Магадан - 3

Морским мытарствам наступил конец ранним утром, 6 ноября, накануне октябрьских праздников, когда теплоход, наконец, пришвартовался к причалу Нагаевского порта. Магадан встретил неприветливо холодно, шел снег, и на берег мы спускались, держась за  обледеневшие перила.

Весь предпраздничный день прошел в беготне и хлопотах. Сначала, в Управлении связи «Дальстроя» оформлялись на работу,  меня, Володю и Бориса, оставили для стажировки на Магаданском телеграфе. Получив денежный аванс и продуктовые карточки, первым делом, мы приобрели теплые вещи: ватные брюки и телогрейки; валенки и свитера; ботинки и сапоги. Выкупили по карточкам продукты: хлеб, сушеный картофель, американские консервы, китайскую крупу гаолян и … спирт. В коммерческом магазине без карточек, и без ограничения продавались сливочное масло и рыбные деликатесы; на прилавках лежали копченые спинки и брюшки кеты, соленая горбуша, и в бочках – умопомрачительно много красной кетовой икры…, и хотя денег было в обрез, взяли полакомиться всего понемножку.

Вечером, в транзитном городке, в бараке, как две капли воды, похожем на находкинский, и опять-таки с деревянными двухэтажными нарами, устроили праздничный ужин, в честь прибытия в столицу колымского края. Как положено в таких случаях, выпили по чарке. Наслушавшись старожилов, пили чистый спирт, запивая водой. С непривычки, мало того, что обжег горло, я на голодный и отощавший желудок, в жарко натопленном бараке, моментально захмелел и первый вечер на колымской земле спал мертвецким сном.

Проснулся на другой день раним утром, в затылке тупая боль, и, не зная куда себя деть,  первое, что взбрело в голову, – сбрил шикарную рыжую бороду, отросшую  в пути из Москвы в Магадан, превратившись из «старого морского волка» в молоденького гардемарина. Мне было всего 19 лет…

Мои друзья, посмеиваясь, едко комментировали, глядя, как исчезала у них на глазах, гордость моей физиономии. Несмотря на исчезновение бороды, голова не переставала болеть. Но вскоре появился папа  Егоров, приехавший из Усть-Омчуга за семьей. Быстро познакомившись, он утащил нас к праздничному столу, за которым Антонина Ивановна наговорила в адрес нашей троицы кучу теплых слов за джельтменское отношение, мы слушали и смущались, лесть обвораживала молодые сердца и, в конце концов, нам самим пришлось поверить, что совершили что-то чудесное в этой безумной поездке. Похвала не сняла головной боли, я по-прежнему находился в состоянии депрессии, не ел и не пил. Иван Иванович меня уговаривал, но потом твердо настоял, говоря: «клин клином вышибают» и, буквально, заставил выпить брусничной настойки. Не сразу, конечно, а чуть позже, я почувствовал облегчение, боль с затылка ушла, в голове посветлело, а в груди потеплело… Так я познакомился с алкогольным термином – «с похмелья». Егоровы на другой день уехали в свой Усть-Омчуг, а нас обступили частоколом новых забот и проблем  магаданские будни.

Из транзитного городка нас перевели  в общежитие, тот же барак, но с отдельными комнатами, в одной из них поселились мы. Однако трудности остались те же: холод и на первых порах плохое питание, и опять – деревянные нары.  Мерзли, как цуцики из-за глупости, держали фасон и форсили в своих бушлатиках и ботиночках, не пойдем же мы на телеграф в ватных брюках и валенках… Магадан всегда славился сильными ветрами, а в тот год и мокрыми снегопадами. Ботиночки промокали и не успевали просыхать за ночь; брюки, сложенные, как для глажки сушились в кровати собственным теплом; барак отапливался скверно, ветер гулял по комнате как в чистом поле; укладываясь спать, натягивали на себя свитера и прочие теплые вещи. Ночь катилась медленно и долго под заунывные песни ветра за окном, во сне я жил только одной мыслью: «Поскорей бы наступило утро»…

Утром, по дороге на телеграф, забегали в столовую, где питались по талонам: «завтрак–обед– ужин». Обычно на завтрак подавали кашу из гаоляна с рыбой, и чай с хлебом. Днем уничтожали обед вместе с ужином. Хлебного пайка, 900 гр., растянуть  на весь день не удавалось, «малогабаритная», некалорийная пища не могла насытить молодой организм. Вечером, придя, домой, в общежитие, варили на электроплитке сухую картошку или кашу из гаоляна, ничем незаправленую, кроме соли… Бывали и гороховые вечера… Деньги  катастрофически быстро таяли, к концу месяца наша касса пустела до нуля. Зарплата на первых порах была невысокой, кроме подоходного налога с нас драли налог за бездетность (надо же такой придумать!) и высчитывали аванс, взятый на покупку теплых вещей.

Спасались мы от неустроенного быта  общежития, от мерзкой погоды и житейских забот – на работе, где проводили большую часть времени, особенно вечерами. Здесь, в светлом зале телеграфа было тепло и уютно. Под стрекотание телетайпов царила атмосфера таинства рождения незримой, беспроволочной связи с таежными поселками и «материком». На языке колымчан «материком» называлось все, что было за пределами колымского края.

Когда я одевал головные телефоны, и садился рядом с дежурным радистом дублировать прием радиограмм, я забывал все на свете. Звучавшие в ушах точки-тире азбуки Морзе, превращавшиеся в слова и фразы радиосообщений, вызывали во мне чувство причастности к необычному процессу, доступному и мне, и я был необычайно горд собственной персоной. Иногда нам доверяли проводить радиосвязь самостоятельно, но таежные радисты не терпели медлительной работы в эфире и свое недовольство нами выражали своеобразно, передавая быстро одну букву «н», что на языке радистов значило: « Катись к чертовой …» !!!

Среди радистов телеграфа выделялся мастерством Борис Козлов. Это был асс своего дела. Со здоровой завистью я поглядывал на Бориса, восседавшего на высоком стуле. Перед ним пишущая машинка, и он, мягкими, изящными ударами пальцев по клавиатуре, выстукивал на бланке слова радиограммы, успевая при этом разговаривать, давать советы и делать замечания сидящим рядом стажерам.

Во время дежурства Бориса мы  крутились около его рабочего места, стараясь перенять секреты его мастерства, он  с удовольствием и терпеливо внушал: «Не надо сразу писать на бумаге то, что слышишь в эфире, старайся читать на слух, запомнить, а потом записать». Чаще всего, он разрешал мне поработать с корреспондентами, пока  отлучался покушать или покурить. Может быть, благодаря этой избранности и Борисовой науке, я быстрее Володи и Бориса Белова прошел стажировку радиста-слухача. Много позже, уже в Усть-Омчуге, я ничего не записывая, а только на слух, мог легко  вести  переговоры на языке морзянки.

Борис Козлов иногда навещал нас в общежитии и, видя наш скудный общепитовский быт, забирал меня с друзьями к себе домой, на ужин с чаепитием. Володя и Боря Белов хорошо играли на гитаре, в нашем репертуаре было много популярных песен, и как только начинали звучать знакомые мелодии, на огонек в комнату Козлова сходились соседи, и вечер песен и шуток длился до поздней ночи.

Колымчане – особенный народ, чувство локтя и товарищества там особенно развито и ценится; и ничего не было удивительного, когда к Борису, без всяких приглашений, набивались экспромтом знакомые или не совсем знакомые люди; тащили для угощения запасы провизии, лишь бы посидеть в кругу друзей, поболтать или послушать о родных краях. Оторванность от «материка» объединяла на Колыме людей независимо от профессии и возраста, там действовали более доверительные отношения.

Примерно через три месяца завершилась стажировка, я уехал «в тайгу», так говорили о тех, кто уезжал из столицы Колымы к месту назначения. Направили меня в Усть-Омчуг заменить начальника узловой радиостанции Стеклова, работавшего там безвыездно с довоенных лет.

А тем временем, пока налаживалась моя жизнь в Магадане и Усть-Омчуге, на «материке» шла деятельная подготовка к отправке в Магадан большой группы девушек, и ровно через год, от перрона Казанского вокзала Москвы, отошел пассажирский поезд «Москва – Владивосток». На спальных полках вагонов весело верещали девичьи голоса. Сто сорок девушек, выпускниц ремесленных училищ связи, отправлялись на Колыму отрабатывать трехгодичный срок.

В одном из купе среди подружек выделялась Валюша Калюжная, веселая и жизнерадостная заводила из группы выпускниц  Лабинского училища связи на Кубани. Болтая о будущей работе на Севере, девушки вряд ли задумывались над тем, что их ждет впереди.

А ехали они на край света, где 90% колымского населения составляли мужчины, контингент которых состоял из приехавших добровольно по вербовке, из отбывших сроки заключения, из сосланных сюда за политические взгляды, спецпоселенцы из бандеровцев и полицейских в годы оккупации. Спецпоселенцы – это бывшие военные, побывавшие в плену у немцев и т.д.,  и т.п.

И всем этим мужикам для обзаведения семьи не хватало женского общества, и чуть ли не на берегу Охотского моря вся эта братия сидела, свесив в воду босые ноги, с надеждой всматриваясь в горизонт, не появился ли долгожданный теплоход с будущими подругами и женами.

Под перестук колес в теплых спальных вагонах девчатам снились радужные сны и  ведать они не ведали, что ждет их скоро первое испытание, морской переход из Находки в Нагаево, и будут они, как и я с друзьями год назад, мерзнуть на холодных деревянных нарах в трюмах теплохода, по иронии называвшийся «Феликс Дзержинский».

И не ведала Валюша Калюжная, и не гадала, что в Магадане, в коридоре Управления связи, приглянется она молодцу в морской форме, Боре Филипченко, мотавшемуся из кабинета с кабинет по служебным делам, но успевшему между тем с интересом приглядываться к ладной фигурке девушки в сапожках, пританцовывавшей в кругу подружек, ожидавших назначения на работу.

И каково было его удивление, когда на другой день он столкнулся с девчатами у почтовой машины, отправлявшейся в тайгу. Среди них была и Валюша, все они ехали в Усть-Омчуг. Разместились кое-как среди посылок и мешков с письмами, каждый нашел себе удобное место, и машина покатилась по тряской таежной трассе, монотонно укачивая своих пассажиров. Замерзнув, я перебрался поближе к небольшой тлеющей печурке, а, проснувшись ночью, вдруг обнаружил, что дремлю рядом с приглянувшейся мне Валюшей. Я стеснялся заводить с девчонками разговор, хотя знал, что одна из них будет работать у меня, и поэтому всю дорогу меня мучил вопрос: «Кто из них назначен ко мне на радиостанцию?». В мечтах – это была Валюша…К сожалению, ею оказалась другая – Вера Захарова.

Но все равно, я думаю, сам Бог свел нас в дороге, у теплой печурки, и, хотя мы еще ничего не знали, но судьба наша была уже решена… Через год, в 1948 году, в марте месяце, я привез Валюшу в Челбухан.

Ноябрь 1999 г.

• Назад
• Вперед