Магадан

Б.М. Филипченко

РАССКАЗЫ

ДЛЯ

ВНУЧЕК

УКРАИНА
Бровары

2004

Глава первая

Москва – Магадан…

Несколько лет тому назад, наверное, это было в 1999-ом году, написав рассказ о том, как я с друзьями отправился на Дальний Восток,  не думал, что однажды он попадет в руки моей внучки Оли, и она будет допытываться: «Дедуля! Это правда, то, что ты написал? Потом Валя прочитала и тоже с вопросом: «А почему я раньше не читала?» Я не знал, что ответить, потому что написал под впечатлением воспоминаний давно и отложил «под сукно» с надеждой, что кто-то когда-то  найдет и прочтет. Оставляя без изменений «Москва–Магадан», я решил дополнить рассказ, как в приличных романах, второй главой о нашем пребывании на Колыме. А поскольку обнаружила мою писанину внучка, то и озаглавил эти воспоминания – «Рассказы для внучек ».

И так, вспоминая колымские житейские будни, первое, что приходит на ум, – бытовые условия. Особенно деревянные нары – спутники нашего сна и отдыха, и я, ковыряясь в памяти, пытаюсь припомнить: где, когда, в каком уголке Колымы, мы, наконец, впервые улеглись спать в настоящей  кровати.

А нары, собственно говоря, начались прямо с Москвы. В начале октября 1946 года, мы – это я, Володя Семененко и Боря Белов – три неразлучных друга, отчаявшись достать билеты на пассажирский поезд, во что бы то ни стало старались выехать из Москвы любым другим, чтобы успеть добраться во Владивосток до окончания навигации на Охотском море. В толпе таких же неудачников, работая локтями и кулаками, с бранью и морской «полундрой», мы взяли приступом «вагон прямого сообщения» поезда №501 Москва–Владивосток, в простонародье называемый «пятьсот веселым». «Веселое» название к поезду прилепилось в силу того, что, передвигаясь медленно  по огромной Советской стране, он производил довольно грустно-смешное впечатление. При остановке на станциях из его вагонов вылетали, как из пчелиного растревоженного улья, люди и бежали: кто за кипятком, кто отоваривать хлебные карточк, кто на базар или в привокзальный буфет, а кто примитивно просто – поскорее в туалет, потому что в «веселом поезде» его не было.

Когда же поезд двигался, из его дверей и окошек-лотков (как у пчел) торчали смеющиеся или печальные, кричащие или плачущие, свистящие и поющие лица горе-пассажиров, волею судьбы утрамбованных, как селедка в бочки, в так называемые вагоны-товарняки, или по-иному – «телятники», или иначе – «теплушки», в которых обычно перевозят либо грузы, либо скотину.

Вагон – это одно-единственное «купе» для всех «утрамбованных»: с одной стороны вагона дверь и с другой такая же. При необходимости открыть, они откатываются на роликах. В глубине «купе», как слева, так и справа – двухэтажные деревянные нары с престижными «спальными» местами на втором этаже, из-за них-то и шла борьба с «полундрой» при посадке в Москве.

Во времена коллективизации в «телятниках» вывозили из родных сел и хуторов раскулаченных, репрессированных, выселяемых и перевыселяемых граждан страны Советов, а в годы войны, в 1943-м, мама и я в составе вновь сформированного для фронта госпиталя совершили бросок из далекого Урала, из Березняков, в прифронтовую Полтаву (Новые Санжары) все на тех же деревянных нарах.

Хотя и называли пятьсот первый «веселым», но далеко несмешным выглядело отсутствие в «телятниках» элементарных санитарных удобств, так называемых,  уборных. И если возникала у пассажира нужда «по-маленькому» – это считалось полбеды, а если возникала – «по-большому» – то соответственно  большая беда!!!  И терпели пассажиры от станции до станции, как неприкаянные, а поскольку «веселый» ходил вне расписания, то остановки в пути зависели, как говорится, от «стрелочника», и наш поезд или мчался, как лошадь без поводьев, либо стоял на станциях, как вкопанный, часами.

А если кому-то и приспичивало вдруг «по-маленькому» и было невтерпеж,  измученный пассажир откатывал с грохотом дверь, и, забывая о стыдливости и приличии, выставлялся перед взором всего вагона, в позе застывшей статуи с фонтанчиком. Хуже, если возникала «большая нужда»… О…о…о ! Тогда щепетильная процедура превращалась для терпящего бедствие в цирковой номер с каскадерскими трюками. В роли такого циркача оказался как-то и я...

Съев что-то в дороге несвежее и маясь животом, я превратился в объект жалостливых взглядов и язвительных насмешек. Чтобы понять трагедию несчастливца, нужно представить себе человека, со спущенными до колен штанами, полусидящего на полусогнутых ногах, с голой задницей, обращенной наружу, за дверь, висящего и балансирующего над мелькающими, как в калейдоскопе, рельсами. Для страховки, чтобы я не свалиться и геройски не погиб на железнодорожных путях, мои друзья держали меня морской хваткой, Борис – за одну руку,  Володя -  за другую. Как не печально, но свидетелями феноменального трюка с дефектацией на всем «скаку» поезда, стали жители близлежащих сел и городов Восточной Сибири.

Представляю, ежели сей пассаж станет известен моей внучке Нюре, ее реакция будет мгновенной, она сядет на своего любимого конька и с веселым сарказмом, видимо, произнесет: «Ну и дед! Как он опозорил нашу семью!».

«Вагон-телятник», ко всем прочим недостаткам, обладал еще одним: у него отсутствовали входные ступеньки, их заменяла висячая металлическая лестничка, и чтобы войти или выйти из вагона, нужно было по-обезьяньему повиснуть на ней, затем подтянуться руками на поручнях и на четвереньках войти в проем двери. Но если на остановке паровоз давал тревожный гудок и начинал трогаться с места, около лестнички возникало столпотворение и чуть зазевавшемуся пассажиру давали в зад  такого пинка, что он влетал  в вагон, как пробка из бутылки шампанского.

Несмотря на то, что «пятьсот первый» всегда  подолгу стоял на станциях, мы все же ухитрились однажды отстать от него. По прибытию в Красноярск нам пришла в голову нелепая идея проведать Игоря Реброва, приятеля по училищу и местного жителя. Нашли Игоря быстро, он принял нас по-сибирски: с банькой, с водочкой, с шаньгами и пельменями, в общем, хлебосольно и щедро.

После двух недель дорожного перестукивания колес, вагонного шума и гама, отогревшись в теплом цивилизованном туалете телом и душой, очумев от приятной чистоты,  и помнится даже – побрившись и нагладившись, мы, естественно забыли обо всем на свете, потеряв счет времени. Когда где-то к вечеру, мы все же появились на вокзале, к своему ужасу не обнаружили «пятьсот веселого», он укатил, простояв на станции, как ожидалось, не шесть часов, а всего около часа. Игорь и его друзья, с трудом затолкали нас в скорый поезд, который догнал наш, взбесившийся родной и «веселый», лишь через сутки, в Нижнеудинске.

В скором нас, безбилетников, в вагон не пустили и, сжалостившись, разрешили быть в тамбуре. А снаружи «стоял октябрь уж у двора»,  экспресс наш двигался по морозной Сибири, и холод, проникая через дверные щели, все глубже и глубже добирался до самых косточек, ибо одеты мы были, не по-зимнему, а по-курсантски в морскую форму: брюки клеш, легкие ботиночки, короткие бушлатики и на макушке – мичманки. Из тамбура одна дверь – в вагон, а другая в топочную, где стоял  котел. Возле этого чуда техники, в обнимку с ним, мы по очереди и обогревались. Отапливался котел угольком,  беспрерывно коптил, и, естественно, коптились и мы.

• Назад
• Вперед