Магадан - 6

Вернусь немножко назад – в Сусуман, куда после отпуска я опять получил назначение. Это был поселок  больше Усть-Омчуга, центр горнодобывающего района,  с улицами и добротными домами; сетью учреждений и магазинов, крупной телефонной станцией и даже аэропортом. Радиостанция находилась в оштукатуренном доме с печным отоплением. Часть дома занимала аппаратная и моторная, а в другой половине жил обслуживающий персонал. У нас с Валюшей было две комнаты, отдельно – общая кухня. Мы пользовались одним из цивилизованных достижений спальной меблировки – спали не на деревянных нарах, а на кроватях с панцирной сеткой. При доме жил дневальный,  расконвоированный заключенный, он занимался уборкой и топил печи. Короче, здесь царили человеческие условия труда и быта.

Я не зря припомнил телефонную станцию, ибо там работала телефонисткой Валюша. Место радиста на радиостанции было занято и ей пришлось осваивать новую профессию. Она не хотела, капризничала, но деваться было некуда, уговорил обаятельный Казаковцев. Венедикт Дмитриевич  симпатизировал нам, вернее, больше Вале. Худенькая, с хорошо сложенной фигурой и красивыми ножками, тонкими чертами лица и заразительным смехом, она нравилась мужчинам. Освоив технику соединения абонентов на коммутаторе, и набравшись опыта, Валюша в вечерние часы собирала на линии, как она говорит, «пол Колымы», чтобы «потравить», в переводе на женский язык «поболтать». Бывало она подключала и меня, послушать, как ей объяснялись в любви… Был один «влюбленный» снабженец из горного управления, он знал Валин голос по телефону, и как-то в универмаге нам показали «снабженца». Увидев невзрачного мужчину, Валя звонко рассмеялась и было смешно смотреть, как он завертелся на месте, узнав ее смех. Он крутил голову во все стороны, пытаясь найти  в толпе виновницу смеха, но было поздно, мы быстро отвернулись.

На телефонке подруги Вали относились друг к другу бережно и, когда она ходила беременная Санькой, чисто по колымским негласным законам содружества, часто подменяли ее, а в ночное время,  укладывая на стульях отдохнуть, брали на себя ее работу. Но 4 марта 1952 г. поздно вечером начался переполох, настала пора Вале рожать, а роддом в 20 км от Сусумана, в Нексикане. И опять Казаковцев по тревоге срочно разыскивал шофера, а потом я, сидя с Валюшей в кабине грузовой автомашины, нервничал и молил Бога, чтобы роды не произошли в дороге. Но все обошлось. Пока я возвращался домой, Валю, не успевшую пройти санобработку,   санитар Кузя подхватив на руки,  бегом понес на акушерский стол…

Сусуманская телефонка  в ту ночь  работала в дежурном режиме с Нексиканским роддомом,  сводки поступали, как «с передовой»: «Еще не родила…», – «Нет, еще не родила, но скоро…» и, наконец, долгожданное сообщение: «Филипченко! Поздравляем! Валя родила мальчика…! Сына назвали Сашей в честь деда Калюжного.

После Сусумана была Хандыга. Это небольшой порт на берегу судоходной реки Алдан, притока реки Лены. Судьба все-таки свела меня с речниками Северо-Якутского пароходства, куда я должен был приехать по назначению еще в 1946 году, но не по своей воле, так и не прибыл в Якутск.

Хандыга из всех радиостанций, на которых я работал, по объему загруженности, была самой крупной, и точнее ее называли - радиоцентром, так как для дуплексной связи был предусмотрен выделенный приемный пункт и штат персонала состоял из 10 человек. Радиодом стоял на высоком берегу Алдана, полноводной быстрой реки,  через окно аппаратной видны были проходящие мимо пароходы, тащившие за собой баржи. За стеной аппаратной – наша комната, в ней, кроме большой кровати, стоит детская кроватка Саньки. Когда мы приехали, Саня первые два месяца вел себя спокойно, Валя покормит грудью, и он спит. Единственное, беспокоили его мокрые пеленки, и он начинал, как старичок кряхтеть. Окружающие удивлялись: «У вас ребенок есть?» – «Да, есть!» – «А где он, его никогда не слышно?». Скоро все услышали нашего молчуна, он забастовал. Нам, занятым работой,  некогда было к Сане подойти, а он за стенкой орет благим матом, но стоило его один раз взять на руки и занести в аппаратную, как он почувствовал нашу слабинку, и с тех пор не было от него покоя. Порою, когда его крики достигали самой высокой ноты, Валя или я шли к нему, пробовали отвлечь погремушками, но он упрямо, стоя в кроватке, тянул свои ручонки… Он еще не говорил, еще не ходил, ему было всего шесть месяцев, но умел стоять и кричать.  Крикуна, конечно, забирали в аппаратную, и он не слазил с рук, при чем, ему было все равно, у кого он на руках: у меня или у Вали, или у радистки Панночки…

В Хандыге, в прямом смысле слова, людей кормила река: во-первых, всегда свежая рыба, во-вторых, на той стороне Алдана, на лугах, росли роскошные травы, там заготавливали сено. Местные жители держали коров, кур, гусей и другую живность, на огородах росла зелень, с низовьев на баржах завозили капусту, огурцы и картофель, в общем, никакого сравнения с колымскими условиями жизни. Но пробыли мы там недолго, так как я подменял начальника радиостанции Савельева, уехавшего в отпуск, и через семь месяцев возвратились обратно в Сусуман. Несмотря на кратность пребывания в Хандыге, жизнь нам понравилась тем, что в рацион нашего питания, особенно  Сани, входили продукты с полным набором витаминов, чего не хватало на Колыме.

Уезжали из Хандыги вначале  зимы 1952 года, Валя с Саней самолетом, а я с тем же Иваном Козловым, на том же грузовике, через тот же Верхоянский перевал, и по льду той же Индигирки в Сусуман. На этот раз, правда, мы загрузили машину мешками со свежей картошкой, и капустой, и бочками соленых огурцов. Такого добра в Сусумане не сыскать.

В Сусумане возникли проблемы, несмотря на прежние договоренности. И.о. начальника РОС-2 Ольшанский не хотел вернуть меня  на сусуманскую радиостанцию, и поведение его понятно, потому что он сам не желал освобождать место вернувшемуся из отпуска Казаковцеву В. Д. В конце концов, Ольшанского перевели в другой район, но и Казаковцев не сумел восстановить меня в Сусумане.

Где-то с месяц я сидел в резерве, очень обиженный, мне предлагали радиоузел в Мяките, но я еще больше обиделся, так не имел желания возиться с радиотрансляцией – это не моя стихия… Тогда мне предложили открыть новую радиостанцию в Кадыкчане, в ста километрах от Сусумана. Выхода не было, пришлось согласиться.

Кадыкчан – центр угольного бассейна Колымы. Поселок небольшой, но растянутый вдоль сопок на несколько километров. Домик под радиостанцию выделили на самом краю поселка, рядом с нами – другого жилья никакого, не считая длиннющего здания конюшни. Но  наш дом – уютный и теплый. Валя с Санькой приехали, когда я ставил мачты с присланными в помощь политическими заключенными. Зима была в полном разгаре и перекуры, чтобы согреться, делали в доме. Конвоиры в дом не заходили, не положено, и зеки, видя мое доброе расположение, откровенничали со мной о порядках в лагере и за что они отсиживают по 20–25 лет. Валя  их подкармливала и поила чаем, мне было жаль этих измученных людей, потерявших веру в справедливость и возможность когда-либо вернуться домой.

Запустив в эфир радиостанцию, я потом маялся от безделья, корреспондентов было мало, свободное время уходило на охоту. Завели себе собаку-щенка, назвали Барсом и он стал первым другом Саньки. Уморительно смешно было смотреть, как соскучившись за Саней, Барсик вставал передними лапами на кроватку, заглядывал на спящего друга и скулил. А когда они вдвоем устраивали беготню, Барсик догоняя Саню, хватал зубами за трусики и стаскивал их до колен…

Кадыкчан памятен тем, что здесь Саша начал ходить, ему исполнилось 9 месяцев, и он пошел самостоятельно. А Вова сравнительно позже, когда ему было больше года.

Не знаю, как сложилась бы дальнейшая жизнь, если бы не произошла трагедия в Крымской. На день рождения Вовы, 10 апреля 1953 года, дед Саша и бабушка Тоня пригласили гостей, пришла одна из родичей с пьяным военным летчиком, тот затеял ссору с Ромкой, племянником бабы Тони, и она, разбороняя подвыпивших мужиков, встала между ними. У летчика в руке оказался пистолет, случайно или нарочно – он выстрелил, и пуля прошла через сердце бабы Тони и  Ромкину руку… Это несчастье заставило Валю срочно улететь на «материк».

С отъездом Вали и Саньки изменился и мой статус, мне передали в подчинение радиоузел. Его здание было ближе к центру, и я перебрался туда, да и причина была веская. На Валино место приехала новая радистка Людмила Григорьева (она работала у меня в Хандыге) с дочерью, так что домик радиостанции мне пришлось освободить для них.

Жизнь кардинально перевернулась в худшую сторону. Работа превратилась в скучное времяпровождение на радиоузле, через который транслировались магадано-колымские новости. Единственное удовольствие доставляло выйти на крыльцо дома, посвистеть в сторону радиостанции и оттуда «прилетал» очень довольный Барсик. Саньки не было, и мы оба скучали. Оставаться без семьи здесь не имело смысла, ехать Вале обратно – тем более, и я подал заявление на увольнение.

Промаявшись в Сусумане почти месяц в ожидании самолета, я распрощался с Колымой навсегда, улетев через Киренск – Иркутск – Новосибирск – Свердловск – Горький и Москву в Краснодар, где меня встретила Валюша, и оттуда в Крымскую.

Была осень, и в день приезда было дождливо. Когда мы подошли к дому Калюжных, на веранде застали картину: за длинной скамейкой стояли два парубка, перед каждым тарелка с борщом, в руках большие ложки, у Саньки лицо измазано ото рта до ушей, у Вовки почище… Немая сцена – родители приехали. Я к Саше: «Санечка! Здравствуй…», а он от меня в сторону и смотрит, как-будто я чужой, за полгода совсем отвык… А Вова, хотя не виделись два года, наоборот, бегом ко мне: «Папа… папа!» Сане было 1,5 года, а Вове – 3,5. На второй или третий день мы уехали в Сочи, к моему отцу.

Промучившись полгода, если не больше, в поисках и работы, и жилья, мы из Сочи переехали к маме, в Винницу, и чуть снова не отправились в Магадан. Валя, пока я ездил в Москву «искать счастья», запросила нашего покровителя Казаковцева, можем ли мы вернуться обратно, на что он ответил: «Приезжайте, место работы  нач. радиостанции Адыгалах, льготные надбавки сохраняются». Адыгалах – километров на 200 дальше Кадыкчана, база дорожников на колымской трассе. Поблагодарили телеграммой отзывчивого Казаковцева, но на Север ехать не понадобилось, потому что я вернулся в Винницу с хорошими вестями: меня приняли на работу в Киевский радиоцентр, а вернее, в радиопередающий центр Броваров. 7 мая 1954 года я приступил к работе  радиотехником, и нам даже дали жилье, предоставив одну комнатушку.  Мы и этому были рады. Спасибо покойному Вячеславу Николаевичу Рыффе, он сам когда-то работал в Якутии, симпатизировал северянам и принял меня на работу, по-братски приютив в Броварах.

Хочу закончить колымскую тему объяснением географического расположения  Колымы, она подобна с заброшенным на край света островом, и попасть на этот своеобразный остров можно лишь летом, в навигацию, потому что в другое время года Охотское море у берегов Магадана замерзает, и тогда караваны судов проводят в бухту Нагаево ледоколы. Не зря же в лексиконе колымчан ходила и ходит шуточная приговорка: «Колыма – чудесная планета, двенадцать месяцев зима, а в остальное время – лето».

Да, в зимнее время года Колыма оторвана от «материка», как звезда на далеком небосклоне, и поэтому Колыму и называют  «планетой – на краю света». И, тем не менее, как выразился Эдвард Радзинский, эта «забытая Богом земля»,  явилась для меня лично не только школой профессионального мастерства, но и суровой школой возмужания и вступления во «взрослую» жизнь. Все самое главное в моей жизни происходило первоначально на Колыме: здесь впервые началась моя трудовая биография радиста-слухача, здесь я женился на любимой женщине, моей Валюше, здесь родились наши сыновья: Игорек, Вова и Саня; отсюда, образно говоря, мы  шагаем с Валей, рука  об руку, более пятидесяти пяти лет, и нужно признаться, что все эти годы Валя стойко выдерживает и мужественно переносит мой несносный и вспыльчивый характер.

Я всегда избегал выражаться высокопарными словами, но нахлынувшие воспоминания заставляют подобрать хотя бы несколько красивых фраз для признания.  Несмотря на житейские трудности, пережитые на Севере, несмотря на горечь утраты,  потерю там нашего первенца Игорька, Колыма живет в моей памяти, как воспоминание чего-то из ряда вон выходящего. Это память о необычно суровом крае, это память впечатляющего и незабываемого мира острых ощущений, это хотя и небольшой отрезок жизненного пути, но достаточно весомый, чтобы оставить в моем сердце глубокий, неизгладимый след.

29 февраля 2004 года

• Назад
• Вперед