЙ
О рьяный конь, о конь морской,
С бледно-зеленой гривой.
То смирный, ласково-ручной,
То бешено-игривый!
Ты буйным вихрем вскормлен был
В широком божьем поле;
Тебя он прядать научил,
Играть, скакать по воле!
Люблю тебя, когда стремглав
В своей надменной силе,
Густую гриву растрепав
И весь в пару и мыле,
К брегам направив бурный бег,
С веселым ржаньем мчишься,
Копыта кинешь в звонкий брег
И в брызги разлетишься!..
1830
МОРЕ И УТЁС
И бунтует и клокочет.
Хлещет, свищет и ревет,
И до звезд допрянуть хочет,
До незыблемых высот...
Ад ли, адская ли сила
Под клокочущим котлом
Огнь геенский разложила —
И пучину взворотила
И поставила вверх дном?
Волн неистовых прибоем
Беспрерывно вал морской
С ревом, свистом, визгом, воем
Бьет в утес береговой,—
Но спокойный и надменный,
Дурью волн не обуян.
Неподвижный, неизменный,
Мирозданью современный.
Ты стоить, наш великан!
И озлобленные боем.
Как на приступ роковой,
Снова волны лезут с воем
На гранит громадный твой.
Но о камень неизменный
Бурный натиск преломив,
Вал отбрызнул сокрушенный,
И струится мутной пеной
Обессиленный порыв...
Стой же ты, утес могучий!
Обожди лишь час, другой —
Надоест волне гремучей .
Воевать с твоей пятой...
Утомясь потехой злою,
Присмиреет вновь она —
И без вою. и без бою
Под гигантскою пятою
Вновь уляжется волна...
1848
* * *
Как хорошо ты. о море ночное,—
Здесь лучезарно, там сизо-темно...
В лунном сиянии, словно живое,
Ходит, и дышит, и блещет оно...
На бесконечном, на вольном просторе
Блеск и движение, грохот и гром...
Тусклым сияньем облитое море,
Как хорошо ты в безлюдье ночном!
Зыбь ты великая, зыбь ты морская,
Чей это праздник так празднуешь ты?
Волны несутся, гремя и сверкая,
Чуткие звезды глядят с высоты.
В этом волнении, в этом сиянье.
Весь, как во сне, я потерян стою —
О, как охотно бы в их обаянье
Всю потопил бы я душу свою...
1865
НЕСТОР КУКОЛЬНИК
1809—1868
ШКОЛА
Стонет море; у Рамбова
Молодой гуляет флот;
Бот от домика Петрова
В море синее идет.
Море бурно. Что бояться?
Сам хозяин у руля;
Едет но морю кататься
Государева семья.
Словно чаек робких стадо,
Невский флот, без парусов,
Государя провожая,
Шевелится у брегов.
Раззолочен, разукрашен,
Ялик Кесаря дрожит;
Кесарь, как погода, мрачен,
Сердце ужасом болит.
Смотрит Кесарь на волненье,
Как на бунт стрельцов, и ждет,
Скоро ль с бота повеленье
Государь его пошлет
Восвояси воротиться...
Но, крыле раскинув, бот,
Словно лебедь, в даль плывет.
Нет указа воротиться!
Гром и молния; под тучей
И бесстрашный и могучий
Тихо плавает Орел.
Презирая непогодой,
Он зачем туда пошел
На неравный бой с природой?
Что ему твой треск громов!
Буря сильному знакома.
Он у самых облаков.
Учит молодых орлов
Не бояться бури грома.
1837
НИКОЛАЙ НЕКРАСОВ
1821 — 1877
НЕПОНЯТНАЯ ПЕСНЯ
...Забываю песни муз,
Мне моря сладкий шум милее.
А. Пушкин
Клокочет, бушует, волнуется море
Сердито и грозно; седые валы,
Как вихри, летают на буйном просторе
И силятся сдвинуть крутые скалы.
Смотрите, смотрите,— как грудью могучей
Они, разъяренные, бьют в берега!
Но вот на средину отхлынули тучей.
Как будто заслыша призванье врага.
Как будто меж ними затеялась ссора —
Ревут ураганом, громами гремят,
Понять невозможно их чудного хора.
Но, кажется, что-то они говорят.
Кто ж знает? Быть может, в тревожном волненьи
Безбрежной пучины бушующих вод
Есть тайные речи — и смысл и значенье.
Но кто их постигнет, но кто их поймет?..
Нас волны пленяют гармонией стройной:
Но, может, таится неведомо в ней
Звук чувства, и мысли, и дружбы спокойной,
И бурных желаний, и диких страстей.
Нет, нет, не без смысла их говор безвестный!
Прислушайтесь к звукам таинственных слов:
В них что-то поэзией веет небесной,
Как в песнях творцом вдохновенных певцов;
Как будто бы слышны то вопли разлуки,
То буйная радость, то к небу мольбы...
Но кто же постигнет волшебные звуки.
Кому же откроется тайна судьбы?..
О, если бы можно понять, хоть случайно,
То, что говорят меж собою оне!
О, если б ты, море, заветною тайной
Со мной поделилось, поведало мне:
Об чем беспрестанно, шумя и бушуя,
Ты, море, так сладко душе говоришь,
Об чем, то рыдая, то буйно ликуя,
Порою хохочешь, порою грустишь?
Открой мне, кипучее, бурное море,
Тайник заколдованный, дай мне понять.
Что дивное скрыто в твоем разговоре,
Что буйные волны твои говорят!
Их говор безвестный несется далече
И чем-то высоким пленяет меня;
Но если б я понял чудесные речи,
Душа б утонула в восторге моя...
1839
ТАРАС ШЕВЧЕНКО
1814—1861
* * *
Ветер буйный, ветер буйный,
Ты ведь с морем спорить,—
Взволнуй ты. разбуди его.
Поговори с морем.
Оно милого, бывало.
На волне качало;
Далеко ли сине море
Милого умчало?
Если друга утонило —
Разбей сине море;
Пойду искать миленького.
Топить свое горе.
Утоплю свои) недолю,
Русалкою стану,
Поищу в лучине черной.
На дно моря кану.
Найду его — прильну к нему,
На груди замлею.
Неси меня, море, с милым,
Куда ветер веет!
Если милый там. за морем,—
Ты. мой буйный, знаешь.
Как живет он, где ночует,
Ты его встречаешь.
Если плачет— и я плачу:
Нет — я распеваю;
Коль погиб мой чернобровый
И я погибаю.
Тогда неси мою душу
Туда, где мой милый,
И поставь калиной красной
Над его могилой.
Будет легче сиротине
В могиле постылой;
Будет милая склоняться
Цветком над могилой.
И цветком я и калиной
Цвести над ним буду.
Чтоб не жгло чужое солнце,
Не топтали люди.
На закате погрущу я,
Всплакну на рассвете;
Взойдет солнце — вытру слезы.
Никто не заметит.
Ветер буйный, ветер буйный,
Ты ведь с морем споришь.
Взволнуй ты, разбуди его,
Поговори с морем...
1838
Петербург
ВАСИЛИЙ МЕЖЕВИЧ
1813—1849
ПЕСНЯ МОРЯКА
Хор
Что за жизнь моряка!
Как привольна, легка!
О земле не грустим,
Нынче здесь, завтра там!
Артур
Я моряк... Хорош собою.
Мне лишь двадцать лет:
Хочешь быть моей женою?..
Что ж она в ответ?
Муж моряк — уедет в море,
А жену оставит в горе!
Нет, нет, нет, нет, нет!..
(Говорит)
А, так ты не хочешь?
(Продолжает петь)
Ветер в поле зашумел,
Парус полный забелел:
Ну, прощай, ну, прощай —
И как звали, поминай!
Хор
Что за жизнь моряка!
Как привольна, легка!
О земле не грустим,
Словно птица летим —
По волнам, но морям —
Нынче здесь, завтра там!
Артур
Я моряк — хорош собою,
Мне лишь двадцать лет:
Полюби меня душою...
Что ж она в ответ?
Ты, моряк, уедешь в море,
Полюблю другого с горя,
Без любви веселья нет...
(Говорит)
Ты улыбаешься, плутовка?..
(Продолжает петь)
Ветер в море зашумел,
Парус полный забелел.
Ну, прощай, ну, прощай —
И как звали, поминай!
1839
НИКОЛАЙ ОГАРЕВ
1813—1877
ОЖИДАНИЕ
Открылась даль, заря зажглась,
И море засверкало;
Свежа, как утро в ранний час,
Она у вод стояла:
«Сегодня срок, сегодня срок!
Корабль, уж верно, недалек!»
А в полночь тучи нанеслись
При вопле ветра диком,
И чайки серые взвились
Над бурным морем с криком.
Волна кипит, волна шумит...
«О, да господь его хранит!»
Но снова буря улеглась,
Затихло море снова,
И ветер ясный мирно гас
На ткани бирюзовой.
Белелся парус рыбарей...
«Мой милый друг! Скорей! Скорей!»
Но вот звезда уже видна
И море темно стало;
Как ночь безлунная грустна, Она у вод стояла.
Не видно вдаль, волна растет...
«Корабль сегодня не придет!..»
1842
НИКОЛАЙ ЩЕРБИНА
1821—1869
ПОСЛЕ БИТВЫ
Не слышно на палубах песен,
Эгейские волны шумят...
Нам берег и душен, и тесен;
Суровые стражи не спят.
Раскинулось небо широко,
Теряются волны вдали...
Отсюда уйдем мы далеко,
Подальше от грешной земли!
Не правда ль, ты много страдала?.
Минуту свиданья лови...
Ты долго меня ожидала,
Приплыл я на голос любви.
Спалив бригантину султана,
Я в море врагов утопил,
И к милой с турецкою раной,
Как с лучшим подарком, приплыл.
1843
ЕВГЕНИЙ БАРАТЫНСКИЙ
1800—1844
ПИРОСКАФ
Дикою, грозною ласкою полны,
Бьют в наш корабль средиземные волны.
Вот над кормою стал капитан.
Визгнул свисток его. Братствуя с паром,
Ветру наш парус раздался недаром:
Пенясь, глубоко вздохнул океан!
Мчимся. Колеса могучей машины
Роют волнистое лоно пучины.
Парус надулся. Берег исчез.
Наедине мы с морскими волнами,
Только что чайка вьется за нами
Белая, рея меж вод и небес.
Только вдали, океана жилица,
Чайке подобна, вод его птица,
Парус развив, как большое крыло,
С бурной стихией в томительном споре,
Лодка рыбачья качается в море:
С брегом набрежное скрылось, ушло!
Много земель я оставил за мною;
Вынес я много смятенной душою
Радостей ложных, истинных зол;
Много мятежных решил я вопросов.
Прежде чем руки марсельских матросов
Подняли якорь, надежды символ!
С детства влекла меня сердца тревога
В область свободную влажного бога;
Жадные длани я к ней простирал.
Темную страсть мою днесь награждая,
Кротко щадит меня немочь морская:
Пеною здравия брызжет мне вал!
Нужды нет, близко ль, далеко ль до брега!
В сердце к нему приготовлена нега.
Вижу Фетиду; мне жребий благой
Емлет она из лазоревой урны:
Завтра увижу я башни Ливурны,
Завтра увижу Элизий земной!
1844
РУССКАЯ НАРОДНАЯ ПЕСНЯ
РАСКИНУЛОСЬ МОРЕ ШИРОКО
Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далеко,
Подальше от нашей земли.
Не слышно на палубе песен,
И Красное море шумит,
А берег суровый и тесен,—
Как вспомнишь, так сердце болит!
На баке уж восемь пробило —
Товарища надо сменить.
По трапу едва он спустился,
Механик кричит: «Шевелись!»
«Товарищ, я вахты не в силах стоять,—
Сказал кочегар кочегару,—
Огни в моих топках совсем не горят,
В котлах не сдержать мне уж пару.
Пойди заяви всем, что я заболел
И вахту, не кончив, бросаю.
Весь потом истек, от жары изнемог:
Работать нет сил — умираю».
Товарищ ушел... Лопату схватил,
Собравши последние силы.
Дверь тонки привычным толчком отворил.
Пламя его озарило:
Лицо его, плечи, открытую грудь
И пот, с них струившийся градом.
О, если бы мог кто туда заглянуть,
Назвал кочегарку бы адом!
Котлы паровые зловеще шумят,
От силы паров содрогаясь,
Как тысячи змей, нары же шипят,
Из труб кое-где пробиваясь.
А он, извиваясь пред жарким огнем,
Лопатой бросал ловко уголь.
Внизу было мрачно — луч солнца и днем
Не может проникнуть в тот угол.
Нет ветра сегодня — нет мочи стоять.
Согрелась вода, душно, жарко...
Термометр поднялся на сорок пять —
Без воздуха вся кочегарка.
Окончив кидать, он напился воды,
Воды опресненной, не чистой,
С лица падал пот, сажи следы.
Услышал он речь машиниста:
«Ты вахты не кончил, не смеешь бросать,
Механик тобой недоволен.
Ты к доктору должен пойти и сказать —
Лекарство он даст, если болен».
За поручни слабо хватаясь рукой.
По трапу наверх он взбирался;
Идти за лекарством в приемный покой
Не мог — от жары задыхался.
На палубу вышел — сознанья уж нет,
В глазах его все помутилось,
Увидел на миг ослепительный свет.
Упал. Сердце больше не билось...
К нему подбежали с холодной водой,
Стараясь привесть его в чувство,
Но доктор сказал, покачав головой:
«Бессильно здесь наше искусство...»
Всю ночь в лазарете покойник лежал,
В костюме матроса одетый;
В руках восковую свечу он держал.
Воск таял, жарою согретый.
Проститься с товарищем утром пришли
Матросы, друзья кочегара.
Последний подарок ему поднесли:
Колосник обгорелый и ржавый.
К ногам привязали ему колосник,
И койкою труп обернули,
Пришел корабельный священник-старик,
И слезы у многих сверкнули.
Был чист, неподвижен в тот миг океан,
Как зеркало, воды блестели,
Явилось начальство, пришел капитан,
И «вечную память» пропели.
Доску приподняли дрожащей рукой,
И в саване тело скользнуло,
В пучине глубокой, безвестной, морской
Навеки, плеснув, утонуло.
Напрасно старушка ждет сына домой.
Ей скажут, она зарыдает...
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает.
ВЛАДИМИР ВЕНЕДИКТОВ
1807 — 1873
И. А. ГОНЧАРОВУ
(Перед кругосветным его путешествием)
И оснащен, и замыслами полный,
Уже готов фрегат твой растолкнуть
Седых морей дымящиеся волны
И шар земной теченьем обогнуть.
Под бурями возмужествуй упрямо!
Пусть вал визжит у мощного руля!
Вот Азия — мир праотца Адама!
Вот юная Колумбова земля!
И ты свершишь плавучие заезды
В те древние и новые места.
Где в небесах другие блещут звезды.
Где свет лиет созвездие Креста.
Поклон ему! Взгляни, как триумфатор,
На сей трофей в хоругвях облаков,
Пересеки и тропик, и экватор —
И отпируй сей праздник моряков!
И если бы тебе под небесами
Неведомых антиподов пришлось
Переверстаться с здешними друзьями
Ногами в ноги, головами врозь,
То не роняй отрады помышленья,
Что и вдали сердечный слышен глас,
Что не одни лишь узы тяготенья
Всемирного соединяют нас.
Лети! — И что внушит тебе природа
Тех чудных стран,— на пользу и добро
Пусть передаст, в честь русского народа,
Нам твой рассказ и славное перо!
Прости! — Вернись и живо и здорово
В суровые приневские края,
И радостно обнимут Гончарова
И Майковы, и все его друзья.
1852
КОЗЬМА ПРУТКОВ
ПОЕЗДКА В КРОНШТАДТ
Посвящено сослуживцу моему по министерству финансов г. Бенедиктову
Пароход летит стрелою,
Грозно мелет волны в прах
И, дымя своей трубою,
Режет след в седых волнах.
Пена клубом, пар клокочет,
Брызги перлами летят,
У руля матрос хлопочет,
Мачты в воздухе торчат...
Вот находит туча с юга
Все чернее и черней;
Хоть страшна на суше вьюга,
Но в морях еще страшней!
Гром гремит, и молньи блещут,
Мачты гнутся, слышен треск,
Волны сильно в судно хлещут,
Крики, шум, и вопль, и плеск!
На носу один стою я *
* Здесь, конечно, разумеется нос парохода, а не поэта; читатель сам мог бы догадаться об этом. (Примечание К. Пруткова.)
И стою я не страшась,
Морю песни в честь ною я,
И пою я веселясь!..
Море с ревом ломит судно,
Волны пенятся кругом:
Но и судну плыть нетрудно
С архимедовым винтом.
Вот оно уж близко к цели,
Вижу,— дух мой объял страх:
Ближний след наш еле-еле,
Еле видится в волнах,
А о дальнем и помину,
И помину даже нет,
Только водную равнину,
Только бури вижу след.
Так подчас и в нашем мире
Жил, писал поэт иной,
Звучный стих ковал на лире
И исчез в волне мирской!..
Я мечтал; но смолкла буря,
В бухте стал наш пароход,—
Мрачно голову понуря,
Зря на суетный народ,—
Так, подумал я, на свете
Меркнет светлый славы путь!
Ах, ужель я тоже в Лете
Утону когда-нибудь!..
1854
ДМИТРИЙ ДАВЫДОВ
1811—1888
СЛАВНОЕ МОРЕ, СВЯЩЕННЫЙ БАЙКАЛ
Славное море, священный Байкал,
Славный корабль — омулевая бочка.
Эй, баргузин, пошевеливай вал —
Молодцу плыть недалечко.
Долго я тяжкие цепи носил,
Долго бродил я в горах Акатуя;
Старый товарищ бежать пособил,
Ожил я, волю почуя.
Шел я и в ночь и средь белого дня,
Вкруг городов озирался зорко,
Хлебом кормили крестьянки меня,
Парни снабжали махоркой.
Шилка и Нерчинск не страшны теперь,
Горная стража меня не поймала,
В дебрях не тронул прожорливый зверь,
Пуля стрелка миновала.
Славное море, священный Байкал,
Славный мой парус — кафтан дыроватый.
Эй, баргузин, пошевеливай вал —
Слышатся грома раскаты.
1858
АЛЕКСЕЙ ТОЛСТОЙ
1817—1875
* * *
Колышется море; волна за волной
Бегут и шумят торопливо...
О друг ты мой бедный, боюся, со мной
Не быть тебе долго счастливой:
Во мне и надежд и отчаяний рой,
Кочующей мысли прибой и отбой,
Приливы любви и отливы!
1856
* * *
Если б я был богом океана,
Я б к ногам твоим принес, о друг,
Все богатства царственного сана,
Все мои кораллы и жемчуг!
Из морского сделал бы тюльпана
Я ладью тебе, моя краса;
Мачты были б розами убраны,
Из чудесной ткани паруса!
Если б я был богом океана,
Я б любил тебя, моя душа,
Я б любил без бури, без обмана,
Я б носил тебя, едва дыша!
Но беда тому, кто захотел бы
Разлучить меня с тобою, друг!
Всклокотал бы я и закипел бы!
Все валы свои погнал бы вдруг!
В реве бури, в свисте урагана
Враг узнал бы бога океана!
Всюду, всюду б я его сыскал!
Со степей сорвал бы я курганы!
Доплеснул волной до синих скал,
Чтоб добыть тебя, моя циана,
Если б я был богом океана!
Лето 1856 г.
ЯКОВ ПОЛОНСКИЙ
1819-1898
КАЧКА В БУРЮ
Посв. М. Л. Михайлову
Гром и шум. Корабль качает;
Море темное кипит;
Ветер парус обрывает
И в снастях, свистит.
Помрачился свод небесный,
И, вверяясь кораблю,
Я дремлю в каюте тесной...
Закачало — сплю.
Вижу я во сне: качает
Няня колыбель мою
И тихонько напевает —
«Баюшки-баю!»
Свет лампады на подушках;
На гардинах свет луны...
О каких-то все игрушках
Золотые сны.
Просыпаюсь... Что случилось?
Что такое? Новый шквал? —
«Плохо — стеньга обломилась,
Рулевой упал».
Что же делать? Что могу я?
И, вверяясь кораблю,
Вновь я лег и вновь дремлю я...
Закачало — сплю.
Снится мне: я свеж и молод,
Я влюблен, мечты кипят...
От зари роскошный холод
Проникает в сад.
Скоро ночь — темнеют ели...
Слышу ласково-живой.
Тихий лепет: «На качели
Сядем, милый мой!»
Стан ее полувоздушный
Обвила моя рука,
И качается послушно
Зыбкая доска...
Просыпаюсь... Что случилось? —
«Руль оторван; через нос
Вдоль волна перекатилась,
Унесен матрос!»
Что же делать? Будь что будет!
В руки бога отдаюсь:
Если смерть меня разбудит —
Я не здесь проснусь.
1850
НА ЧЕРНОМ МОРЕ
Отрадней сна, товарищ мой,
Мне побеседовать с тобой:
Сердитый вал к нам в люки бьет;
Фонарь скрипит над головой;
И тяжко стонет пароход,
Как умирающий больной.
Ты так же ранен, как и я...
Но эти раны жгут меня
И в то же время холодят;
Но спас меня хирурга нож,
Но ты меня моложе, брат,
И ты меня переживешь.
Едва ли, впрочем, этот Крым,
И этот гул, и этот дым,
И эти кучи смрадных тел
Забудешь ты когда-нибудь,
Куда бы ты ни полетел
Душой и телом отдохнуть.
На лоне мира и любви
Ты вспомнишь — ужас! — ты в крови
Топтал товарищей своих,
Ты слышал их предсмертный хрип,
Ты, раненый, близ ран моих
Лежал, страдал и — не погиб.
Какой ценой, ты вспомнить, брат,
Купили мы развалин ряд!
Для человеческих ушей
Гром неестественный гремел,
Когда мы лезли из траншей
На вал, скользя но грудам тел.
Но грянул взрыв — последний взрыв...
И я без чувств упал в обрыв.
Когда ж очнулся... Боже мой!
Какая тишь была вокруг!
И страшен город был немой,
И страшно нем был мой испуг.
Стена была обагрена...
Дым застилал, как пелена,
Небесный свод — и от земли
Тяжелый поднимался пар...
Вдали пылали корабли,
И отражал залив пожар.
Ликуйте, гордые умы!
Могилу храбрых взяли мы...
Коварной славы сладкий дым,
Ты горек нам. ты дорог нам!
Но — фимиам необходим
Кумиру и его жрецам.
Когда ты снова посетить
Наш императорский Париж,
Смутит тебя победный крик,
Как пляска после похорон,
Как сумасшедшего язык,
Как смех, в котором слышен стон.
Пускай наш новый полубог
Вкушает славу!.. Я б не мог...
Я для иного был рожден.
Иные цели смел таить,
И был, как бурей, увлечен
Туда, где я не мог любить...
И где, казалось бы, не след
Мне умереть в чаду побед...
Но - умираю... Все, что я
Любил когда-то, в эту ночь
Как будто около меня
Стоит и не отходит прочь.
Я вижу — пот моя семья...
Вот мать... вот нежная моя
Подруга... дети... Боже мой!
А это кто?! Иль это бред?..
Какой-то призрак роковой —
В блестящей мантии скелет...
Ужели смерть?.. Зачем она.
Грозя, кричит: «Пылай, война!
Враждуйте, племена всех стран!
Вот вам республика и трон,
И христианство и Коран,
Мадзини и Наполеон!»
Скажи, что значу я пред ней
Со всею гордостью моей...
Ее десница мне на грудь
Легла — и я как тряпка смят!
Освободи, брат! дай вздохнуть!..
Ага! да ты уж умер, брат!
1855
АФАНАСИЙ ФЕТ
1820—1892
* * *
Жди ясного на завтра дня.
Стрижи мелькают и звенят.
Пурпурной полосой огня
Прозрачный озарен закат.
В заливе дремлют корабли,—
Едва трепещут вымпела.
Далеко небеса ушли —
И к ним морская даль утла.
Так робко набегает тень,
Так тайно свет уходит прочь,
Что ты не скажешь: минул день,
Не говорить: настала ночь.
1854
НА КОРАБЛЕ
Летим! Туманною чертою
Земля от глаз моих бежит.
Под непривычною стопою
Вскипая белою грядою.
Стихия чуждая дрожит.
Дрожит и сердце, грудь заныла;
Напрасно моря даль светла,
Душа в тот круг уже вступила,
Куда невидимая сила
Ее неволей унесла.
Ей будто чудится заране
Тот день, когда без корабля
Помчусь в воздушном океане
И будет исчезать в тумане
За мной родимая земля.
1856 — 1857
ПРИБОЙ
Утесы. Зной и сон в пустыне.
Песок да звонкий хрящ кругом,
И вдалеке земной твердыне
Морские волны бьют челом.
На той черте уже безвредный,
Не докатясь до красных скал,
В последний раз зелено-медный
Сверкает Средиземный вал;
И, забывая век свой бурный,
По нестрой отмели бежит
И преломленный и лазурный;
Но вот преграда — он кипит,
Жемчужной пеною украшен,
Встает на битву со скалой
И, умирающий, все страшен
Всей перейденной глубиной.
1856 или 1857
НИКОЛАЙ ДОБРОЛЮБОВ
1836—1861
* * *
Бурного моря сердитые волны.
Что так влечет меня к вам?
Я ведь не брошусь, отвагою полный.
Встречу свирепым валам.
Грудью могучею, сильной рукою
Не рассеку я волны;
Не поплыву я искать под грозою
Обетованной страны.
Край мой желанный, любимый мной свято.
Там, где волна улеглась,
Там, далеко, где. спускаясь куда-то,
Море уходит из глаз.
Мне не доплыть до страны той счастливой
Сквозь этих яростных волн...
Что же стою я. пловец боязливый,
Жадным желанием ноли?
Так бы и кинулся в ярое море,
В бой бы с валами вступил.
Кажется, в этом бы самом просторе
Взял и отваги и сил.
1861
АПОЛЛОН МАЙКОВ
1821-1897
* * *
Какое утро! Стихли громы,
Широко льется солнца луч.
Горят серебряные комы
За горы уходящих туч...
Какое утро!.. Море снова
Приемлет свой зеркальный вид,
Хотя вдоль лона голубого
Тяжелый вздох еще бежит;
И — след утихнувшего гнева —
Бурун вскипает здесь и там,
И слышен гул глухого рева
Вдоль по отвесным берегам...
Плыву я, счастьем тихим полный,
И мой гребец им дорожит:
Чуть-чуть но влаге, сам безмолвный,
Веслом сверкающим скользит...
Молчит — и лишь с улыбкой взглянет,
Когда на нас от берегов
Чуть слышным ветерком потянет
Благоухание цветов:
Как будто сильфов резвых стая.
Спрыгнув со скал, дыша теплом,
Помчалась, вся благоухая.
Купаться в воздухе морском...
1859 Неаполь
* * *
О море! Нечто есть слышней тебя, сильней
И глубже, может быть... Да, скорбь души моей
Желала и ждала тебя — и вот я ныне
Один - - в наполненной тобой одним пустыне...
Ты — в гневе... Вся душа моя потрясена,
Хоть в тайном ужасе есть сладкое томленье,
Чего-то нового призыв и откровенье...
Вот — темной полосой лазурная волна.
Потряхивая там и сям жемчужным гребнем,
Идет — и на берег, блестя и грохоча,
Летит и — рушится, и с камнями и щебнем
Назад сливается, уж злобно рокоча,
Сверкая космами быстро бегущей пены...
И следом новая, и нет конца их смены,
И непрерывен блеск, и непрерывен шум...
Гляжу и слушаю, и оглушен мой ум,
Бессильный мысль связать, почти не сознавая,
Теряяся в шуму и в блеске замирая...
О, если бы и ты, о сердце! ты могло
Дать выбить грохоту тех волн свое-то горе,
Всё, что внутри тебя так стонет тяжело,
Пред чем, как ни ликуй на всем своем просторе,
Бессильно и само грохочущее море!..
1887
АЛЕКСЕЙ АПУХТИН
1840-1893
НОЧЬ В МОНПЛЕЗИРЕ
На берег сходит ночь, беззвучна и тепла,
Но видно кораблей из-за туманной дали,
И, словно очи, без числа
Над морем звезды замигали.
Ни шелеста в деревьях вековых,
Ни звука голоса людского,
И кажется, что все навек уснуть готово
В объятиях ночных.
Но морю не до сна.
Каким-то гневом полны,
Надменные, нахмуренные волны
О берег бьются и стучат;
Чего-то требует их ропот непонятный,
В их шуме с ночью благодатной
Какой-то слышится разлад.
С каким же ты гигантом в споре?
Чего же хочешь ты. бушующее море,
От бедных жителей земных?
Кому ты шлешь свои веленья?
И в этот час, когда весь мир затих.
Кто выдвинул мятежное волненье
Из недр неведомых твоих?
Ответа нет... Громадою нестройной
Кипит и пенится вода...
Не так ли в сердце иногда,
Когда кругом все тихо и спокойно,
И ровно дышит грудь, и ясно блещет взор,
И весело звучит знакомый разговор,—
Вдруг поднимается нежданное волненье:
Зачем весь этот блеск, откуда этот шум?
Что значит этих бурных дум
Неодолимое стремленье ?
Не вспыхнул ли любви заветный огонек,
Предвестье ль это близкого ненастья,
Воспоминание ль утраченного счастья,
Иль в сонной совести проснувшийся упрек?
Кто может это знать? Но разум понимает,
Что в сердце есть у нас такая глубина.
Куда и мысль не проникает,—
Откуда, как с морского дна,
Могучим трепетом полна,
Неведомая сила вылетает
И что-то смутно повторяет,
Как набежавшая волна.
ИВАН НИКИТИН
1824—1861
* * *
На западе солнце пылает,
Багряное море горит;
Корабль одинокий, как птица,
По влаге холодной скользит.
Сверкает струя за кормою,
Как крылья, шумят паруса;
Кругом неоглядное море.
И с морем слились небеса.
Беспечно веселую песню,
Задумавшись, кормчий ноет,
А черная туча на юге,
Как дым от пожара, встает,
Вот буря... и море завыло,
Умолк беззаботный певец;
Огнем его вспыхнули очи —
Теперь он и царь, и боец!
Вот здесь узнаю человека
В лице победителя волн,
И как-то отрадно мне думать,
Что я человеком рожден.
1851
КОНСТАНТИН СЛУЧЕВСКИЙ
1837-1904
* * *
Будто в люльке нас качает.
Ветер свеж. Ни дать ни взять
Море песню сочиняет —
Слов не может нодобрать.
Не помочь ли? Жалко стало!
Сколько чудных голосов!
Дискантов немножко мало.
Но зато не счесть басов.
Но какое содержанье.
Смысл какой словам придать?
Море — странное созданье,
Может слов и не признать.
Диких волн седые орды
Тонкой мысли не поймут.
Хватят вдруг во все аккорды
И над смыслом верх возьмут.
1889
* * *
Какие здесь всему великие размеры!
Вот хоть бы лов классической трески!
На крепкой бечеве, верст в пять иль больше меры,
Что ни аршин, навешаны крючки;
Насквозь проколота, на каждом рыбка бьется...
Пять верст страданий! Это ль не длина?
Порою бечева китом, белугой рвется —
Тогда страдать артель ловцов должна.
В морозный вихрь и снег,- а это ль не напасти? —
Не день, не два, с терпеньем без границ
Артель в морской волне распутывает снасти,
Сбивая лед с промерзлых рукавиц.
И завтра то же, вновь... В дому помору хуже:
Тут, как и в море, вечно сир и нищ,
Живет он впроголодь, а спит во тьме и стуже
На гнойных нарах мрачных становищ.
* * *
Когда, на краткий срок, здесь ясен горизонт
И солнце сыплет блеск но отмелям и лудам,
Ни Адриатики волна, ни Геллеспонт
Таким темнеющим не блещут изумрудом;
У них не так густа бывает синь черты,
Делящей горизонт на небо и на море...
Здесь вечность, в веянье суровой красоты,
Легла для отдыха и дышит на просторе!
ПЕТР ЯКУБОВИЧ
1860—1911
* * *
Не за каждым всплеском моря
Кормчий с трепетом следит:
Все решит последний, грозный,
Все девятый вал решит!
Но, чтоб вал пришел девятый,
Вал последний, роковой,—
Нужны первые усилья.
Нужен первый вал... второй...
Пусть они едва заметны,
Пусть они отражены:
Ждите, братья, ждите с верой
Побеждающей волны!
1884
СЕМЕН НАДСОН
1862—1887
* * *
Снова лунная ночь, только лунная ночь на чужбине...
Весь облит серебром потонувший в тумане залив;
Синих гор полукруг наклонился к цветущей долине.
И чуть дышит листва кипарисов, и пальм, и олив.
Я ушел бы бродить,— и бродить и дышать ароматом.
Я б на взморье ушел, где волна за волною шумит,
Где спускается берег кремнистым, сверкающим скатом,
И жемчужная пена каменья его серебрит;
Да не тянет меня красота этой чудной природы.
Не зовет эта даль, не пьянит этот воздух морской,
И как узник в тюрьме жаждет света и жаждет свободы.
Так я жажду отчизны, отчизны моей дорогой.
1885
КОНСТАНТИН ФОФАНОВ 1862-1911
НЕБО И МОРЕ
Ты — небо темное в светилах,
Я — море темное. Взгляни:
Как мертвецов в сырых могилах,
Я хороню твои огни.
Но если ты румяным утром
Опять окраситься в зарю,
Я эти волны перламутром
И бирюзою озарю.
И если ты суровой тучей
Нахмуришь гневную лазурь,
Я понесу свой вал кипучий
И понесусь навстречу бурь...
1886
НИКОЛАЙ МИНСКИЙ
1855—1937
ВОЛНА
Нежно-бесстрастная,
Нежно-холоди ая,
Вечно подвластная,
Вечно свободная.
К берегу льнущая,
Томно-ревкивая,
В море бегущая,
Вольнолюбивая.
В бездне рожденная,
Смертью грозящая.
В небо влюбленная,
Тайной манящая.
Лживая, ясная.
Звучно-печальная,
Чуждо-прекрасная,
Близкая, дальная...
1895
ИВАН БУНИН
1870-1953
* * *
Поздний час. Корабль и тих и темен,
Слабо плещут волны за кормой.
Звездный свет да океан зеркальный —
Царство этой ночи неземной.
В царстве безграничного молчанья,
В тишине глубокой сторожат
Час полночный звезды над морями
И в морях таинственно дрожат.
Южный Крест, загадочный и кроткий,
В душу льет свой нежный свет ночной
И душа исполнена предвечной
Красоты и правды неземной.
1895
* * *
Высоко наш флаг трепещет,
Гордо вздулся парус полный,
Встал, огромный и косой;
А навстречу зыбью плещет,
И бегут-змеятся волны
Быстрой, гибкой полосой.
Изумруд горит, сверкая,
В ней, как в раковине тесной,
Медью светит на борта;
А кругом вода морская
Так тяжка и полновесна,
Точно ртутью налита.
Ходит зыбкими буграми,
Ходит мощно и упруго.
Высоко возносит челн —
И бегущими горами
Принимают друг от друга
Нас крутые гребни волн.
1901
ЗОВ
Как старым морякам, живущим на покое,
Все снится по ночам пространство голубое
И сети зыбких вант,— как верят моряки,
Что их моря зовут в часы ночной тоски,
Так кличут и меня мои воспоминанья:
На новые пути, на новые скитанья
Велят они вставать — в те страны, в те моря.
Где только бы тогда я кинул якоря.
Когда б заветную увидел Атлантиду.
В родные гавани вовеки я не вниду,
Но знаю, что и мне, в предсмертных снах моих,
Все будет сниться сеть канатов смоляных
Над бездной голубой, над зыбью океана:
Да чутко встану я на голос Капитана!
1911
ФЕДОР СОЛОГУБ 1
863—1927
* * *
Влачится жизнь моя в кругу
Ничтожных дел и впечатлений,
И в море вольных вдохновений
Не смею плыть — и не могу.
Стою на звучном берегу,
Где ропщут волны песнопений,
Где веют ветки всех стремлений,
И все чего-то стерегу.
Быть может, станет предо мною,
Одетый пеною морскою,
Прекрасный гость из чудных стран,
И я услышу речь живую
Про все, о чем я здесь тоскую,
Про все, чем дивен океан.
1896
ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ
1873—1924
СТАРЫЙ ВИКИНГ
Он стал на утесе: в лицо ему ветер суровый
Бросал, насмехаясь, колючими брызгами пены.
И вал возносился и рушился, белоголовый,
И море стучало у ног о гранитные стены.
Под ветром уклончивым парус скользил на просторе,
К Винландии внук его правил свой бег непреклонный,
И с каждым мгновеньем меж ними все ширилось море,
А голос морской разносился, как вопль похоронный.
Там, там, за простором воды неисчерпно-обильной,
Где Скерлингов остров, вновь грянут губящие битвы,
Ему же коснеть безопасно под кровлей могильной
Да слушать, как женщины робко лепечут молитвы!
О, горе, кто видел, как дети детей уплывают
В страну, недоступную больше мечу и победам!
Кого и напевы военных рогов не сзывают,
Кто должен мириться со славой, уступленной дедом.
Хочу навсегда быть желанным и сильным для боя,
Чтоб не были тяжки гранитные, косные стены,
Когда уплывает корабль среди шума и воя
И ветер в лицо нам швыряется брызгами пены.
12 июля 1900
К ТИХОМУ ОКЕАНУ
Снилось ты нам с наших первых веков
Где-то за высью чужих плоскогорий,
В свете и в пеньи полдневных валов,
Южное море.
Топкая тундра, тугая тайга,
Страны шаманов и призраков бледных
Гордым грозили, закрыв берега
Вод заповедных.
Но нам вожатым был голос мечты!
Зовом звучали в веках ее клики!
Шли мы, слепые, и вскрылся нам ты,
Тихий! Великий!
Чаша безмерная вод! Дай припасть
К блещущей влаге устами и взором.
Дай утолить нашу старую страсть
Полным простором!
Вот чего ждали мы, дети степей!
Вот она, сродная сердцу стихия!
Чудо свершилось: на грани своей
Стала Россия!
Брат-Океан! Ты — как мы! дай обнять
Братскую грудь среди вражеских станов.
Кто, дерзновенный, захочет разъять
Двух великанов?
27 января 1904. Ночь.
КОНСТАНТИН БАЛЬМОНТ
1867 — 1942
ВОЗЗВАНЬЕ К ОКЕАНУ
Океан, мой древний прародитель,
Ты хранишь тысячелетний сон.
Светлый сумрак, жизнедатель, мститель.
Водный, вглубь ушедший, небосклон.
Зеркало предвечных начинаний,
Видевшее первую зарю,
Знающее больше наших знаний,
Я с тобой, с бессмертным, говорю!
Ты никем не скованная цельность.
Мир земли для сердца мертв и пуст,—
Ты же вечно дышишь в беспредельность
Тысячами юно-жадных уст!
Тихий, бурный, нежный, стройно-важный,
Ты — как жизнь: и правда и обман.
Дай мне быть твоей пылинкой влажной,
Каплей в вечном... Вечность! Океан!
1899—1900
НА КРАЮ ЗЕМЛИ
Я на краю Земли. Я далеко на Юге.
На юге разных стран, на юге всей Земли.
Моя заря горит на предполярном круге.
В моих морях встают не часто корабли.
Мой светоч — Южный Крест. Мой светоч -
отблеск льдины.
Здесь горы льдяные один плавучий храм.
Но за чертой мечты — мой помысел единый
Ведет мой дух назад, к моим родным полям.
И сколько бы пространств, какая бы стихия
Ни развернула мне, в огне или в воде,—
Плывя, я возглашу единый клич: «Россия!»
Горя, я пропою: «Люблю тебя — везде!»
1913
ЯН РАЙНИС
1865—1929
ПЕРЕД БУРЕЙ
То синь, то серость — моря даль
Блестит, блестит под небосклоном.
Который нем и тверд, как сталь,
В однообразье монотонном.
Залив, как зеркало, лежит,
Но в отдаленье темно-синей
Полоской дрожь бежит, бежит,
Виляет ветер, гладь морщиня.
То причитая, то страта,
Мелькает чайка над водою,
Мечась и клича, как душа,
Навек лишенная покоя.
Между 1899 и 1902 Слободской
ЯКОВ РЕПНИНСКИЙ
вторая половина ХТХ - начало XX века
* * *
Наверх вы, товарищи! Все по местам!
Последний парад наступает!
Врагу не сдается нага гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает.
Все вымпелы вьются, и цени гремят.
Наверх якоря поднимают.
Готовые к бою орудья стоят,
На солнце зловеще сверкают.
Свистит, и гремит, и грохочет кругом.
Гром пушек, шипенье снарядов.
И стал наш бесстратный и гордый «Варяг»
Подобен кромешному аду.
В предсмертных мученьях трепещут тела.
Гром пушек, и дым, и стенанья,
И судно охвачено морем огня.
Настала минута прощанья.
Прощайте, товарищи!С богом, ура!
Кипящее море под нами!
Не думали мы еще с вами вчера,
Что нынче умрем под волнами.
Не скажет ни камень, ни крест, где легли
Во славу мы русского флага.
Лишь волны морские прославят вовек
Геройскую гибель «Варяга».
1904
РУССКАЯ НАРОДНАЯ ПЕСНЯ
ГИБЕЛЬ «ВАРЯГА»
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской,
Носятся чайки над морем.
Крики их полны тоской.
Мечутся белые чайки,
Что-то встревожило их...
Чу! Загремели раскаты
Взрывов далеких, глухих.
Там, среди шумного моря,
Вьется андреевский стяг.
Бьется с неравною силой
Гордый красавец «Варяг».
Сбита высокая мачта,
Броня пробита на нем.
Борется стойко команда
С морем, огнем и врагом.
Мы пред врагом не спустили
Славный андреевский стяг,
Сами взорвали «Корейца»,
Нами потоплен «Варяг».
Миру всему передайте,
Чайки, печальную весть:
В битве врагу не сдалися,
Пали за русскую честь.
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской,
Чайки несутся в Россию,
Крики их полны тоской.
СКИТАЛЕЦ
1869—1941
* * *
Мы плыли с тобою навстречу заре,
Безбрежное море плескалось.
Прибой отдаленный белел в серебре,
И в море заря отражалась.
И брызги морские горели зарей...
Вал розово-синий вздымался.
Казалася наша ладья золотой,
И пурпурным парус казался.
Ко мне головой прилегла ты на грудь
И крепко меня обнимала.
Я правил, и прям был свободный наш путь
Все дальше, где солнце вставало.
Пылала заря на щеках у тебя.
Я молча тебе улыбнулся.
«Не сон ли все это?» — сказал я, любя,
И только сказал, как проснулся.
Опять я в тюрьме. Мне улыбку даря,
Вверху, сквозь решетки оконца,
В сырой каземат заглянула заря,
Предвестница пышного солнца.
1904
АНДРЕЙ БЕЛЫЙ
1880—1934
ВОЛНА
И. Н. Бороздину
И ночи темь. Как ночи темь взошла,
Так ночи темь свой кубок пролила,—
Свой кубок, кубок кружевом златым.
Свой кубок, звезды сеющий, как дым,
Как млечный дым, как млечный дымный путь,
Как вечный путь: звала к себе — прильнуть.
Прильни, прильни же! Слушай глубину:
В родимую ты кинешься волну.
Что берег дней смывает искони...
Волна бежит: хлебни ее, хлебни.
И темный, темный, темный ток окрест
Омоет грудь, вскипал пеной звезд.
То млечный дым; то млечный дымный путь.
То вечный путь зовет к себе... уснуть.
Апрель 1908 Москва
ИГОРЬ СЕВЕРЯНИН
1887-—1941
МОЯ МЕЧТА
Моя мечта — моряк-скиталец...
Вспеняя бурный океан,
Не раз причаливал страдалец
Ко пристаням волшебных стран.
Не раз чарующие взоры
Сулили счастье моряку,
Но волн изменчивые горы
Вновь к океану-старику
Руль направляли у голландца,
И с местью тайною в глазах
Пускался он в морские танцы
На сумасшедших парусах.
Стремился он победоносно,
Своим безумьем смел и горд,
И, прорезая волны грозно,
Вплывал в разбуженный фиорд.
Еще встревоженные волны
Грозили смертью рыбакам,
Еще испуганные челны
Стремились в страхе к берегам,
Еще, как дьявольские трубы,
В горах не замерли гудки. -
А он. смеясь над сушей грубо,
В порыве злобы и тоски
В своем отчаянье скитанья
И без надежды в якоря,
Спешил на новые страданья,
Стремился в новые моря.
Пусть мне грозит небесный палец,
Но дерзновенно я почту
Мечту — как он, моряк-скиталец,—
Мою гонимую мечту!
10 августа 1908
САША ЧЕРНЫЙ
1880—1932
У МОРЯ
Облаков жемчужный поясок
Полукругом вьется над заливом.
На горячий палевый песок
Мы легли в томлении ленивом.
Голый доктор, толстый и большой,
Подставляет солнцу бок и спину.
Принимаю вспыхнувшей душой
Даже эту дикую картину.
Мы наги, как дети-дикари,
Дикари, но в самом лучшем смысле.
Подымайся, солнце, и гори,
Растопляй кочующие мысли!
По морскому хрену, возле глаз,
Лезет желтенькая божия коровка.
Наблюдаю трудный перелаз
И невольно восхищаюсь: ловко!
В небе тают белые клочки.
Покраснела грудь от ласки солнца.
Голый доктор смотрит сквозь очки,
И в очках смеются два червонца.
«Доктор, друг! А не забросить нам
И белье, и платье в сине море?
Будем снины подставлять лучам
И дремать, как галки на заборе...
Доктор, друг... мне кажется, что я
Никогда не нашивал одежды!»
Но коварный доктор — о, змея!
Разбивает все мои надежды:
«Фантазер! Уже в закатный час
Будет холодно, и ветрено, и сыро.
И притом фигуришки у нас:
Вы — комар, а я — бочонок жира.
Но всего важнее, мой поэт,
Что меня и вас посадят в каталажку».
Я кивнул задумчиво в ответ
И пошел напяливать рубашку.
1909
СЕРГЕЙ ГОРОДЕЦКИЙ
1884—1967
МОРЕ
Уплывайте, уплывайте, дальше, дальше, облака,
Чтоб лазурь была как море, а не узкая река.
У меня душа как море, полноводный океан.
Что иод льдинами синеет у полярных белых стран.
С каждым часом льдины тают, обнажая синеву.
Вот последняя лепечет: «Не растаю, уплыву!»
Но от солнца золотого никогда не уплывет
То, что зной его могучий на погибель обречет.
Льдина тает, расширяя каплей малою простор.
Только море, только небо и взирающий мой взор.
Всё, что было мелким, низким, сметено, унесено,
Светит чистая пустыня, в вечность зоркое окно.
Всё, что мучило, томило, теснотой своей гнело.
Всё развеял вольный ветер, далью моря унесло.
Только волны ходят вольно, как хотят и где хотят,
И серебряные брызги к небу синему летят.
Только я гляжу, не веря широте морской души:
Неужели эти дали из моей идут глуши?
27 августа 1907
МАКСИМИЛИАН ВОЛОШИН
1878-1932
* * *
И мир — как море пред зарею,
И я иду по лону вод,
И подо мной и надо мною
Трепещет звездный небосвод.
1902
* * *
Твоей тоской душа томима,
Земля утерянных богов!
Дул свежий ветр... Мы плыли мимо
Однообразных берегов.
Ныряли чайки в хлябь морскую,
Клубились тучи. Я смотрел,
Как солнце мечет в зыбь стальную
Алмазные потоки стрел;
Как черноморскою волной
Азова илистые воды
Упорно месит ветр крутой
И, вестник близкой непогоды,
Развертывает свитки туч.
Срывает пену, вихрит смерчи,
И дальних ливней темный луч
Повис над берегами Керчи.
1912
НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ
1886—1921
КАПИТАНЫ
На полярных морях и на южных,
Но изгибам зеленых зыбей.
Средь базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны.
Открыватели новых земель.
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель,
Чья не пылью затерянных хартий,—
Солью моря пропитана грудь.
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь
И, взойдя на трепещущий мостик.
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет.
Так что сыплется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса,—
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
Разве трусам даны эти руки.
Этот острый уверенный взгляд,
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат,
Меткой нулей, острогой железной
Настигать исполинских китов
И приметить в ночи многозвездной
Охранительный свет маяков?
ОСИП МАНДЕЛЬШТАМ
1881 -1938
АДМИРАЛТЕЙСТВО
В столице северной томится пыльный тополь,
Запутался в листве прозрачный циферблат,
И в темной зелени фрегат или акрополь
Сияет издали, воде и небу брат.
Ладья воздушная и мачта-недотрога,
Служа линейкою преемникам Петра,
Он учит: красота - не прихоть полубога,
А хищный глазомер простого столяра.
Нам четырех стихий приязненно господство,
Но создал пятую свободный человек.
Не отрицает ли пространства превосходство
Сей целомудренно построенный ковчег?
Сердито ленятся капризные медузы.
Как плуги брошены, ржавеют якоря;
И вот разорваны трех измерений узы,
И открываются всемирные моря.
1913
НИКОЛАЙ КЛЮЕВ
1887- 1937
* * *
Просинь — море, туча — кит,
А туман лодейный парус.
За окнищем моросит
Не то сырь, не то стеклярус.
Двор — совиное крыло.
Весь в глазастом узорочье.
Судомойня — не село,
Брань — не щекоты сорочьи.
В городище, как во сне.
Люди - тля. а избы — горы.
Примерещилися мне
Беломорские просторы.
Гомон чаек, плеск весла,
Вольный промысел ловецкий:
На потух заря пошла.
Чуден остров Соловецкий.
Водяник прядет кудель,
Что волна, то пасмо пряжи...
На извозчичью артель
Я готовлю харч говяжий.
Повернет небесный кит
Хвост к теплу и водополью...
Я, как невод, что лежит
На мели, изъеден солью.
Не придет за ним помор —
Пододонный полонянник...
Правят сумерки дозор,
Как ночлег бездомный странник.
1914