Честерфилд ...том2 - 11

LXXXII



 Лондон, 27 мая ст. ст. 1753 г.
 Милый друг!
 Сегодня  я  вымотан,  истерзан,  скажу  даже  -   замучен
обществом  весьма достойного, тонкого и ученого человека, моего
близкого родственника, который обедал у меня  и  с  которым  мы
провели  вместе  вечер.  Как это ни кажется парадоксальным, это
сущая правда: у него нет ни знания света, ни хороших манер,  ни
уменья держать себя в обществе. Далекий от того, чтобы говорить
наобум,  что  принято  считать  признаком глупости, он изрекает
только книжные истины - и это в десять раз хуже. Сидя в своем
кабинете, он выработал на все определенные взгляды, почерпнутые
из книг, и теперь упорно отстаивает их, а когда  что-нибудь  не
согласуется с ними, не только удивляется, но и сердится. Теории
его  хороши,  но,  к  сожалению,  все  неприемлемы на практике.
Почему? Да потому, что он привык только читать, а не общаться с
людьми. Он знает книги, но понятия не имеет о  людях.  Стараясь
извлечь  из себя какую-нибудь мысль, он производит ее на свет в
величайших муках; он запинается, сбивается и выражается  всегда
до  крайности  неудачно. Манеры его лишены какого бы то ни было
изящества, так что, невзирая на все его достоинства и ученость,
я с большей охотой провел бы шесть часов подряд с самой  пустой
болтуньей, как-никак знающей свет, чем с таким, как он. Нелепые
представления  человека, возводящего свои домыслы в систему, но
совершенно не знающего людей, способны  извести  того,  кто  их
знает.  Ошибкам  его  нет  числа,  а  начав  исправлять  их, ты
вызовешь его гнев: он  ведь  все  очень  тщательно  продумал  и
глубоко убежден в своей правоте.
 Несообразность  -  вот  черта,  характеризующая подобного
рода  людей.  Не  считаясь   с   установившимися   обычаями   и
привычками,  просто  потому  что  они  их  не  знают,  люди эти
нарушают их на каждом шагу. Хоть у них и нет намерения  обидеть
окружающих,  они  часто  их до последней степени возмущают. Они
никогда не вникают ни в общий характер, ни  в  отдельные  черты
людей,  с  которыми или перед которыми говорят. А ведь из опыта
светской жизни мы знаем, что  уместное  и  пристойное  в  одной
компании,  в  определенном  месте  и  в  определенное время при
других обстоятельствах оказывается неуместным  и  непристойным.
Словом,  между  человеком,  чьи  знания складываются из опыта и
наблюдений над характерами,  обычаями  и  привычками  людей,  и
человеком,  почерпнувшим  всю свою ученость из книг и возведшим
прочитанное в систему, столь  же  большая  разница,  как  между
хорошо объезженной лошадью и ослом.
 Поэтому  изучай  и  мужчин,  и  женщин, поддерживай с ними
знакомство и почаще бывай у них дома; всматривайся не только  в
их  внешнее обличье, за которым они, разумеется, следят, но и в
их личную и домашнюю жизнь, где и характер их, и привычки ничем
не прикрыты. Составь себе представление о  вещах  на  основании
собственного  наблюдения  и  опыта, представляй их себе такими,
каковы они в действительности, а не такими, какие они только  в
книгах  или  какими,  судя по тому, что написано о них в тех же
книгах, они должны быть; в жизни они  ведь  никогда  не  бывают
тем,   чем   должны.   Для  этого  не  удовольствуйся  общим  и
поверхностным знакомством с ними, а всюду, где только  сможешь,
сумей  стать  своим человеком в хороших домах. Например, съезди
еще раз в Орли на несколько дней, а потом  наведайся  туда  еще
раза два или три. Съезди дня на два, на три в Версаль, для того
чтобы  углубить  там  свои знакомства и расширить их круг. Будь
как дома в Сен-Клу, и всякий раз как кто-нибудь из живущих  там
дворян   пригласит  тебя  провести  несколько  дней  у  него  в
поместье, принимай это приглашение. Это непременно привьет тебе
известную гибкость, и тебе будет легче примениться к  различным
обычаям  и нравам: всегда ведь хочется понравиться тому, в чьем
доме живешь, а вкусы у людей разные.
 Чем  можно  вернее  расположить  к  себе  людей,  как   ни
радостным  и  непринужденным подчинением их привычкам, нравам и
даже слабостям - молодому человеку, как говорится,  все  идет
впрок.  Ему  следует  быть  ради благих целей тем, чем Алкивиад
обычно бывал ради дурных - Протеем, с  легкостью  принимающим
любые  обличья  и легко и весело привыкающим к ним. Жар, холод,
сладострастие, воздержание, серьезность, веселье, церемонность,
непринужденность, ученость, легкомыслие, дела и удовольствия -
все это он должен уметь принимать, откладывать, когда нужно,  в
сторону,  изменяя  себе  так же легко и просто, как он надел бы
или  положил  в  сторону  шляпу.  А  приобретается  это  только
привычкою  к  светской  жизни  и  знанием  света,  общением  со
множеством людей, тщательным изучением каждого в отдельности  и
умением   хорошо   разглядеть   своих  разнообразных  знакомых,
добившись близости с ними.
 Справедливое и благородное притязание что-то  представлять
собою   в   свете   неизбежно  пробуждает  в  человеке  желание
понравиться;  желание  же  понравиться   в   какой-то   степени
подсказывает  ему,  как его лучше осуществить. А ведь искусство
нравиться  -  это  по   сути   дела   искусство   возвыситься,
отличиться,  создать  себе имя и добиться успеха. Но без уменья
расположить к себе людей, без  благосклонности  граций,  как  я
тебе  уже  говорил  много  раз, ogni fatica e vana. Тебе сейчас
только девятнадцать лет,  в  этом  возрасте  большинство  твоих
соотечественников, пристрастившись к портвейну, тупо пьянствуют
в  университете. Ты сумел значительно опередить их в ученье, и,
если сумеешь точно так же оказаться впереди по знанию  света  и
по  манерам,  ты можешь быть совершенно уверен, что превзойдешь
их при дворе и в парламенте, ведь начал-то ты  намного  раньше,
чем они все. Они обычно в двадцать один год только в первый раз
выезжают в свет, ты к двадцати одному объездишь уже всю Европу.
Неотесанными  увальнями пускаются они в путешествия, а во время
путешествий варятся все время в собственном соку, потому что  в
другом обществе им почти не приходится бывать. Знают они только
одних  англичан,  да  и то их худшую часть, и очень редко имеют
понятие о каком-нибудь языке, кроме родного, и  возвращаются  к
себе  на родину в возрасте двадцати двух или двадцати трех лет,
приобретя манеры и  лоск  голландского  шкипера  с  китобойного
судна,  как говорится в одной из комедий Конгрива. Моя забота о
тебе и - надо отдать тебе справедливость -  твоя  собственная
забота  привели  к тому, что, хотя тебе всего девятнадцать лет,
тебе остается приобрести лишь знание света,  хорошие  манеры  и
думать  уже  только  о  своей  внешности.  Но  все  эти внешние
качества очень важны и необходимы для тех,  у  кого  достаточно
ума,  чтобы оценить их по достоинству, и если ты приобретешь их
до того, как тебе исполнится двадцать один год, и до того,  как
ты выступишь на поприще деятельной и блестящей жизни, то у тебя
будут  такие  преимущества над всеми твоими современниками, что
им никак не удастся превзойти тебя  и  ты  оставишь  их  далеко
позади.  Возможно,  ты получишь назначение при одном из молодых
принцев, который, может быть, станет потом молодым королем. Там
все  различные  способы   нравиться,   располагающая   к   себе
обходительность,  гибкость манер, brillant(311) и благосклонность
граций  не  только  перевесят,  но  и  затмят  любую  подлинную
ученость  и  любые  достоинства, лишенные этого блеска. Поэтому
умасти себя маслами и будь ловок и блестящ в  этом  беге,  если
хочешь  опередить  всех  других  и  первым достичь поставленной
цели. Может статься, что и дамы скажут здесь свое слово, и тот,
кто будет иметь у них наибольший успех, будет  иметь  его  и  в
чем-то  другом.  Употреби  на  это все свои старания, милый мой
мальчик,  это  до  чрезвычайности  важно;  обрати  внимание  на
мельчайшие обстоятельства, на самые незаметные черточки, на то,
что  принято  считать  пустяками,  но из чего складывается весь
блистательный облик настоящего джентльмена, un galant homme, un
homme de cour(312), человека делового и  жизнелюбца;  estime  des
hommes,  recherche  des  remmes,  aime  de  tout  de  monde(313).
Понаблюдай за каждым светским человеком, которого люди любят  и
уважают, умей узнать, чем он этого добивается. Сумей разглядеть
в   нем  то  особое  качество,  за  которое  его  больше  всего
прославляют  и  хвалят,  и  постарайся  следовать  в  этом  его
примеру.  А  питом собери все эти черты воедино и создай из них
нечто вроде мозаики целого. Нет человека,  который  бы  обладал
всеми  качествами,  но едва ли не у каждого есть какое-то одно,
достойное подражания. Умей только хорошо выбирать себе образцы,
а для того, чтобы тебе это удалось, доверяй ушам  своим  больше,
нежели  глазам.  Лучший  пример  для подражания - это человек,
достоинства которого признаны всеми,  хотя  в  действительности
они  могут  быть  и  не  так  велики.  Мы должны принимать вещи
такими, каковы они есть, мы  не  в  силах  сделать  их  такими,
какими  нам  бы  хотелось  их  видеть, а нередко даже и такими,
какими  им  следовало  бы  быть,  и  коль  скоро  все  это   не
затрагивает    нравственных    обязанностей   человека,   более
благоразумно в  этих  вещах  следовать  примеру  других,  а  не
пытаться их вести за собою. Прощай.


311 блеск (франц.).

 312 светского человека, придворного (франц.).

 313 Koro уважают мужчины, знакомства с кем  ищут  женщины,
которого любят все (франц.).

 LXXXIII



 Лондон, 26 февраля 1754 г.
 Милый друг,
 Я  получил  твои письма от 4 февраля из Мюнхена и от 11 из
Регенсбурга, но не получил письма от 31 января, на  которое  ты
ссылаешься.   Эта  небрежность  и  ненадежность  почты  и  была
причиной тех неприятностей, которые постигли тебя  на  пути  из
Мюнхена  в  Регенсбург,  ведь, если бы ты регулярно получал мои
письма, ты бы, прежде чем уехать из Мюнхена, получил  и  то,  в
котором  я  советовал  тебе никуда не трогаться с места, потому
что тебе там так хорошо жилось. Как бы то ни было, ты  совершил
ошибку,  выехав  из  Мюнхена в такую погоду и по таким дорогам:
тебе ведь и в голову не могло прийти, что я так уж хочу,  чтобы
ты  ехал  в  Берлин,  что  ради  этого  готов  подвергнуть тебя
опасности быть погребенным в снегу. Но в общем-то у тебя теперь
все  хорошо.  По-моему,  ты  очень   правильно   делаешь,   что
возвращаешься  в  Мюнхен  или, во всяком случае, остаешься где-то
между Мюнхеном, Регенсбургом и  Маннгеймом  до  тех  пор,  пока
погода  и  дороги  не  станут лучше; оставайся в каждом из этих
городов столько, сколько тебе угодно, потому что мне совершенно
все равно, когда ты приедешь в Берлин.
 Что касается нашей встречи, то я расскажу тебе свой  план,
а  ты  можешь в соответствии с ним выработать свой. Я собираюсь
выехать отсюда в конце  апреля,  потом  с  неделю  попить  воды
Эсла-Шапель,  а  оттуда  отправиться  в Спа что-нибудь около 15
мая, прожить там самое большее два месяца, после чего вернуться
уже прямо в Англию. Надеюсь, что там не окажется в это время ни
одной живой души, ведь  лечебный  сезон  начинается  не  раньше
середины мая. Но именно поэтому мне вовсе не хотелось бы, чтобы
ты  приезжал туда в начале моего пребывания и томился целых два
месяца в этой дыре, где не будет никого, кроме  меня  и,  может
быть,  еще  нескольких  капуцинов. Я бы советовал тебе провести
все это время там, где тебе захочется -  до  начала  июля,  а
потом  заехать за мною в Спа или же перехватить меня где-нибудь
по дороге в Льеж или Брюссель. А до того,  если  тебе  наскучит
Маннгейм  и  Мюнхен,  ты мог бы при желании поехать в Дрезден к
сэру Чарлзу Уильямсу, который к тому времени приедет туда,  или
же   остановиться  на  месяц-полтора  в  Гааге,  одним  словом,
спокойно пожить там, где ты захочешь. Довольно тебе ездить.
 Коль скоро ты послал за всеми письмами, адресованными тебе
в Берлин, ты получишь оттуда целую пачку моих; начав читать их,
ты сразу увидишь, что иные написаны с расчетом на  то,  что  их
вскроют  прежде,  чем они попадут к тебе. Не буду пересказывать
тебе их содержание, прошу тебя только послать через меня теплое
и сердечное благодарственное письмо на имя м-ра Элиота, который
как самый искренний друг выставил твою кандидатуру на выборах в
Лискерде, где ты будешь избран  вместе  с  ним  без  каких-либо
трудностей и возражать против тебя никто не будет. Письмо это я
перешлю ему в Корнуэлл, где он сейчас находится.
 Теперь,  когда  тебе  уже  в  недалеком  будущем предстоит
сделаться человеком деловым, я всем сердцем хочу,  чтобы  ты  с
первых  же  шагов придерживался определенной системы, ибо ничто
так не облегчает и не  упрощает  ведение  дел,  как  порядок  и
установившаяся   система.   Так   пусть   же  и  то,  и  другое
присутствует в твоих счетах, в твоих чтениях,  в  распределении
твоего  времени,  словом  -  во всем. Ты даже не представляешь
себе, сколько времени ты этим сбережешь и насколько лучше будет
сделано всякое дело.
 Отнюдь не чрезмерными тратами,  а  беспорядочностью  своей
герцог  Мальборо вверг себя в огромный долг, который до сих пор
еще не оплачен. Неразбериха и суетливость,  окружающие  герцога
Ньюкасла,  проистекают  не  от  дел,  которыми  он занят, а от
отсутствия в них системы. Сэра Роберта Уолпола, у которого было
в десять раз больше дел, никогда не  видели  суетливым,  потому
что  он во всем следовал определенной системе. Голова человека,
которому приходится заниматься делами и у которого нет в них ни
порядка, ни метода, поистине
 ... rudis indigestaque moles quam dixere chaos(314).
 Ты, вероятно, хорошо понимаешь, что ты  очень  небрежен  и
беспорядочен,  и  я  надеюсь,  что  ты  примешь твердое решение
избавиться от этих пороков. Перебори себя и, хотя бы в  течение
двух  недель,  заставь  себя  следовать  определенному методу и
соблюдать порядок. И могу тебя заверить, ты больше  никогда  не
позволишь себе пренебрегать ни тем, ни другим, так велики будут
те удобства и преимущества, которые ты от этого получишь.
 Наличие  системы  -  это то внешнее преимущество, которым
обладают  юристы,  выступающие  в   парламенте,   перед   всеми
остальными ораторами: в своих выступлениях на суде они привыкли
следовать  ей,  и  это  входит  у  них в привычку. Не собираясь
делать тебе комплименты, я с удовольствием могу  сказать  тебе,
что  порядок, метод и большая живость ума - вот все, чего тебе
недостает для того, чтобы  рано  или  поздно  сделаться  видной
фигурой  в  деловом  мире.  У тебя гораздо больше положительных
знаний, больше способности распознавать людей и гораздо  больше
скромности,  чем обычно бывает у людей твоего возраста, и даже,
могу с уверенностью сказать, значительно  больше,  чем  было  у
меня  в  твои  годы. Опыта у тебя покамест еще не может быть, и
поэтому на какое-то время положись в этом  отношении  на  меня.
Путешественник  я бывалый, хорошо знаю как почтовые тракты, так
и проселочные дороги. Я не могу даже  по  ошибке  завести  тебя
куда-нибудь в сторону, а ты отлично знаешь, что нарочно я этого
не сделаю никогда.
 Могу  тебя  заверить,  что  тебе  не  представится  случая
кончать  свои  письма   словами,   "Вашего   превосходительства
покорный" и т. п.
 Уединение  и  покой  -  вот  тот  выбор, который я сделал
несколько лет назад, когда  чувства  мои  еще  не  притупились,
здоровье  было  крепким и я был достаточно бодр духом, для того
чтобы вести дела. Теперь же, когда я оглох и  силы  мои  падают
день  ото  дня,  они  сделались необходимым и единственным моим
прибежищем. Я знаю себя (а это может сказать про себя далеко не
каждый), знаю, что я могу, чего не могу и, соответственно,  то,
что  мне  надлежит  делать. Мне не следует возвращаться к делам
теперь, когда я гораздо менее пригоден к ним, чем тогда,  когда
их  оставил.  Тем более не собираюсь я возвращаться в Ирландию,
где из-за моей глухоты и недугов я уже никогда  не  смогу  быть
тем,  чем  некогда  был.  Гордость  моя  была  бы  этим слишком
уязвлена. Оба важных чувства - зрение и слух - должны быть не
только хорошими, но и острыми там, где  на  человека  возложены
определенные  обязанности,  а  обязанности  наместника Ирландии
(если он исполняет их  сам)  требуют,  чтобы  и  то,  и  другое
чувство  были  в  высшей  степени  развиты.  Именно потому, что
герцог Дорсет не исполнял их сам, а поручал своим фаворитам,  и
произошли все эти беспорядки в Ирландии, и только потому, что я
все делал сам и у меня не было ни фаворитов, ни заместителя, ни
любовницы,  в  период  моего  правления все было так спокойно и
тихо. Помнится, когда я  назначил  своим  секретарем  покойного
Лиддела, все были этим очень удивлены, а кое-кто из моих друзей
стал  даже  говорить,  что  человек  этот вовсе не пригоден для
ведения дел, что это всего только приятный и симпатичный юноша.
На это я ответил им - и я говорил сущую правду - что именно
по этой причине я и остановил свой выбор на нем: я ведь  решил,
что все буду делать сам и не дам даже повода подозревать, что у
меня  есть  помощник.  А  ведь  если  наместник  берет  себе  в
секретари человека делового, то люди всегда, и  обычно  не  без
оснований,  считают, что этот секретарь и делает за него все. К
тому же сейчас я смотрю  уже  на  себя,  как  на  emeritus(315)  в
отношении   дел,   которыми   занимался  около  сорока  лет.  Я
отказываюсь от них в твою пользу: потрудись как  я  свои  сорок
лет,  и  тогда  я соглашусь на то, чтобы ты подал в отставку и,
удалившись на покой, провел  остающиеся  годы  за  философскими
размышлениями  в кругу друзей и книг. Государственные деятели и
красавицы обычно не чувствуют, как они постепенно  стареют,  и,
находясь  в зените своем, преисполнены радужных надежд, что так
же будут светить и дальше, а  когда  приходит  закат,  их  ждут
презрение  и  насмешки.  Я удалился от дел вовремя, uti conviva
satur(316) или, как еще лучше говорит Поп:
 Пока тебя не высмеют юнцы.
 Мое угасающее  честолюбие  сводится  единственно  к  тому,
чтобы быть советником и слугою твоего растущего честолюбия. Дай
мне  увидеть в тебе мою возродившуюся юность: дай мне сделаться
твоим наставником и, обещаю  тебе,  с  твоими  способностями  и
знаниями ты пойдешь далеко. От тебя потребуются только внимание
и энергия, а я укажу тебе, на что их направить. Признаюсь, меня
страшит  в  тебе  только  одно,  и  как  раз то, что, вообще-то
говоря, менее всего должно страшить в человеке  таком  молодом,
как  ты  - лень: ведь если ты погрязнешь в ней, тебе придется
всю  жизнь  пребывать  в  безвестности,  достойной   всяческого
презрения.  Она  не  даст тебе свершить ничего, о чем стоило бы
написать, а равно и не даст  написать  ничего,  что  стоило  бы
прочесть,  а  ведь каждое разумное существо должно стремиться к
одной из этих двух целей. Праздность, на  мой  взгляд,    это
разновидность   самоубийства:   духовное   начало   в  человеке
безвозвратно погибает, животное же иногда продолжает жить. Дела
никогда не мешают удовольствиям:  напротив,  они  придают  друг
другу  вкус;  берусь  даже  утверждать,  что  ни тем, ни другим
нельзя насладиться  сполна,  если  ограничиться  чем-то  одним.
Предаваясь одному, начинаешь непременно хотеть другого. Поэтому
приучай  себя  смолоду быть проворным и прилежным во всех, даже
незначительных делах: никогда не откладывай на завтра того, что
можешь сделать сегодня, и никогда  не  делай  двух  дел  сразу.
Преследуй свою цель, какова бы она ни была, упорно и неутомимо,
и   пусть  всякая  новая  трудность,  если  только  она  вообще
преодолима, не только не лишит тебя мужества, но, напротив, еще
больше воодушевит. Человеку настойчивому очень многое удается.
 Мне хочется, чтобы ты приучил себя каждый день  переводить
несколько  строчек,  все равно с какого языка и из какой книги,
на самый изящный и правильный английский язык, какой ты знаешь.
Ты не представляешь себе, как  этим  ты,  незаметно  для  себя,
можешь  выработать  собственный  стиль  и привыкнуть выражаться
изящно, а ведь у тебя это займет  всего  каких-нибудь  четверть
часа. Письмо, правда, получилось такое длинное, что в тот день,
когда ты его получишь, этой четверти часа у тебя, пожалуй, и не
останется. Итак, спокойной ночи.


314  ...  грубая,  бесформенная  масса,  называемая хаосом
(лат.).

 315 [здесь] отслужившего свое (лат.).

 316 как насытившийся гость (лат.).

 LXXXIV



 Бат, 15 ноября 1756 г.
 Милый друг,
 Вчера   утром  получил  твое  письмо  вместе  с  Прусскими
бумагами... которые прочел очень  внимательно.  Если  бы  дворы
могли краснеть, Венский и Дрезденский непременно бы покраснели,
увидав,  что  вся  лживость их выставлена напоказ так открыто и
неопровержимо. Первый из них, должно быть, наберет  на  будущий
год  сто тысяч человек, чтобы ответить на это обвинение. И если
императрица всея Руси прибегнет к тем же  неоспоримым  доводам,
то,  как  бы красноречив ни был король Прусский, ему не удастся
переубедить  их.   Я   хорошо   помню   договор   между   двумя
императрицами,  подписанный  в  1746  г.,  на который так часто
ссылаются  эти   документы.   Австрийская   императрица   очень
настаивала, чтобы король его подписал. В связи с этим Вассенаар
и познакомил меня с ним. Я спросил его тогда, не было ли в этом
договоре  каких-либо секретных пунктов, подозревая, что таковые
могли быть, потому  что  все  те,  которые  были  обнародованы,
выглядели  слишком  безобидно и имели отношение лишь к обороне.
Он заверил меня, что никаких  тайных  соглашений  заключено  не
было.  Тогда  я  сказал, что коль скоро английский король ранее
уже заключал оборонительные союзы с обеими императрицами, то  я
не  понимаю,  какой  смысл может иметь и для него, и для других
двух  сторон  заключение  еще  одного  союза,  носящего   чисто
оборонительный  характер;  если  же, однако, подпись короля под
этим договором нужна как свидетельство его доброй  воли,  то  я
готов  представить  акт,  которым его величество соглашается на
подписание этого  договора,  подтверждая  этим  договоренность,
существующую  у  него  с  упомянутыми  императрицами касательно
взаимной обороны, но не более. Предложение мое  совершенно  его
не  удовлетворило,  и это означало, конечно, что тайные пункты,
которые  нам  хотел  навязать   Венский   двор,   действительно
существовали,   что  сейчас  и  подтверждают  новые  документы.
Вассенаар же с тех пор больше не приглашал меня к себе ни разу.
 Никак  не  могу  понять  происшедших  при  дворе  перемен,
которые,  как мне кажется, окончательно еще не завершились. Кто
бы мог подумать год тому назад, что м-р  Фоке,  лорд-канцлер  и
герцог  Ньюкасл - все трое - подадут одновременно в отставку.
Причины этого я все еще никак не могу понять, разъясни мне  ее,
если   сможешь.  Непонятно  мне  также,  каким  образом  герцог
Девонширский и Фоке, которых я  считал  друзьями,  могли  вдруг
поссориться между собой из-за казначейства, напиши мне об этом,
если  знаешь.  Я никогда не сомневался в том, что твой брейский
викарий - человек благоразумный и гибкий,  но  меня  поражает,
что из казначейства ушел Обрайен Уиндхем; казалось бы, интересы
его зятя, Джорджа Гренвиля, должны были удержать его там.
 Последние несколько дней я стал чувствовать себя хуже, так
что вчера вечером пришлось даже принять ипекакуану, и, тебе это
покажется  странным  -  для  того, чтобы вызвать рвоту; спустя
какой-нибудь  час  меня  вырвало  снова,  и  это  оказалось   и
приятным, и полезным, что редко с тобой бывает, когда лечишься.
 Ты  хорошо  сделал,  что сходил к герцогу Ньюкаслу; у него
теперь уж больше не будет приемов. Все же советую тебе время от
времени наведываться к нему и оставлять свою визитную карточку;
этому человеку ты многим обязан. Прощай.

• Назад
• Вперед