Еще раз о Цусиме часть 2

Еще раз о Цусиме...

Часть 2

Раздел создан на основании книги "Свидетели Цусимы" John Norton Westwood  (Вествуд Джон) и других материалов.

Глава четвертая

АРТИЛЛЕРИЙСКИЙ БОЙ

С обыкновенной несклонностью генералов и адмиралов признавать за собой ошибки оба адмирала, Того и Рожественский, описывали свои маневры при Цусиме как логически оправданные и хорошо обдуманные. Однако оба они совершали ошибки, хотя ошибки Рожественского в дальнейшем принято было называть серией бессмыслиц (потому что он проиграл), а ошибки Того — обдуманным риском (потому что он выиграл).

Остается противоречивым злосчастное перестроение Рожественского перед самым началом боя. Голые факты, с которыми согласно большинство свидетелей, таковы: утром 2-я эскадра следовала посредине восточной части Корейского пролива курсом NE 23 . Вскоре после полудня японские крейсера под командой Дева, шедшие слева, увеличили скорость и повернули, словно с намерением пересечь русским путь у них перед носом. Адмирал прореагировал, повернув свой флагман «Суворов» на 8 румбов (90°) вправо, за ним последовательно повернули три других броненосца 1-го отряда. Пройдя 2600 ярдов под прямым углом к прежнему курсу, «Суворов» отвернул на 8 румбов влево, и за ним последовательно повернули «Император Александр Третий», «Бородино» и «Орел».

Завязка боя. Положение противника в 13 час 30 мин и в 13 час 40мин.

Итак, в русском строю теперь были две параллельные колонны: 2-й и 3-й отряды шли, как и прежде, в кильватерном строю одной линией, а 1-й отряд на 2600 ярдов правее и несколько впереди относительно левой колонны. Во время выполнения второй стадии этого маневра произошла путаница. «Бородино» сначала повернул влево одновременно с «Суворовым», видимо, думая, что все броненосцы должны были повернуть одновременно, образовав строй пеленга. (Впоследствии было много споров относительно того, кто ошибся: «Бородино» или «Император Александр Третий». Но никогда не было установлено наверняка, что же говорил второй сигнал «Суворова»: был ли это «поворот одновременно» или «последовательно»?)

Может быть, напуганные таким необычным строем, крейсера Дева отступили.

Барон Shigetō Dewa (10 декабря 1856 - 27 января 1930) японский адмирал

Между тем Рожественский продолжал держать свое странное двухлинейное построение. В 13-20 впереди, в туманной дымке, показались основные корабли Того. Они были прямо по носу русской эскадры, но чуточку правее, и склонялись к левому ее борту (т.е. если 2-я эскадра шла на норд-ост, броненосные силы японцев двигались на зюйд-вест). Через пять минут после обнаружения Того адмирал приказал четырем линкорам 1-го отряда увеличить ход с 9 до 11 узлов и занять их прежнее место впереди 2-го и 3-го отрядов так, что­бы снова образовать единую кильватерную линию.

Одновременно крейсерам и эсминцам было приказано отойти вправо (в тыловую сторону).

Приблизительно в 13.45 четыре японских броненосца, ведомые тоговским «Миказа», с броненосными крейсерами «Нисшин» и «Касуга», образуя броненосный отряд из 6 кораблей, пересекли курс русских и стали теперь от них впереди слева. За ними, почти следом, тоже в кильватер, спешили 6 броненосных крейсеров Камимуры.

Русским казалось, что Того намерен сконцентрировать свою ударную силу против старых броненосцев их левой линии или, используя его преимущество в скорости, пройти ее на встречном курсе и атаковать тыл, либо же сделать и то и другое. Но в этот момент (13-45), к удивлению русских, Того начал последовательный поворот с тем, чтобы поменять свой курс, удерживая при этом легко управляемый кильватерный строй с его сильнейшими кораблями во главе. Идя этим новым курсом, Того угрожал бы пройти через голову русской линии (пересекая русское «Т») и мог бы вести огонь полным профилем своих бортов по ведущим русским кораблям, в то время как только часть русских орудий могла бы на это ответить. С другой стороны, последовательный поворот, благодаря которому Того должен был получить это преимущество, являлся очень опасным маневром: каждое судно должно было повернуть в одной и той же точке, к которой русские скоро бы пристрелялись.

Эта опасность была неожиданно снята, когда перестроение русских в одну кильватерную линию провалилось. Четыре броненосца 1-го отряда пытались втиснуться на свое место в голове колонны слишком рано, и 2-й и 3-й отряды должны были сбавить ход или даже остановить машины, чтоб избежать столкновения. Плюс ко всему последний в колонне броненосец 1-го отряда — «Орел» — был вытеснен из линии и в первые минуты боя оказался «не у дел» на правой (тыловой) стороне колонны.

Диспозиция 2-й эскадры как раз перед началом сражения и сразу же после него позднее была описана Небогатовым, командиром 3-го отряда: «Вся боевая сила адмирала Рожественского состояла из трех броненосных отрядов и крейсерского отряда. Первый отряд составляли лучшие и сильнейшие броненосцы. Во главе их стоял сам адмирал Рожественский и держал флаг на броненосце «Суворов».

Второй отряд состоял из подержанных, весьма даже подержанных судов. Один, впрочем, сравнительно новый «Ослябя», был во главе отряда, потом «Сисой Великий», «Нахимов» и «Наварин». Эти суда составляли 2-й броненосный отряд и были под командой адмирала Фелъкерзама, но судьба не сулила ему участвовать в сражении, так как он умер за два дня до боя. Третий броненосный отряд составляли суда, находившиеся под моею командой.

14 мая, около 1 часа дня, наша эскадра входила в Корейский пролив и строились следующим образом — в двух колоннах: 1-ю колонну образовывал 1-й броненосный отряд из 4 броненосцев, 2-я колонна состояла из 2-го и 3-го отрядов. Впереди шел 2-й броненосный отряд, а за ним 3-й, командуемый мною. Курс в это время (около часа) был NO 23, ведущий от Цусимского пролива к Владивостоку.

Строй эскадры в 13 час 20 мин.

Примерно в это же время справа, впереди, в расстоянии около 10 миль, появился неприятель, идущий наперерез нашему курсу из двух колонн. Когда стало ясно, что неприятельская эскадра желает пройти у нас под носом и перейти на нашу левую сторону, то адмирал Рожественский сделал своему отряду сигнал, касающийся его отряда, но для всеобщего сведения: «Первому отряду повернуть на 2 °R влево и развить ход до 11 узлов». До этого времени мы шли ходом в 9 узлов. Это значило, что адмирал имел в виду перестроиться в кильватерную колонну, состоящую из 2-го и 3-го броненосных отрядов. Вначале исполняли этот сигнал. Но так как ход 11 узлов для 1-го отряда оказался мал или ход 2-го и 3-го отрядов около 9 узлов был велик, то 1-й отряд не успевал вступить на свое головное место и заставлял 2-й и 3-й отряды, набегать на него, так что ход судов этих двух отрядов во избежание столкновений приходилось уменьшать и даже стопорить машину.

В это время неприятель продолжал переходить на левую сторону, последовательно повернул на 24 °R влево и лег параллельно нашей куче, так как в это время наш строй представлял, собственно говоря, кучу. Первый броненосный отряд продолжал идти, но в это время 2-й и 3-й отряды, как я уже объяснил, уменьшили ход, а кто и совсем застопорил машину во избежание столкновений: одному судну пришлось свернуть вправо, другому влево, так что был полный беспорядок.

Строй русской эскадры в 1 ч. 15 м. 14 мая

В 1 час 35 мин. дня броненосец «Суворов» открыл огонь. В тот же момент все наши суда тоже открыли огонь, исключая злосчастного броненосца «Император Николай I», пушки которого не стреляли, и ему пришлось открыть огонь минут через 8—10. Затем суда немного выровнялись, и во время стрельбы, минут через 15 наша колонна приняла правильный строй.

С обеих сторон огонь был жесток. В первый момент японцы сосредоточили огонь на головном броненосце 2-го отряда «Ослябя» и первыми же выстрелами нанесли ему жестокое поражение в носовой небронированной части.

Выход из строя "Суворова" и "Ослябя" в 14 часа 30  мин.

Счастье было на стороне японцев. В броненосец «Ослябя» попали три 12-дюймовых снаряда один за другим и сделали в нем такое отверстие, что в него можно было на тройке въехать. Через 3/4 часа «Ослябя» вышел из строя и перевернулся носом вперед».

Броненосец «Ослябя» В.С. Ермышев

Существуют три вопроса, до сих пор не получившие окончательного ответа.

1) Зачем 1-й отряд броненосцев выстроился в отдельную кильватерную колонну справа от 2-го и 3-го отрядов?

2) Почему он оставался там и вернулся в общий строй только тогда, когда Того был уже на радиусе выстрела?

3) Почему Того выбрал свой очень рискованный последовательный поворот?

Сам Рожественский объяснял это позднее: он построил броненосцы в две колонны, чтобы, воспользовавшись полосой тумана, закрывшего преследующие эскадру японские крейсера, изменить курс и тем самым сбить с толку Того. Но как только первые 4 броненосца повернули, туман поднялся, и он приказал им вернуться назад, на свой прежний курс, чтобы не обнаружить своих намерений. Это не объясняет, однако, почему он так долго удерживал это нелепое формирование, неужели он перед встречей с Того ждал еще одной полосы тумана (опасное и глупое ожидание). С другой стороны, действительно можно предположить, что ранее адмирал уже держал в уме возможность обмануть японцев посредством смены направления или строя. В этом случае становится объяснимым отказ глушить переговоры японских крейсеров радиостанцией «Урала», ведь чем больше информации получил бы Того, тем в большем заблуждении он оказался при последующих внезапных переменах.

Штаб-офицер Семенов имел на этот счет другое объяснение: «Легкие крейсера опять приблизились слева, но на этот раз в сопровождении миноносцев, выказывавших явное намерение выйти на наш курс. Подозревая план японцев: пройти у нас под носом и набросать плавающих мин (как они это сделали 28 июля), адмирал решил развернуть 1-й отряд фронтом вправо, чтобы угрозой огня пяти лучших своих броненосцев отогнать неприятеля.

С этой целью 1-й броненосный отряд сначала повернул последовательно вправо на 8 румбов (90), а затем должен был повернуть на 8 румбов влево одновременно. Первая половина маневра удалась прекрасно, но на второй вышло недоразумение с сигналом: «Александр» пошел в кильватер «Суворову», а «Бородино» и «Орел», уже начавшие поворачивать одновременно, подумали, что ошиблись, отвернули и пошли за «Александром». В результате вместо фронта 1-й отряд оказался в кильватерной колонне, параллельной колонне из 2-го и 3-го отрядов и несколько выдвинутой вперед.

Однако неудавшийся маневр достиг своей цели: неприятельские крейсера и миноносцы, испугавшись возможности быть взятыми в два огня надвигавшимися на них уступом двумя колоннами, оставили намерение пересечь наш курс и поспешно стали уходить влево. Эти-то крейсера, вероятно, и донесли адмиралу Того, что мы идем в двух колоннах, и он, находясь в это время вне видимости, далеко впереди и вправо от нас, решил перейти нам на левую сторону, чтобы всею силою обрушиться на левую, слабейшую колонну. Между тем, как только японцы стали уходить с курса, 1-й отряд, тотчас увеличив ход, склонился влево, чтобы снова занять свое место впереди 2-го отряда.

В 1 ч 20 мин, когда 1-й отряд вышел под нос 2-му и 3-му и начал склоняться на старый курс, был дан сигнал: «2-му отряду вступить в кильватер 1-му отряду». В то же время далеко впереди обозначались во мгле главные силы неприятеля.»

Японцы, никаких мин 28 июля на саман деле не бросали, но сейчас это не имело значения: адмирал был бы совершенно прав, если бы принял в расчет такую возможность и 14 мая. С другой стороны, вера в семеновский отчет может быть поколеблена таким фактом: у нас нет ни единой ссылки на ту сумятицу, которая возникла в русском строю, когда 1-й отряд двинулся на свое старое место в голове единой кильватерной линии. Построение, которое, по утверждению Семенова, намеревался развернуть Рожественский, именно опрокинутое «L», было бы необычным, но приемлемым для понимания боевым порядком, предотвращавшим пересечение Т-образного русского строя вражескими крейсерами и главными силами, внезапно вынырнувшими из тумана.

Большинство офицеров на «Александре Третьем», «Бородино» и «Орле» ожидали, что для создания такого боевого порядка будет дан приказ на поворот одновременно. По Семенову, именно «Александр Третий» ошибся, перепутав сигнал поворот «одновременно», поднятый на «Суворове», и потащился за флагманом, выполняя последовательный поворот; «Бородино» же и «Орел», начав правильно свой поворот одновременно, увидев, что «Александр» делает что-то не то, решили, что ошиблись, и последовали за «Александром».

Выступив в печати четверть века спустя, Новиков-Прибой оспорил это свидетельство Семенова. Он написал, что второй приказ адмирала был «последовательный поворот», а ошибся, перепутав сигнал, «Бородино». И это кажется более вероятным, т.к. «Бородино» был третьим в линии, а «Александр» шел непосредственно за «Суворовым» и, значит, легче читая сигналы, никак не мог ошибиться. Офицеры с «Орла» позднее подтверждали такой взгляд (и, косвенно, сам Рожественский).

В 1907 г. под другим именем (А. Затертый) Новиков-Прибой, бывший тогда на «Орле», дал свое видение начала боя. Свидетельство его, не питавшего никогда симпатии к Рожественскому, подкрепляется, однако, другими очевидцами: «При появлении неприятеля этот горе-адмирал не смог даже нужным образом построить свою эскадру. Он поставил ее в положение, когда наши корабли либо должны были столкнуться друг с другом, либо остановить машины. Конечно, выбиралось последнее.

Упрощенная схема обстановки к началу боя

Это случилось так. После стычки с четырьмя крейсерами вся наша эскадра шла в кильватерном строю за «Суворовым». Но перед самым началом боя Рожественский повернул свой 1-й отряд вправо, а потом — на столько же влево, образовав тем самым вторую колонну кораблей, идущих параллельно 2-му и 3-му отряду. Но когда он увидел более 20 вражеских кораблей, шедших наперерез его курсу слева, он, торопясь приготовиться к бою, повернул свои 4 броненосца в сторону неприятеля (т.е. влево) и поэтому должен был врезаться в колонну остальной эскадры, ведомой броненосцем «Ослябя». Последний, чтобы избежать столкновения с выросшими впереди кораблями 1-го отряда, вынужден был остановить машины. Другие корабли поступили так же. Эскадра стала мешаниной судов и прекрасной мишенью для врага.

Желая показать свою храбрость и напугать врага, наш командир на «Суворове» быстро рванулся вперед, нарушая самые элементарные правила морской тактики. В данных обстоятельствах он напоминал бешеного быка, храбро ломающего свои рога о кирпичную стену. А броненосец «Ослябя» остался недвижимым с обнаженным левым бортом в сторону противника. Используя этот удачный момент для нашего разгрома, враг направил на эти два флагмана жестокий, губительный, торопливый огонь с целью нанести им фатальный, непоправимый удар в самом начале боя. «Суворов» на некоторое время выбыл из боя, а «Ослябя» погиб на месте. Командующие офицеры его настолько потеряли головы от волнения, что из боевой рубки в машинное отделение кричали в переговорную трубу: «Открыть огонь!», а артиллеристам приказывали: «Полный вперед!».

В эти минуты были повреждены и другие наши корабли., в частности «Сисой Великий» и «Александр Третий», там вспыхнули пожары».

Сосредоточение японского огня на "Суворове" и "Ослябя" 14 мая 14ч 05м

Когда японская боевая линия начала поворот «последовательно», изменив свой курс почти на обратный и направив его к голове русской колонны, штаб-офицеры на «Суворове» были изумлены и вместе с тем обрадованы: им казалось, что Того дает им шанс добиться очень важного первого тактического и психологического успеха.

Вспоминает штабной офицер Семенов: «Смотрите! Смотрите! Что это? Что они делают? — крикнул Редкий, и в голосе его были и радость и недоумение. Но я и сам смотрел, не отрываясь от бинокля, не веря глазам: японцы внезапно начали поворачивать «последовательно» влево на обратный курс. При этом маневре все японские корабли должны были последовательно пройти через точку, в которой повернет головной. Эта точка оставалась как бы неподвижной на поверхности моря, что значительно облегчало нам пристрелку, а кроме того, даже при скорости 15 узлов перестроение должно было занять около 15 минут, и все это время суда, уже повернувшие, мешали стрелять тем, которые еще шли к точке поворота.

— Да ведь это безрассудство! — не унимался Редкий. — Ведь мы сейчас раскатаем его головных!

«Дай Бог», — подумал я.

Для меня было ясно, что Того увидел нечто неожиданное, почему и принял новое, внезапное решение. Маневр был безусловно рискованный, но, с другой стороны, если он нашел необходимым лечь на обратный курс, то другого выхода не было. Конечно, можно было бы повернуть всей эскадрой одновременно, но тогда головным кораблем, ведущим ее в бой, оказался бы концевой крейсер — «Ивате». Очевидно, Того не хотел допустить этого и решился на поворот «последовательно», чтобы вести эскадру лично и не ставить успех начала боя в зависимость от находчивости и предприимчивости младшего флагмана (на «Ивате» держал флаг контр-адмирал Симамура).

Барон Shimamura Hayao(21 сентября 1858 - 8 января 1923) японский адмирал времен первой китайско-японской и русско-японской войн.

Сердце у меня билось, как никогда за 6 месяцев в Порт-Артуре. Если бы удалось! Дай Господи! Хоть бы утопить, хоть только выбить из строя одного! Первый успех...

Между тем адмирал спешил использовать благоприятное положение. В 1 ч. 49 мин., когда из японской эскадры успели лечь на новый курс только «Микоза» и «Сикисима» — два из двенадцати — с расстояния 32 кабельтовых раздался первый выстрел «Суворова», а за ним загремела и вся эскадра.

Я жадно смотрел в бинокль. Перелеты и недолеты ложились близко, но самого интересного, т.е. попаданий, как и в бою 28 июля, нельзя было видеть: наши снаряды при разрыве почти не дают дыма, и, кроме того, трубки их устроены с таким расчетом, чтобы они рвались, пробив борт, внутри корабля. Попадание можно было бы заметить только в том случае, когда у неприятеля что-нибудь свалит, подобьет. Этого не было...»

Согласно источникам дистанция, с которой «Суворов» сделал свой первый выстрел, была не 6400, а 7600 ярдов. Когда она сократилась до 7000 ярдов, «Миказа» открыл огонь (скорее всего в 13.52). Из-за слишком большой дальности, а также более выгодной позиции японских кораблей, столь нужных на первых минутах, сокрушительных ударов не получилось: они были за пределами возможностей русских артиллеристов. К тому же предварительная договоренность, по которой «Суворов», сделав свой пристрелочный выстрел по кораблю-цели, будет одновременно сигналить другим дальность, при которой он был сделан, не выполнялась.

Надо четко представлять себе, когда «Суворов» был на расстоянии 6400 м от «Миказы», «Ослябя» был от него в 10 000 м, «Николай I» — в 12 800 м, а самый дальний, «Адмирал Ушаков», на расстоянии 16 800 м. Это означало, что 2-я эскадра в этот жизненно важный для нее момент не могла ввести в бой все свои 12-дюймовые орудия. Что же касается мелких, 6-дюймовых, то только ведущие броненосцы, по близости своей к противнику, могли их задействовать. И все же несколько попаданий было отмечено. Так что если бы русские снаряды имели такие же разрывные качества, как японские, то исход боя, может быть, был бы совсем иным.

В своем официальном рапорте Того упомянул, что его поворот на 180 градусов явился последним ходом маневра, призванного обмануть противника. В то же время в его отчете есть одна деталь: он грешит неправильной последовательностью событий. Несчастное перестроение Рожественского в одну линию, когда враждебные флоты были уже на виду друг у друга, у Того «отложено» на более позднее время, причем это не было первым донесением Того непосредственно с поля боя, это был его детальный доклад, поданный спустя несколько дней.

Вот соответствующий отрывок доклада, начинавшегося с обращения к флоту в духе Нельсона: «В 1.55 я подал сигнал всем кораблям, бывшим в пределах видимости: «Судьба Империи зависит от исхода этого боя. Пусть каждый до конца выполнит свой долг».

Японская эскадра...

Отряд броненосцев временно повернул к югу, дабы заставить противника думать, что они собираются пройти его линию на встречном курсе. Но в 2.05 он неожиданно для противника повернул к осту и, изменив свой фронт, стал склоняться в сторону противника, оказывая давление на его головные суда. Скоро отряд броненосных крейсеров замкнул тыл наших линкоров, а крейсерский отряд, дивизионы Дева, Уриу и Того (младшего. — Примеч. пер.), согласно плану, принятому ранее, самым полным ходом поспешили к зюйду в сторону вражеского тыла...

В 2.08 противник первым открыл огонь. Мы некоторое время выдерживали огонь, а затем, когда дистанция сократилась до 6000 м, открыли сконцентрированный огонь по ведущим броненосцам каждой из двух колонн. Мы постепенно теснили противника к юго-востоку, и две его линии, левая и правая, мало-помалу повернули на восток, вследствие чего вражеский флот оказался в однолинейном, очень изломанном, кильватерном строю».

Утверждение Того, что его начальный курс ZW имел целью обмануть противника, похоже, несостоятельно, поскольку этот маневр не вызвал никакого особенного перестроения с русской стороны: русские просто-напросто вытянулись в одну обычную кильватерную линию (расхождениями во времени можно пренебречь, т.к. японские часы были поставлены на 20 минут вперед относительно русских). Но «откладывание» перестроения русских в одну линию на более позднюю фазу боя, автором которого являлся Того, говорит о том, что японское командование так и не узнало, что же произошло: или что русские отчеты (хотя и подтвержденные независимыми источниками) были неточны, или что Того о чем-то умалчивал. Последнее соображение лишено смысла, ибо оно дает адекватное объяснение спорному повороту Того на 180 градусов. План заключался в том, что Того, информированный о двухлинейном боевом порядке русских, намеревался пойти им наперерез и, сосредоточив здесь всю свою ударную мощь, обрушить ее на ведущие корабли левой, более слабой колонны, нанеся ей как можно больший урон, прежде чем четыре «суворовца» из первого отряда смогут развернуться для активного боя. Однако, когда Рожественский начал быстро перестраиваться в одну линию, этот план потерял свою привлекательность, и при нормальных обстоятельствах лучшим ходом для Того было продолжить проход вдоль русской эскадры и, удалившись от нее, получить пространство для другого маневра, который приведет его на хорошую позицию атаки; при его преимуществе в скорости это было бы нетрудно.

Однако, помня горький опыт сражения у Раунд Айлэнд, когда, потеряв завидную позицию впереди русских кораблей, он должен был часами выходить на новую выгодную позицию, 14 мая Того решил не оставаться сзади или в стороне от противника. Несомненно, после целых недель ожидания главным его побуждением было не потерять с ним контакта, держаться с ним в соприкосновении, а возможность сгущения тумана еще сильнее толкала его на рискованный маневр, чтобы получить карт-бланш на какой-то действенный, быстрый выпад. Даже не говоря о тумане, само продолжительное преследование могло повлечь за собой проблемы с углем. Опыт Порт-Артура подсказывал ему, что для того, чтобы достать его на длинных дистанциях, русским орудиям понадобится более четверти часа, необходимых для их поворота. В такой обстановке последовательный поворот был несомненно предпочтительнее поворота «одновременно», т.к последний, хотя и более безопасный, означал бы, что Того и самые мощные его корабли останутся в тылу и только последними выйдут на эффективный радиус огня.

Приведенное выше объяснение, разумеется, лишь предположительное, но так как оно отличается от множества других, то сущность его, видимо, следует проанализировать. Наиболее важный фактор, который надо иметь в виду: Того, вероятно, имел лишь смутное представление о русском порядке. Его крейсерам, крадущимся, как тени, за эскадрой, легко было радировать курс 2-й эскадры, но разобраться в ее построении было совсем другое дело: крейсера должны были держаться на безопасном расстоянии, стоял туман, русские суда растянулись на обширном пространстве океана, и дым от ближайших судов заслонял наиболее дальние. Те четкие диаграммы, которые используются морскими историками (сами по себе лишь приблизительные), никогда бы не смогли быть начертаны на основании информации, доступной тогда адмиралу Того.

Российские корабли были обнаружены из-за дыма задолго до своего появления...

В течение того утра 2-я эскадра имела последовательно три строя. Сначала это был правильный 2-линейный строй, и об этом, конечно, был уведомлен Того. Затем семь броненосцев двинулись в голову боевого порядка, ставшего теперь единой линией, и, наконец, незадолго до встречи с японцами Рожественский выстроил свою эскадру в виде странного двухколонного образования, в котором четыре его новых линкора составили правую колонну, а остальные броненосцы — левую, причем правая колонна была несколько выдвинута вперед.

Русская эскадра...

Вероятно, когда Того увидел русских, он подумал, что они идут в традиционном 2-линейном кильватерном строю. В какой-то момент из тех 20 минут, что протекли между обнаружением противника и его знаменитым последовательным поворотом, Того, должно быть, понял, что правая колонна русских шла не голова в голову с левой, а была выдвинута вперед. Для Того это имело большое значение, если он намеревался пройти своими кораблями встречным курсом вдоль левой (более слабой колонны) и нанести как можно больше повреждений старым (и слабым) кораблям до того как, совершив разворот, напасть на русский тыл и схватиться с четырьмя мощными кораблями правой колонны. Один из немногих плюсов необычного строя Рожественского заключался в том, что, имея правую колонну, выдвинутую вперед, он мог живо передвинуть ее в начало левой колонны и таким образом вновь вернуться к единой кильватерной линии. В то время как Того «просчитывал» правую колонну, заслоняемую левой, в ходе первого огневого обмена, она фактически уже была на пути к голове левой, чтобы занять там свое место. Таким образом, если бы Того осуществил свое намерение пройти левую колонну на контркурсе, к тому времени, когда его задние корабли (броненосные крейсера) вступят в бой, им будут противостоять четыре броненосца типа «Суворов» и, теоретически, от них и пузыря на воде не останется. Репортажи французской прессы о русских стрельбах по мишеням, а также репутация Рожественского как артиллерийского специалиста не давали никакого повода сомневаться в эффективности орудий 2-й эскадры.

Поэтому Того был принужден резко изменить свои планы и по вышеназванным мотивам решиться на опасный последовательный поворот, в чем он, по-видимому, был совершенно прав. Когда он писал свой официальный рапорт, он имел лишь смутное представление о боевом порядке русских, во всяком случае, он упорно описывал русское построение как двухлинейное, ставшее однолинейным только после того, как русские корабли получили тяжелое повреждение. Но Того также утверждал, что его изначальный рывок на SW, за которым последовало резкое изменение курса, был сделан, чтобы ввести в заблуждение противника, хотя сам-то он знал, что этот поворот был навязан ему обстоятельствами. Объяснить эту намеренную неточность можно, во-первых, тем, что Того не хотел допустить, что на несколько минут Рожественский тактически переиграл его. Но это объяснение предполагает, что Того готов был солгать ради спасения своей репутации, а это маловероятно, ибо в любом случае его репутация была уже непоколебима. Того должен был назвать причину для своего рискованного маневра: дезинформацию о построении русской эскадры. Но тем самым он запятнал бы репутацию офицеров штаба и командиров его крейсеров. Его неправильная оценка ситуации была результатом чьей-то ошибки, и его рапорт мог быть неточным, просто чтобы защитить одного или нескольких его подчиненных.

Выполняя поворот, каждый японский корабль открывал огонь по одному или двум русским флагманам. Следом за Того на «Миказе» шли три других броненосца — «Сикисима», «Фуджи» и «Асахи» плюс броненосные крейсера «Касута» и «Нисшин». Продолжив эту линию и увеличив ее до 12 броненосных судов, подошел Камимура на «Идзумо», ведя за собой «Йакумо», «Асама», «Адзумо», «Токива» и «Ивате». Как будет показано ниже, дивизион броненосных крейсеров Камимуры имел задачу действовать независимо от отряда Того, по обстоятельствам.

Японский флот готов к бою...

Четыре ведущих русских линкора сконцентрировали свой огонь на «Миказе», а японцы сосредоточили огонь на «Суворове» и «Ослябе», на котором все еще развевался флаг его умершего адмирала. Вообще, японцы стреляли по «Суворову», а броненосные крейсера — по «Ослябе», но, когда эти две цели застилались пороховым дымом, они переносили огонь на другие русские корабли.

12 кораблей вели огонь своими главными и второстепенными бортами по двум русским броненосцам с двух сторон, и было ясно, что тем приходится очень туго. Японцы поймали дистанцию уже через 10 минут. Семенов, бывший в то время на «Суворове», живо описывает обстановку на броненосце, когда японские снаряды стали ложиться все ближе и ближе, а потом начались попадания.

«Началось с перелетов. Некоторые из длинных японских снарядов на этой дистанции опрокидывались и, хорошо видимые простым глазом, вертясь как палка, брошенная при игре в городки, летели через наши головы не с грозным ревом, как полагается снаряду, а с каким-то нелепым бормотанием.

— Это и есть чемоданы? — спросил смеясь Редкий.

— Они самые...

Однако меня тут же поразило, что чемоданы, нелепо кувыркаясь в воздухе и падая как попало в воду, все-таки взрывались. Этого раньше не было...

После перелетов пошли недолеты. Все ближе и ближе. Осколки шуршали в воздухе, звякали о борт, о надстройки. Вот, недалеко, против передней трубы, поднялся гигантский столб воды, дыма и пламени. На передний мостик побежали с носилками. Я перегнулся через поручень.

— Князя Церетели! — крикнул снизу на мой безмолвный вопрос Редкий, направлявшийся к своей башне.

Следующий снаряд ударил в борт у средней 6-дюймовой башни, а затем что-то грохнуло сзади и подо мной у левой кормовой. Из штабного выхода повалил дым и показались языки пламени. Снаряд, попав в капитанскую каюту и пробив палубу, разорвался в офицерском отделении, где произвел пожар.

И здесь, уже не в первый раз, я мог наблюдать то оцепенение, которое овладевает необстрелянной командой при первых попаданиях неприятельских снарядов. Оцепенение, которое так легко и быстро проходит от самого ничтожного внешнего толчка и в зависимости от его характера превращается или в страх, уже неискоренимый, или в необычайный подъем духа.

Люди у пожарных кранов и шлангов стояли, как очарованные, глядя на дым и пламя, словно не понимая, в чем дело, но стоило мне сбежать к ним с мостика, и самые простые слова, что-то вроде «Не ошалевай, давай воду!», заставили их очнуться и смело броситься на огонь.

Эпизод Цусимского сражения 14.05.1905 г. С.В.Пен, 1991.

Я вынул часы и записную книжку, чтобы отметить первый пожар, но в этот момент что-то кольнуло меня в поясницу, и что-то огромное, мягкое, но сильное ударило в спину, приподняло в воздух и бросило на палубу.

Когда я опять поднялся на ноги, в руках у меня попрежнему были и записная книжка и часы. Часы шли, только стекло исчезло и секундная стрелка погнулась. Ошеломленный ударом, еще не вполне придя в себя, я стал заботливо искать это стекло на палубе, и нашел его совершенно целым. Поднял, вставил на место и тут только, сообразив, что занимаюсь пустым делом, оглянулся кругом.

Вероятно, несколько мгновений я пролежал без сознания, потому что пожар был уже потушен, и вблизи, кроме 2—3 убитых, на которых хлестала вода из разорванных шлангов, никого не было. Удар шел со стороны кормовой рубки, скрытой от меня траверзом из коек. Я заглянул туда. Там должны были находиться флаг-офицеры — лейтенант Новосильцев, мичман Козакевич и волонтер Максимов — с партией ютовых сигнальщиков.

Снаряд прошел через рубку, разорвавшись о ее стенки. Сигнальщики (10—12 человек.) как стояли у правой 6-дюймовой башни, так и лежали тут тесной кучей. Внутри рубки груды чего-то, и сверху — зрительная труба офицерского образца.

«Неужели все, что осталось?» — подумал я. Но это была ошибка: каким-то чудом Козакевич и Новосильцев были только ранены и с помощью Максимова ушли на перевязку, пока я лежал на палубе и потом возился с часами.

— Что, знакомая картина? Похоже на 28 июля? — высунулся из своей башни неугомонный Редкий.

— Совсем то же самое! —уверенным тоном ответил я, но это было неискренно: было бы правильнее сказать: «совсем не похоже». Ведь 28 июля за несколько часов боя «Цесаревич» получил только 19 крупных снарядов, и я серьезно собирался в предстоящем бою записывать моменты и места отдельных попаданий, а также производимые ими разрушения. Но где ж тут было записывать подробности, когда и сосчитать попадания оказывалось невозможным!

Такой стрельбы я не только никогда нe видел, но и не представлял себе. Снаряды сыпались беспрерывно, один за другим. (Японские офицеры рассказывали, что после капитуляции Порт-Артура, в ожидании 2-й эскадры, они так готовились к ее встрече: каждый комендор выпустил из своего орудия при стрельбе в цель пять боевых комплектов снарядов. Затем износившиеся пушки были все заменены новыми.)

За 6 месяцев на артурской эскадре я все же кой к чему пригляделся, и шимоза, и мелинит были до известной степени старыми знакомыми, — но здесь было что-то совсем новое. Казалось, не снаряды ударялись о борт и падали на палубу, а целые мины. Они рвались от первого прикосновения к чему-либо, от малейшей задержки в их полете. Поручень, бак­штаг трубы, топрик шлюпбалки — этого было достаточно для всеразрушающего взрыва. Стальные листы борта и надстроек на верхней палубе рвались в клочья и своими обрывками выбивали людей; железные трапы свертывались в кольца; неповрежденные пушки срывались со станков. Этого не могла сделать ни сила удара самого снаряда, ни тем более сила удара его осколков. Это могла сделать только сила взрыва.

А потом — необычайно высокая температура взрыва и это жидкое пламя, которое, казалось, все заливает! Я видел своими глазами, как от взрыва снаряда вспыхивал стальной борт. Конечно, не сталь горела, но краска на ней! Временами в бинокль ничего не было видно — так искажались изображения от дрожания раскаленного воздуха.

Я вдруг заторопился в боевую рубку, к адмиралу. Взбежав на передний мостик, чуть не упав, поскользнувшись в луже крови (здесь только что был убит сигнальный кондуктор Кандауров), я вошел в боевую рубку.

Адмирал и командир, оба нагнувшись, смотрели в просвет между броней и крышей.

— Ваше превосходительство! — говорил командир. — Надо изменить расстояние! Очень уж они пристрелялись — так и жарят!

— Подождите. Ведь и мы тоже пристрелялись! — ответил адмирал.

По сторонам штурвала двое лежали ничком. Оба в тужурках офицерского образца.

— Рулевой кондуктор и Берсенев! — крикнул мне на ухо мичман Шишкин, которого я тронул за руку, указывая на лежащих. — Берсенева первым! В голову — наповал!

Дальномер работал. Владимирский резким голосом отдавал приказания, и гальванеры бойко вертели ручки указателей, передавая в башни и плутонги расстояния до неприятельских судов.

— Ничего, — подумал я, выходя из рубки; но тот­час же мне пришла мысль: ведь они не видят того, что творится на броненосце!

Выйдя из рубки, я стал жадно смотреть с переднего мостика, не сбылись ли мои недавние мечты, которых я не смел сам себе высказать. Нет! Неприятель уже закончил поворот; его 12 кораблей в правильном строю, на тесных интервалах шли параллельно нам, постепенно выдвигаясь вперед. Никакого замешательства не было заметно. Мне казалось, что в бинокль Цейса (расстояние было немного больше 20 кабельтовых) я различаю даже коечные ограждения на мостиках, группы людей. А у нас? Я оглянулся. Какое разрушение! Пылающие рубки на мостиках, горящие обломки на палубе, груды трупов... Сигнальные, дальномерные станции, посты, наблюдающие за падением снарядов, — все сметено, все уничтожено. Позади — «Александр» и «Бородино», тоже окутанные дымом пожара».

Гибель «Бородино». Автор изобразил бой в мелодраматическом стиле, типичном для периода иллюстраций.

Русский артиллерийский огонь был гораздо менее эффективен. В то время как все 12 японских кораблей могли

стрелять своими полными бортами, на русских, расположенных в конце боевой линии, орудийный огонь из-за большой дальности по необходимости, не мог быть действенным, а передние корабли какой-то период времени могли вести огонь по японцам только из носовых пушек В довершение всего японские канониры были более опытны и лучше натренированы, снаряды их имели большую взрывную силу, а сильный ветер с юго-запада гнал волну с брызгами русским как раз на стреляющий, задействованный в бою борт.

«Ослябя», флагман 2-го броненосного отряда, получил несколько тяжелых попаданий уже в самом начале боя. Всего лишь какой-то краткий миг оставался он без движения, но его высокие борта были прекрасной мишенью. Выдерживая сосредоточенный огонь шести-восьми броненосных крейсеров, «Ослябя» получил несколько крупных пробоин по ватерлинии, в не защищенной броней, носовой части корпуса. Последний час броненосца, пожалуй, самого несчастливого в эскадре с выхода из Либавы, попытался воссоздать А. Затертый со слов очевидцев, переживших эту трагедию: «С первого же момента благодаря несуразным маневрам адмирала «Ослябя» был поставлен в такое положение, что вынужден был застопорить машины, чтобы не протаранить впереди идущее, судно. Противник воспользовался этим и открыл по нему сильнейший огонь. Попадания начались сразу же. Третий снаряд ударил в носовую часть броненосца и, целиком вырвав левый клюз, разворотил весь бак.

Якорь вывалился за борт. А канат вытравился вниз и повис на жвако-галсовой скобе. Японцы быстро пристрелялись к стоячей мишени еще на повороте, и передние корабли передавали расстояние идущим сзади. Каждый новый корабль, делая поворот, посылал броненосцу свой первый жестокий привет.

Снаряды начали сыпаться градом, непрестанно разрываясь у ватерлинии, в носу.

А «Ослябя» покорно подставлял свои борта и ничего не предпринимал, чтобы выйти из-под обстрела. Когда ему представилась возможность двинуться вперед и когда внутри его заколотились все три машины в четырнадцать тысяч пятьсот индикаторных сил, а за кормой забурлили все три винта, он уже имел несколько пробоин в носовой части, не защищенной броней. По кораблю пронесся призыв: «Трюмно-пожарный дивизион, бегом в носовую жилую палубу!»

Около первой переборки, у самой ватерлинии, разорвался снаряд крупного калибра и сделал в левом борту большую брешь. В нее хлынул поток воды, заливая первый и второй отсеки жилой палубы. Через щели в палубе, через люк и в разбитые вентиляторные трубы вода пошла в левый носовой шестидюймовый погреб и в подбашенное отделение. Пробоина была полуподводная, но вследствие хода и сильной зыби не могла быть заделана. Разлив воды по жилой палубе был остановлен второй переборкой впереди носового траверза, а в трюмах она дошла до отделения носовых динамомашин и подводных минных аппаратов. Получился дифферент на нос. Кроме того, броненосец стал крениться на левый борт.

Эскадренный броненосец «Ослябя».

Трюмные, руководимые инженером Успенским, работали энергично, но им лишь отчасти удалось устранить крен, искусственно затопив коридоры и патронные погреба правого борта.

Главная электрическая магистраль, перебитая снарядом, перестала давать ток, вследствие чего носовая 10-дюймовая башня перестала работать. Она сделала только три выстрела. Хотя минеры и соединили перебитые концы магистрали, но было уже поздно. В башню попали два больших снаряда. Не выдержав их страшного взрыва, она соскочила с катков и перекосилась набок. Броневые плиты на ней разошлись, а дульные части десятидюймовых орудий торчали под разными углами в сторону неприятеля.

Около этой башни еще перед началом сражения на убой были поставлены два матроса. До самой встречи с японцами они находились в карцере. Сусленко был арестован за ограбление церковной кружки, а Король — за бунт на крейсере «Нахимов». Старший офицер, поставив их здесь, приказал: «В случае пожара будете заливать из шлангов. Никуда отсюда не уходить. Виновника пристрелю на месте!» Оба они были разорваны на куски.

Крыша с башни была сорвана. По-видимому, один из снарядов разорвался в амбразуре. Внутри башни одному человеку оторвало голову, а всех остальных тяжело ранило. Послышались стоны, крики. Из башни вынесли комендора Бобкова с оторванной ногой.

Верхний передний мостик был разбит. Там стоял дальномер, служивший для определения расстояния до неприятеля. При нем находились несколько матросов и лейтенант Палецкий. Взрывом снаряда их разнесло в разные стороны, и настолько изувечило, что никого нельзя было узнать, кроме офицера. Он лежал с растерзанной грудью, вращал обезумевшими глазами и, умирая, кричал неестественно громко. Через минуту лейтенант Палецкий был трупом.

Вскоре был разбит верхний носовой каземат 6-дюймового орудия. В него попали два снаряда. Броневая плита, прикрывавшая его снаружи, сползла вниз и закрыла отверстие порта, а пушка вылетела из цапф. Затем замолчали еще две шестидюймовые пушки. Все мелкие орудия с левого борта вышли из строя за каких-нибудь двадцать минут. Большая часть прислуги при них была выбита, а остальные вместе с батарейным командиром, не находя себе дела, скрылись в броневой палубе.

Разорвался снаряд около боевой рубки. От находившегося здесь барабанщика остался безобразный обрубок без головы, и без ног. Осколки от снаряда влетели через прорези внутрь рубки. Кондуктор Прокюс, стоявший у штурвала, свалился мертвым. Были тяжело ранены старший флаг-офицер Косинский (морской писатель, автор книги «Баковый вестник») и судовые офицеры.

В левом среднем каземате осколки попали в тележку с патронами. Взрывом здесь искрошило всю артиллерийскую прислугу, а шестидюймовую пушку привело в полную негодность. На этом борту остались только два 6-дюймового орудия, но и те позднее были парализованы большим креном судна. Таким образом, артиллерии броненосца пришлось действовать очень мало, да и снаряды выбрасывались скорее на ветер, чем в цель, так как расстояние в это время никто не передавал.

Вся носовая часть судна была уже затоплена водою. Доступ к двум носовым динамомашинам оказался отрезанным. Находившимся при них людям пришлось, спасаясь от гибели, выбираться оттуда через носовую башню. Та же вода, служа хорошим проводником и соединив электрическую магистраль с корпусом судна, была причиной того, что якоря двух кормовых динамомашин сгорели. В результате перестали работать турбины, служившие для выкачивания воды, остановились лебедки, поднимавшие снаряды, и отказались служить все механизмы, приводимые в движение электрическим током.

На броненосце внизу под защитой брони было два операционных пункта: один постоянный, другой импровизированный — временно переоборудованная баня. В первом работал старший врач Васильев, а во втором — младший, Бунтинг. Всюду виднелись кровь, бледные лица, помутившиеся или лихорадочно-настороженные взгляды раненых. Вокруг операционного стола валялись ампутированные части человеческих тел. Вместе с живыми лежали и мертвые. Одуряющий запах свежей крови вызывал тошноту. Слышались стоны и жалобы. Комендор с повязкой на выбитых глазах, сидя в углу, все спрашивал:

— Где мои глаза? Каму я слепой нужен? Кто-то просил:

— Дайте скорее пить... Все внутренности мои горят...

На операционном столе лежал матрос и орал. Старший врач а халате, густо алевшем от крови, рылся большим зондам в плечевой ране, выбирая из нее осколки. Число искалеченных все увеличивалось.

— Ребята, не напирайте. Невозможно работать, — упрашивал старший врач. Но его никто не слушал.

Каждый снаряд, попадая в броненосец, производил невообразимый грохот. Весь корпус судна содрогался, как будто с большой высоты сбрасывали на палубу сразу сотню рельсов. Раненые в такие моменты дергались и вопросительно смотрели на выход: конец или нет? Вот еще одного принесли на носилках. У него на боку было сорвано мясо, оголились ребра, из которых одно торчало в сторону, как обломанный сук на дереве. Раненый завопил:

— Ваше высокоблагородие, помогите скорей!

— У меня полно. К младшему врачу несите. Броненосец сильно качнулся. Слепой комендор вскочил и, вытянув вперед руки, крикнул:

— Тонем, братцы!

Раненые зашевелились, послышались стоны и предсмертный хрип. Но тревога оказалась ложной. Комендора с руганью усадили опять в угол.

Однако крен судна на левый бок все увеличивался, и в ужасе расширялись зрачки у всех, кто находился в операционном пункте. Старший врач, невзирая на то, что минуты его были сочтены, продолжал работать на своем посту.

А наверху, не переставая, падали снаряды. По броненосцу стреляли не менее шести японских крейсеров. Море кипело вокруг. При попаданиях в ватерлинию по поясной броне вздымались вровень с трубами огромные столбы воды и затем обрушивались на борт, заливая верхнюю палубу и казематы.

Вот артиллерия, выведенная из строя, совсем замолчала. Командир одного из плутонгов, лейтенант Недермиллер, отпустил орудийную прислугу, а сам, считая положение безнадежным, застрелился. Все верхние надстройки корабля были охвачены огнем. Бушевал пожар под кормовым мостиком. Горели офицерские и адмиральские помещения. Люди пожарного дивизиона метались в облаках дыма, как призраки, но все их старания были напрасны. «Ослябя», зарывшись в море по самые клюзы, больше не мог отбиваться и, разбитый, изуродованный, продолжавший еще кое-как двигаться, беспомощно ждал окончательной своей гибели.

Она не замедлила прийти вместе с новой, решающей пробоиной. Двадцатипудовый снаряд попал в борт в середине судна, по ватерлинии, между левым минным аппаратом и банею. Болты, прикреплявшие броневую плиту, настолько ослабли, что от следующего удара она отвалилась, как штукатурка от старого здания. В это место попал еще один снаряд и сделал в борту целые ворота, в которые могла бы проехать карета. Внутрь корабля хлынула вода, разливаясь по скосу броневой палубы и попадая в бомбовые погреба. Для заделки пробоины вызвали трюмный дивизион с инженером Змачинским. Напрасно люди пытались закрыть дыру деревянными щитами, подпирая их упорами: волна вышибала брусья, и приходилось работать по пояс в воде. Запасная угольная яма оказалась затопленной. Крен начал быстро увеличиваться.

Броненосец выкатился из строя вправо. По всем палубам, по всем многочисленным отделениям пронеслись отчаянные выкрики:

— Броненосец опрокидывается!

— Погибаем! Спасайся!

В это время на мостике находились лейтенант Саблин, старший артиллерийский офицер Генке и прапорщик Болдырев. К ним вышел из рубки командир Бэр, без фуражки, с кровавой раной на лысой голове, но с папиросой в зубах. Ухватившись за тентовую стойку, он сказал своим офицерам:

— Да, тонем, прощайте.

Потом в последний раз затянулся дымом и громко скомандовал:

— Спасайтесь! За борт! Скорее за борт!

Но время было уже упущено. Корабль стал быстро валиться на левый борт. Все уже и без приказа командира поняли, что наступил момент катастрофы. Из погребов, кочегарок, отделений минных аппаратов по шахтам и скобам полезли люди, карабкаясь, хватаясь за что попало, срываясь вниз и снова цепляясь. Каждый стремился скорее выбраться на батарейную палубу, куда вели все выходы, и оттуда рассчитывал выскочить наружу, за борт.

Гибель эскадренного броненосца «Ослябя».

Из перевязочной рванулись раненые, завопили. Те, кто сами не могли двигаться, умоляли помочь им выбраться на трап, но каждый думал только о самом себе. Нельзя было терять ни одной секунды: вода потоками шумела по нижней палубе, заполняя коридоры, заливая операционный пункт. Цепляясь друг за друга, лезли окровавленные люди по уцелевшему трапу на батарейную палубу. Отсюда удалось вырваться только тем, кто меньше пострадал от ран.

Но хуже произошло с людьми, находившимися в машинных отделениях. Выходы из них на время боя, чтобы не попадали вниз снаряды, были задраены броневыми плитами, открыть которые можно было только сверху. Назначенные для этой цели матросы от страха разбежались, бросив оставшихся внизу на произвол судьбы. (Некоторые потом вернулись и, стремясь выручить товарищей, пытались поднять талями тяжелые крышки, но судно уже настолько накренилось, что невозможно было работать.) Машинисты вместе с механиками, бесполезно бросая дикие призывы о помощи, остались там, внизу, остались все без исключения, погребенные под броневой палубой, как под тяжелой могильной плитой.

Жуткая суматоха происходила на верхней палубе. Одни прыгали в море, другие бросались за спасательными кругами и пробковыми нагрудниками. Люди сталкивались друг с другом, падали. Несколько смельчаков добрались до коечных сеток и оттуда выбрасывали утопающим койки, с помощью которых можно было держаться на воде.

На правом борту очутился священник, из монахов. С развевающимися клочьями волос на голове, с выкатившимися глазами, он напоминал человека, вырвавшегося из сумасшедшего дома. Видя гибель корабля, он надрывно заголосил:

— Братья! Матросики! Я не умею плавать. Спасите меня!

Но тут же сорвался с борта, бестолково пошлепал руками по воде и скрылся под волнами.

Вокруг «Осляби», отплывая от него, барахтались в воде люди. Но многие из экипажа, словно не решаясь расстаться с судном, все еще находились на его палубе. Это продолжалось до тех пор, пока стальной гигант окончательно не свалился на левый борт. Плоскость палубы стала вертикально. Скользя по ней, люди покатились вниз, к левому борту, а вместе с ними покатились обломки дерева, куски железа, ящики, другие неприкрепленные предметы. Ломались руки и ноги, разбивались головы. Бедствие усугублялось еще тем, что противник не прекращал огня по броненосцу. Вокруг все время падали снаряды, калеча и убивая тех, кто уже держался на воде. Мало того, из трех колоссальных труб, лежавших горизонтально на по­верхности моря, не переставал выходить густой дым, клубами расстилаясь понизу и отравляя последние минуты утопающих. Воздух оглашался призывами о помощи. И среди этой каши живых человеческих голов, колеблемой волнами, то там, то здесь вздымались от взрыва снарядов столбы воды.

Командир Бэр, несмотря на разгорающийся вокруг него пожар, не покидал своего мостика. Для всех стало ясно, что он решил погибнуть вместе с кораблем. Казалось, все его заботы теперь были направлены только к тому, чтобы правильно спасались его подчиненные.

Владимир Иосифович Бэр (12 ноября 1853, Ельня Смоленской губернии — 14 мая 1905) — русский морской офицер, капитан 1-го ранга.

 Держась руками за тентовую стойку, почти повиснув на ней, он командовал, старясь перекричать вопли других:

— Дальше от бортов! Черт возьми, вас затянет водоворотом! Дальше отплывайте!

В этот момент, перед лицом смерти, он был великолепен.

Гибель эскадренного броненосца «Ослябя».

Броненосец перевернулся вверх килем и, задирая корму, начал погружаться в море.

Гребной винт правой машины продолжал еще работать, сначала он вращался в воздухе, а потом, по мере погружения судна, забурлил воду. Это были последние судороги погибающего корабля».

Из машинистов и механиков ни один не выпрыгнул за борт. Все они, в числе двухсот человек, остались задраенными в своих отделениях. Каждый моряк может себе представить, что произошло с ними. При опрокидывании броненосца все они полетели вниз вместе с предметами, которые не были прикреплены. В жаркой тьме вопли смешались с грохотом и треском падающих тяжестей. Но одна из трех машин и после этого продолжала работать, разрывая попадавших в нее людей на части. Водой эти закупоренные машинные отделения наполнились не сразу. Значит, те, которые не были еще убиты, долго оставались живыми, проваливаясь в пучину до самого морского дна. И, может быть, прошел не один час, прежде чем смерть покончила с ними.

В это время эсминец «Бедовый» находился в трехстах шагах. Видя, что броненосец тонет и люди бросаются в воду, командир эсминца — капитан Баранов — не нашел ничего лучшего, как дать полный ход и позорно бежать с места гибели судна. Когда он отошел на милю, он остановился и спокойно наблюдал, как люди с «Осляби», выбиваясь из последних сил, захлебываясь, борются с волнами.

Один из главных "героев" опозоривших Русский флот... Командир "Бедового" Гвардейского экипажа капитан 2 ранга Баранов Николай Васильевич. На фото ещё лейтенант...

Этот «подвиг» Баранова потряс офицеров эсминца, не говоря уже о младших его чинах. Начался всеобщий ропот, и многие в открытую спрашивали командира: почему не спасаются люди?

На сей раз Баранов решил прислушаться к подчиненным и подошел к тонущим. Однако было уже поздно: эсминцы «Буйный» и «Грозный» уже поднимали людей, хотя отстояли они от места катастрофы гораздо дальше, чем «Бедовый». «Бедовый» не спас ни одного.

На самом деле у «Бедового» было оправдание: он имел приказания не отходить от «Суворова».

Было 14.25, когда «Ослябя» покинул строй и остановил машины, а в 14.50 он затонул.

Эти 25 минут были временем тяжелых испытаний для «Суворова». Уже в 14.05 русская линия вынуждена была прогибаться вправо, чтобы не позволить Того пересечь ее Т-образного строя. Равным образом, нажимая на русских, одерживал вправо и Того, сохраняя свою позицию у левой скулы головных русских кораблей.

Итак, русские описывали свой — внутренний — круг на скорости 9 узлов, японцы же описывали свой внешний, гораздо больший, круг на 15 узлах, и эта разница в скорости удерживала почти постоянным их положение относительно друг друга.

Выход из строя "Суворова" и "Ослябя" в 14 часа 30  мин.

Семенов, не прекращавший делать свои записи, встретил командира «Суворова» капитана Игнатиуса (который вскоре был убит, возглавляя пожарную партию): «Позади меня, на площадке трапа, появился командир. Вся голова его была в крови, и, шатаясь, он трясущимися руками хватался за поручень. Где-то совсем близко разорвался снаряд, и взрывом его сбило с ног. Он полетел по трапу вниз головой, к счастью, мы вовремя это увидели и поймали его. «Ничего. Пустяки. Голова закружилась!» — уверял он нас, вскакивая на ноги и пошатываясь. Но поскольку до перевязочной было еще целых три трапа, мы, невзирая на его протесты, уложили его на носилки.

«Кормовая башня взорвалась!» — донеслось откуда-то (позже мы узнали, что с других кораблей видели, как крыша этой орудийной башни взлетела выше мостика, а потом рухнула на кормовую палубу. Что там в точности случилось, никому не известно). Почти одновременно над нами раздался необычный треск и замораживающий кровь в жилах скрежет разрываемого металла; вслед за этим что-то огромное и тяжелое рухнуло вниз, хрустнули и были расплющены шлюпки в своих кильблоках.

Когда вниз свалились раскаченные обломки и нас окутало непроницаемым дымом, мы поняли, что случилось: сбита передняя дымовая труба».

Примерно в 14.30 осколки снаряда, проникшие в боевую рубку, убили или ранили тех, кто там находился. Руль заклинило в таком положении, что броненосец повернул на 180 градусов и пошел вдоль колонны своих кораблей, сопровождаемый какое-то время «Александром Третьим», так как там подумали, что это намеренная перемена курса. С этого момента ни «Суворов», ни Рожественский активного участия в событиях не принимали. Семенов описывает эвакуацию из боевой рубки: «Одновременно с повреждением рулевых приводов и выходом «Суворова» из строя в рубке были ранены в голову адмирал и старший артиллерийский офицер лейтенант П. В. Владимирский. Последний ушел на перевязку, и его заменил, вступив в командование броненосцем, третий лейтенант — Н.И. Богданов. Адмирал приказал, управляясь машинами, следовать за эскадрой. Попадания в передний мостик все учащались.

Осколки снарядов, массами врываясь под грибовидную крышу рубки, уничтожили в ней все приборы, разбили компас. По счастью, уцелели телеграф и переговорная труба. Начался пожар на самом мостике: загорелись койки, которыми предполагалось защитить себя от осколков, и маленькая штурманская рубка, находившаяся позади боевой.

Жара становилась нестерпимой, а главное — густой дым застилал все кругом, и при отсутствии компаса держать какой-либо курс оказывалось невозможным. Надо было переносить управление в боевой пост, а самим уходить из рубки в другое место, откуда было бы видно окружающее.

В рубке в это время находились: адмирал, флаг-капитан и флагманский штурман — все трое раненные, лейтенант Богданов, мичман Шишкин и один матрос, как-то до сих пор уцелевшие. Первым вышел из рубки на левую сторону мостика лейтенант Богданов. Смело, расталкивая горящие койки, бросился он вперед и исчез в пламени, провалившись куда-то. Шедший за ним флаг-капитан повернул на правую сторону мостика, но здесь все было разрушено, трапа не было.

Героическая гибель броненосца «Князь Суворов» худ. И.А. Владимиров

Оставался только один путь — вниз, в боевой пост. С трудом растащив убитых, лежавших на палубе, подняли решетчатый люк над броневой трубой и по ней спустились в боевой пост. Адмирал, несмотря на то, что был ранен в голову, в спину и в правую йогу (не считая мелких осколков), держался еще довольно бодро.

Из боевого поста флаг-капитан отправился па перевязку, адмирал же, оставив здесь легко раненного флагманского штурмана (полковника Филипповского) с приказанием, если не будет новых распоряжений, держать на старом курсе, сам пошел искать место, откуда можно было видеть бой.

Верхняя палуба представляла собою горящие развалины, а потому адмирал не мог пройти дальше верхней батареи (все то же место у судового образа). Отсюда он пытался проникнуть в левую среднюю 6-дюймовую башню, но этого не удалось, и тогда он пошел в правую. На этом переходе адмиралом была получена рана, сразу давшая себя почувствовать жестокой болью — осколок попал в левую ногу, близ щиколотки, и перебил главный нерв. Ступня оказалась парализованной.

В башню адмирала уже ввели и здесь посадили на какой-то ящик. Он, однако, еще нашел в себе достаточно сил, чтобы тотчас же спросить: отчего башня не стреляет? И приказал подошедшему Крыжановскому найти комендоров, сформировать прислугу и открыть огонь. Но оказалось, что башня повреждена и не вращается».

В это время японские корабли не были отнюдь такими не тронутыми, как это казалось. Племянник Того, старший офицер на «Асахи», вспоминал позднеe, что после одного взрыва он не знал, собственно, куда шагнуть: искалеченная палуба была усеяна оторванными человеческими руками, ногами, внутренностями. Когда он позвал людей, чтобы убрать это, они попятились. Тогда он сам подал им пример, убирая останки голыми руками.

Позднее он посетил раненых. По его словам, даже самый безнадежный пытался, хоть слабо, прокричать свое «банзай».

Бой ведет японский «Asahi»

Что касается «Миказы», флагманского корабля Того, то это судно претерпело десять попаданий снарядов крупного калибра (хотя взорвалась из них только половина). Его 6-дюймовая броня была дважды пробита русскими с расстояния 8000 метров, и примерно в это же время 12-дюймовый снаряд разорвался на мостике справа — осколки пронеслись в шаге от места, где стоял Того.

Микаса  — японский броненосец, флагман японского флота, в настоящее время корабль-музей. Назван в честь горы в префектуре Нара. Заказан в 1898 году, строился на верфи Виккерса в Великобритании. Спущен на воду в 1900, вступил в строй в 1902.

Броненосный крейсер «Асама» вынужден был покинуть строй уже в два часа дня, после того как три попадания привели в негодность его руль (он получил еще несколько попаданий, но к трем часам все же был в состоянии стать в свою линию).

После того как «Император Александр Третий» стал головным кораблем, русская линия повернула на север, надеясь пройти японский тыл либо незамеченной, либо же, если и замеченной, то имея хорошую позицию для анфиладного огня. Того, угадав этот замысел, изменил свой курс одновременным поворотом на 180°, при этом его прикрывали корабли Камимуры. Этот отряд вошел в интервал между надвигавшимися русскими и броненосцами Того, выполнявшими свое перестроение.

Поворот "Александра III" на норд в 14 часа 45 мин.

Броненосные крейсера Камимуры сосредоточили огонь на «Александре», а потом, когда тот выпал из линии, перенесли огонь на следующий броненосец — «Бородино». В этот период Камимура двигался на юг, идя на правом траверзе русских, с тем чтобы пресечь им возможность прорыва в восточном направлении.

Между тем Того держал курс на норд-вест, находясь впереди и слева от русских.

Положение эскадр 14 мая в 14ч 35м и 14ч 50м.

В 14.50 «Бородино», не в состоянии дальше выдерживать огонь Камимуры, поворачивает на северо-запад. Но Камимура поворачивает на 16 румбов с целью догнать 2-ю эскадру на параллельном курсе. Того теперь тоже был почти на параллельном курсе, только впереди русских кораблей.

Попавшие между двух огней, русские неожиданно были спасены сгустившимся туманом. В 15.05 японцы потеряли контакт с противником и искали с ним соприкосновения, продолжая свой курс на северо-запад.

В 15.15 Камимура заметил одинокий «Суворов», превратившийся наполовину в развалину, и подверг его бомбардировке с 2000 м. «Суворов» мог отвечать только с кормы своими второстепенными пушками. Затем броненосец атаковали пять миноносцев; ни одна из десяти торпед его не задела, зато один из миноносцев был тяжело поврежден. Тем временем 2-я эскадра повернула и шла в течение десяти минут на зюйд-ост, а затем, еще через десять минут, возобновила свой прежний курс, на Владивосток. В это время в линию вступил и вышедший из нее ранее «Александр Третий».

С борта «Суворова», которого расстреливали с двух сторон Того и Камимура, увидели выплывающего из тумана «Александра». На часах было 15.40.

Семенов запомнил эту картину: «Из правых портов батареи мы могли теперь хорошо видеть «Александра», который был у нас почти на траверзе и держал прямо на «Суворова». За ним следовали остальные. Расстояние уменьшалось. В бинокль уже отчетливо видны были избитые борта броненосца, разрушенные мостики, горящие рубки и ростры, но трубы и мачты еще стояли. Следующим шел «Бородино», сильно горевший.

Японцы уже успели выйти вперед и завернуть на пересечку. Наши подходили справа — они же оказались слева от «Суворова». Стреляли и в нас, и через нас. Наша носовая 12-дюймовая башня (единственная до сих пор уцелевшая) принимала деятельное участие в бою. На падающие снаряды не обращали внимания. Меня ранило в левую ногу, но я только досадливо взглянул на рассеченный сапог.

Затаив дыхание, все ждали... По-видимому, вся сила огня японцев была сосредоточена на «Александре». Временами он казался весь окутан пламенем и бурым дымом, а кругом него море словно кипело, взметывая гигантские водяные столбы... Ближе и ближе... Расстояние не больше 10 кабельтовых. И вот — один за другим целый ряд так отчетливо видимых попаданий по переднему мостику и в левую 6-дюймовую башню. «Александр» круто поворачивает вправо, почти на обратный курс и уходит. (Был ли этот поворот намеренным или случайным — вследствие повреждения рулевых приводов — навсегда осталось тайной.) За ним поворачивают «Бородино», «Орел» и другие. Разворачиваются поспешно, даже не выдерживая линии кильватера, не то «последовательно», не то «одновременно».

Глухой ропот пробежал по батарее.

— Бросили! Уходят! Сила не взяла! — раздавались отрывочные восклицания среди команды. Они, эти простые матросы, конечно думали, что наша эскадра, возвращаясь к «Суворову», собиралась выручить его. Их разочарование было тягостно, но еще тягостнее было тем, кто понимал истинное значение происходившего.

Беспощадная память, неумолимое воображение так ясно, так отчетливо воссоздавали перед моими глазами другую, такую же ужасную картину: после сигнала князя Ухтомского так же спешно, в таком же беспорядке уходили на NW наши броненосцы 28 июля.

— Сила не взяла!

И страшное роковое слово, которое я даже мысленно не смел выговорить, неумолчно звенело в мозгу, казалось, огненными буквами было написано и в дыме пожара, и на избитых бортах, и на бледных, растерянных лицах команды.

Рядом со мной стоял Богданов. Мы переглянулись и, кажется, поняли друг друга.

Он уж хотел сказать что-то, но вдруг остановился, потом оглянулся и промолвил делано равнодушным тоном:

— А ведь у нас порядочный крен на левую!

— Да, градусов восемь будет, — согласился я и, вынув часы и записную книжку, отметил: «3 часа 25 мин. пополудни; сильный крен на левую; в верхней батарее большой пожар».

Не раз потом я думал: зачем мы прятались друг от друга и от самих себя? Почему Богданов не решился громко выговорить, а я не посмел, даже в собственной памятной книжке, написать это безотрадное слово — поражение?»

Возобновив контакт с русской эскадрой, Того продолжал давить нa голову русской линии, принуждая ее постепенно отворачивать на восток. В 16.05 2-я эскадра в весьма неровном строю держала путь на Восток, японцы же били с расстояния всего 2200 ярдов и по-прежнему угрожали пересечь ее «Т». Тогда русские поворачивают на юг. Того, боясь, что русские опять проделают круг и в конце концов у него за кормой, пойдут на север, сам поворачивает на норд. Одновременно он посылает четыре эсминца, чтобы покончить с «Суворовым». Однако «Суворов» отбил и эту атаку (по сведениям Того, одна торпеда попала в кормовую часть броненосца, в левый борт, вызвав крен 10 градусов, но два дестроера были серьезно повреждены то ли огнем «Суворова», то ли ближайших русских кораблей).

Пока Того шел на север, Камимура продолжал двигаться на юг, стараясь измотать русскую линию. Но в 16.20 туман разобщил обе стороны. Того поворачивает на юг в попытке найти утерянный контакт с русскими.

В то время как японские и русские броненосные корабли выясняли свои отношения, разгорелся второстепенный бой между японскими крейсерами — с одной стороны и русскими крейсерами с транспортами — с другой. Сознавая свое меньшинство и огромную ответственность за сохранность грузовых пароходов, русские крейсера в этом бою дрались отчаянно.

Еще в 13.30, когда Того был замечен, транспортам с крейсерами было приказано отойти назад, в тыл, и правее от броненосцев. Эта колонна включала четыре оставшихся транспорта: «Анадырь», «Иртыш», «Камчатку» и «Корею» и два буксира «Свирь» и «Русь». В конец этой колонны были поставлены три крейсера разведочной группы: «Светлана», «Алмаз» и вспомогательный крейсер «Урал». На левом траверзе колонны находились крейсера «Олег», «Аврора» и «Дмитрий Донской», а справа от нее нес охранение «Владимир Мономах».

Строй эскадры в 13 час 20 мин.

В 13.50 на правом крамболе возник японский крейсер «Идзуми» и с расстояния 8000 м открыл по «Мономаху» огонь. Тогда другие шесть крейсеров двинулись на помощь «Мономаху», и «Идзуми» ретировался.

«Эсмеральда» — бронепалубный крейсер. Построен в Великобритании для Чили, ставшей родоначальником класса т. н. «элзвикских крейсеров» — бронепалубных крейсеров с тяжёлыми орудиями. Третий корабль Чилийского флота с таким названием. Приобретен Японией для Японского Императорского флота, переименован в «Идзуми» (和泉), принимал участие в Русско-японской войне. Получил название в честь древней провинции Японии Идзуми.

В 14.30 в кильватерном строю подходят 3-й и 6-й крейсерские отряды японцев и на подходе открывают огонь по русскому тылу с 8600 ярдов.

В 15.10 Энквист со своими «Олегом», «Авророй», «Мономахом» и «Донским» схватился с японцами в артиллерийском бою на дистанции 5600 ярдов.

Мичман Корецкий, командир одного из носовых орудий «Мономаха», вспоминал, что перестрелка была настолько горячей, что пустые снарядные ящики от 75-мм снарядов штабелями валялись на передней палубе. Так как их легко могли превратить в опасные щепки вражеские снаряды, он приказал их выбросить за борт. И к своему же несчастью, ибо с мостика тут же раздались крики, вопли вперемежку с жесткими русскими выражениями. Оказалось, что выбросить за борт пустые ящики — преступление. Они требовали надлежащего хранения, учета и сдачи по приходе во Владивосток, и незадачливый мичман, в самом разгаре боя, получил приказ немедленно подсчитать и записать, сколько ящиков было выброшено.

В этой стычке сильно пострадал вспомогательный крейсер «Урал». Позднее команда покинула его, кажется, без особой к тому причины. Так, пустым, нашли его линкоры Того и быстро с ним рассчитались, прикончив его торпедой. Капитан Того, описавший позднее эту встречу, по-видимому, не знал, что «Урал» был совершенно безлюден и дрейфовал сам по себе, по воле волн. По воспоминаниям этого капитана, японские броненосцы засыпали его 12-дюймовыми снарядами, и «Урал» потонул за пять минут, в течение которых «все кричали от радости и в восхищении хлопали в ладоши».

«Урал» — русский вспомогательный крейсер, участвовавший в Цусимском походе и сражении 2-й Тихоокеанской эскадры. Спущен на воду 17 мая 1890 года, введен в эксплуатацию - 6 октября 1890 года. скорость - 20,35/22уз, экипаж - 19 офицеров и 491 нижний чин.

Транспорт «Иртыш» в это время тоже попал под обстрел, и Гаральд Граф, один из его младших офицеров, нашел это состояние крайне безрадостным. «В это время благодаря нескольким поворотам главных сил на юг, север и опять на юг, крейсера и транспорты с ними разошлись и за опустившейся мглой потеряли друг друга из виду. Одновременно крейсерские силы неприятеля начали нас обстреливать.

Японские снаряды близко ложились от «Иртыша». Часть из них со страшным свистом и жужжанием проносилась над нашими головами. Другие снаряды ложились, не долетев, подымая высокие столбы воды вокруг корабля. Каждый момент можно было ожидать, что следующий снаряд попадет в цель. Жуткое ожидание! Тяжело находиться в положении расстреливаемого и до отчаяния сознавать свое бессилие. Пять маленьких 57-мм пушек, которыми вооружили «Иртыш», молчали, так как до неприятеля было еще далеко, уже не говоря о том, что и вред бы они могли нанести противнику ничтожный. Он же нас расстреливал, как хотел: медленно двигающаяся, огромная цель была легкой добычей. Каждый снаряд мог принести нам, простому грузовому пароходу, внезапную гибель: 3200 пудов пироксилина и несколько сот 10-дюймовых снарядов и зарядов ускорили бы ее.

Товаро-пассажирский пароход «Иртыш». Бывший немецкий товаро-пассажирский пароход «Dortmund». После начала первой мировой войны 20.07.1914 г. задержан на рейде Николаевска-на-Амуре речной канонерской лодкой «Калмык». Водоизмещение - 10 750 т, длина - 114,51м , ширина - 16,79м, осадка – 7,96м, скорость - 10уз, экипаж – 45 человек.

Большая опасность особенно тяжело переносится, если во время ее нет дела, которое бы всецело поглощало внимание. Оттого и нам оказалось не легко выдерживать этот обстрел и ждать рокового исхода.

Часто задается вопрос: было ли страшно в бою? На это можно ответить определенно, что, конечно, каждому человеку страшно в момент большой опасности, т.к. в нем начинает говорить инстинкт самосохранения. Но быть храбрым, не значит не ощущать страха, а значит не терять самообладания, т.е. не терять способности рассуждать и действовать. Истинно храбрым и является такой человек, а не тот, кто кричит, что он ничего не боится.

Град снарядов все увеличивался и неумолимо приближался к нам. «Иртыш» вздрогнул, и раздался сильный взрыв. Первый снаряд — боевое крещение. Снаряд попал во второй трюм, с правого борта, у ватерлинии, совсем близко от того места, где стоял я. В борту образовалась большая пробоина, через которую вливалась вода. Корабль сразу просел носом и несколько накренился. К счастью, никто из людей не пострадал.

Не успели мы очнуться, как другой снаряд, крупного калибра, попал в спардек: разорвался, сделал огромную дыру в палубе и его осколками оторвало ноги у кочегара, который только что вылез полюбоваться тем, что происходит наверху. От боли он стал пронзительно кричать, что угнетающе подействовало на всех. Это был первый раненый «Иртыша», и никто не привык еще к такому зрелищу. Сейчас же подбежали санитары с носилками и унесли несчастного в перевязочный пункт, на командную палубу.

Третий снаряд попал в носовое орудие и сбил его. Через минуту мы увидели на баке три страшно изуродованных, далеко отброшенных трупа матросов, а двух других нельзя было и найти. Пять человек погибли сразу. Вся палуба кругом была забрызгана кровью, валялись куски человеческих тел и внутренностей.

«Иртыш» оказался, выражаясь техническим языком, под накрытием, и не было возможности проследить, куда попадают снаряды: непрерывно слышались взрывы: в носу, середине и корме. В воздухе стоял сплошной стон. На спардеке то и дело возникали пожары, которые команда по мере своих сил тушила.

Казалось, целая вечность прошла в каком-то оцепенении, а на самом деле — всего несколько минут. Наконец, поток снарядов стал ослабевать, а затем и совсем прекратился. Надолго ли? Может быть, они опять сейчас загудят, зажужжат и начнут взрываться? Но нет, как будто бы все тихо: мы удивленно, и не веря своим глазам, стали осматриваться. Всюду стоны раненых, тела убитых, кровь, следы разрушения, и кое-где тлеет огонь. Бросились подбирать раненых, чтобы скорее перевязать. Тушим пожары. Ужасное сознание своей беспомощности. У всех невыносимая тяжесть на душе, в ожидании, когда же начнется новый обстрел и наступит конец. Уж скорее бы! Но «Иртыша» больше не трогали, и он продолжал идти в кильватер «Анадырю», который описывал какие-то циркуляции.

В этот момент боцман доложил старшему офицеру, что поврежденный трюм все больше наполняется водою и переборки в соседние трюмы начинают выпучиваться и того и гляди лопнут».

В ходе столкновения крейсеров «Анадырь» наскочил на «Русь», и последний был покинут командой (но опять же остался на плаву, как и в случае с «Уралом», пока японцы позднее его не потопили). Капитан «Камчатки», создавший столько проблем на Доггер-Банке, был убит, а его судно лишилось руля. Крейсер «Светлана» имел пробоину, пропускавшую воду. С другой стороны японский крейсер «Такачихо» получил серьезные повреждения и вступил в строй лишь к 6 вечера.

Около 15.15 подошли 5-й и 6-й крейсерские отряды японцев, но адмирал Энквист решил взять «Олега» и «Аврору» и идти на помощь избиваемому «Суворову». Когда же он приблизился к нему, он увидел подходившие сюда русские броненосцы. Тогда Энквист поспешил назад, чтобы вновь схлестнуться в горячем бою с японскими крейсерами. Вскоре (примерно в 16.30) русские броненосцы, следуя на юг после того, как туман избавил их от Камимуры и Того, пришли на спасение сильно зажатым японцами крейсерам и транспортам. Они вошли в промежуток между противоборствующими крейсерами, дав тем самым небогатовским кораблям береговой обороны единственный шанс попробовать их стволы на приемлемой для них дистанции (5—6 тысяч метров). Японский командующий адмирал Дева вынужден был передать командование адмиралу Уриу, после того как его флагман получил пробоину в ватерлинию. Его, вышедшего из строя, сопровождал крейсер «Читозе».

Уриу Сотокити (2 января 1854, Канадзава — 11 ноября 1937, Токио) — японский адмирал.

В 17.10 флагман адмирала Уриу «Нанива» получил, в свою очередь, тяжелое попадание в ватерлинию, а «Мацусима» вышел из строя в связи с повреждением руля.

«Нанива» (浪速)— японский бронепалубный крейсер 2-го класса, одноименного типа, участвовавший в японо-китайской войне и русско-японской войне 1904—1905 годов (Нанива — старое название префектуры Осака в Японии). Спущен на воду 18 марта 1885 года. Водоизмещение - 3650т, длина - 91,4м , ширина - 14м, осадка – 6,4м, скорость – 18,5уз, экипаж – 325-338 человек.

«Между тем в нижних отсеках крейсера «Аврора» свирепствующий наверху бой слышался словно издалека. Люди, находившиеся в машине, помещавшейся ниже уровня воды, были защищены сверху задраенной наглухо броневой палубой, а по бокам угольными ямами со слоем угля вышиной в две сажени. Здесь, в кочегарках, кипела горячая работа. Об опасности некогда было думать, следовало моментально исполнять приказания, которые через каждые 2—3 минуты передавались из боевой рубки.

Глухо доносились выстрелы. Часто были слышны удары в борт от снарядов и осколков; последние давали впечатление рассыпавшейся дроби. Собственно, в машину попаданий не было. Но в носовую кочегарку было; помещение ее наполнилось удушливыми газами. Два кочегара, Герасимов и Егорченко, находившиеся ближе других, наглотались газов и упали в обморок. Произошла суматоха, думали разобщать котел, боясь, что его взорвет.

Осколки содрали обшивку одной паровой трубы и повредили самую трубу. Если бы они ударили чуть сильнее, труба разорвалась, и все люди сварились бы заживо. В этой сложной ситуации отличился своей распорядительностью инженер-механик Малышевич.

Инженер-механики и машинная команда крейсера «Аврора» на палубе корабля. В центре группы: младший судовой механик Н. И. Капустинский, помощник старшего судового механика Н. Ф. Шмолинг, старший судовой механик Н. К. Гербих, младшие судовые механики Ч. Ф. Малышевич и М. К. Городниченко

После крупных пробоин в передней и средней трубах тяга сильно упала, и уже нельзя было держать пар так хорошо, как раньше.

Вода, затопившая через 12 небольших пробоин правые верхнюю и нижнюю угольные ямы, дала 4° крену. Этот крен вызывал в людях, находившихся в машинах, весьма неприятное ощущение. Разобщенные с внешним миром, они не знали, в чем дело, где пробоины, насколько опасны они. При поворотах крейсера крен резко увеличивался, и люди должны были невольно схватываться за поручни, чтобы не попасть в машину под быстро и со страшной силой вращавшиеся мотыли, думая в то же время о том, не переворачивается ли судно. Строились разные предположения, но никто не думал покидать свой пост и выбегать наверх узнавать, в чем дело.

Воду из угольных ям приходилось выкачивать беспрерывно. Впоследствии, чтоб уравнять крен, пришлось затопить две ямы нa левом борту, что и привел в исполнение трюмный инженер-механик Шмолинг.

В кормовой машине под холодильником находилась центральная станция беспроволочного телеграфа, перенесенная туда перед боем. Аппарат все время принимал японские депеши. Все возмущались, почему не перебивают их. Вдруг какой-то более сильный аппарат стал мешать, японцы замолчали. Оказалось, наш «Урал» вызывал «Суворова». Вместо «Суворова» ему ответил кто-то другой, кому он и сообщил: «имею подводную пробоину, на меня напали крейсера, прошу помощи».

Самое неприятное — это неизвестность: лишь изредка доходили слухи, но самые сбивчивые, противоречившие один другому. То передавали, что неприятельский снаряд попал в боевую рубку, смело всех, командира и офицеров за борт, баковое орудие тоже; на перевязочном пункте доктор ранен, священник убит. Но приказания, которые снова стали передаваться из рубки, разубедили в этом.

После 4 часов в машину несколько раз спускался уже в роли старшего офицера лейтенант Старк, как всегда, невозмутимый, и хладнокровно уверял нас, что все в порядке:

— «Ослябя» перевернулся?

— Нет! Да нет же, говорю вам!

А рассыльный за его спиной кивал головой, что, мол, да, перевернулся. Или;

— «Бородино» вступил в строй, великолепно идет.

А рассыльный сзади:

— Никак нет, Ваше Благородие, уже потонул.

В общем, до гибели «Бородина» настроение в машине было очень жизнерадостное, победоносное. Но весть о гибели «Бородина» повлияла на всех удручающим образом.

Броненосец "БОРОДИНО"  ведет бой...

Страшно томила жажда; на каждую машину было заготовлено по 10 ведер. Но вода скоро стала горячей и противной на вкус. На жару, однако, жалоб слышно не было. Тропики приучили нас еще не к такой температуре.

Воздух был очень худой, сизый. Энергично действовавшие вентиляторы нагнетали прямо какую-то отравленную гадость, удушливые газы; временами их примесь резко усиливалась, тогда все чувствовали тошноту, сладкий вкус во рту и странную слабость».

Тем не менее, по общему отзыву всех инженер-механиков, команда работала поразительно спокойно, ловко и умело. Машины работали без отказа, давая все, что они должны были дать. А раздергивали их вовсю. Как с 2 часов посыпались беспрерывные приказания, так они и продолжались до поздней ночи.

Со 130—125 оборотов командовали сразу на стоп, а иногда тотчас же на задний ход — едва успевали переводить кулисы. Эта частая и быстрая перемена хода страшно вредна механизмам, но они ни разу не сдали, ничего не сломалось, подшипники не грелись, пар не садился. Очевидно, механизмы хорошо приработанные, испытанные, содержались в полной исправности, а команды прекрасно владели ими.

Нужно отдать должную справедливость господам судовым инженер-механикам. Работавшая на боевой вахте без смены с 12 часов дня до 12 ночи команда сильно переутомилась, люди чуть не вались с ног. Но были и такие, которые простояли и 28 часов. (Между прочим, следовало бы увеличить комплект боевой вахты хотя бы на одну треть).

Вот, например, образец скромной деятельности этих тружеников: машинист Богаевский должен был при беспрестанных переменах хода то открывать, то закрывать главный детандер. На индикаторной площадке была адская жара от цилиндра высокого давления. Всякий раз, слезая оттуда, Богаевский прямо метался от жары взад и вперед и совал свою голову под струю холодного воздуха из вентиляторной трубы. Через минуту-две приходилось опять лезть к детандеру. Когда же Богаевскому предложили смениться, он отказался.

Да будут же помянуты хотя бы здесь, хотя бы одним добрым словом эти незаметные герои, «духи», закопченные дымом, углем, маслом, не похожие на людей, в своих мрачных подземельях, в душных угольных ямах, трюмах, в раскаленных кочегарках исполнявшие свой скромный долг перед Родиной.

Машинное отделение броненосца «Слава» и его обитатели... – кочегары...

В то время как русские броненосцы вели бой с вражескими крейсерами, их, каждый в отдельности, разыскивали Того и Камимура. В 16.50 Камимура, услышав в отдалении артиллерийскую канонаду, повернул на шум и скоро увидел 2-ю русскую эскадру. Около 17 часов его броненосные крейсера открыли огонь, и через три четверти часа русские броненосцы и эсминцы, на сей раз сопровождаемые крейсерами, отошли.

Тем временем адмирала Рожественского, слишком обессиленного от полученных ранений, чтобы принимать деятельное участие в бою, старались эвакуировать. И хотя его судьба теперь никак уже не влияла на исход боя, много труда и даже героизма было положено, чтобы спасти его. В данном случае адмирал был чем-то вроде пчелиной матки или полкового знамени, которые должны быть сохранены любой ценой.

Семенов рассказывает, как обессилевшего адмирала забирают из орудийной башни, в которой он укрывался, и передают с превращенного в руины «Суворова» на эсминец «Буйный»: «Плот готов. Кстати, пришел и Филипповский. Я бросился к башне:

— Ваше превосходительство! Выходите! Филипповский здесь!

Адмирал молча смотрел на нас, покачивая головой. То ли соглашался, то ли нет. Положение было затруднительное.

— Что вы разглядываете! — вдруг закричал Курсель. — Берите его! Видите, он весь израненный!

И словно все только и ждали этого толчка, этого крика. Все сразу заговорили, заторопились. Несколько человек пролезли в башню. Адмирала схватили под руки, подняли, но, едва он ступил на левую ногу, как застонал и окончательно лишился сознания. Так было даже лучше.

— Тащи! Тащи смелее! Легче, черти! На бок, на бок ворочай!

— Стой, трещит!

— Что трещит?!

— Тужурка трещит!

— Тащи, мать твою! — раздавались кругом суетливые голоса.

Адмирала с большими усилиями, разорвав на нем платье, протащили сквозь узкое отверстие заклиненной двери на кормовом срезе и уж хотели подвязывать к плоту, когда Коломейцев сделал то, что можно сделать только раз в жизни, только по вдохновению.

Николай Николаевич Коломейцев (Коломейцов) (16 июля 1867, с. Покровка Херсонской губернии, — 6 октября 1944, Париж) — русский вице-адмирал, участник Цусимского сражения. На фото командир "Буйного" Н. Коломейцев в звании лейтенанта.

Он пристал к наветренному борту искалеченного броненосца с его повисшими, исковерканными пушечными полупортиками, торчащими враздрай орудиями и перебитыми стрелами сетевого ограждения. Мотаясь на волне, миноносец то поднимался своей палубой почти в уровень со срезом, то уходил далеко вниз, то отбрасывался от броненосца, то стремительно размахивался в его сторону, каждое мгновение рискуя пропороть свой тонкий борт о любой выступ неподвижной громады.

Адмирала поспешно протащили на руках с кормового на носовой срез узким проходом между башней и раскаленным бортом верхней батареи и отсюда по спинам людей, стоявших на откинутом полупортике и цеплявшихся по борту, спустили, почти сбросили на миноносец, выбрав момент, когда этот последний поднялся на волне и мотнулся в нашу сторону.

— Ура! Адмирал на миноносце! Ура! — закричал Курсель, махая фуражкой.

— Ура! — загремело кругом.

Как я, со своими покалеченными ногами, попал на миноносец — не помню. Помню только, как, лежа на горячем кожухе между трубами, смотрел, не отрывая глаз, на «Суворова». Это были мгновения, которые не изглаживаются из памяти.

Миноносец у борта «Суворова» подвергался опасности не только разбиться. Как «Суворов», так и «Камчатка» все еще энергично расстреливались японцами. На миноносце уже были и убитые и раненные осколками, а один удачный снаряд каждое мгновение мог пустить его ко дну.

— Отваливайте скорее! — кричал со среза Курсель.

— Не теряйте времени! Отваливайте! Не утопите адмирала! — ревел Богданов, перевесившись за борт и грозя кулаком Коломейцеву.

— Отваливай! Отваливай! — вторила ему, махая фуражками, команда, вылезшая на срез, выглядывавшая из портов батареи.

Выбрав момент, когда миноносец откинуло от борта, Коломейцев дал задний ход.

Цусимский бой. Миноносец «Буйный», приняв на борт раненого адмирала Рожественского, ьтходит от погружающегося броненосца «Бородино». Рисунок Г. Бордта. (журнал «Нива»)  Капитан II ранга Н.Н. Коломейцев, командир миноносца «Буйный»

С «Суворова» донеслось прощальное «ура». Я сказал — с «Суворова». Но кто бы узнал в этой искалеченной громаде, окутанной дымом и пламенем пожара, недавно грозный броненосец?

Миноносец быстро удалялся, преследуемый оживленным огнем заметивших его японцев. С большими затруднениями пробравшись на корму и спустившись по трапу, я заглянул в капитанскую каюту. Фельдшер заканчивал перевязку. Адмирал лежал на койке неподвижно, с полузакрытыми глазами, но был в сознании.

Окликнув его, я спросил, чувствует ли он себя в силах продолжать командование эскадрой, и на какой корабль прикажет себя везти? Адмирал с трудом повернул голову в мою сторону и некоторое время точно усиливался что-то вспомнить.

— Нет... куда же... сами видите... командование — Небогатову... — глухо проговорил он. И вдруг оживившись, с внезапной вспышкой энергии добавил:

— Идти эскадрой! Владивосток! Курс NО 23, — и снова впал в забытье».

Хотя горстка людей из команды «Суворова» успела перепрыгнуть на «Буйный», уже переполненный спасенными после гибели «Осляби» (более 200 человек), большинство осталось на борту, включая трех оставшихся в живых офицеров. Позднее «Бедовый» был послан снять с «Суворова» команду, но он уже не нашел броненосца, вероятно, потому, что его уже просто не было на поверхности моря. (Отстреливаясь единственной маленькой пушкой, «Суворов» затонул в 19 часов вечера, после того как японские миноносцы сделали по нему несколько торпедных ударов. Команда броненосца ушла на дно вместе с ним.)

Тем временем командование взял на себя Небогатов, хотя он не получил еще официального приказа. С остававшимися кораблями он сумел отбиться от крейсеров Камимуры, зато столкнулся с броненосцами Того.

В 18.06 Того открыл огонь (с расстояния 6400 ярдов), сосредоточив его на «Бородине» и «Александре Третьем», принуждая русских постепенно отворачивать влево. Небогатов позднее вспоминал, как он принял командование и как его ведущие броненосцы опустошались артиллерийским огнем японцев. (Указанные им часы и ссылка на эсминец «Безупречный» неточны.)

«Не имея никаких указаний, не зная о судьбе адмирала Рожественского, — кто начальник? в чем дело? не получая никаких распоряжений, я решился, я просто счел своим долгом распорядиться, — и поднял сигнал: «Взять курс NO 23 и идти во Владивосток». Этот курс был назначен и адмиралом Рожественским. Я видел, что броненосец «Суворов» выбыл из строя и все там выбиты. Кто жив, кто здоров, кто помер? — Я ничего не знал. Вижу только, что мы топчемся на одном месте, что нужно что-нибудь сделать, я уже остался третьим и потому подал сигнал.

Наконец, я решил, что на этом месте больше оставаться нельзя, потому что скоро должно было зайти солнце и могли начаться минные атаки. Нужно было уйти куда-нибудь. Что же касается общей картины боя, то это была толчея: во внутреннем круге ходили мы, а по наружному — японцы. Они имели перед нами громадное преимущество в ходе, старались охватить нашу колонну и стать впереди наших головных судов. Под сосредоточенный огонь японцев нам приходилось подставлять большое число судов, и поэтому мы должны были уклоняться вправо: они подходят, а мы, уклоняемся.

Я задал курс NO 23. Все суда отрепетовали мой сигнал — значит, поняли. Но идущие впереди два броненосца, «Бородино» и «Орел», мне не отвечали, однако по их маневрам я видел, что они поняли мой сигнал и склоняются на этот курс.

Около 17-30 мой флаг-офицер, лейтенант Сергеев, доложил мне, что на транспорте «Анадырь» поднят сигнал: «Известно ли адмиралу Небогатову?..»

— Что же дальше? Читайте!

Продолжения так и не последовало.

Около 5 часов неприятельский снаряд ударил в носовую башню, разорвался и убил командира башни, Мирбаха. Часть осколков ранила командира броненосца, Смирнова, который стоял около меня. Его немедленно увели.

Я лично принял командование кораблем и стал управлять всем, т.к. старший офицер был в то время занят. У нас были довольно серьезные пробоины в носовой части; я указал ему на это и сказал: «Действуйте самостоятельно и не отрывайте меня от команды». В 17.30 мне доложили, что сейчас по борту прошел миноносец, какой именно — сказать не могут. Называли и все невпопад: одни признавали, что это был «Блестящий», другие — «Безупречный», который погиб в Порт-Артуре.

Проходившего миноносца я не видел, но мне кажется, что это был «Буйный». При этом мне доложили, что командир миноносца голосом и семафором передал сигнал: «Адмирал Рожественский приказал вам идти во Владивосток». Помню я тогда сказал с облегчением: «Слава Богу, значит, я правильно распорядился».

Продолжаем идти по этому курсу. Около 19 часов наш головной броненосец «Бородино» от сосредоточенного огня японцев получил очень большие пробоины, что-то вроде взрыва кормовой башни; минуты через полторы он перевернулся. Это была потрясающе ужасная картина на наших глазах. Он как будто подумал, накренился и в конце концов перевернулся.

В этот момент он выглядел словно спина какой-то громадной морской рыбы, и на хребте этой спины стояли человек восемь, что-то кричали нам, но что именно — нам не было слышно. Мы прошли мимо этой спины, может быть, своею волной мы даже смыли этих несчастных. Но что же делать?

Гибель эскадреннго броненосца «Бородино»

Продолжаем идти дальше. В 19.15 — заход солнца. А за 15 минут до этого, ровно в 19 часов, начался сосредоточенный огонь японцев по броненосцу «Орел», и они прекратили его только в момент заката. Несомненно, если бы заход солнца был в 19-45, а не в 19-15, то и нас всех не было бы, потому что наши броненосцы один за другим переворачивались, не в силах выдержать этот ужасный огонь. Броненосцу «Орел», может быть, оставалось существовать 10—15 минут, «Императору Николаю» — не более 3 минут».

Гибели «Бородина» предшествовало потопление однотипного с ним «Александра Третьего», его близнеца. Об этом свидетельствует один офицер с «Сенявина»: «К несчастью, нет сведений о последних минутах «Александра Третьего», шедшего в бой сразу же в кильватер за «Суворовым» под командой капитана Бухвостова. Как и эсминец «Безупречный», он ушел на дно со всем своим экипажем; история последних часов этих кораблей навечно осталась в пучине вместе с их командой.

Николай Михайлович Бухвостов (2(14) мая 1857-14(28) мая 1905) флотский офицер, капитан 1 ранга, командир броненосца «Император Александр III»

Известно, что «Александр» получил очень серьезное повреждение в самом начале боя, и, когда он покинул линию (примерно в 14.40), на нем бушевал огромный пожар. Однако мало вероятно, что именно этот пожар вынудил корабль оставить строй, ибо, если бы это было так, он не сумел бы столь быстро вернуться в строй, а после долго сражаться с противником. Скорее всего, он имел, как и на «Суворове», повреждение руля, которое удалось быстро исправить.

Броненосец «Бородино» ведет бой...

Несомненно, то, что происходило на «Александре», повторяло события, разыгравшиеся на «Суворове». Когда броненосец покинул строй в первый раз (около 18 часов) и был обойден эскадрой, у него была пробоина на пробоине, а крен на левый бок в какой-то момент был так велик, что некоторые пушки почти касались воды; казалось, что он вот-вот перевернется. Однако те, кто остался от команды, нашли в себе достаточно энергии и сил, чтобы совладать с этим; судно мужественно преодолело крен и заняло свое место в строю.

Однако это последнее усилие не смогло продлить агонию корабля более, чем на полчаса. Опять возник угрожающий крен — и «Александр» снова оставил колонну. Большой пожар полыхал в районе боевой рубки, и с «Сенявина», шедшего впереди него, не видели на его мостике никого, кроме сигнальщика, который семафорил «Погибаю!».

Чувствуя, что конец близок, многие из команды выбежали на бак, но броненосец перевернулся так быстро и неожиданно, что большинство оказались под ним. И только человек пятнадцать смогли вскарабкаться на его киль, отсрочив свою смерть на короткое время. Только Бог знает, какая страшная, мучительная смерть — у раненых и невредимых — была у тех, кто остался внутри опрокинутого судна. Разрываемые на куски машинами, придавленные снарядами или другими тяжелыми частями, они инстинктивно пытались выползти наверх из затопляемого судна. Но над ними была тяжелая палуба, ставшая теперь потолком. Натыкаясь повсюду на это железо, покалеченные и полузадохшиеся от недостатка кислорода, они стучали в эту стальную преграду и захлебывались, когда вода поднималась».

Затем подошла очередь «Орла» и «Бородина». Большинство снарядов попало в последний, который теперь шел ведущим, но по крайней мере один снаряд в этот период попал и в «Орла». Вот как вспоминает об этом Новиков-Прибой: «Раздался сигнал «Отражение минной атаки». Но на самом деле никаких миноносцев не было видно. Как после выяснилось, этим сигналом старший офицер Сидоров вызвал прислугу мелкой артиллерии для тушения пожаров. Выскочило наверх человек десять. В этот момент недалеко от судна упал снаряд в море, скользнул по его поверхности и рикошетом снова поднялся на воздух, длинный и черный, как дельфин. Двадцатипудовой тяжестью он рухнул на палубу. На месте взрыва взметнулось и разлилось жидкое пламя, замкнутое расползающимся кольцом бурого дыма. Меня обдало горячей струей и опрокинуло на спину. Мне показалось, что я разлетелся на мельчайшие частицы, как пыль от порыва ветра. Это отсутствие ощущения тела почему-то удивило меня больше всего.

Вскочив, я не поверил, что остался невредим, и начал ощупывать голову, грудь, ноги. Мимо меня с криком пробежали раненые. Два человека были убиты, а третий, отброшенный в мою сторону; пролежал несколько секунд неподвижно, а потом быстро, словно по команде, вскочил на одно колено и стал дико озираться. Этот матрос как будто намеревался куда-то бежать и не замечал, что из его распоротого живота, как тряпки из раскрытого чемодана, вываливались внутренности. А когда взгляд его остановился на обрывках кишок, он судорожно, дрожащими руками начал хватать их и засовывать обратно в живот. Это проделывалось молча и с такой торопливостью, словно еще можно было спасти жизнь. Но смерть уже душила его. Он упал и протяжно, по-звериному заревел. Я хотел бежать вниз, но откуда-то услышал голоса: «Бородино»! «Бородино»!

Что на самом деле случилось с «Бородиным», до сих пор не ясно. Его неожиданный конец приписывали счастливому попаданию последнего 12-дюймового снаряда, выпущенного с японского «Фудзи» до того, как он отошел на Север. Согласно другим источникам «Бородино» стал жертвой торпеды, выпущенной эсминцем «Чиная».

Судовой врач «Авроры» описывает последние минуты броненосца: «Между тем японские броненосцы, за дымом и мглой потерявшие на некоторое время нашу эскадру, снова нагнали ее с тылу и, поравнявшись с передними кораблями, как и раньше, сосредоточили свой огонь на головном, которым теперь был «Бородино». На его корме уже в течение получаса полыхал пожар; дымилось мало, что-то алело, какая-то яркая точка, словно груда раскаленного угля.

Когда «Бородино» спустя четверть часа был взят на прицел и снаряды один за другим стали впиваться ему в бока, поднимая громадные столбы черного дыма (от мелинита, а возможно, что и от угольных ям), у всех нас екнуло сердце. Мы почувствовали, что такого огня никакому броненосцу не выдержать. Доблестный же «Бородино» упрямо не хотел выходить из строя или поворачивать влево; он твердо и неуклонно вел эскадру на NO 23.

В багровых, точно кровавых лучах спускалось солнце — вот-вот зайдет за горизонт.

Ветер заштилел, волна улеглась. До захода солнца осталось каких-нибудь пять минут. Все страшно жаждали, чтобы наступившая ночь спасла бы своим благодетельным покровом несчастный корабль. Каждое мгновение было так дорого! Но пять минут протекали, казалось, как целая вечность.

На заднем мостике «Бородина» у грот-мачты показался пожар: узенький язык пламени высоко (выше уровня труб) лизнул мачту. Дыма не было, в стороны огонь не распространялся. Что бы это могло гореть? Не вспыхнул ли порох в мачтовом или простом элеваторе? Обыкновенно такие пожары кончались через несколько минут, пока не выгорит в патронах бездымный порох, но этот пожар был странно упорен и разгорался все сильней. Неприятель, заметив это, еще более усилил огонь.

Минут пятнадцать «Бородино» еще боролся с пожаром, энергично отвечая на огонь.

Вдруг (в 19 часов 15 минут) в передне-носовой части его последовал взрыв, поднялось целое облако черного дыма, и вслед за тем, сделав последний предсмертный залп из 12-дюймовых орудий кормовой башни, «Бородино» почти в одно мгновение лег на правый борт, обнажил свою подводную часть, киль, сверкнувший в лучах заходящего солнца как чешуя гигантской рыбы, и скрылся под водой еще быстрее, чем «Ослябя», не долее, чем в полминуты времени.

Над погибшим кораблем из воды появилось белое облачко пара, поднимавшееся все выше и выше к небу. Казалось, с этим облачком улетала душа судна. Солнце село. Было 19 часов 20 минут».

Другой очевидец, с «Сенявина», в свою очередь, описывает гибель «Бородина», с добавлением нескольких деталей, которые он узнал от единственного человека, спасшегося при этой катастрофе: «Из 900 человек команды броненосца «Бородино» спасся только один, да и то каким-то чудом. Матрос Ющин, не раненный во время боя, мог поведать многое из того, что он видел или слышал от других в последние часы жизни его судна.

По боевому расписанию матрос Ющин был при одной из 75-мм пушек в первом каземате, поэтому он, естественно, не мог видеть того, что происходило на верхней палубе или в других частях судна, но он мог запомнить то, что слышал от рассыльных, от служащих пожарных команд, от санитаров, заходивших в каземат, и дать общую картину того, что происходило на броненосце в ходе боя.

Броненосец "Бородино" накрывает своим залпом "Асахи"

По воспоминаниям Ющина, незадолго до боя популярный в команде, всеми уважаемый капитан Серебрянников собрал команду на верхней палубе и обратился к ней с речью, напомнив, как каждый должен себя вести в предстоящем бою: повинуясь присяге, надо честно исполнить свой долг. Почти тотчас же прозвучал сигнал боевой тревоги, и люди, под впечатлением слов командира, вступили в бой в приподнятом состоянии духа и с волей к победе.

Пётр Иосифович Серебренников (22 июня 1853 — 27 мая 1905) — русский морской офицер, капитан 1-го ранга. Командир броненосца "Бородино".

В начале сражения «Бородино» имел лишь несколько попаданий, а первая серьезная пробоина (около 15 часов) пришлась в кормовую часть правого борта, чуть выше ватерлинии. Начался пожар, и, поскольку была зыбь, внутрь стала поступать вода. Туда немедленно была направлена аварийная группа под командованием одного решительного юнкера, и пожар скоро удалось потушить. В это же время на батарейной палубе мичману Прикоту осколками снаряда оторвало обе ноги.

В целом же до 17 часов броненосец не имел серьезных повреждений. Фактически корабль попал в переплет при возобновлении боя, когда он стал жертвой сконцентрированного огня японцев. Вскоре после возобновления огня большой снаряд разорвался в районе передней 6-дюймовой башни с правого борта, пробив в нем дыру величиной с ворота и продырявив палубу. Почти одновременно другой снаряд попал в баковую надстройку. Через некоторое время крупный снаряд разорвался возле боевой рубки, полностью развалив мостик, сбив с ног и поранив всех вокруг; при этом были убиты старший и младший штурман, одного из них разорвало в клочья. Старшему артиллерийскому офицеру, лейтенанту Завалишину, выворотило желудок. Кто-то даже видел его самостоятельно спускающимся в операционный пункт, но, упав по дороге, он испустил дух, так и не дойдя до лазарета. Командир и старший торпедный офицер тоже получили ранения, их увели вниз.

Фрагменты снаряда, попавшего в переднюю 12-дюймовую башню, прошили верхушку башни, обезглавив ее командира, лейтенанта Фукса. Старший офицер Макаров принял командование и управлял кораблем с командного поста.

Командир лежал в перевязочном пункте с серьезной раной в шею и без левой руки. Новость о его ранении удручающе подействовала на команду, и, когда стрельба затихла, многие прибегали узнать, как он себя чувствует. Командир ни разу не потерял сознания и продолжал отдавать распоряжения, принимая посильное участие в бою, ободряя команду.

Когда «Император Александр Третий» покинул строй и «Бородино» занял его место в голове колонны, начался заключительный и, пожалуй, самый страшный этап боя. Снаряды стали попадать в корабль бессчетно, сжигая и сметая все, что стояло на их пути. Если до этого момента на броненосце как-то справлялись с пожарами, то теперь они почти завладели судном, и густой едкий дым стлался повсюду, заслоняя противника и мешая стрельбе.

Скоро стал ощущаться значительный крен на правый борт, но «Бородино» не покидал строя, продолжая вести эскадру, по-прежнему стреляя, однако не так бойко, как раньше, поскольку большинство орудий с их прислугой было выбито. Вражеские снаряды попадали все чаще, и незадолго перед гибелью броненосца все офицеры были ранены, или убиты.

По словам Ющина, было несколько подводных пробоин (хотя сам он их не видел, а основывался на очень большом крене, с другой же стороны, на отсутствии большого взрыва, могущего означать попадание торпеды или взрыв крюйт-камеры).

Уже перед самым концом он ушел со своего поста в первом каземате на корму и своими глазами мог видеть разрушения, полученные во всех надводных частях корабля. Случилось же это так: незадолго до опрокидывания броненосца два снаряда, один за другим, ударили в каземат Ющина, после чего в живых остались только сам Ющин и его начальник, унтер-офицер Чепакин. Возник сильный пожар, с которым они вдвоем справиться не могли, и Чепакин приказал Ющину бежать на корму за помощью. Выполняя приказ, Ющину пришлось пробираться буквально через руины: спардек во многих местах был продырявлен и смят, в палубе зияли огромные бреши, и матрос должен был проявлять максимум осторожности, чтобы не свалиться вниз. Все трапы были снесены или с поручнями, закрученными в спираль, просто исковерканы; поэтому было почти немыслимо попасть с одной палубы на другую. Офицерские помещения и каюта флаг-офицера превратились в развалины, и к тому же они горели.

Словом, Ющин на корме никого не нашел. Аварийная группа была, несомненно, вся уничтожена: вокруг, здесь и там, лежали только безжизненные человеческие тела. Их было много. Им овладел страх; недвижимый, он оставался некоторое время на шканцах левого борта, потом, сам не зная зачем, решил взобраться на верхнюю палубу, но она горела, а задний мостик также полыхал пламенем. Тогда, оставив эту затею, Ющин побежал назад, в свой каземат, доложить командиру о том, что он увидел. Но едва он добежал до своего орудия, как броненосец вдруг лег на борт и опрокинулся. Вода мгновенно ворвалась через пушечные порты и заполнила каземат. Ющин уже не мог выскочить через эти порты, оказавшись на потолке. Здесь он инстинктивно схватился за какую-то паровую трубу, затем, сорвав с себя одежду, нащупал порт пальцем ноги, нырнул в него и, работая руками и ногами, едва не задохнувшись, всплыл на поверхность.

Первое, что он увидел, было днище его корабля, на котором стояли восемь человек из бывшей команды — все остальные умирали той же мучительной, ужасной смертью, которую приняли их товарищи на «Александре Третьем». Увидев Ющина, торпедный механик Петов закричал: «Плыви сюда!» и, сняв рубаху, пытался один конец ее протянуть Ющину. Тот совсем было дотянулся до рукава рубахи, но тут большая волна отбросила его от днища. К счастью, неподалеку он заметил несколько досок, на которых держались четверо матросов. Преодолевая кошмарную усталость, он кое-как доплыл до них и крепко ухватился за кусок такелажа. Этой пятерке не суждено было долго оставаться вместе; скоро куски дерева с людьми, лежавшими на них, разметало волнами в разные стороны, и через несколько минут Ющин потерял их всех из виду. К этому времени днище броненосца уже исчезло под водой.

В полнейшей темноте Ющин три часа еле держался на своей доске, раскачиваемый, волнами. Бог знает, что пережил он за эти часы... Еще бы немного, и настал бы конец его выносливости. Он непременно пошел бы ко дну, как его товарищи, если бы, по воле судьбы, рядом не проходил японский миноносец, который и поднял его на борт».

Ближе к закату броненосные крейсера Камимуры догнали и атаковали русский тыл, но на заходе солнца артиллерийский бой кончился. Того увел свои тяжелые корабли на север. «Миказа» получил несколько крупнокалиберных попаданий и имел 63 ранения — наивысший результат среди всех японских кораблей. На втором месте — по 39 раненых человек — были «Адзума» и «Асахи». Затем шел «Сикисима» с 37. Последний русский корабль из первого отряда, «Орел», был спасен наступившей темнотой, но прежде он успел получить тяжелые повреждения. «Помню, 16 мая в самом начале боя «Орел» получил первый удар. Снаряд попал в носовую часть и убил много людей. Шлюпки были разнесены в щепки. Второй удар пришелся в мостик, и путь туда оказался загроможден обломками. Дальномеры прекратили работу. В 4 часа я поднялся снова, но испытывал затруднения, так как не осталось ни одного трапа. Забравшись на мостик, я карабкался по вертикальному ходу боевой рубки, но как раз в этот момент на мостике разорвался новый снаряд, и меня снова ранило. В боевой рубке все приборы были разбиты, старший артиллерийский офицер держался за живот, из которого текла кровь, а у капитана Шведе в крови было все лицо, и он сжимал его в ладонях. Ранен был и лейтенант Гире.

Ущерб от взрыва был так велик:, что орудия с трудом могли вести огонь. Меня снова увели вниз, так что последующих разрушений я не видел. Словом, не могу дать точных данных, знаю только, что урон был огромный, но выразить это в цифрах затрудняюсь. Общее впечатление было такое, что судно превратилось в сплошные развалины».

Из 2-го отряда только ведущий «Ослябя» был потоплен. Остальные, хоть и с повреждениями, остались на плаву. Вот как складывалась ситуация на «Наварине» после полудня: «За «Сисоем Великим», в кильватер ему, следовал броненосец «Наварин», который, как и «Сисой», имел лишь небольшие повреждения, в то время как «Ослябя» уже утонул.

«Наварин» получил свой первый 12-дюймовый снаряд сразу после 3 часов дня. Пробоина пришлась в кормовую часть левого борта, почти у самой ватерлинии. Через некоторое время, вероятно в 4 часа, судно получило такую же пробоину в правый борт, симметрично первой. Оба снаряда вызвали значительные разрушения кормы, вызвав пожар в кают-компании. С большими усилиями пожар был ликвидирован, а пробоины заделаны в такой степени, чтобы не допустить на первых порах поступления через них большого количества воды. До вечера кроме пожаров и больших разрушений наверху, броненосец имел еще две пробоины: одну — в корме полевому борту, другую — в правую скулу в районе кают младших офицеров.

  «Наварин» — первый «нормальный» российский броненосец, имевший классическое вооружение из четырёх тяжёлых (305-мм) орудий главного калибра в двух башнях в носу и корме и батареи пушек среднего (152 мм) калибра в центральной части. Спущен на воду 8(20) октября 1891 года, введен в эксплуатацию – июнь 1896 год. Водоизмещение - 10206т, длина - 105,9м , ширина - 20,4м, осадка – 8,4м, скорость – 15,85уз, экипаж - 26 офицеров и 596 матросов.

В разгар боя осколками снаряда, попавшего в крышу передней башни и снесшего 75 мм пушку, был ранен в живот и в ноги командир корабля (капитан Фитингоф).

Бруно Александрович барон фон Фитингоф 1-й (2 декабря 1849 — 14 мая 1905) — русский морской офицер, капитан 1-го ранга, участник Цусимского сражения. Командир броненосца «Наварин».

Он попал в лазарет, а заменил командира старший офицер, капитан Дуркин. В бою также получили ранения штурман, лейтенант Рклицкий, и мичманы Лимишевский и Щелкунов».

Офицеры «Наварина» и члены их семей перед походом на Дальний Восток

Соплаватель «Наварина» «Адмирал Нахимов» тоже пережил тяжелые, хоть и не смертельные удары. О том, как перенес это испытание броненосец, рассказал со слов очевидцев А. Затертый: «Прозвучал сигнал «Боевая тревога». Приближался час боя. Люди бросились по своим местам, очищая палубу и мостик. Через 15 минут раздался первый рев орудий. Бой начался. Снаряды свистели и жужжали в воздухе. Ужасный гул выстрелов порой сливался в разрывающий перепонки залп, порой превращался в оглушительную последовательность единичных выстрелов.

В 15 часа в машинное отделение из боевой рубки поступило приказание кричать «ура» в честь потопления японского флагмана. Этот приказ был радостно исполнен, и многие были уверены, что и остальные вражеские корабли ждет такая же участь.

— Как видите, японцам жарко приходится! — сказал один механик

— Еще бы! Если уж сам флагман на дно пошел, то это о чем-то говорит, — соглашались кочегары, которые, работая на самом дне корабля, могли судить о ходе боя только по тем крохам информации, что случайно до них доходили.

На самом же деле на дно пошел не японец, а наш «Ослябя» — первая жертва Цусимы. Была ли это ошибка командования или намеренный обман, чтобы люди не потеряли боевого духа из-за потери нашего линкора, один Бог знает, только факт в том, что команда «Нахимова» кричала «ура» в честь первой нашей потери.

На “Адмирале Нахимове” в дальнем плавании. Во время занятий по специальности.

Как раз в то время как машинная команда кончала свои ликования по поводу нашего первого «успеха», в крейсер ударил первый вражеский снаряд. Он разбил и поджег ходовой мостик и пропорол своими осколками судовые баркасы, которые ранее были помещены над машинным отделением. Несколько дней назад эти баркасы по распоряжению старшего офицера были наполнены водой, как мера пожарной безопасности. Теперь, когда баркасы были продырявлены, из них вниз хлынули потоки воды, и машинный персонал поначалу не мог понять, откуда вдруг на них полил холодный душ. Осколок того же снаряда, через люк пролетев вниз, окончил свой путь в обеденной палубе, попутно ранив кочегара Лешика; он же и стал первой жертвой боя на крейсере.

Около 16 часов на 4-м галсе вражеский снаряд ударил в правый борт около орудия № 3. Разорвавшись, он оставил большую дыру, вывел из строя орудие, убил трех и ранил остальных людей. Он вывернул наружу желудок у комендора Мальцева, снес голову комендору Юзину и оторвал левую руку и половину бока у матроса Шитова. Вскоре следующий снаряд попал в другой борт в районе орудия № 8, проделав несколько меньшую дыру, поубив наповал вестового Зернина, унтер-офицера Чигурова, смертельно ранив унтер-офицера Иванова и легко ранив матроса Алексеева. Спустя 40 минут, когда мы вели огонь правым бортом, мелкий снаряд, пройдя сквозь прорезь 6-дюймовой башни, разорвался внутри: мичман Ливрон получил несколько шрапнельных ранений, а двое матросов были убиты наповал; один из них был разорван на несколько частей, которые разлетелись по всему помещению.

Почти следом за ним другой снаряд попал в носовую часть под баковой надстройкой. Он разрушил находившийся там гальюн, скрутил восьмеркой желоба умывальников и рассек стальной трос, смотанный в бухту. В развалинах гальюна — два страшных трупа: два разорванных на куски матроса; окровавленные куски их тел плавали вокруг, смешанные с фекалиями и нечистотами уборной. Этот снаряд вызвал еще сильный пожар под полубаком, охвативший переднюю его часть; он сжигал все, что могло гореть, расплавляя даже железные детали и превращая их в бесформенные слитки.

Несмотря на все усилия пожарных команд, пламя непросто было потушить, так как дверь, которая давала к нему доступ, была задраена на болты и ее невозможно было открыть, потому что рядом был лазарет с его деревянными переборками и горючими материалами. Однако через единственный остававшийся проход на палубе, ведущий в полубак, пожарным партиям удалось подобраться к огню, подать сюда воду и после долгой борьбы загасить огонь.

Около 18 часов, в то время когда люк в 8-дюймовую башню оказался на какое-то мгновение открыт, рядом разорвался снаряд; его осколки мгновенно влетели внутрь, убив матроса и ранив еще троих. Одновременно другой снаряд попал в грот-мачту, где были мичман Лебенгардт с тремя матросами. При этом был убит писатель Давыдов, а матрос Шадрин получил ранение. Осколками этого снаряда был разбит дальномер на мостике и ранен матрос Светлов».

Если не нашлось ни одного офицера, который мог бы дать целостную и точную картину боя в тот день, то рядовой матрос, будучи жертвой всякого рода слухов, был информирован еще хуже. Ниже приводится свидетельство Бабушкина о том, как прошел день 16 мая на броненосце «Император Николай I»: «До самой сдачи я находился в лазарете броненосца «Император Николай I», так как был ранен в Порт-Артуре. 14 мая эскадра входила в Корейский пролив, когда с левой стороны, кабельтовых в сорока, показались четыре неприятельских крейсера.

Наши суда береговой обороны дали по три (не более) выстрела, и крейсеры, ответив, ушли на соединение со своей эскадрой. Наша эскадра шла проливом между Кореей и островом Цусима. В момент появления неприятельских крейсеров пробили боевую тревогу, зарядили орудия, все стали на места. Адмирал Небогатов и командир броненосца находились на мостике. Эскадра Небогатова шла в кильватерной колонне параллельно эскадре Рожественского, причем головной корабль «Император Николай» находился в 1 кабельтовом от «Суворова», головного судна Рожественского. Когда японская эскадра перегородила пролив, обе наши эскадры вытянулись в кильватерную колонну одна за другою, причем так, что «Николай» оказался кабельтовых в десяти от последнего судна эскадры Рожественского, кажется «Сисоя».

Я слышал, как по телефону передавали, что тонут «Касуга», «Нисшин» и «Микоза», а потом закричали по телефону «ура». Затем передали, что многие неприятельские суда накренились. Через некоторое время снаряды почти перестали долетать до нас.

Под вечер машина дала полный ход, и броненосец стрелял лишь изредка, для чего останавливался и снова шел полным ходом. В машине говорили: «Победа наша!» И мы думали, что преследуем неприятеля. Но часов в 8 вечера в машину передали, что «Ослябя», «Бородино» и «Александр» погибли, что японская эскадра разбита. Было уже совсем темно, и эскадра Небогатова шла во Владивосток, делая по 80 оборотов и более».

Как при любой катастрофе, люди и здесь вели себя по-разному. Одни были героями, другие нет, третьи же покрыли себя позором. К третьей категории, если не преувеличивает А. Затертый, относились три офицера «Нахимова». «Едва только начался бой, три офицера (капитан, казначей и лейтенант) залезли в поперечный проход на самом днище судна. Здесь было безопасно. Этим проходом подносчики снарядов подавали 75-мм снаряды на батарейную палубу. И вот в этом-то совсем не подходящем месте (и в неподходящее время!) эти офицеры бесстрашно занимались уничтожением вина, принесенного ими с собой. Там, наверху «мозолистые руки» — матросы, — глядя в глаза смерти, самоотверженно расплачивались за чужие грехи, а в это время три благородных представителя «белоручек» храбро и шумно опорожняли бутылку за бутылкой во славу их любимого Отечества. Подносчики боеприпасов были вынуждены обходить боком этих «синьоров», которые были заняты своей оргией и имели еще наглость покрикивать (насколько позволяли им их пьяные языки): «Держись стороной!».

На “Адмирале Нахимове” в дальнем плавании. Матросы, матросы, матросы... вам всегда тяжело...

Совсем другим человеком был Курсель, мичман с броненосца «Суворов», один из трех офицеров, которые, уцелев в бою, предпочли остаться на погибающем судне. Семенов встретил его в тот момент, когда японская артиллерия расстреливала броненосец.

« — Куда вы идете?

— Посмотреть кормовой плутонг и взять папирос в каюте — все выкурил.

— В каюте? — И Курсель хитро усмехнулся. — Я сейчас оттуда, но, впрочем, пойдемте, я провожу.

Он действительно оказался полезным провожатым, так как знал, где дорога свободна от обломков.

Добравшись до офицерского отделения, я в недоумении остановился: вместо моей каюты и двух смежных с ней была сплошная дыра. Курсель весело хохотал, радуясь своей шутке. Внезапно рассердившись, я махнул рукой и пошел обратно. В батарее Курсель меня догнал и стал угощать сигарами.

Когда мы спускались в нижнюю батарею, что-то ударило меня в бок (должно быть, какой-нибудь обломок), и я пошатнулся.

— Опять задело? — спросил Курсель, вынимая изо рта сигару и участливо наклоняя голову».

Офицеры русского броненосца «Князь Суворов», погибшего в Цусимском сражении (в центре группы – командир броненосца, капитан I-го ранга В.В. Игнациус, рядом с ним , слева – капитан II-го ранга Клало)

Новиков-Прибой позднее вспоминал, как в то время вели себя люди на «Орле»: «В кормовой каземат попало несколько снарядов. Один из них разорвался с такой силой, что броненосец так и дернуло с курса в сторону.

Минному квартирмейстеру Хритонюку и минеру Привалихину показалось, что отвалилась вся корма. Они потом рассказывали: «Мы так и решили — должно быть, мина угодила. Ждали, вот-вот начнется крен и судно пойдет ко дну. Но крена не было. Услышали только треск. Это взрывались патроны».

Они поднялись в каземат и, не видя ни одной живой души, стали тушить пожар, сапогами черпая воду, проникавшую через пробоины.

С огнем кое-как справились. Хритонюк спустился к рулевому мотору, а минер Привалихин остался в кормовом каземате, разглядывая, что здесь произошло. Два орудия вышли из строя, иллюминаторы остались без стекол. Раненые, очевидно, расползлись отсюда, остались только мертвые. Упершись головой в борт, застыл матрос Вацук. Недалеко от него лежали два изувеченных трупа — подшкипер Еремин и какой-то комендор, причем рука одного, словно в порыве дружбы, крепко обняла за шею другого. Но Привалихин не знал, что эти два человека перед смертью из-за чего-то повздорили и чуть было не подрались. Японский снаряд примирил их обоих.

Повреждения броненосца "Орёл" после Цусимского сражения

Свидетелем тому был другой матрос. Он находился в кают-компании на подаче патронов к пушкам и оказался засыпанным по пояс углем, служившим защитой бортов. Вылезая из вороха угля, он оставил в нем сапоги, но сам не имел никаких ранений. Рядом с ним командир кормового каземата, прапорщик Калмыков произнес: «Прицел — тридцать!» — и куда-то исчез с такой быстротой, как исчезает молния в небе. От прапорщика остался один только погон. Один из артиллерийской прислуги вылетел в полупортик, мелькнув в воздухе распластанной птицей, и сразу исчез в волнах.

Повреждения броненосца "Орёл" после Цусимского сражения

Почти одновременно пострадала и 12-дюймовая кормовая башня. Снаряд ударил в броневую крышу около амбразур. При этом были легко ранены мичман Щербачев, кондуктор Расторгуев и квартирмейстер Кислов. Навсегда кончил здесь службу лишь один комендор Биттэ, у которого было сорвано полчерепа. Разбрызганный по платформе мозг теперь попирался ногами.

Мичман Щербачев недолго командовал этой башней, а потом, как и лейтенант Славинский, слетел со своей площадки управления. Руки и ноги его разметались по железной платформе. Матросы бросились к командиру башни и начали поднимать его. Около переносицы у него кровавилась дыра, за ухом перебит сосуд, вместо правого глаза осталась пустая впадина. Раздались восклицания:

— Конечно, убит! —Даже не пикнул! — Наповал убит!

Мичман Щербачев как раз в этот момент очнулся и спросил: — Кто убит?

— Вы, Ваше благородие, — удивленно ответил один из матросов.

Щербачев испуганно откинул голову и метнул левым уцелевшим глазом по лицам матросов.

— Как я убит? Братцы, скажите, я уже мертвый?

— Да нет, ваше благородие, не убиты. Мы только думали, что конец вам. А теперь выходит — вы живы.

Щербачев, ощутив пальцами пустое углубление правой глазницы, горестно воскликнул:

— Пропал мой глаз!

Через несколько минут снова загрохотали орудия. Башней теперь командовал кондуктор Расторгуев. А мичман Щербачев, привалившись к пробойнику, сидел и тяжело стонал, опуская все ниже и ниже обмотанную бинтом голову».

Повреждения броненосца "Орёл" после Цусимского сражения

По боевому расписанию постом Новикова-Прибоя был операционный пункт, где он должен был помогать хирургу. По-видимому, у него было достаточно времени, чтобы оторваться от своих обязанностей, вдохнуть глоток свежего воздуха и обменяться парой слов с друзьями: «Находясь в операционном пункте, я взглянул через дверь в коридор и увидел там кочегара Бакланова. Он сделал мне знак рукою, подзывая к себе. Я вышел к нему, ожидая от него важных новостей. Меня крайне удивило, что толстые губы его на грязном, с тупым подбородком лице растянулись в самодовольную улыбку.

Он обдал меня запахом водки и заговорил на ухо:

— Ну, брат, и повезло мне! Господские закуски такие, что сами в рот просятся. А от разных вин душа поет. Первый раз в жизни я так сладко поел и выпил.

— Где? — спросил я.

— В офицерском буфете. — Кочегар показал на свои раздувшиеся карманы и добавил:

— Я, друг, и про тебя не забыл. Пойдем в машинную мастерскую. Будешь доволен угощением.

— И тебе не стыдно набивать свое брюхо в то время, как кругом люди умирают?

— А что такое «стыдно»? Это же не кусок от снаряда — желудок не беспокоит. Так лучше навеселе спускаться на морское дно. Идем!

Я рассердился и крикнул:

— Убирайся ко всем чертям, сволочь!

А он, обведя взглядом изувеченных и стонущих людей, которые лежали не только в операционном пункте, но и в коридоре, подмигнул одним глазом и спросил:

— Это все будущие акробаты?

Мне был противен его цинизм, и я раздраженно ответил:

— Вася Дрозд тоже записался в акробаты. Боцман Воеводин — видел его? — валяется на шканцах без ног.

Кочегар Бакланов сразу отрезвел:

— Врешь?!

— Сходи и посмотри.

Он повернулся и побежал по ступеням трапа вверх. Но не прошло и десяти минут, как я снова встретился с ним в коридоре. Это был теперь другой человек, подавленный потерей друга.

— Ну, что? — спросил я.

— Он уже мертвый. Я выбросил его за борт. Бакланов положил свою тяжелую руку на мое плечо и, волнуясь, заговорил глухо, сквозь зубы:

— Эх, какой человек погиб, друг-то наш Вася! Хотел все науки превзойти.

И вот что вышло. За что отняли у него жизнь? Разве она была у него краденая?

Бакланов размазал по лицу слезы и, ссутулившись, медленно полез по трапу».

Новиков-Прибой находился в операционном пункте, когда «Орел» стал крениться. (Васильев, к которому он обращается в своем изложении, на самом деле корабельный инженер Костенко, уже цитированный выше): «Сверху донеслись в операционный пункт крики «ура». Мы недоумевали: в чем дело? Старший боцман Саем, спустившись вниз для перевязки легкой раны на руке, торжественно сообщил:

— Неприятель отступает, а его один подбитый броненосец еле движется и горит. Наша эскадра доканчивает его. Сейчас он пойдет ко дну.

Но вскоре выяснилось, что Саем ошибся: справа от нашей колонны, едва двигаясь, горел не японский броненосец, а наш флагман «Суворов». В лазарете наступило тягостное разочарование, по адресу боцмана послышалась ругань.

В ту же минуту заметили, что броненосец начинает крениться на правый борт. Раненые и здоровые вопросительно переглядывались между собой, но никто не понимал, что случилось с кораблем. Может быть, он уже получил подводную пробоину. Может быть, через несколько минут он, как и броненосец «Ослябя», перевернется вверх днищем. Беспокойство росло. Каждая пара глаз с тревогой посматривала на выход, и каждый человек думал лишь о том, как бы в случае гибели выскочить первым, а чуть опоздаешь — двери и люки будут забиты человеческими телами. Кое-кто уже начал подниматься по трапу. Некоторые что-то выкрикивали в бреду, остальные молчали, как будто прислушиваясь к выстрелам своих орудий и к взрывам неприятельских снарядов. Вздрагивал измученный корабль, словно пугался черной бездны моря, вздрагивали и мы все, как бы сливаясь с частями судна в одно целое.

Броненосец накренился градусов до шести и, не сбавляя ходу, надолго остался в таком положении. На один момент крен его еще более увеличился. Очевидно, это произошло на циркуляции. Казалось, перед нами опускается железная стена, чтобы навсегда отрезать нас от жизни.

Броненосец «Орел» после Цусимского сражения...

Мне вспомнилась мать, и я, подойдя к инженеру Васильеву, для чего-то сказал ему:

— Моя мать умеет читать по-польски. У нее книг на польском языке — томов двадцать: и молитвенники, и романы. Она знает их все почти наизусть.

Васильев удивленно поднял брови и, стараясь понять смысл моих слов, заговорил:

— Да? Это хорошо. А по-французски она не может читать?

— Никак нет, ваше благородие. Во Франции она не была».

Вспоминая офицеров броненосца «Орел», Новиков-Прибой, который сам при Цусиме находился на этом корабле, не забыл и про лейтенанта Гирса, отнесенного им к числу героев: «На броненосце «Орел» было три артиллерийских офицера. Двое из них выбыли из строя. Командир корабля, капитан 2 ранга Сидоров, приказал:

— Вызвать в боевую рубку лейтенанта Гирса!

Во время боя Гирс командовал правой носовой шестидюймовой башней. Он был отличный специалист, однако и ему не пришло в голову израсходовать сначала запасные патроны. Когда он получил приказ явиться в боевую рубку, неприятельские корабли резали курс нашей эскадры и били по ней продольным огнем. Правая носовая башня отвечала противнику с наибольшей напряженностью. Но лейтенант Гирс вынужден был передать командование унтер-офицеру, а сам, соскочив на платформу, быстро приблизился к двери, высокий, статный, с русыми бачками на энергичном лице.

В тот момент, когда он стал открывать тяжелую броневую дверь, раздался взрыв запасных патронов. Лейтенант Гирс, опаленный, без фуражки с трудом открыл дверь и выскочил из башни, оставив в ней ползающих и стонущих людей.

Случайно встретившихся ему носильщиков он послал на помощь к пострадавшим. А сам, вместо того чтобы опуститься в операционный пункт, решил выполнить боевой приказ. Но когда он стал подниматься по шторм-трапу на мостик, под ногами от разрыва снарядов загорелся пластырь, и лейтенант Гирс вторично был весь охвачен пламенем.

Добравшись до боевой рубки, он остановился в ее проходе, вытянулся и, держа обгорелые руки по швам, четко, как на параде, произнес:

— Есть!

Заметив, что его, очевидно, не узнают и молча таращат на него глаза, он добавил:

— Лейтенант Гирс!

Все находившиеся в боевой рубке действительно не узнали его. На нем еще тлело изорванное платье. Череп его совершенно оголился, были опалены усы, бачки, брови и даже ресницы. Губы вздулись двумя волдырями. Кожа на голове и лице полопалась и свисала клочьями, обнажив красное мясо.

Кругом грохотали выстрелы, выло небо, позади, на рострах своего судна от взрыва с треском разлетелся паровой катер, а лейтенанту Гирсу до этого как будто не было никакого дела. Дымящийся, с широко открытыми безумными глазами, он стоял, как страшный призрак, и настойчиво глядел на капитана 2 ранга Сидорова, ожидая от него распоряжений.

Так продолжалось несколько секунд. Лейтенант Гирс зашатался. К нему на помощь бросились матросы и, подхватив под руки, ввели его врубку. Опускаясь на палубу, он тяжко прохрипел:

— Пить...»

Александр Владимирович Гирc. Родился 27 августа 1876 года. Лейтенант эскадренного броненосца "Орел". Участник русско-японской войны 1904-1905 гг. Умер в госпитале Майдзуру от ран, полученных в Цусимском сражении. Дата смерти - 26 мая (8 июня) 1905 г. Был захоронен на местном кладбище японских военных моряков. Позднее прах А.В.Гирса был перезахоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге.

Глава пятая

МИННЫЕ АТАКИ

Хотя в преисподнюю кочегарок и котельных удручающая весть еще не дошла, но на палубах каждому было ясно, что 2-я эскадра понесла поражение, и уже спустя час после начала боя Того просто-напросто использует свое преимущество.

В течение долгого времени в русском военном флоте, в правительстве и среди русской общественности спорили о причинах разгрома, который считался национальным позором. Они были очевидны.

Трудно было не столько раскрыть эти причины, сколько определить, какая из них была важнейшей, серьезной, роковой, а какая — случайной, второстепенной, неважной. Проявилась русская тенденция оправдывать, а в других случаях искать козлов отпущения, и аргументы, выдвигаемые в этих двух направлениях, лишь затемняли истинную сущность дела. Некоторые утешали себя, сваливая всю вину на правительство или Морское ведомство, другие, особенно те, кто участвовал в бою, предпочитали приписывать поражение техническим факторам, утверждая, что с теми средствами, которыми они располагали, они не могли сделать ничего большего.

Размышляя о том, почему была погублена 2-я эскадра, простейший ответ готов: потому что она встретилась с более сильным противником. Если же задаться вопросом: был ли какой-нибудь фактор, который, будь он применен, переломил бы ситуацию, ответ ясен: такой фактор был — это скорость. Если бы Рожественский имел преимущество в скорости хода, он бы, маневрируя, обвел Того и добрался до Владивостока. Возможно, он бы даже нанес японцам больший урон, нежели понес сам.

Царский «дядя Алексей», ведавший русским флотом, любил, как говорили, «быстрых женщин и медленные корабли».

Великий князь Алексей Александрович (2 (14) января 1850, Санкт-Петербург — 1 (14) ноября 1908, Париж) — четвёртый сын императора Александра IIи императрицы Марии Александровны. Член Государственного совета (с 1 января 1881), генерал-адмирал (15 мая 1883; последний чин в Российской империи), адмирал (1 января 1888). В конце русско-японской войны, после Цусимского разгрома русского флота, добровольно подал в отставку и 2 июня 1905 года уволен со всех морских постов. В русском общественном мнении считался одним из ответственных за поражение России в русско-японской войне.

Он был также поклонником (и переводчиком) Магана, американского морского теоретика, считавшего скорость хода желаемым, но не главным атрибутом линкора. При Цусиме боевая линия русских двигалась со скоростью, не превышавшей 10 узлов, а Того мог рассчитывать на 14—15 узлов, имея, таким образом, подавляющее тактическое преимущество. Но русская тихоходность не была связана, как иные думают, с непригодностью машин или котлов, просто многие русские суда были откровенно старые и все без исключения несли на днище тяжелый слой морской растительности. На самом деле скорость русских броненосцев едва ли была ниже, чем у японских того же возраста. (Например, у «Суворова» и «Осляби» проектная скорость была 18 узлов, только на полузла меньше, чем у «Миказы», к тому же скорости японских кораблей часто завышались.) Но «суворовцы» пробыли в тропических водах целые месяцы, в то время как корабли Того незадолго до Цусимы прошли подготовку в доках, где их днища были очищены под скребок

Словом, низкая скорость 2-й эскадры не была связана с дизайном кораблей или их конструкцией. «Дядю Алексея» нужно было винить скорее не за тихие, а за маленькие корабли: русские броненосцы, несмотря на большую угольную вместимость, были значительно меньше, чем японские того же класса.

Что касается других технических факторов, то Введение к настоящей книге, надо думать, рассеяло представление о том, что русские корабли были хуже по своему проекту или хуже в конструктивном отношении. Равные по тоннажу, но обреченные носить на себе двойной относительно японцев запас угля, русские суда были по крайней мере не хуже, чем их японские ровесники. Правда, позднейшие русские броненосцы имели меньшую остойчивость, чем их японские оппоненты, но зато этот недостаток остойчивости приближал быстрее их конец, когда корабли затоплялись; этот недостаток уж не казался таким тяжелым, после того как бой был проигран.

К склонности русских броненосцев опрокидываться добавлялась еще серьезная перегрузка, в результате чего самый толстый слой брони корпуса частично уходил под воду. Другими словами, попадание снаряда выше ватерлинии грозило попаданием воды внутрь в условиях свежей погоды, что и случилось 18 мая.

Тот факт, что снаряженный корабль весил на сотни тонн больше, чем расчетный вес, был обычным делом и на других флотах: все ровесники британского корабля класса «Канопус» превышали их расчетный вес на 100 тонн, но количество угля, грузившегося на русские линкоры, было ни с чем не сравнимо.

Уголь, уголь, уголь... Им были завалены не только угольные ямы и свободные нижние помещения крейсера «Аврора», но и его верхняя палуба.

Чрезмерное количество угля, имевшегося на судне, прямо влияло на его остойчивость. В ходе боя, когда топливо расходовалось очень быстро, уголь брали из ближайших угольных ям, где он быстро уменьшался. А на более верхних уровнях он оставался лежать, вследствие чего центр тяжести судна становился выше. Аналогичный эффект имел место при постепенном опорожнении погребов и складов боеприпасов.

«Ослябя» был первым броненосцем, перевернувшимся в Цусимском сражении. Он тоже был спроектирован как устойчивое судно, но заплатил за это большей склонностью к переворачиванию. Однако ахиллесовой пятой этого корабля были его «слабые концы»: чтобы сэкономить вес, броневой пояс не протянули на всю длину корпуса, в результате разрывные снаряды пробили такие дыры в районе его носовой ватерлинии, что в них «могла проехать тройка с упряжкой». Интересно, что несколько кораблей, построенных на других флотах в это же время, имели такую же слабость.

Русские корабли, особенно класса «Суворов», были лучше, чем другие, оснащены водонепроницаемыми переборками ниже ватерлинии, поэтому они не желали тонуть после первой же торпеды. Сам «Суворов», говорят, выдержав все, прежде чем окончательно пойти ко дну, перенес еще один или два торпедных удара. И не известно, оправдались ли тут добавочный вес и неудобства, связанные с бронированной переборкой, стоявшей в шести футах за обшивкой корабля.

Русские броненосцы жестоко страдали от пожаров, вызванных японскими разрывными снарядами. Было ли на них чрезмерно много деревянных фитингов и других ненужных вещей? Многие офицеры обвиняли Рожественского в том, что он не прислушался к их совету выбросить за борт или отправить в Шанхай одним из транспортов мебель и другие деревянные вещи. Однако присутствие на борту дерева было еще не главным злом: там было много и других горючих материалов: палубы, окрашенные поверхности, шлюпки и др. легко воспламенялись от высокой температуры при взрыве шимозы.

Кают-компания русского корабля

Самым глубоко запавшим в душу воспоминанием тех, кто пережил Цусиму, была губительность японского артогня. Здесь было несколько его аспектов: мощнейший разрывной заряд, точность японских орудий и скорострельность. Нет сомнений в том, что шимоза — взрывчатое вещество лиддитного типа — производила разрушительное воздействие и на корабли, и на боевой дух команд. В этой важной области русский флот в то время был технически ниже. Нет сомнений и в том, что японская артиллерия была точнее, хотя некоторые из легенд надо осмотрительнее принимать на веру. Большое количество стволов, которые японцы сосредоточили на определенных целях, означало, что даже при низком соотношении попадания и промахов на цель падало большое количество снарядов, и жертвы их поневоле верили, что артиллерия их врага работает сатанински метко. С другой стороны, с их предыдущим боевым опытом и постоянной практикой стрельбы по мишеням было бы просто удивительно, если бы японские комендоры не стреляли бы лучше, чем их противники.

В то же время нужно сказать, что русская артиллерия все-таки была в загоне: комендоры не имели настоящей практики стрельбы на длинных дистанциях или на ходу, и отсутствие у них боевого опыта означало, что, когда они впервые оказались под огнем, они были не так дисциплинированы и выдержаны, как японцы.

Впрочем, вполне возможно, что русская артиллерия была все-таки не хуже, чем у большинства других флотов. (В те времена реформы, ассоциировавшиеся с именем капитана Скотта, только-только начинали просачиваться в Королевский флот, где многие корабли даже в легчайших условиях призовых стрельб по неподвижным мишеням на расстоянии всего 2000 ярдов не могли зафиксировать более 5% попаданий.)

Надо отметить, что в первые минуты боя, до того как стали попадать в корабли японские снаряды, русские комендоры действовали четко. Первый пристрелочный выстрел с «Суворова» дал «перелет». Но скоро был найден верный радиус, и, по словам британского морского атташе на борту «Асахи», русские снаряды один за другим стали падать вплотную с японскими броненосцами.

Припоминая положительные отзывы, слышанные им о русской артиллерии, и видя, как прицельно «впритирочку» стреляют русские броненосцы, этот атташе даже подумал в то время, что Того зажал свою эскадру в тесный угол. В самом деле, если бы уже попавшие в цель русские снаряды взрывались, как положено, т.е. в большей своей пропорции, то результат боя мог бы стать другим (в целом в бою из двадцати четырех 12-дюймовых и тридцати шести 6-дюймовых попавших снарядов, отмеченных русскими, восемь и шестнадцать не взорвались).

Русские, в особенности офицеры-артиллеристы, приписывали свое поражение плохим дальномерам. Есть много примеров, когда поставлявшиеся на флот дальномеры были действительно плохи или по крайней мере плохо калиброваны и обслуживались людьми, специально не обученными обращению с ними. Но японцы были не намного лучше. Предположение русских, что у их противников был стереоскопический прибор Цейса (противопоставляемый системе раздвоенного изображения Барра и Страуда), надо принимать с осторожностью. Во-первых, потому, что на сей счет нет прямых свидетельств (в Порт-Артуре японцы использовали систему Барра и Страуда), а во-вторых, потому, что система Цейса, хотя и замечательная во многих отношениях, имела свои недостатки. Скорее всего, японские дальномеры лишь с большой натяжкой можно было назвать лучше русских, и то же самое можно сказать и об их орудийных прицелах. «Миказа» и его соратники по эскадре потратили 10 минут, чтобы определить дистанцию, а это говорит о том, что японская артиллерия должна была еще пройти большой путь, прежде чем она вышла бы на стандарты, которых достигли Британия и Германия накануне Первой мировой войны.

Как только японские корабли начали осыпать дождем снарядов русские корабли, артиллерия последних стала давать сбои: брызги воды, дым, взрывы разбили оптические приборы, коммуникации были нарушены, люди, задачей которых были спокойные вычисления, оглушались шумом и ударами. Вероятно, здесь и лежала главная причина того, почему русские не показали в полной мере, на что способны их орудия. Однако сам факт, что японцы выиграли начало сражения (и инициативу), приводит к мысли, что японская артиллерия была все-таки сильнее.

Во Введении к настоящей книге достаточно сказано, почему русские матросы оказались менее эффективны, чем японские. Эта неадекватность, проистекавшая в значительной степени из особенностей самого русского общества, имела причинами отсутствие боевого опыта и физическое плюс психологическое воздействие длительного перехода из Либавы. Может быть, это даже удивительно, что русские после этого еще так хорошо сражались, особенно когда ко всем их испытаниям прибавился еще газ шимозы.

Вот что сказал об этом доктор Юшкевич, побывавший в этом бою: «При вдыхании газов происходил феномен, похожий на жестокий приступ кашля, как при сильных бронхитах; это сопровождалось покраснением лица. Такое состояние продолжалось довольно долго, и многие утверждали, что впоследствии они долго испытывали головную боль и жажду. Следовательно, газы также оказывали и психологическое воздействие».

Все русские офицеры (исключая Семенова) не имели свежего боевого опыта. Некоторые из них были совершенно неумелыми даже в мирных условиях. Но если бы, скажем, Рожественский больше доверял своим капитанам, посвящая их в свои мысли и планы, то, вне всякого сомнения, многие из них лучше бы справились со своей задачей. Одним из минусов русских офицеров младшего и среднего звена было отсутствие у них опыта вождения судна: им только позволялось присутствовать и наблюдать, стоя на мостике. Поэтому, когда старшие офицеры в бою бывали убиты или ранены, управление кораблем брали на себя младшие офицеры, которые прежде и штурвала в руках не держали.

Любой анализ сражения неизбежно приводит нас к характеру и компетенции самого адмирала. Рожественский был очень сложным человеком и не совсем подходил для своей задачи психологически. Но, как написал один английский адмирал в «Дейли телеграф» накануне сражения: «Нет ни одного британского адмирала, который мог бы сделать то, чего Россия хочет теперь от Рожественского».

Многие из нападок, обрушившихся впоследствии на Рожественского, были справедливы, но другие были не по делу. Возьмем сначала последние: его нежелание обсуждать свою тактику и проблемы с командирами было непростительно. Не верно, что они все были настолько некомпетентны, что всякое совещание с ними было бесполезно. Также непростительно было с его стороны не сообщить Небогатову о смерти Фелькерзама и, следовательно, о вступлении Небогатова в должность заместителя командира эскадрой. Его пристрастие красить трубы в желтый цвет, кажется, идет на руку тем, кто утверждает, что он был ненормальный.

И все же совершенная правда, что среди его командиров были люди несведущие, что сигналы были ненадежные (как, впрочем, на всех флотах) и что несколько его судов, машин и котлов держались на честном слове. Кроме того, не верно, что у Рожественского не было никакого плана. Возможно, понимая, что после битвы при Раунд Айлэнд Порт-Артурская эскадра могла бы пробиться к Владивостоку, если бы ее нервы не сдали в критический момент, Рожественский решил, что он тоже может достичь своей цели, если только его эскадра не позволит дезорганизовать себя вражескими атаками. Не питая доверия к своим капитанам, механикам, сигнальщикам, он не пускался ни в какие храбрые маневры, предпочитая двигаться вперед, покуда возможно.

Это можно объяснить и понять, потому что он еще не почувствовал на собственном опыте разрушительной силы атак Того. Его одержимость перегружаться углем тоже, по-моему, критиковалась несправедливо. (Впоследствии многие офицеры доказывали, что у них было много больше угля, чем нужно, чтобы дойти до Владивостока. Но Рожественский хорошо знал, что несколько часов работы машин на полном ходу или продырявленная дымовая труба могут в одночасье свести весь запас угля на нет, зато корабли с полным бункером могут поделиться углем с теми, кто испытывает в нем нужду.)

Как бы то ни было, хоть свидетельства и расходятся, есть основания считать, что ко дню сражения корабли уже сожгли свой сверхзапас угля и находились просто в состоянии полной заправки, хотя и это, в общем, было слишком много в условиях боя.

Опять-таки, неудача Рожественского с сигнализацией в ходе боя, может быть, обернулась далее к лучшему: как показал опыт Первой мировой войны, в пылу сражения эти сигналы могут быть не так истолкованы. Его часто приводимое утверждение, что Того не посмеет атаковать его, говорилось только для того, чтобы ободрить других. Более откровенно звучит другое его высказывание, а именно: он не строил никаких тактических планов, ибо знал, что преимущество японцев в скорости лишает русских любой инициативы. Но даже если бы Рожественский воистину верил, что лучшая тактика — избегать всяких маневров, он все-таки должен был бы на всякий случай приготовить какие-то альтернативы. По-видимому, в нужный момент ему изменила способность аналитического мышления, так необходимая командиру в боевой обстановке. Ведь если Того даже имел преимущество в скорости, то Рожественский и тут смог бы высказать какие-то идеи насчет своей тактики, которая давала бы возможность из многих зол выбрать наименьшее, коль скоро дело складывалось не в его пользу. Даже при неумении его капитанов бойко управлять кораблем (недостаток, так и не исправленный Рожественским, хотя для этого им было предоставлено несколько месяцев) знающий адмирал наверняка предпринял бы какие-то более осмысленные маневры, чем его странные первые ходы и последующая пассивность.

Короче, Рожественский. столкнулся с почти непреодолимыми обстоятельствами и не смог подняться над ними. Он был, пожалуй, «лихим моряком», но ему недоставало понимания того, что в войне с Японией эскадра на Балтийском море — это лучший козырь, нежели эскадра на дне Японского моря.

И если правда, что окончательная ответственность за продолжение похода на восток даже после падения Порт-Артура лежит на Морском министерстве, Рожественский (который, кажется, гордился своей прямотой) мог бы пожертвовать своей карьерой и отказаться идти дальше. Казалось, он был неспособен думать аналитически и прямо, но слишком много внимания уделял вопросам чести и слишком мало военным вопросам. Правда, в защиту самого ведения им боя нужно вспомнить, что переход из Либавы — неоспоримое его достижение — сильно отразился на нем физически и умственно. Остается не совсем ясно, пережил ли он нервный срыв на самом деле, но очевидно одно: после ухода из Мадагаскара 2-ю эскадру вел человек, очень нуждавшийся в длительном отпуске.

Общая схема Цусимского сражения 14-15 мая 1905 года...

С наступлением темноты 16 мая Рожественского в полубессознательном состоянии увозили с района боя на миноносце «Буйный». Фактически он потерял командование эскадрой, уже когда «Суворов» на ранней стадии боя был выведен из строя (управление эскадрой перешло к Небогатову лишь через несколько часов). Тем временем Того уводил свои броненосные силы на север, чтобы избежать возможных ночных атак со стороны миноносцев, как русских (намеренно), так и японских (по ошибке). В это время японские торпедные суда двигались к уцелевшим русским кораблям с севера, юга и востока. Русскую линию возглавлял «Орел», который держал путь на запад. Крейсера шли в кильватерном строю, следуя за броненосцами, а в трех тысячах футов слева за ними двигался отряд транспортов.

Чтобы избежать торпедных атак, в 7.30 утра русские повернули налево, но одни сделали это поворотом «одновременно», а другие «последовательно». По мере движения на юг корабли постепенно снова вытянулись в одну линию; на сей раз ведущим стал флагман «Император Николай I» с контр-адмиралом Небогатовым на борту. (Судя по свидетельству адмирала Небогатова, скорость уцелевших судов теперь зависела от того, сколько узлов мог выдавать флагман.)

Небогатов, конечно, сознавал, что не все его суда, особенно «Адмирал Ушаков» с зиявшей пробоиной в носу, могут следовать за ним, не отставая. Был ли он прав в такой обстановке — спорный вопрос. Также весьма спорно поведение контр-адмирала Энквиста, командовавшего крейсерами. Ведь когда эскадра повернула на юг, крейсера должны были занять позицию в тылу, чтобы защищать эту сторону эскадры, фактически же они оказались впереди броненосцев, а затем и вовсе оторвались от них, сопровождаемые миноносцами.

Японские торпедные суда (учитывая их количество) не добились больших результатов. Они потопили только один броненосец («Наварин») и повредили три: «Сисоя Великого», «Адмирала Нахимова» и «Владимира Мономаха». Очень скудный результат, особенно если принять во внимание, что корабли-цели уже имели повреждения, а их команды были на пределе сил. Три японских миноносца были уничтожены, а несколько других — повреждены (некоторые вследствие столкновений между собой).

Говорят, что в этой войне японские командиры получили инструкцию не подвергать себя неоправданному риску, так как потерянным кораблям невозможно было быстро найти замену. Возможно, именно этим можно отчасти объяснить тот факт, что японские миноносцы почти никогда не приближались вплотную, чтобы послать торпеду наверняка (в ходе войны японцами было выпущено в сторону противника 370 торпед, из которых цели достигли всего 17).

Японский миноносец "Акебоно"

При Цусиме, когда именно русской стороне неоткуда было ждать замены погибшим кораблям, японские торпедные корабли имели все резоны — тактические и стратегические — довести свои атаки до планируемого результата. Однако они этого не сделали (или не смогли этого сделать).

Сохранность судов, приведенных Небогатовым из Либавы, можно приписать тому факту, что адмирал приучил их двигаться в кильватерном строю с полностью потушенными огнями, мало того, после первой торпедной атаки корабли Небогатова совсем прекратили использовать свои прожектора. Те же из них, которые обшаривали море своими лучами в поисках миноносцев, только раскрывали врагу свое местонахождение.

В интервале между 9 и 12 часами дня русские корабли, чтобы сбить с толку преследователей, несколько раз меняли курс на 8 румбов, возвращаясь обратно на свой курс NO 23 через 10—15 минут. К 11.30 атаки прекратились; видимо, у японцев кончился уголь или торпеды.

Последующий бой был еще более кошмарным, чем послеполуденный. Что происходило на борту русских судов в это время, можно представить из приведенных ниже свидетельств. Первое — свидетельство контр-адмирала Небогатова, находившегося на борту «Николая Первого»: «В 19.15 был заход солнца. Японцы, вероятно, спешили окончить бой, повернули на 8 румбов вправо и уйти на Восток. Как только они взяли это направление, мы увидели, что справа от нас показалась группа миноносцев. Миноносцев этих, если не ошибаюсь, было 9, и они шли на нас в атаку. В это время было еще светло, поэтому не очень опасно, и я приказал действовать скорострельной артиллерии. Мы подпустили японцев на расстояние 19—20 кабельтовых и открыли по ним сильнейший огонь. Нас, конечно, поддержал весь отряд, и мы эту атаку отбили.

Но продолжать идти по этому курсу я боялся, предполагая, что миноносцы, возможно, выставили на моем пути плавучие мины, поэтому было неблагоразумно идти прежним курсом, и я круто повернул влево. (Нужно сказать, что при повороте влево «Орел» стал уже за мной, так что я теперь очутился во главе.)

После того, как японцы ушли, мы шли приблизительно ... часа влево, а затем снова повернули на NO. Насколько я помню, темнота наступила быстро, но мой отряд, как приклеенный, следовал за мной, а сзади шли броненосцы «Сисой Великий», «Адмирал Нахимов» и «Наварин». Крейсеры и транспорты, кажется, тоже были.

С наступлением темноты начались адские атаки миноносцев. Кажется, около 50 миноносцев было назначено для этих атак. Они продолжались с половины восьмого или восьми часов до 1 часа ночи. Нужно сказать, что броненосец «Император Николай I» и следовавшие за ним «Орел», «Адмирал Сенявин» и «Генерал-Адмирал Апраксин» не использовали электрических прожекторов, и я считаю, что благодаря этому обстоятельству они избегли повреждений.

Но атаки японских миноносцев были чрезвычайно энергичны и дерзки, Так, например, один из миноносцев, по показанию моих офицеров, в недалеком расстоянии от броненосца «Император Николай» бросил мину. Но я, зная, что там. мина, удачно вывернулся. Говорят, мина прошла очень близко. Все тот же миноносец продолжал стрелять, попал в батарею броненосца «Николай I» и ранил несколько человек. В хвосте от меня, где шли «Нахимов», «Сисой» и «Наварин», было видно зарево прожекторов. Как оказалось, там шла борьба и атаки велись с успехом, так что наши суда были разбиты до полной негодности и неспособности, и «Наварин» погиб, кажется, в 10 часов. Около 10 часов вечера ко мне подошел крейсер «Изумруд», и с тех пор он шел рядом со мной, держась на расстоянии 3 кабельтовых на левом траверзе. Кто еще следовал за мной ночью, решительно ничего нельзя было видеть. Темнота была кромешная, и, конечно, никаких переговоров вести было нельзя, чтобы не обнаружить своего места, т.к. малейший огонь показал бы его неприятелю, и тут же бы начались новые атаки миноносцев.

Наконец в первом часу ночи затихло. Штурманы определили место, и оказалось, что мы идем со скоростью 11,2 узла. (Нужно сказать, что еще накануне, с наступлением темноты, когда кончилось сражение, я призвал к себе старшего инженер-механика, капитана Хватова и сказал ему:

— В настоящее время наша судьба всецело зависит от машины, т.е. от вас. Держите по возможности самый большой ход.

На что он ответил:

— Я теперь имею 94—93 оборота, но я не уверен, что мы сможем идти так все время. Позвольте сбавить мне обороты до 85—86.

— Я вам не указываю числа оборотов, а приказываю идти как можно скорее, но так, чтобы машина выдержала.

Капитан Хватов исполнил мой приказ.)

Всю ночь я провел в рубке. Когда рассвело, — это было часов в 5 утра, — на горизонте никого не было. Смотрю: за мной следуют броненосцы «Орел», затем «Апраксин», «Адмирал Сенявин», а слева крейсер «Изумруд». Больше никаких судов на горизонте не было. Было 6 часов утра. В это время выходит командир с обвязанною головой и подходит к рубке. Я говорю:

— Ну, что? Как себя чувствуете?

— Очень голова болит.

— Так идите, лягте.

— Да не лежится. Я хожу все время и смотрю, нельзя ли чего починить.

— Вот трубу посмотрите (в трубе, оказывается, оторвало громадный лист), нужно бы оторванный лист как-нибудь пригнуть».

«Наварин» был потоплен отрядом миноносцев «Судзуки». Конец «Наварина» описал Таубе на основании услышанного им от одного из трех оставшихся в живых. После окончания артиллерийского боя, когда на «Николае Первом» был показан курс и был поднят сигнал: «Следуй за мной!» и оставшиеся в строю суда увеличили ход, «Наварин» тоже пытался следовать за ними, хотя на таком ходу у него садилась корма и он своими кормовыми пробоинами принимал все большее количество воды.

До 9 часов вечера броненосцу удавалось поспевать за эскадрой, успешно отбивая все минные атаки, но к этому времени он настолько погрузился кормой, что вода заливала кормовой срез и доходила до 12-дюймовой башни. Невозможно было продолжать идти таким ходом, и он уменьшил его, а когда все корабли быстро скрылись из виду в темноте, совсем застопорил машины и начал подводить пластырь. Тут миноносцы со всех сторон начали отчаянно нападать на него; одно время их было более двадцати. Броненосец усиленно от них отстреливался, и первое время ему удавалось не допускать их приближения, но вот около 11 часов один из нападавших миноносцев, подойдя незаметно сзади, выпустил мину в корму броненосца. Мина взорвалась, послышался страшный удар, и всю корму залило водой.

Среди команды произошло некоторое замешательство, и не успели они прийти в себя, как другой миноносец выпустил мину, взорвавшуюся посредине корабля с правого борга. Миноносец при своем повороте обратно был утоплен последними выстрелами «Наварина», который продолжал тихо двигаться вперед, сильно накренившись на правый борт. Чувствуя близкую гибель, все люди на броненосце бросали свои места и выбегали наверх; одни старались спустить шлюпки, другие метались по палубе, третьи прыгали в воду. Офицеры, сознавая безвыходность положения, прощались друг с другом. Действительно, броненосец накренился настолько, что стрелять уже больше не мог. Правым бортом он уже лежал на воде, и видно было, как к нему подходят, отделившись от других, еще два неприятельских миноносца.

Подойдя совсем близко с левого борта, они выпустили еще две мины, которые взорвались, после чего «Наварин» сразу перевернулся, задавив при этом те немногие шлюпки, которые перед самой гибелью удалось спустить. Это было в первом часу ночи.

Эскадренный броненосец «Наварин»

Все сведения, которые я передаю здесь, почерпнуты из рассказа матроса Седова, одного из трех спасшихся с «Наварина», который на следующий день был подобран из воды японским миноносцем и привезен им в плен. Рассказ о том, что он претерпел, 16 часов подряд носимый волнами, настолько интересен, что я не могу удержаться, чтобы не привести его.

Когда Седов после гибели броненосца попал в воду, он очутился среди массы барахтающихся и плавающих матросов; большинство из них не успели запастись спасательными средствами, и многие хватались за других и топили друг друга. Все кричали и взывали о помощи, но японские миноносцы один за другим уходили, никого не спасая, сопровождаемые мольбами и проклятиями тонущих.

За Седова тоже ухватился один — баталер Казняков — и чуть не потащил его ко дну.

Седов еле успел от него вырваться, после чего тот сейчас же утонул. Кругом слышались отчаянные вопли и крики: «Не подплывай, утопишь», «Не хватайся, все равно убью» и т.д. Седова, несмотря на пробковый матрас, которым он был опоясан, что-то сильно потянуло вниз, и он довольно глубоко ушел под воду, но после некоторых усилий опять всплыл. В это время с погибшего броненосца начало с большой силой выбрасывать на поверхность деревянные вещи, за которые хваталась команда, но в то же время этим деревом сильно калечило многих плавающих. Вблизи Седова одному матросу сломало руку, другому разбило челюсти, и он, громко застонав, скрылся под водой, еще одному каким-то бревном разбило череп, но на нем был пробковый пояс, и он продолжал мертвый плавать на поверхности.

Сначала было очень темно, но потом взошла луна, и стало светлее, плававших оставалось все меньше и меньше, так как многие от страшной усталости и холода до того ослабевали, что выпускали из рук предметы, за которые держались, и шли ко дну. Эта ночь тянулась бесконечно.

Наконец стало рассветать и взошло солнце. День был ясный, и кругом на горизонте никого не было видно. Должно быть, около 7 часов утра на горизонте показался миноносец, шедший в сторону маленькой кучки остававшихся еще на поверхности людей. К этому времени на обломках держались около 50 матросов, и среди них, невдалеке от Седова, на спасательном круге держался лейтенант Пухов, к которому, когда выяснилось, что миноносец японский, Седов обратился с вопросом, будет ли он их спасать.

— Право, не знаю, голубчик, — ответил Пухов. — Судя по тому, как они оставили нас вчера, думаю, что нет.

Действительно, миноносец совсем на близком расстоянии прошел мимо и, несмотря на отчаянные вопли людей, махавших ему руками, не остановился, хотя не мог их не видеть и не слышать, и скоро скрылся из виду.

Кучка плавающих людей все таяла, некоторые сходили с ума и дико хохотали. Один из матросов, тоже, должно быть, лишившись рассудка, сзади подплыл к лейтенанту Пухову и вдруг со страшным криком схватил его за горло.

— Агафонов, что ты делаешь, за что ты меня топишь? — прохрипел Пухов. Но матрос вместо ответа продолжал топить лейтенанта с диким воплем, из которого ничего нельзя было понять. Седову стало жаль офицера, известного своим добрым отношением к команде, и он, подплыв к ним, отбил его от матроса Агафонова, у которого съехал пояс, вследствие чего он перевернулся вниз головой и утонул.

Недолго после этого проплавал и лейтенант Пухов на своем спасательном круге. Он вдруг как-то странно замахал в воздухе руками и, потеряв сознание, пошел ко дну. Еще через некоторое время около Седова оставалось только 7 человек, державшихся на большом такелажном ящике. Он тоже присоединился к ним, но и эти люди, один за другим, срывались и тонули. В конце концов, Седов остался один и потерял сознание. Около 4 часов дня 15 мая его поднял проходивший японский миноносец, и здесь он опять пришел в себя, не сразу поверив тому, что он жив и находится среди людей.

Соратнику «Наварина» «Адмиралу Нахимову» удалось пережить эту ночь. О том, что пережил «Нахимов», рассказывает А. Затертый: «Крейсер «Нахимов» был последним в колонне, и усилия японцев теперь были направлены на то, чтобы отрезать его от остальных. Из глубины тумана, словно из пустоты, показались вдруг миноносцы, которые пытались окружить крейсер. Торпедные суда появились почти одновременно со всех сторон. Крейсер открыл по ним отчаянный огонь, и два или три из них были выведены из строя прямыми попаданиями. Невзирая на это, один миноносец подкрался совсем близко и попал торпедой в носовую часть корабля.

Последовал страшный взрыв, крейсер попятился, как испуганный конь, и задрал свой нос, будто становясь на дыбы. Огромный столб воды поднялся в месте удара торпеды и обрушился на палубу, окатив тяжелым душем находившихся там матросов. Страх овладел всей командой, и на какой-то момент все оцепенело; многие решили, что это конец!

В машинном отделении, почувствовав резкий удар взрыва, люди опрометью бросились к люкам. Некоторые, решив, что несчастье произошло в корме, стали лихорадочно задраивать дверь туннеля гребного вала. Только через четверть часа было понято, что пробоина — в носу судна. Однако всеобщий страх скоро прошел. Люди пришли в себя и вышли на то место, где был взрыв. Пробоина, которая пришлась на боцманское помещение, была велика — более 2х2м.

Сгоряча начали заводить пластырь, но все старания были напрасны: взрывом так скрутило и загнуло обшивку, что острые, рваные края пробоины не позволяли пластырю надежно охватить корпус вокруг отверстия.

Тем временем вода не ждала и, мощным потоком вторгаясь сквозь брешь в борту, затопляла шкиперскую. Чтобы пресечь поступление воды в другие отсеки судна, была задраена дверь между шкиперской и отделением парогенератора. Но здесь в переборке оказалась вентиляционная труба, через которую вода продолжила свой путь.

Положение еще усугублялось тем, что взрывом повредило паропровод, идущий на генератор. Пародинамо тотчас же остановилось, электрическое освещение погасло, погрузив судно во мрак. Люди, работавшие здесь, выскочили и взяли на болты дверь, ведущую в коридор. Но это тоже не смогло задержать потока воды: дверь насквозь проржавела, и ее резиновая прокладка стала бесполезной. Кроме того, две магистрали, выходившие из генераторного отсека, не имели хороших фланцев с прокладками, так что, найдя себе выход, вода теперь хлестала в коридор, начиная затоплять торпедные отсеки. Верхние люки торпедных отсеков закрыть было невозможно, т.к. по неспособности и небрежению высшего начальства они были завалены кучей деревянного хлама, убирать который теперь было некогда.

Между тем нос крейсера постепенно начал уходить в воду, а корма в той же мере стала подниматься. Скорость корабля уменьшилась, и он скоро отстал от эскадры, которая быстро исчезла в темноте. «Нахимов» остался один. Побитый, продырявленный, схороненный в ночном тумане, далеко от земли, имея рядом лишь сильного неутомимого врага. На крейсере было уже так темно, что люди не видели друг друга в двух шагах.

В этот период на судне не было, пожалуй, ни одного, кто в глубине души не испытывал бы чувства страха — смерть казалась неизбежной. Однако были и такие, кто смог в данной удручающей обстановке стать выше своих ощущений и принять меры, мешающие врагу использовать отчаянное положение судна, чтобы добить его.

После взрыва торпеды японские миноносцы повернули назад, торопясь быстрее вырваться из зоны обстрела, но не всем суждено было вырваться. По словам очевидца, торпедного квартирмейстера Анисенко, 6-дюймовый снаряд достал тот самый миноносец, который торпедировал крейсер. Для такого суденышка, как миноносец, это означало конец. Сначала он осел в воду, потом две половины, его подпрыгнули над водой и навсегда исчезли из глаз.

Несколько последующих минных атак не имели успеха: крейсер открыл такой уничтожающий огонь, что мудрые японцы, не желая рисковать, предпочли пока оставаться на безопасном расстоянии.

Тем временем состояние «Нахимова» становилось все хуже и хуже, все больше тонн воды принимал он внутрь себя. "Выяснилось, что кроме наружной пробоины взрывом была повреждена водо­непроницаемая переборка между боцманским складом и отсеком питьевой воды, отсюда морская вода стала проникать уже в столовую палубу. Водонепроницаемые переборки испытывали чудовищное давление, и, старые, ржавые, они не выдерживали, лопаясь по всем швам. Наконец осталась последняя переборка, отделявшая воду от кочегарки. Вода давила с такой силой, что стальная стена гнулась, как бумага. Еще чуть-чуть, и она уступит напору воды. Все ожидали этого момента, у людей мурашки бегали по коже. Все знали: если вода ворвется сюда, котел взорвется, а это конец кораблю и всему живому на его борту.

Передняя часть крейсера опускалась все ниже в море, и волны уже перекатывались через его форштевень. Напротив, корма поднялась, обнажив руль и лопасти винтов. Медлить было нельзя, надо было найти какие-то средства, чтобы удержать крейсер на плаву. Тогда пришла мысль развернуться и идти кормой вперед. Идея оказалась правильной: давление воды на нос судна уменьшилось, и призрак катастрофы отступил до поры до времени.

Едва команда оправилась от кризиса, как стало очевидно, что приближается новая беда. Люди забегали, засуетились, в голосах послышался испуг. Многие, не зная, что происходит, подумали уже, что крейсер тонет. Некоторые стали готовиться к собственному спасению.

Но вот раздался приказ: «Комендоры по местам!». Теперь уже никто не сомневался, что «Нахимова» ждет еще одна торпедная атака. Враг хочет с ним покончить. Матросы на палубе видели более 20 темных силуэтов, двигавшихся сходящимся с крейсером курсом и сигналивших друг другу светом. Все были уверены, что это японские миноносцы. Удивляло только одно: темные силуэты в открытую приближались к «Нахимову», не пряча огней, не совершая никаких маневров. На крейсере все приготовилось, чтобы отбить неминуемую атаку. Комендоры нацеливали пушки на огни. Еще мгновение, и был бы открыт огонь по приближавшимся миноносцам, но в этот момент раздался голос матроса: «Не стреляй! Это же рыбацкие джонки!»

В самом деле, темные силуэты с горящими огнями оказались корейскими рыбацкими челнами. Все вздохнули свободно: если рыбацкие джонки здесь, тогда и берег где-то неподалеку. В людях возродилась надежда на спасение. Берег! Корейский или японский все равно, лишь бы берег!»

Броненосец « Адмирал Нахимов»

Если броненосец «Орел» не разделил судьбы трех своих собратьев, то только потому, что его спасло время. Но прежде чем наступление темноты заставило Того отойти к северу, его основные корабли успели-таки сильно обезобразить этот четвертый корабль 1-го броненосного отряда. Много лет спустя Новиков-Прибой припомнил эту ночь на «Орле»: «Ночь наступила быстро. «Николай Первый», на котором находился контр-адмирал Небогатов, стал обгонять наш броненосец, держа на мачтах сигнал: «Следовать за мной. Курс Норд-Ост 23».

Через несколько минут флагманский корабль вступил в голову эскадры, а наш «Олег» занял второе место в строю. За нами шли «Апраксин», «Сенявин» и другие броненосцы, уцелевшие от дневного артиллерийского боя.

В это время на смену главным неприятельским силам появилась на горизонте минная флотилия. Быстроходная, она должна была выполнять ту же роль, какую возлагают на суше на кавалерию: окончательно добить дезорганизованные и отступающие силы противника. Разбившись на небольшие отряды, миноносцы темными силуэтами двигались на нас с севера, с востока, с юга. В сравнении с броненосцами эти суденышки казались маленькими и безобидными игрушками. Море накрывало их рваными плащами волн, а они, захлебываясь водою и падая с борта на борт, стремительно приближались к нам. Но мы. хорошо знали, какую разрушительную силу несут они броненосцам. Каждая удачно выпущенная с миноносца торпеда, эта стальная самодвижущаяся сигара, начиненная пятью пудами пироксилина, грозит нам неминуемой гибелью.

Началась паника. «Николай I», уклоняясь от минных атак, повернул влево. За ним пошли и остальные корабли. Но одни из них поворачивались «одновременно», другие — «последовательно». Кильватерный строй рассыпался, и суда сбились в кучу. Но это продолжалось недолго: после того как броненосцы склонились на юг, они снова вытянулись в кильватерную колонну.

Наши крейсеры с миноносцами и транспортами, до этого следовавшие за главными силами, теперь оказались впереди нас. Наступил момент, когда они должны были приблизиться к броненосцам и взять их под свою защиту от минных атак. Такая же обязанность лежала и на наших миноносцах. Но случилось нечто непостижимое: крейсеры и миноносцы тоже повернули на юг и, увеличив ход, скрылись в темноте. Около броненосцев остался один лишь крейсер «Изумруд».

Крейсер 2-го ранга «Изумруд»

Небогатов приказал ему оставаться на левом траверзе «Николая» и отгонять противника.

По линии колонны было передано световым сигналом распоряжение адмирала: «Иметь ход 13 узлов».

Под облаками, плоско нависшими над морем, шумел ветер. В сгустившейся тьме неслись, как привидения, белые гребни волн. Броненосцы, отбиваясь от минных атак, вспыхивали багровыми проблесками, словно длинный ряд маяков. К учащенным выстрелам мелкой артиллерии присоединились сухие стрекочущие звуки пулеметов. По временам бухали крупные орудия. Неприятельские миноносцы, едва заметные для человеческого глаза, отступали под градом наших снарядов, но скоро опять появлялись уже с другой стороны.

Четыре передних броненосца, в том числе и «Орел», на котором успели потушить пожары, шли, погруженные во мрак, без обычных наружных огней и без боевого освещения. На корме каждого корабля горел лишь один ратъеровский фонарь, огонек которого, прикрытый с боков, излучался как из щели. Этим светом мы и руководствовались, идя в кильватер головному. (Контр-адмирал Небогатое еще во время следования на Дальний Восток приучил корабли своего отряда ходить без огней. И теперь это пригодилось. Остальные наши суда, находившиеся в хвосте, беспрерывно метали лучами прожекторов.)

«Орел», только теперь случайно попавший под командование Небогатова, не применял боевого освещения по собственным причинам: из шести имевшихся прожекторов не осталось целым ни одного. Несмотря на принятые меры защиты от осколков, они все были уничтожены. Решили приспособить прожекторы, снятые перед боем с катеров и спрятанные внизу. Они немедленно были извлечены наверх.

Минеры, руководимые младшим минным офицером лейтенантом Модзалевским, подали к нам летучие провода от главной динамомашины, но получился такой слабый свет, что он не оправдывал своего назначения и лишь привлекал к себе противника. К великому огорчению начальства и команды, пришлось отказаться от боевого освещения. Но, как потом мы узнали, это было нам на пользу.

Пятьдесят человек в это время были заняты устранением воды с батарейной палубы. Матросы сгоняли ее вниз, к помпам и турбинам, другие черпали ее ведрами, банками из-под масла и выливали за борт через мусорные рукава. Не переставали действовать и брандспойты. Несмотря на все принятые меры, вода лишь чуть-чуть начала убывать.

Этой партией матросов руководил боцман Воеводин. На этот раз его покинуло обычное спокойствие. Возбужденный, в фуражке, съехавшей на затылок, он метался от одного к другому и, заглушая свой собственный страх, кричал неестественно громко:

— Проворнее работай, ребята! Лучше на берегу пить водку и обнимать баб, чем опускаться на морское дно и кормить акул.

Из операционного пункта поднялся на батарейную палубу инженер Васильев. Ему, очевидно, самому хотелось посмотреть, что здесь делается, и помочь людям своими указаниями. Но когда он, на костылях, попробовал приблизиться к правому борту, броненосец случайно накренился в эту же сторону. Одновременно с гулом хлынула к правому борту вода, залив Васильеву ноги выше колен. Он вернулся назад и в этот момент встретился со мною.

— А, и вы здесь?!

— Так точно, ваше благородие. Поблизости стучали кувалды, лязгало железо.

Это очищали элеватор, чтобы восстановить по нему подачу 75-мм патронов из погреба. Мы остановились перед люком в машинную мастерскую. Васильев, оглянувшись, покачал головой и сказал:

— Мы держимся чудом. Броненосец может в любой момент пойти ко дну.

— Это как же так? — спросил я, удивленно глядя на Васильева.

— Очень просто. Два часа тому назад я разговаривал с трюмным инженерам Румсом, и мы пришли к неутешительному выводу. Сообразите сами. Кочегары сжигали только тот уголь, что находился у них под руками внизу. От артиллеристов мы узнали, что из погребов израсходовано около 400 тонн снарядов и зарядов. По батарейной палубе гуляет более 200 тонн воды. Вы представляете себе, насколько переместился центр тяжести корабля? Броненосец может выдержать крен не более 8 градусов. Один лишний градус — и броненосец перевернется вверх килем.

От сообщения инженера на меня повеяло таким ужасом, как будто к моему затылку приставили дуло заряженного револьвера. Я случайно оглянулся назад. В этот момент далеко от нас, позади левого траверза, море взметнуло багровое пламя, и мы услышали отдаленный рокочущий грохот.

— Что это значит? — спросил я у Зефирова.

— Вероятно, какое-нибудь судно взорвали миной, — ответил он озябшим голосом.

В воображении возникла страшная картина тонущего судна с барахтающимися людьми, пожираемыми волнами. Чье это судно: японское или наше? Но эти далекие и невидимые жертвы заполняли лишь часть моего воображения. Главное же мое внимание было приковано к моему кораблю: не прозевали бы и у нас приближения противника. По краям мостика расположились сигнальщики, оглядывая ночной горизонт; около двух уцелевших пушек находились комендоры.

На крыше 12-дюймовой башни возвышалась крупная фигура лейтенанта Павлинова, который забрался туда, чтобы лучше следить за японскими миноносцами. Эта башня, а также передняя 6-дюймовая орудийная башня правого борта следовали его приказаниям и поворачивали свои стволы туда, где показывались подозрительные силуэты.

Я заглянул в боевую рубку. Там было четверо офицеров, из них один лишь лейтенант Модзалевский оставался невредим. Лейтенант Шамшев, сгорбившись, сидел на палубе и стонал. Старший офицер Сидоров бессильно прислонил свою забинтованную голову к вертикальной броне башни. Модзалевский и мичман Саккелари смотрели сквозь прорезь, наблюдая за «Николаем», на корме которого, как путеводная звезда, светился единственный навигационный огонь. У руля стоял боцманмат Копылов, крепкого сложения темноволосый сибиряк с маленькими жесткими усиками. Это был наш лучший рулевой, знавший все тонкости своего дела, умевший обуздать все капризы броненосца на самых замысловатых маневрах. Голова его была низко опущена, как будто он хотел спрятать от других задетое осколками лицо. Правая его рука была обмотана ветошью: ему оторвало два пальца. С самого утра, когда появились японские разведчики, он был на этом посту, и, хотя потерял много крови, он стоял у компаса неотрывно, словно притянутый к нему магнитом. Кроме перечисленных в рубке находились еще двое — сигнальщик Шемякин и кондуктор Казинец.

— Адмирал уходит влево! — закричал мичман Саккелари.

Старший офицер мгновенно выпрямился: — Не отставай! — и, обращаясь к Копылову:

— Осторожнее клади руля!

— Есть, осторожнее руля! — мрачно ответил Копылов.

«Орел» начал поворачивать влево и одновременно, в силу центробежной реакции, стал крениться на правый борт. В боевой рубке послышался зловещий гул воды с батарейной и верхней палуб: там хлынула вода в противоположную повороту сторону. Все креномеры были разбиты в предыдущем артиллерийском бою, но и без них чувствовалось, что корабль достиг предела остойчивости.

В рубке знали о восьми критических градусах, но все молчали, думая, как и я, что сейчас — конец. Но вот, мало-помалу, дрожа всеми частями своего корпуса, броненосец стал выпрямляться.

— Молодчина, «Орел»! — с облегчением вздохнул старший офицер.

Минут через пятнадцать, когда начали ложиться на прежний курс NO 23 , опять повторилось то же самое. Контр-адмирал проделывал такие повороты, очевидно, для того, чтобы затруднить действия неприятельских миноносцев. При этом всякий раз мы теряли флагманский корабль. «Николай I» поворачивался почти на пятке, а мы, чтобы не допустить большого крена судна, вынуждены были описывать циркуляцию с большим радиусом. Мы рисковали совсем разойтись с флагманским кораблем. Но в этих случаях всегда выручал старший сигнальщик Зефиров. Для его больших серых глаз как будто совсем не существовало тьмы — он все видел. Благодаря его указаниям мы снова находили флагманское судно.

— Меня сильно знобит, — пожаловался старший офицер Сидоров.

— Вам надо спуститься в операционный пункт, — посоветовал мичман Саккелари.

Сидоров что-то хотел сказать, но его перебил чей-то нервный выкрик с мостика:

— Миноносец! Миноносец!

Впереди справа сверкнул огонек. Моментально забухали орудия.

—Мина! Мина! — завопил чей-то голос.

Я выскочил на правое крыло мостика и застыл на месте. Выло видно, как выпушенная неприятелем торпеда, оставляя на поверхности моря фосфорический блеск, неслась наперерез нашему курсу. Гибель казалась неизбежной. Все были бессильны что-либо предпринять. В висках отдавались удары сердца, словно отсчитывая секунды, жуткого ожидания. Сознание заполнилось одним лишь вопросом: пройдет ли торпеда мимо борта или внезапно корабль будет потрясен до последней переборки и быстро начнет погружаться в могилу моря?

По-видимому, наш час еще не пробил — торпеда прочертила свой сияющий путь перед самым носом броненосца. Люди вернулись к жизни.

Старший офицер крепко выругался, а потом, словно спохватившись, воскликнул:

— Господи, прости мою душу окаянную!

Сигнальщик Зефиров промолвил:

— Вот подлая, чуть не задела. —И, сорвав с головы фуражку, начал колотить ее о свои колени, словно стряхивая с нес пыль. Слова и фразы других офицеров и матросов звучали странно и нелепо, как будто произносились во сне.

Бешеные атаки минных судов прекратились только после полуночи. В продолжение почти шести часов люди должны были испытывать предельное для человеческой психики напряжение. Наконец, измученные моряки могли вздохнуть спокойнее — японцы, по-видимому, потеряли нас окончательно.

Мы решили провести остаток ночи на кормовом мостике. Здесь находились несколько человек из команды, и каждый имел в запасе либо койку, либо спасательный круг.

Над горизонтом всплывал узкий отрезок луны. Кругом стало светлее. Словно возлюбленную, я держал в объятиях свернутую коконом койку и прижимал ее к себе. Набитая пробкой, она в случае катастрофы может заменить мне спасательный круг.

Ночь медленно тянулась к рассвету. Но в памяти осталась еще одна картина, которая не забудется до конца моих дней. Я находился тогда на переднем мостике. Немного впереди правого траверза, в одном кабельтове от нас, наметился небольшой силуэт какого-то судна. С одного из кораблей, шедших за нами, его озарили лучом прожектора. Это оказался японский миноносец. Будучи подбитым, он выпускал пар и стоял на одном месте, беспомощный и обреченный. На его открытом мостике виднелся командир. Желая, очевидно, показать перед русскими свое презрение к смерти, он стоял на одном колене, а на другое оперся локтем и, покуривая, смотрел на проходившие наши суда.

Сзади грянул выстрел из крупного орудия какого-то корабля — фугасный снаряд ослепительно вспыхнул в самом центре миноносца. Открыли по нему огонь и с нашего «Орла», но это было уже лишним. Там, где находился миноносец, клубилось лишь облако пара и дыма. Огненный зрачок прожектора закрылся. Все погрузилось в непроницаемую тьму. Но еще долго я не мог избавиться от потрясающего впечатления мгновенной гибели судна.

Попадание 12-ти дюймового снаряда в броненосец.

И хотя мысль подсказывала, что уничтожен противник, но сердце сжималось от зрелища смерти, поглотившей в одну секунду несколько десятков жизней».

Новиков-Прибой имел все основания критиковать адмирала Энквиста, уведшего свой крейсерский отряд прочь от броненосцев, которые он обязан был охранять. В начале вечера, когда русские повернули на север, одновременно повернул свои корабли и Энквист, при этом его крейсера, шедшие ранее в тылу, оказались теперь впереди Небогатова. Мало того, не удовольствовавшись тем, что тыл Небогатова остался оголенным, флагман Энквиста «Олег» бросился еще на юг, чтобы уйти от торпедных атак. Только «Аврора» и «Жемчуг» могли поспевать за ним.

Эсминцы разбежались и шли в разных направлениях, как сделали и «Светлана» с «Дмитрием Донским». И только «Владимир Мономах» и «Изумруд» остались с Небогатовым. Между 7 и 9 часами «Олег» с идущими за ним двумя крейсерами дважды пытались повернуть к норду, но всякий раз возвращались на свой южный курс, боясь реальных или мнимых торпедных атак. Судовой врач «Авроры» повествует о том, что происходило той ночью на крейсерах адмирала Энквиста: «Еще засветло, перед гибелью «Бородина», после того как неприятельские крейсера отошли, нужно было до наступления минных атак выяснить свои потери и пополнить убыль у орудий. Распоряжался всем раненый А.К. Небольсин.

Аркадий Константинович Небольсин (14 октября 1865, Санкт-Петербург — 17 (3) марта 1917, Гельсингфорс) — русский контр-адмирал (29 января 1915). Участник русско-японской войны 1904—1905 годов и Цусимского сражения, во время которого был ранен в голову, плечо и правое колено. Принял на себя командование крейсером 1 ранга «Аврора» в Цусимском сражении и успешно вывел корабль в порт Манила, тем самым спас его

Лейтенант Старк собрал на полубаке уцелевших комендоров и орудийную прислугу. Оказалось, что убитых было 10, раненых — 89, из них 57 комендоров и орудийной прислуги; из строя выбыло 50 человек.

Что касается числа орудий, годных для отражения минной атаки, то выяснилось, что по правому борту было совершенно выведено одно 6-дюймовое, пять 75-мм и одно57-мм орудие, легко повреждены одно 6-дюймовое и пулемет; по левому борту временно выведено два 75-мм орудия.

С четырех часов дня орудия батарейной палубы, должны были замолчать, так как полупортики захлестывало водой, и их пришлось задраить наглухо. Этим мы разом лишались двенадцати 75-мм орудий батарейной палубы. Таким образом, отражать атаку с правого борта «Аврора» могла только восемью орудиями (считая в числе их и баковое и ютовое орудия), с левого же только одиннадцатью. Не хватавших комендоров и орудийную прислугу пополнили людьми от подбитых орудий и из центрального поста.

Повреждения носовой части крейсера "Аврора" в Цусимском бою, июнь 1905 года.

В 7 часов 25 минут приказано было переодеться теплее и ужинать у орудий. Камбуз был разбит, и благодетельные консервы Малышева выдавались на руки прямо в жестянках. Команда очень измучилась за день, вымокла, продрогла до костей, но что стоили физические страдания в сравнении с нравственными? При виде этой гибели одного судна за другим, этой картины полного разгрома!

Было уже сумрачно. Все торопились. Скоро ожидалась первая минная атака.

За «Авророй» следовало несколько наших миноносцев. Во избежание рокового недоразумения последовал приказ: «Не открывать огня без приказания с переднего мостика». Как оказалось, это было во всех отношениях разумное распоряжение. Со стороны офицеров, заведовавших плутонгами, требовалась страшная выдержка и хладнокровие: комендоры ночью чуть-чуть не разрядили орудия по «Светлане», «Жемчугу», «Мономаху» и двум нашим миноносцам.

Минеры, спешно собрали прожектора. Из шести один у нас еще до боя не действовал, другой был разбит снарядом на фок-мачте; подбиты осколками и четыре остальных; их удалось подправить, а самые главные жизненные части еще до боя были предусмотрительно спрятаны в безопасное место старшим минным офицером Старком.

Стало совершенно темно. Накрапывал мелкий дождь. Мы не открывали своих огней.

Слева за кормой «Авроры» показалась «Светлана». Она шла хорошим ходом: это было видно по громадному буруну под носом. За кормой «Светланы» ближе к нам шел «Блестящий», справа у нашей кормы — «Бодрый». Мы не удержались и сверкнули прожектором на один из своих миноносцев. «Донской» и «Мономах» к этому времени уже отстали и в темноте не могли нас найти. В скором времени «Светлана» круто изменила курс вправо.

В тылу грохотали орудия; выстрелы представлялись в виде красных вспышек и языков пламени; по небу чертились огненные траектории от полета снарядов, сверкали прожектора.

Броненосцы первыми отбивали атаку миноносцев. Эта картина, бессилие помочь своим товарищам производили на аврорцев самое удручающее впечатление.

Вскоре после восьми часов, на курсе SW на нас в темноте наскочили первые неприятельские миноносцы; их силуэты показались на расстоянии 1—2 кабельтовых, послышались один за другим странные короткие звуки, сухой треск, похожий не то на разрыв петарды, не то на отдельный выстрел из пулемета или ружейную стрельбу пачками. Это были выстрелы из минных аппаратов.

«Олег», а за ним «Аврора» тотчас же шарахнулись в сторону, подставив корму приближавшимся минам, и завинтили самый полный ход — 130 оборотов тремя машинами, Несколько минут прошло в очень томительном ожидании. Но мины, выпущенные в темноте, дали промах.

В это время за нами продолжали следовать только два миноносца и «Жемчуг» с левой стороны. Наши миноносцы верно показали свои опознавательные огни. Это были «Блестящий» и «Бодрый». Вскоре после встречи с неприятельскими миноносцами один из них начал постепенно отставать и скрылся, а другой спустя минуты три сразу исчез. Как оказалось, «Бодрый» пришел на помощь своему товарищу «Блестящему», потерпевшему аварию и, забрав с него команду, лег на старый курс на юг, рассчитывая нагнать нас.

«Бодрый» — эскадренный миноносец типа «Буйный», (до 9 марта 1902 — «Пескарь») принимал участие в Цусимском сражении.

«Блестя́щий» — эскадренный миноносец типа «Буйный», (до 9 марта 1902 — «Окунь») погиб в Цусимском сражении.

Между тем в 8 часов 15 минут «Олег» начал постепенно поворачивать к норду с явным намерением прорваться во Владивосток. На этом курсе показался какой-то небольшой силуэт, который приняли за миноносец. Комендоры загорячились и уже навели орудия, как с переднего мостика послышалась в рупор команда: «Светлана»! Не стрелять! «Светлана»!

Силуэт быстро вырастал. Действительно, это была «Светлана», одиноко направлявшаяся к северу. Мы ее тотчас обогнали, и она вступила «Авроре» в кильватер и следовала вместе некоторое время, но затем снова отстала в темноте.

Броненосный крейсер 1-го ранга «Светлана», (1896) Затоплен экипажем

После совещания о том, открывать ли в таких случаях прожектора или нет, было решено — не открывать.

Крейсеры уже 20 минут шли полным ходом на северо-запад и успели пробежать большое расстояние. Справа и спереди видны были отдельные орудийные вспышки, доносилась пальба.

Соединиться со своими броненосцами, отступавшими в беспорядочном строе на юг и преследуемыми, как мы полагали, японскими броненосцами, теперь не было никакой возможности. Нас расстреляли бы и свои и чужие. Присутствие же наше у своих броненосцев не принесло бы им особенной пользы. Мы ведь и теперь отвлекли на себя часть миноносцев, но спасались от них только хорошим ходом и частой переменой курса, не открывая освещения и орудийного огня. Огонь крейсера «Аврора» за выходом орудий батарейной палубы (плюс подбитых орудий правого борта верхней палубы) все равно был бы малоэффективен. Наилучшая тактика в положении крейсеров — самостоятельно прорываться во Владивосток, что адмирал и намеревался, по-видимому, сделать, желая обойти броненосцы с запада.

В 8 часов 35 минут вечера мы очутились в расстоянии всего одного кабельтова от четырех неприятельских миноносцев: они живо прошмыгнули мимо нас контркурсом в темноте с правой стороны, выпустили мины и открыли огонь из 75- и 37-мм орудий. Снаряды пролетели у нас над головой.

Снова крейсера развили самый полный ход, изменили курс, чтобы принять атаку с кормы и уйти от мин. Вслед за тем впереди открылись какие-то огни; «Олег», по-видимому, приняв их за огни японских судов, еще изменил курс и очутился на курсе SW.

Несколько минут спустя в темноте с правой стороны обрисовался силуэт какого-то судна, со страшной быстротой несшегося на «Аврору». Оно было уже так близко, что можно было разглядеть светящийся фосфоресцирующий бурун у него под носом. Без сомнения, это полным ходом несся в атаку японский миноносец. Оставшиеся восемь орудий правого борта были моментально наведены. Тут в полном блеске выказалась дисциплинированность аврорских офицеров и команды. Не произошло ни малейшей паники. Ждали приказания стрелять. Хотя каждое мгновение было так дорого. Темная масса быстро росла, обрисовались две трубы, две мачты. Это не мог быть миноносец...

С переднего мостика короткой вспышкой сверкнул луч прожектора и осветил: «Мономах». Он шел ходом не менее 16 узлов, о чем можно было судить по громадному буруну под носом, шел прямо наперерез нашему курсу и от правого борта «Авроры» находился на расстоянии каких-нибудь двух-трех кабельтовых.

«Владимир Мономах» — Полуброненосный фрегат (броненосный крейсер), второй в серии из двух кораблей типа «Дмитрий Донской». Заложен 10 февраля 1881 года, спущен на воду 10 октября 1882 года, вступил в строй 1 июля 1883 года. Водоизмещение - 5593т, длина - 90,3м , ширина - 15,86м, осадка – 7,62м, скорость – 16,28уз, экипаж - 24 офицера и 478 матросов.

Все отбежали с юта на середину судна, ожидая удара в корму. Много надо было положить руля на обоих судах, а главное — успеть это сделать, догадаться, не растеряться, чтобы избегнуть столкновения: при таком бешеном ходе оно повело бы к гибели обоих судов.

«Мономах», на мгновение ослепленный нашим прожектором, вильнул влево: радиус его циркуляции крайне мал, он поворачивается «на пятке». Мы также уклонились влево, и опасность столкновения миновала. Вслед за тем «Мономах» так же быстро исчез в темноте, как появился, а несколько минут спустя в том направлении, где он скрылся, засверкали прожектора и загремели выстрелы. Это отстреливался «Мономах», атакованный миноносцами. Несколько снарядов пролетело в нашу сторону.

До десяти часов вечера накрапывал мелкий дождь и мешал распознаванию окружавших предметов. В 9 часов «Олег» взял курс на W. Казалось, это удаляло нас от района действий миноносцев, но, потеряв свое место на карте в силу многочисленных поворотов и зигзагов в стороны, мы, быть может, рисковали теперь выскочить прямо на скалы Цусимы.

В 9 часов 30 минут у нас произошел досадный эпизод: изолятор от беспроволочного телеграфа (еще днем сбитый со стеньгой) задержался на пеньковом тросе и попал вместе с ним в пробитое отверстие средней трубы. Трос загорелся, тлел и давал сильные искры. Так как он находился высоко, то никакими усилиями не удавалось потушить его; воды из помп не хватало, а влезть по раскаленной трубе было невозможно. Временами вырывалось пламя, било высоко. С этим развевавшимся по ветру факелом, указывавшим наш путь, «Аврора» шла до часу ночи, пока он сам не потух.

Отойдя порядочно на запад, «Олег» в 9 часов 35 минут снова стал подыматься к норду.

Место, где отбивались наши броненосцы, теперь обозначалось заревом; гул от выстрелов был еще слышен. За «Олегом», не несшим гакабортного кильватерного огня, все время менявшим курс и скорость, было очень трудно следить в темноте. Приходилось руководствоваться белым пятном на воде у его винтов (бурун и фосфоресценция воды). Но иногда, неожиданно свернув, «Олег» в темноте уходил так далеко, что требовалась исключительная опытность старшего штурманского офицера К.В. Прохорова, чтобы по более темному дыму, двум-трем искоркам, вылетевшим из труб, узнать, в какую сторону он направился,

С левой стороны к «Авроре» все время очень близко жался «Жемчуг». Иногда он подходил совершенно вплотную; были ясно слышны голоса. Низкая корма «Жемчуга» совершенно уходила под воду и покрывалась буруном, вздымаемым тремя винтами. Каким образом во время своих бесчисленных зигзагов «Аврора» не столкнулась с «Жемчугом» — одному Богу известно. На большой скорости, в такой темноте малейшее сближение параллельного курса сию же минуту привело бы к столкновению».

«Жемчуг» — бронепалубный крейсер Российского императорского флота типа «Жемчуг», принявший участие в Цусимском сражении и погибший в годы Первой мировой войны. Спущен на воду 14 августа 1903 года, введен в эксплуатацию - сентябрь 1904 года. Водоизмещение - 3380т, длина - 111,2м , ширина - 12,8м, осадка – 5,31м, скорость - 24уз, экипаж - 11 офицеров и 333 матроса.

Глава шестая

ПЯТНАДЦАТОЕ МАЯ

Когда стемнело в ночь на 14-е, Того оттянул свои броненосные силы к северу, расположив их южнее острова Мацу. Он ожидал, и вполне справедливо, что оставшиеся в живых русские корабли пройдут именно этим, самым коротким путем на Владивосток. Мацу, удаленный на 200 миль от Цусимы, находится не в Корейском проливе, но в широком Японском море, и, оставляя пробел больше сотни миль между Японией и своим флотом, Того рисковал прозевать русские корабли. К счастью для него, его предположение, что русские командиры не пойдут маршрутом, близким к японскому берегу, было верным (он длиннее и опаснее в смысле их обнаружения), но тот факт, что двое из трех русских кораблей, дошедших до Владивостока, прошли именно этим путем, говорит о том, что планы Того на 15 мая слишком уж много зависели от того, насколько русские будут следовать тому, что от них ожидали.

На рассвете остатки 2-й эскадры представляли собой ватагу плавсредств, рассеянных в море и двигавшихся в разные стороны. Контр-адмирал Энквист с тремя крейсерами в течение ночи уходил нa юг и теперь старался решить, что делать дальше.

Три судна, добравшиеся до Владивостока, были «Алмаз», «Бравый» и «Грозный». Адмирал Рожественский и его штаб находились на миноносце «Буйный», рвавшемся всеми своими лошадиными силами в родную конюшню — Владивосток.

«Буйный» — головной эскадренный миноносец одноимённого типа, погиб в Цусимском сражении.  Спущен на воду 11 августа 1901 года, введен в эксплуатацию – 28 июня 1902 года. Водоизмещение - 440т, длина - 64,1м , ширина - 6,4м, осадка – 2,82м, скорость – 26,7уз, экипаж - 4 офицера и 62 матроса.

Крейсер-яхта «Алмаз» и дестроер «Бравый» прокрадывались между эскадрой Того и японским берегом в благородной (и успешной) попытке добраться до Владивостока. Крейсер «Светлана» тянулся на север и туда же плыл старый ветеран — крейсер «Дмитрий Донской». Эсминец «Бодрый» с одним буксиром и транспортом направлялись в Шанхай. Другие корабли, включая броненосец «Сисой Великий», крейсеры «Адмирал Нахимов», «Владимир Мономах» и транспорт «Иртыш», имели тяжелые повреждения и искали лишь удобного берега, у которого они могли бы затопиться.

Не считая трех крейсеров Энквиста, единственной более или менее жизнеспособной группой был 3-й отряд Небогатова — все, что осталось от броненосного флота, введенного в бой сутки назад. Небогатов потерял контакт с кораблем береговой обороны «Адмиралом Ушаковым», зато приобрел сильно избитого «Орла». Таким образом, в его боевой отряд входили теперь почтенный старец и флагман «Император Николай I», корабли береговой обороны «Генерал-адмирал Апраксин» и «Адмирал Сенявин» плюс «Орел» и составивший им компанию «Изумруд».

Офицеры знали и большинство команды чувствовало, что небогатовские корабли имеют слишком мало шансов против броненосцев Того. Но они думали, что последним тоже, видимо, досталось изрядно, и рассчитывали, что японцы, расстреляв все свои снаряды 14-го числа, уйдут теперь на свои базы для пополнения боезапаса. Ни сам Небогатов, ни его офицеры не знали, какие из русских кораблей все еще были боеспособны. Они не знали, что к рассвету небогатовский «Николай I» и «Орел» были единственными оставшимися линкорами, кроме тонущего и очень далекого «Сисоя Великого».

Эскадренный броненосец "Сисой Великий"  пятый из броненосцев Балтийского флота, построенных по принятой в 1881 году 20-летней судостроительной программе. Погиб в Цусимском сражении 14-15 мая 1905 года. Назван в честь древнего подвижника аввы Сисоя Великого (V век). Спущен на воду 20 мая 1894 года, введен в эксплуатацию - август1899 год. Водоизмещение - 10400т, длина - 107,24м , ширина - 20,73м, осадка – 7,5м, скорость – 15,65уз.

На борту «Императора Николая I» контр-адмирал Небогатов выполнял роль флаг-офицера и одновременно вопреки всем традициям роль командира корабля. Капитан Смирнов был ранен предыдущим днем, и Небогатов взял на себя его обязанности. Предположительно потому, что он не совсем доверял следующему по званию старшему офицеру флагманского судна. Из последующих показаний Небогатова будет видно, что он не питал доверия также и к Смирнову.

Вот как описывает ситуацию, сложившуюся к рассвету, сам Небогатов: «В начале 7-го часа показались на горизонте, немного позади траверза, дымки. Конечно, мы обратили на них внимание и стали следить за ними, и вот через несколько минут обрисовываются силуэты судов. Сличая их по тем чертежам, которые мы имели, мы пришли к заключению, что это — неприятельские крейсеры типа «Мацусима». Они нас догоняли и, очевидно, хотели идти с нами параллельно. Дошедши до траверза, они выбрали себе расстояние в 6—7 миль, и строго его придерживались.

Все время мы наблюдали за ними. Тут начали передавать сигналы: «Что делать?» Они стреляют с левого борта. В кого же они могут стрелять? Естественно, они стреляют не в себя, значит, там наши суда, может быть, там идет какая-то баталия? Раз там наши суда, то и наше место там. Я приказываю поднять сигнал: «Приготовиться к бою, повернуть всем на 8 °R влево».

Увидевши мой маневр, неприятель делает тоже самое, кладет 8 °R влево и прибавляет ходу.

Я вижу, что они уходят, значит, сражения нет, повернул на старый курс и продолжаю идти во Владивосток.

В восьмом часу с левой стороны показалось семь неприятельских судов. Мы начали наблюдать за ними и не могли решить, что это за суда. Один говорил, что это «Адмирал Нахимов», другие — неприятельские, но мы, видя желтые трубы, больше склоняемся, что это все-таки наши суда. Это подбодрило нас, но, к сожалению, через полчаса пришлось в этом разочароваться.

Чтобы убедиться, я послал крейсер подойти к неприятельским судам и рассмотреть, какие это корабли. Через 20 минут мне доносят, что это действительно неприятель.

Что делать дальше? Я решил, конечно, идти во Владивосток и, если они меня атакуют, буду пробиваться всеми силами. Я молился Николаю Чудотворцу, чтобы он помог мне, выручил нас. Состояние горизонта показывало как будто, что можно было встретить туманы, обязательные в это время года. Но, на наше несчастье, тумана не было.

В девятом часу показались 7—8 больших судов, и в то время, как эти большие суда показались впереди левого траверза, сзади тоже показались дымки каких-то судов. Короче, было видно, что собирается весь японский флот. Так как вновь прибывающие группы японских судов не подходили ближе известного расстояния, а занимали места группами по горизонту, то стало ясно, что они окружают меня кольцом с определенным радиусом, избираемым ими согласно тому преимуществу, которое они имеют в ходе. Этот план японцев стал мне ясен с первого же момента.

Что же остается мне делать? Я знаю, что с избранного расстояния японцы не подойдут, и я к ним ближе подойти не могу, надо, значит, сражаться на том расстоянии, которое предлагают мне принять. Тогда я обращаюсь к артиллерийскому офицеру и приказываю открыть огонь, но он мне отвечает, что расстояние велико, и наши пушки не добьют. Этот ответ лейтенанта Пеликана сокрушил меня.

Артиллерии на броненосце «Николай I» не хватает, 12-дюймовых орудий нет, фугасных снарядов мало, и мои орудия не в силах добрасывать их до неприятеля. Подвинуться, уменьшить это расстояние я не мог — пробовал было, но вижу, что японцы смеются надо мной. Предположить, что следующее за мной судно «Орел» могло стрелять, но ведь это была избитая груда железа, лишенная всяких снарядов, истомленная, измученная. Будем, однако, считать, что уцелевшие его пушки могли бы добить до неприятеля. Но «Сенявин», «Апраксин», что же они? Их 10-дюймовые орудия были совершенно искалечены; оказывается, у них даже сдвинулись кольца; может быть, они и в состоянии были бы добросить снаряды до неприятеля, но какой был бы результат? Какой вред мы могли бы нанести своими 10-дюймовыми орудиями? Накануне мы расстреляли все свои снаряды, между тем как японцы все, как новенькие.

Наши четыре лучших броненосца, лучшие наши силы уничтожены, что же эти 10-дюймовые снаряды могли сделать?! В ответ на них мы бы получили сто снарядов разрывных, начиненных Бог знает каким взрывчатым веществом. Если бы это касалось лично меня, моей жизни... Но я говорю о другом. Да, каждый офицер — хозяин своей жизни. Один говорит: я желаю стреляться — стреляйся; другой говорит: хочу травиться — травись; но я-то за жизнь всех своих подчиненных отвечаю. Ведь мне Россия дала их в полное распоряжение и говорит: трать их, но достигай результатов. Я нисколько не постеснялся бы, я не из мягкосердечных, и 50 000 уложил бы, если бы видел, что Россия могла бы от этого получить пользы хотя бы на 50 копеек.

Но заставить покончить самоубийством, да еще мученическим самоубийством этих юношей!

Конечно, некоторые заявили свою готовность умереть, я это слышал и должен подтвердить — молодежь горяча, все они герои. Несомненно, каждый бы из них сделал то, что я приказал: «Петр, стреляйся» — стреляется; «Василий, топись» — топится; «такой-то, взрывайся» — взрывается.

Все они были в моих руках, все они верили мне и несомненно сделали бы все, что я приказал. Но я не имел права отнимать у них жизнь, дарованную им Всевышним. Ведь законодатель говорит мне: раз никаких средств спасения ты не видишь, все средства употребил — тогда сдавайся...

Я, господа судьи, этим и удовлетворился.

Вот основание, которое я хотел привести. А там — сдача, детали, которые следствие уже выяснит.

Приказал поднять флаг, приказал подать сигнал... Всех я держал в своих руках и не мог допустить какой-либо анархии — всякое поползновение на непослушание было бы подавлено, иначе я не был бы начальником. Сила была на моей стороне».

Николай Иванович Небогатов (20 апреля 1849 — 4 августа 1922) — российский флотоводец, контр-адмирал, участник Цусимского сражения.

Статья 354 Военно-морского устава гласила, что командир может сдаваться, если его корабль не находится больше в боевом состоянии, при условии, что его офицеры согласны.

Эта статья предусматривала ситуацию, когда судно вступило в бой и все его боеприпасы и вооружение были израсходованы или выведены из строя. Статья, скорее всего, не относилась к той ситуации, в которой оказался адмирал Небогатов. На Военно-морском трибунале, после войны, на котором судили Небогатова и командиров сдавшихся судов, судьи решили, что статья 354 была применима единственно к случаю «Орла», этого отбитого со всех сторон, как в кузне, броненосца, каким-то чудом еще державшегося на воде.

Николай Викторович Юнг (1855 - 1905) - русский морской офицер. Родился в Тверской губернии. Прошел путь от гардемарина до капитана 1 ранга. Принял участие в походе на Дальний Восток в качестве командира броненосца «Орел» Второй Тихоокеанской эскадры. Погиб в Цусимском сражении.

К другим она не подходила.

Кузьма Степанов, сигнальщик, бывший во время сдачи кораблей на броненосце «Николай I», описывает увиденное (Показания на суде. Отчет по Делу о сдаче кораблей Небогатова): «15 мая я был возле боевой рубки на верхнем мостике. Когда неприятель с 48 кабельтовых открыл огонь, адмирал ушел в боевую рубку. Два снаряда попали в нас: в башню и в боевую рубку. Адмирал приказал, чтобы наши не стреляли. Неприятель усилил огонь и нанес нам за 10 минут 6 пробоин. Тогда собрали в рубку офицеров. Разговоров их я не слышал. Переговорив с ними, Небогатов в присутствии командиров и всех офицеров велел поднять японский флаг и осмотреть шлюпки: уцелело две шестерки и вельбот. Адмирал сказал команде:

— Братцы, я прожил на свете 65 лет, и мне все равно скоро умирать, но вас мне жалко, многие оставят сирот после себя».

Иван Носов, боцман-сигнальщик с броненосца «Император Николай I», рассказывает о сдаче в плен кораблей Небогатова: «15 мая я находился при адмирале Небогатове. Когда неприятель подошел на 40 кабельтовых, адмирал находился в рубке. Увидев, что мы окружены, он сказал офицерам: «Раз мы не можем сражаться, надо либо взорваться, либо затопить судно». Минный офицер Степанов и весь штаб отвечали: «Нас через 5 минут потопят, а потому лучше сдать суда». Небогатов сказал, что без командира сдать корабль не может, и велел позвать Смирнова и прочих офицеров, так что рубка была полна. Немного спустя из нее вышел флаг-офицер Глазов и приказал сигнальщикам поднять белый флаг. Между тем противник стрелял все время залпами, а отвечать было запрещено. Белого флага не оказалось, и тогда за ним был послан один из сигнальщиков, и флаг этот подняли. Но стрельба продолжалась, и тогда подали сигнал: «Сдаемся»... Когда японский миноносец пришел за адмиралом, Небогатов собрал команду и сказал, что он один за всех отвечает. Команда плакала».

Сдача корабей японцам...

Показания Павла Балицкого, минера с броненосца «Николай I»: «Я работал над установкой сетей воздушного телеграфа, а когда показались дымки на горизонте, стал спешить с работой, чтобы узнать, наши ли то суда. Адмирал Небогатов спросил по семафору другие суда, какие на них повреждения и могут ли они вступить в бой. «Орел» отвечал, что пушки подбиты, стрелять не может. Японцы с 50 кабельтовых открыли огонь по «Орлу» и особенно по «Николаю», разбили мостик, носовое отделение и пробили верхнюю палубу на баке.

Небогатов по голосовой передаче потребовал всех офицеров наверх, на мостик. Офицеры собрались, это я сам видел. Когда стали потом расходиться, подняли международный сигнал и длинный флаг, похожий на «Б» и «О». Я спросил, что значит этот флаг, и кондуктор Гаврилов, несший его поднимать, ответил, что мы сдаемся. Японцы прекратили стрельбу.

Перед подъемом сигнала о сдаче прапорщик Шамье рвал в руках фуражку, страшно возмущался решением сдаться, говорил, что сдача — позор. Мичман Четверухин вполголоса просил минного квартирмейстера Старовойтова указать, где находится пироксилин для взрыва броненосца. Мичман Четверухин и Старовойтов ушли вниз, но судно взорвать им не удалось. Команда говорила, что им воспрепятствовали, но кто — не знаю. Когда на судне появились японцы, мичман Четверухин был арестован в своей каюте с приставлением часового. Говоря со Старовойтовым, Четверухин изменился в лице и, уходя вниз, сказал: «Все равно погибать». Мичман Волковицкий тоже не хотел сдаваться, плакал и говорил, что лучше погибнуть, чем сдаваться».

Капитану Шведе, принявшему на себя командование «Орлом», выпала нелегкая обязанность отдать приказ сигнальщикам поднять японский флаг. Из показаний на суде: «Я помню, что поднятие японского флага было последним актом. Я долго не соглашался и объявил, что японского флага нет, и я его не подниму. Но офицеры стали меня убеждать, что, подняв флаг сами, мы избегнем лишнего глумления: иначе приедут японцы и поднимут флаг с церемониями».

Шведе Константин Леопольдович (14.1.1863 – 1933) капитан 2-го ранга. Полностью оправдан по суду (Суд учел фактическую не боеспособность корабля и большое количество раненых.)

Показывает Владимир Костенко, корабельный инженер «Орла»: «Примерно через полчаса после сдачи я вышел из машинной мастерской, куда меня временно поместили, и видел, как команда переодевалась в чистое. Некоторые искали спасательные средства, но под руками не оказалось ничего, кроме обгорелых коек. Из офицеров видел только мичмана Карпова и старшего механика. Мичман Карпов сказал мне, что состоялась сдача. Я спросил, будут ли затоплены корабли, на что он ответил, что поздно, т.к. сдача совершилась.

Я поднялся с ним наверх и увидел всю японскую эскадру, окружившую наши 4 корабля.

Когда я сосчитал неприятельские суда, то только в этот момент я понял, до какого положения довели наши маленькие корабли с их длинными пушками, понял, что в этих условиях исчезает позор сдачи.

Мичман Карпов был страшно расстроен и убит. Он сказал такую фразу: «Мы сдались, как испанцы», и объявил, что пойдет стреляться.

Положение к 9 час.30мин утра 15 мая. Окружение Небогатова

...Настроение команды совершенно изменилось. 15 мая команда считала сопротивление бесцельным, не могла допустить, что нас окружила одна эскадра, и говорила, что скорее всего японцы, соединились с английской эскадрой.

Будучи в плену, команда много расспрашивала про адмирала Небогатова, очень ему сочувствовала и очень удивилась, когда узнала, что адмирал без суда разжалован. Некоторые выражали свою симпатию тем, что писали письма офицерам и в них высказывали свою благодарность Небогатову. Был даже поднят вопрос о подаче петиции, и 800 человек подписались под ней. О дальнейшей судьбе этой петиции я не знаю».

Ларионов, один из эскадренных штурманов, дает показания в суде по делу о сдаче:

«Когда состоялась сдача, я находился в бессознательном состоянии. Шум привел меня в чувство, и я решил уничтожить секретные карты и книги.

15 числа капитан Юнг еще лежал с нами, но так как он сильно стонал, его перенесли в другое помещение. Доктор просил, чтобы японцы не беспокоили Юнга: это могло бы дурно на него подействовать, потому что он ничего не знал о сдаче. Таким образом он был изъят от всяких наблюдений со стороны нижних японских чинов.

16 числа, когда он был оставлен со своим вестовым, он пришел в сознание и спросил: «Где мы?» Тот ответил, что мы сдались. Юнг не поверил и потребовал доктора. Доктор сказал, что сдачи не было и что нам осталось всего 15 миль до Владивостока. Он не поверил доктору и просил привести меня. Нижние чины повели меня к нему, но предварительно доктор предупредил, чтобы я сказал то же, что и он, т.е. что мы не сдались и нам, осталось 15 миль до Владивостока. Капитан Юнг как будто поверил мне, спросил папиросу и скончался».

Серию свидетельств о сдаче в плен японцам русских кораблей завершает воспоминание адмирала Небогатова о том, как он побывал в плену у адмирала Того: «Я поехал к адмиралу Того и был встречен начальником штаба, который мне сказал, что адмирал приглашает меня в каюту; я пришел со всем своим штабом. Адмирал спрашивает:

— Какие Ваши условия?

— Никаких условий не могу предложить, — отвечаю я.

— Ну, все-таки скажите.

— Желаю, во-первых, чтобы немедленно дано было разрешение донести Государю-Императору о постигшем меня несчастье; во-вторых, чтобы личное имущество команды и офицеров было оставлено в их распоряжении, и, затем, если нам Государь-Император разрешит вернуться в Россию, чтобы со стороны японцев не было препятствий.

Того отвечал, что последний пункт без разрешения Микадо он не может исполнить, но он будет ходатайствовать об этом. Вот и все. Впоследствии я получил от Микадо разрешение ехать в Россию. Мне предлагали дать подписку, что я не буду больше участвовать в сражении, но, как служащий человек, я не мог дать такой подписки.

Затем, когда 21 августа я был исключен со службы и стал свободным человеком, тогда я сказал японцам:

— Теперь я могу располагать собой и поэтому могу дать требуемую от меня подписку и прошу отпустить меня.

Я был отпущен».

Показания относительно боеспособности кораблей Небогатова весьма противоречивы. При последующих расследованиях в суде, на газетных полосах было опубликовано множество спорных, несовместимых свидетельств (это бывает, когда столько людей разными способами стараются докопаться до истины).

Что касается «Орла», единственного уцелевшего судна с современными 12-дюймовыми орудиями, то его кормовая башня успела выстрелить 113 снарядов, оставалось всего 4, а транспортировать боеприпасы из переднего погреба было делом почти безнадежным. Кроме того, эта башня получила попадание, и одно из ее двух орудий не могло подниматься. В носовой же башне, в ходе боя, был оторван ствол левого орудия, а снарядный подъемник правого вышел из строя, вследствие чего снаряды и заряды с огромным напряжением сил вручную переносились от левого подъемника к правой пушке.

Таким образом, корабли Небогатова располагали всего лишь двумя орудиями, способными тягаться с артиллерией японских броненосцев, и даже из этих двух одно могло стрелять лишь с большими интервалами, а у другого оставалось только четыре снаряда.

Другие русские крупные орудия — два устаревших 12-дюймовых на «Императоре Николае I» и более современные, но меньшие по размеру орудия кораблей прибрежной обороны — могли быть легко «переплюнуты» японцами.

Итак, Небогатов решил сдаться. Подробности произошедшего теперь трудно восстановить в деталях. Конечно же, флагман поднял сигнал о сдаче, а затем другие корабли последовали его примеру, за исключением «Изумруда», скорость которого позволяла ему прорвать окружение и оставить позади японские крейсера, посланные в погоню.

Сдача адмирала Небогатова 15 мая 10ч 30м.

Но как глубоко влиял на адмирала командир флагмана капитан Смирнов — не известно, хотя не исключено, что Смирнов, один из наиболее солидных и влиятельных русских капитанов, в данном случае был пессимистом, и он говорил с Небогатовым как раз перед сдачей. Вопрос о том, держал ли Небогатов формальное совещание с офицерами, чтобы получить их согласие (как это прописано в Статье 354), не решен, хотя тому имеется ряд свидетельств. Сам он никогда не допускал этого, возможно, для того, чтобы отвести от своих подчиненных обвинение в подбивании его на «измену».

Ниже следуют показания очевидцев на процессе Небогатова в Военном трибунале, и это лишь малая часть предоставленных свидетельств. Много описаний пришлось исключить из-за их очевидного неправдоподобия, другие — потому что просто не внушали доверия, так как были даны офицерами, больше заинтересованными выставить себя в приглядном свете, чем в самой истине. Например, подозрительно много офицеров заявили, что совещание у Небогатова действительно состоялось, но сами они на нем не присутствовали. И тут не может не впечатлить также число офицеров, которые, по их свидетельству, услыхав о сдаче, в патриотическом раже кричали, что они лучше застрелятся, но почему-то у них для этого не нашлось ни времени, ни смелости.

Машинный квартирмейстер Бабушкин, вступивший на борт «Николая I» в Сингапуре, после того как он ранее принимал участие в обороне Порт-Артура, картину сдачи увидел следующим образом: «В 10 часов утра убедились, что судов наших только пять. В это время слева раздались выстрелы, и эскадра направилась туда. Говорили, что это Рожественский ведет бой с японцами. Но выстрелы прекратились, и Небогатов опять пошел на Владивосток. В этот момент на горизонте показалось однотрубное судно, и наши офицеры и сигнальщики признали его за «Нахимов». Оно шло на 70 кабельтовых от нас, потом на 60, а затем опередило нас. Тогда стали говорить, что это может быть японское судно. Через некоторое время судно повернуло назад, т.к. навстречу ему показались дымки. Мы предположили, что оно испугалось эскадры Рожественского.

В это время за нашею эскадрой появились три японских судна, а суда, что мы приняли за эскадру Рожественского, повернули нам на пересечку, а затем разделились на две части и стали охватывать нас кольцом. Их было 28, и притом новеньких. С «Николая» спросили сигналом, сколько имеется снарядов на других судах. Отвечали, что снарядов крупного калибра мало. Небогатов тогда приказал не стрелять, а повернуть башни в сторону противоположную японским судам и велел и другим судам не стрелять, но с «Орла» в это время нечаянно выстрелили. Японцы открыли по «Николаю» огонь из крупнокалиберных орудий и перестали стрелять только тогда, когда «Изумруд», преследуемый 3 крейсерами, скрылся из виду по направлению к Владивостоку. Когда японцы увидели, что мы не стреляем, они подошли кабельтовых на 20—25.

На «Николае», как говорили комендоры, было еще немного крупнокалиберных снарядов, но они прибавляли, что сопротивляться было все равно бесполезно. У «Николая» была уже большая пробоина, а на жилой палубе вода. Раненых и убитых было человек 30. Шлюпки на «Николае» были все налицо, но все ли целы — не знаю. В это время один из строевых офицеров (фамилии не помню) хотел с помощью матросов взорвать судно, но адмирал, как говорили, запретил топить суда.

Никакого совета офицеров не было, а с мостика кричали, чтобы подняли международный флаг, и был поднят белый. Через несколько минут после этого подошел японский миноносец, взял адмирала и командиров судов и отправился к эскадре адмирала Того. Небогатов был в отсутствии около часа. За это время офицеры разбрелись по каютам, а команда стала выбрасывать вещи. В это время приехал адмирал, а с ним баркасы с японской командой. Все эти баркасы насажали русских и отправили на японские суда. Какой-то чиновник, как передавала команда, открыл винный погреб и началось сплошное пьянство. До сдачи эскадры офицеры других судов на совет не приглашались и совета на «Николае» вовсе не было, так как адмирал был все время на мостике, куда приходил к нему и раненный в голову командир».

Не каждый, конечно, назвал бы две тысячи душ «горсткой храбрецов», но именно так считали военные судьи, заседавшие в Военно-морском трибунале, судившем Небогатова. Адмирал был приговорен к смертной казни, которая была заменена на пожизненное заключение. Впрочем, через некоторое время он был освобожден. Он пережил страшные зимы 1918—1921 годов, но зиму 1922 года он уже не перенес — скончался. Поскольку по натуре своей он был весьма простодушным человеком, не умевшим защищаться от искусных выпадов газетных щелкоперов, он не использовал многих шансов, чтоб защитить свою репутацию. За пределами России его поведение в бою подавалось в еще худшем свете, ибо за одним лишь исключением русские писатели, работы которых были переведены на Западе, имели личные серьезные мотивы, чтобы сделать Небогатова «козлом отпущения». В этом им потворствовал адмирал Рожественский.

Хотя трибунал отказал Небогатову вызвать в суд адмирала Бирилева (ответственного за сопровождение небогатовской эскадры) и устроить с ним перекрестный допрос, в суд был вызван Рожественский, который мог сказать что-нибудь в пользу Небогатова.

Бирилёв, Алексей Алексеевич (16 марта 1844, Тверская губерния — 6 февраля 1915, Петроград) — русский военно-морской и государственный деятель, морской министр, адмирал (1907).

Рожественский, однако, отказался воспользоваться этой возможностью, исходя из его манеры методично чернить своего бывшего подчиненного. Так, на вопрос, согласен ли он с Того, что у Небогатова не было другого выбора, он ответил, что Того это сказал просто из вежливости. (Эти слова, может быть, отчасти и верные, их лучше бы не стоило говорить, хотя бы потому, что Того делал похожие вежливые замечания и по поводу действий в Цусиме самого Рожественского.) С другой стороны, играя роль трагического героя, готового взять на себя всю ответственность за ошибки своих подчиненных, Рожественский заботился о том, чтобы исключить Небогатова из-под своей защиты.

Вот фрагмент высказывания Рожественского на суде: «Прежде всего я должен сказать, что младшие командиры не должны нести ответственности, поскольку по Уставу полную ответственность несет командир. В этом смысле я считаю, что первым и единственным на этом суде должен быть я и адмирал Небогатов. Все остальные невиновны и сидят здесь, на скамье подсудимых, только по недоразумению».

Однако, если, не положась на мнения других людей, пересмотреть действия Небогатова, возникает совсем другая картина. Он принял командование эскадрой на Балтике, потому что его попросили, и он согласился. А ведь другие отказались. Он быстро и благополучно привел свое соединение на встречу с Рожественским. Его корабли были не в лучшем состоянии, чем у Рожественского, тем не менее он завершил поход с меньшим числом поломок и довольно быстро. Мало того, чтобы набрать для него экипажи, пришлось поскрести, так сказать, «на самом дне», и вот к концу похода эти старики и «сырые» рекруты превратились в совсем небезнадежных и даже боевых моряков.

Небогатов в отличие от Рожественского приучал свои корабли идти в строю ночью с потушенными огнями. Испытывая те же трудности с проведением артиллерийских учений, что и Рожественский, ему все же удалось подтянуть своих комендоров до относительно более высокого уровня («более высокого уровня несовершенства»), чем у Рожественского. В самом деле, в одну из фаз боя его артиллеристы с «Адмирала Ушакова» преподнесли японцам неприятный, весьма разрушительный сюрприз. Присоединившись к главной эскадре, Небогатов услышал только, что ему надлежит следовать непосредственно за лидером. Его советам не следовали, да и не спрашивали. Ему не сообщили о смерти Фелькерзама и что он стал вторым в командовании. Он следовал за лидером во Владивосток. Пятнадцатого он оказался ответственным за пятерку слабеньких медленных кораблей, окруженных двадцатью восемью быстрыми, сильными кораблями врага. Это была ситуация, в которую его втянули. И он сдался.

Некоторые из тех, кто сознает все это, тем не менее осуждает Небогатова за то, что он не затопил корабли. Но затопление неизбежно привело бы к гибели людей: на «Орле» были раненые, большинство матросов не умели плавать, и в любом случае японцы продолжали бы стрелять по тонущим судам, пока они не скрылись под водой (последнее как раз и случилось с «Адмиралом Ушаковым»). Более того, открытие кингстонов могло бы повлечь за собой не постепенное погружение, а переворачивание. На «Генерале-адмирале Апраксине», например, к 15 мая оставалось 80 тонн угля, сложенного в столовой экипажа, на батарейной палубе и в офицерских каютах; этот добавочный высоко расположенный вес и мог помочь судну перевернуться вскоре после того, как клапаны были бы открыты.

Небогатов, с его простоватым лицом, экземой и мешковатыми брюками не тянет на привычный образ героя. И все же в контексте русской истории он, наверное, был им. Слишком часто в войнах, которые вела Россия, бездарность правительств и негодность офицеров с большим напряжением сил удавалось компенсировать жертвами тысяч неуклюжих, плохо обученных и плохо экипированных солдат и матросов. Этот способ оплачивать жизнями людей проявился в самом его жутком виде в 1941 году, но так было и в 1915-м, 1916-м и в 1905 году в Маньчжурии, при Цусиме и в Крымской войне. Небогатов вырисовывается на этом фоне как один из очень редких русских командиров, у кого достало ума и мужества восстать против этого. 15 мая ценою жизней двух тысяч человек он мог бы приобрести репутацию национального героя, но выбрал обратное — спасти две тысячи жизней, заслужив клеймо труса и предателя.

Спасшиеся офицеры с потопленных судов были чрезвычайно злы на Небогатова за сдачу. Когда они освободились из лагерей военнопленных и вернулись на родину, их приезд в Россию прошел почти незамеченным. Они думали, что за свою выдержку и отвагу их будут принимать как героев, но ничего этого не было. Один из моряков с «Нахимова» так высказался в беседе со знакомым итальянцем: «Если бы не было этой сдачи японцам, мы хотя бы могли думать, что при Цусиме следовали примеру Леонида в Термонилах и, может быть, вошли бы в Историю как герои. А теперь мы никто, просто побежденные».

Естественно, на суде мало было свидетелей, желавших защищать Небогатова, хотя корабельный конструктор Костенко в своем показании подчеркнул то высокое уважение, с которым матросы Небогатова относились к своему адмиралу. На фоне жаждущих кровопролития других судовых священников поразительно повел себя один из небогатовских судовых капелланов, отец Зосима, с «Адмирала Сенявина», который сильнее всего выразил гуманную сторону дела: «С религиозной стороны, я думаю, что адмирал Небогатов сделал святое дело, потому что иначе две тысячи воинов оставили бы после себя сирот и вдов. У нас люди, набранные из деревень, женатые, семейные люди. Ночами я часто слышал разговоры матросов. Один стонет, понятия не имеет, как будут жить жена и дети, которых он оставил.

Другой рассказывает, как перед уходом в море он продал последнюю корову или лошадь, чтобы его семья могла продержаться несколько месяцев. Ясно, что, если бы корабль был потоплен, это был бы огромный грех и преступление со стороны адмирала Небогатова».

В то время, как Небогатов передавал свои корабли врагам, адмирал Рожественский в окружении своих штабных офицеров спешил на север, прочь от района боя. Раненного и, несомненно, очень слабого, Рожественского перенесли с эсминца «Буйный» на однотипный ему «Бедовый». Последний, имея хорошие машины и запас угля, имел больше шансов достичь Владивостока.

«Бедовый» — эскадренный миноносец типа «Буйный», до 9 марта 1902 года — «Кета» с 1905 года — «Сацуки». Спущен на воду 4 мая 1902 года, введен в эксплуатацию – 5 сентября 1902 год. Водоизмещение - 440т, длина - 64,1м , ширина - 6,4м, осадка – 2,82м, скорость – 26,11уз, экипаж - 4 офицера и 62 матроса.

 Сопровождаемый эсминцем «Грозный», «Бедовый» уже проходил остров Мацу, когда два японских дестроера («Сазанами» и «Кагеро») заметили беглецов и ударились в погоню.

Когда они подошли ближе, «Бедовый» выбросил белый флаг, а «Грозный», преследуемый «Кагеро», рванулся к норд-осту в отчаянной попытке достичь Владивостока.

«Сазанами» послал на «Бедовый» шлюпку вооруженных людей. Их офицер сперва не поверил, потом был восхищен, наконец, проникся почтительным ужасом, когда ему сказали, что внизу лежит раненый адмирал Рожественский. «Бедовый» был взят в Японию, и Рожественский стал почетным военнопленным.

После войны проходил специальный процесс, чтобы установить, как и почему так легко сдался «Бедовый». Офицеры штаба Рожественского, бежавшие с ним с «Суворова», и командир дестроера (Баранов) предстали перед судом. В их защиту был один факт: они решили сдаться, чтобы спасти жизнь их любимому адмиралу, который в тот момент находился в бессознательном состоянии. Рожественский, выступавший как свидетель (он так и не был судим), сказал, что на самом деле он не был без сознания, и всю ответственность за сдачу взял на себя. Какая из этих двух историй верна, определить невозможно.

Семенов, бывший среди тех, кто проходил по этому делу, заявил, что во время сдачи он был ранен и находился без памяти и что, придя в себя, увидев на стеньге белый флаг, он взорвался от негодования, бурно выражал свой протест. В выпущенной позднее книге он постарался укрепить свою репутацию настоящего моряка, отметив, что после сдачи он спустился вниз, чтобы застрелиться, но револьвер его дважды дал осечку, и, когда он взвел курок в третий раз, ему помешал подбежавший офицер. Как и многие утверждения Семенова, последнее вызывает сомнение, но его нельзя и опровергнуть.

Еще один луч света на эту сдачу (которая была гораздо позорнее, чем небогатовская, ведь «Бедовый» имел реальный шанс убежать) был позднее пролит в статье, написанной Коломейцевым. Последний, напомним, был командиром «Буйного», снявшего с «Суворова» Рожественского с его штабом и пересадившего их на «Бедовый». Он вспоминает, что Филипповский, адмиральский штурман, отказался прочесть ему показания секстанта под предлогом, что у него слишком дрожат руки. Позднее Филипповский убеждал его сдаться при появлении японских, кораблей, чтобы спасти жизнь адмиралу. Коломейцев отказался и разбудил Рожественского, и тот сказал ему действовать так, как будто на борту нет никакого адмирала.

Все это говорит о том, что при последовавшей сдаче «Бедового» главную роль играл Филипповский. На этом процессе адмирал явился в облике трагического героя, берущего всю вину на себя. Он заявил, что был в тот момент в полном сознании, говорил это так, что слушатели, наверное, подумали, будто адмирал лукавит, чтобы защитить своих подчиненных: на самом-то деле он был в беспамятстве, а сейчас храбро утверждает обратное. Его штаб-офицерам, со своей стороны, тоже, вероятно, удалось смягчить несколько сердец, когда они рассказывали, с каким трудом подавили в себе желание драться до конца, ибо они сознавали, что жизнь Рожественского для России слишком ценна, чтобы рисковать ею в простой стычке миноносцев. В конце концов трибунал признал большинство офицеров виновными, хотя сроки заключения им сократили.

Семенов при своей жизни успел написать еще ряд книг о Цусиме, в которых его старый знакомый Рожественский обрисован в положительных тонах.

Книга Владимира Ивановича Семенова «Бой при Цусиме»

Итак, Рожественский ушел в более или менее почетную отставку с пенсией, а Небогатов, лишенный всех чинов и званий, угодил в тюрьму. И все-таки сдача в плен Рожественского не имеет ничего общего со сдачей Небогатова. Небогатов находился в положении, когда в него могли стрелять как и сколько хочется, а он не мог ответить, два же эсминца Рожественского просто преследовались двумя дестроерами японцев. И то, что у этих русских малых судов был хороший шанс против японцев, показал опыт эсминца «Громкий» в тот же день.

«Громкий» — эскадренный миноносец типа «Грозный» Второй Тихоокеанской эскадры, геройски погибший в Цусимском сражении. Спущен на воду 1903 год, введен в эксплуатацию – 25 сентября 1904 года. Водоизмещение - 405т, длина - 64м , ширина - 6,4м, осадка – 2,54м, скорость – 25,78уз, экипаж - 4 офицера и 64 матроса.

Ниже следует отрывок из официального рапорта штабс-капитана Сакса, офицера-механика «Громкого», старшего из спасшихся с этого эсминца.

«При приближении крейсера мы поняли, что, несмотря на энергичную оборону, один из вражеских миноносцев все же торпедировал «Мономаха», попав в его носовую часть. Крейсер имел большой крен на правый борт и грозился быстро затонуть, так как пластыри не держали и вода десятками тонн устремлялась внутрь. Видя жалкое состояние крейсера, командир Керн счел невозможным бросить агонизирующее судно, и мы оставались с «Мономахом» до рассвета. В 5 утра крейсер просемафорил, сколько людей мы могли бы взять на эсминец, т.к. их крен стал уже угрожающим и вода подступала к колосниковым решеткам топок. Мы ответили, что можем взять 250 человек.

К этому времени показался на горизонте остров Цусима, а к Северу мы увидели тонущий броненосец «Сисой Великий», поднявший международный сигнал «Терплю бедствие. Прошу снять команду». Разобрав сигнал, «Мономах» прошел под кормой броненосца, но т.к. сам был очень плох, никакой помощи оказать не мог. Командир крейсера, видя берег в нескольких милях от себя, решил выброситься на берег, а «Громкому» передал идти на помощь «Сисою».

Подойдя к броненосцу, мы увидели, что он идет кормой вперед, имея сильную осадку на нос, несмотря на множество заведенных там пластырей. «Сисой» управлялся машинами, т.к. руля не было. С броненосца нам сказали, что у них семь подводных пробоин и они тонут. Но капитан броненосца Озеров приказал нам вернуться к «Мономаху», т.к. мы все равно не сможем вместить всю команду линкора, а на горизонте появились японские транспорты, приближаясь в ответ на сигнал о бедствии «Сисоя».

Оставив броненосец, мы пошли обратно к крейсеру, который медленно тянул в сторону берега, но со стороны моря к нему уже спешили торпедные суда японцев. Мы вступили в бой с противником на подходе к «Мономаху», который в это время уже спускал свои шлюпки. Видя, что снаряды падают между шлюпок, снимающих его команду, капитан «Мономаха» приказал нам прорываться на Владивосток самостоятельно, наша помощь ему больше не нужна.

Командир Керн вызвал меня на мостик и приказал дать самый полный ход с тем, чтобы прорвать кольцо транспортов и миноносцев и уйти на Север. Дестроер развил максимальные обороты, и, выйдя из-под прикрытия «Мономаха», с извергающими огонь пушками прошел сквозь вражескую линию и вдоль цусимского берега устремился на Север.

Три торпедных судна японцев бросились за нами в погоню, но, когда мы развили скорость 28 узлов, два быстро отстали. Третий, удерживаясь за нами на расстоягши 2400—3000 ярдов, открыл огонь из 75-мм пушек. Мы же, обращенные кормой к преследователю, отвечали из 47-мм кормового орудия, идя зигзагом на полном карьере, чтобы сбить с толку его наводчиков. Погоня началась в 8 утра. Машины и котлы «Громкого», несмотря на бой 14 мая, были в хорошем состоянии. Правда, на котле № 1 была пробита паровая труба, но это не влияло на скорость, потому что в течение двух часов мы выдавали 20—24 узла. В то же время противник не мог приблизиться к нам и не попадал в нас, хотя снаряды ложились совсем рядом.

После двух часов этой безумной работы машин команда котельной была на пределе своих сил. (В бою кочегары и др. не менялись, т.к. вторая смена была у пушек.) Изнеможение кочегаров (они работали 20 часов без перерыва) было заметно по их застывшим, отрешенным лицам, у них дрожали руки и ноги.

Скоро, после 10 часов, один наш снаряд попал в цель, и мы видели, как противник накренился, и, что-то радируя, повернул к берегу. Он быстро исчез из виду, но из-под берега выскочил другой миноносец, типа «Сокол», поменьше первого. Этот торпедный корабль возобновил погоню, стреляя в нас из 75-мм пушки. У нас оставалось около 40 тонн угля, и мы вынуждены были еще раз форсировать машины. Несмотря на пожар, вызванный попаданием одного из наших снарядов, на вражеском судне потушили пламя и возобновили погоню.

Видя, что при такой скорости мы скоро сожжем весь уголь, командир, проверив состояние машин, приказал держать полный ход еще один час. Он надеялся уйти за горизонт, изменив курс, чтобы оторваться от погони, а потом умеренным ходом добраться до Владивостока. Несмотря на предельную усталость кочегаров, мы все же подняли скорость до 25 узлов и начали удаляться от преследователя.

Примерно в 11.30 показалось новое торпедное судно, это был, как потом выяснилось, «Сиранди». Он шел сходящимся с нами курсом и вел огонь всем бортом («Сиранди» имел два 75-мм и четыре57-мм орудия). Наш командир, боясь оказаться между двух огней, решил внезапно повернуть назад и торпедировать заднего японца, а потом уже схватиться с тем, кто впереди.

Пользуясь случаем, что в наших торпедных трубах были гироскопические торпеды, мы, не снижая скорости, круто развернулись и двинулись на задний миноносец. Последний, увидев наш маневр, старался отвалить в сторону, чтобы уйти от нас, но ему это не удалось, так как когда мы сблизились, проходя его на встречном курсе, мы открыли огонь из пулеметов и выстрелили в него обе торпеды — с 300 метров. Первая торпеда из-за отсыревшего пороха не набрала нужной начальной скорости и, зацепившись хвостовой частью за борт, ушла на дно. Вторая, пущенная после неудачной первой по удаляющемуся врагу, была отброшена его отраженной волной, и цели не достигла.

Тем временем противник, воспользовавшись ничтожно малой разделяющей нас дистанцией, успешно обстреливал нас; был ранен наш радист Безнадежный, весь его расчет был перебит. Другой снаряд попал в кожух машинного отделения, повредил все паровые магистрали котла № 4 и взорвался в бункере. Котел отключили, но тут же был пробит коллектор котла № 3, ошпарив всех, кто там находился. Практически, потеряв кормовую котельную, эсминец сбросил скорость до 16 узлов, между тем противник, взяв нас в два огня, отрезал нам возможность дальнейшего хода, положив конец этой безумной гонке.

С этого момента снаряды стали падать один за другим, калеча наш «Громкий». Появилась дыра в погребе 75-мм снарядов, вода стала заполнять отсек, отрезав нас от нашего боезапаса. Вспыхнула каюта командира, но была быстро потушена благодаря решительности мичмана Шелашникова. Кормовой снарядный погреб был затоплен через образовавшуюся дыру. Генератор № 1 был выведен из строя снарядом, но брешь в машинном отделении заделали койками, и турбонасос справлялся с откачкой воды из отсека генератора № 2 машинного отделения. Но упал новый снаряд и окончательно затопил этот отсек, убив при этом всех подносчиков снарядов. С этого момента мы полностью лишились боезапаса и стреляли только теми снарядами, которые были на палубе. Пулеметы, 47-мм орудиям 1, 2 и 3 были разбиты, а у 75-мм орудия большим осколком был разбит механизм подъема. Продолжали отбиваться от врага двумя 47-мм орудиями. Мы потеряли также много людей: японские снаряды разрывались при любом касании на мелкие осколки. Около 12 часов снаряд попал в регуляторный клапан котла № 2 (поэтому у нас остался только котел № 1, давление в котором упало до 75 фунтов).

Теперь люди ждали удобного момента, чтобы спуститься в кочегарку и помочь восстановлению больного котла. Все водонепроницаемые отсеки кроме машинного отделения и кочегарок были затоплены (у нас было восемь пробоин в подводной части). Эсминец осел на один-два фута и приобрел все более выраженный крен на правый борт. Вскоре командир приказал надеть спасательные жилеты.

Когда было сбито орудие № 5, а для № 4 оставалось несколько снарядов, наш командир, учитывая наши потери в людях, стал опасаться, что японцы могут пойти на абордаж и захватить корабли.

Тогда через лейтенанта Паскина он передал мне приказ открыть кингстоны, пока мы движемся в направлении цусимского берега; сам остров Цусима был виден в восьми милях расстояния.

Мы с машинным кондуктором Петровым и квартирмейстерами Кагушевым и Штенниковым выломали проточные трубы конденсатора, а потом я открыл кингстоны в машине и кормовом котельном отделении. Я приказал поддерживать носовому котельному отделению пар, чтобы мы могли дотянуть до берега и хотя бы оставаться на ходу, пока не кончится бой. Когда вода стала подниматься, я отпустил машинную команду и доложил командиру, что дестройеру скоро конец. «Громкий» оседал все ниже и ниже, медленно двигаясь к берегу и продолжая стрелять из единственной пушки.

Противник не решился взять нас на абордаж. Он приблизился на 400 ярдов и, стоя позади нас, засыпал нас снарядами. Именно сейчас мы несли самые большие потери. Лейтенант Паскин был тяжело ранен снарядом, разорвавшимся на полуюте. Противник сбил кормовой флаг, и мичман Потемкин, управляющий огнем нашего последнего орудия, приказал поднять стеньговый флаг на мачту, дабы японцы не подумали, что мы сдаемся. Это было сделано сигнальщиком Скородумовым.

Боясь, как бы сигнальная книга не попала в руки врага, мы с сигнальщиком направились в штурманскую рубку; там все книги уже были выброшены за борт, сигнальщик в моем присутствии бросил в воду и тетрадь, принадлежавшую судовому боту, привязав к ней кусок угля. В этот момент я потерял сознание, контуженный разрывом снаряда.

Командир (капитан 2-го ранга Георгий Фёдорович Керн),  стоявший на мостике, ожидал подходящего момента. Когда «Громкий» осел в воду настолько, что оставалось только один-два фута свободного борта, он дал команду: «Спасайся каждый сам!». В это время, придя в себя, я заметил, что эсминец наш сильно кренился, но все еще двигался вперед, а часть команды, уже была в воде, в спасательных поясах; люди хватались за полуразбитый вельбот. Другие вопреки приказу оставались на корабле, но по одному или парой прыгали через борт.

Миноносец «Громкий» — эскадренный миноносец типа «Грозный» Второй Тихоокеанской эскадры, геройски погибший в Цусимском сражении. Год спуска на воду:1903, Водоизмещение: 350т, Скорость: 26 узлов, Вооружение:2 минных аппарата, одно 75мм и 5 - 47мм орудий

С мостика меня окликнул командир: он просил меня прыгать за борт, ведь эсминец в любой момент может пойти на дно, а японцы с 300 ярдов осыпают нас смертоносным дождем снарядов. Командир Керн показал на спасательный пояс, который был на нем, и сказал, что он последним оставит судно. В этот момент в мостик попал снаряд. Командир и мичман Шелашников были убиты на месте, а я был сбит в воду покачнувшейся первой трубой. Очутившись в воде, я хотел дотянуться до корабля, но волны для меня оказались слишком большими. Японские эсминцы немедленно прекратили огонь, и каждый из них спустил шконку, чтобы помочь русским, цеплявшимся в воде за вельбот. Доплыв до вельбота, я приказал всем легко раненным плыть за мной, помогая друг другу, к японскому дестроеру и оставить вельбот для тяжело раненных.

К нам подошли японские шлюпки, но я не дал им спасать людей, я упросил японцев подойти к еле видимому теперь уже «Громкому», который все равно уже тонул и не мог быть взят как приз. Японцы подошли к эсминцу и сняли тяжело раненного лейтенанта Паскина, раненого мичмана Потемкина и смертельно раненного фельдшера Боровикова.

Почти тотчас же «Громкий» накренился на правый борт и пошел ко дну, с Андреевским флагом, развевавшимся на фок-мачте.

Нас подобрал дестроер «Сирануи» и высадил в городе Кети на острове Цусима, а затем все, кроме тяжело раненных, были отправлены в Японию. На этом эсминце нам не разрешали спускаться вниз, но все равно мы узнали, что у них было трое убитых и семеро раненых. Эсминец имел несколько надводных дыр и две подводные пробоины. На правой машине был выведен из строя один цилиндр вследствие осколков, попавших в его золотниковый механизм. По-видимому, весь этот урон был нанесен нашими 47-мм пушками. Мостик был защищен пеньковым тросом. Торпед в торпедных трубах не было».

Из этого боя русского эсминца с аналогичными японскими следует одна интересная деталь: «Громкий» в ходе боя держал такую же скорость, как и его японские преследователи, хотя в соответствующих справочниках ему приписывали скорость всего 26 узлов против 30 узлов у японцев.

Эффективность огня «Громкого» засвидетельствована японским официальным отчетом: «Противник сражался мужественно. Когда нашим огнем сбивался его флаг, он немедленно водружался на место. Позднее он искусно запустил торпеду, которой наш «Сирануи» смог избежать лишь с большим трудом. Снаряды его хорошо целились: «Сирануи» получил 20 попаданий. Правая машина и рулевое управление дестроера были выведены из строя, поэтому он лишился управления. Дестроер попал в тяжелое положение, будучи вынужден вести бой, кружась на одном месте. На «Сирануи» вражеским огнем четыре раза сбивался флаг.

В то время как «Громкий» отбивался от своих преследователей, последний из кораблей береговой обороны,

входивших во 2-ю эскадру, был обнаружен японскими броненосными крейсерами. Это был «Адмирал Ушаков», который ночью как-то отбился от остальных кораблей и шел теперь самостоятельно на Владивосток. В 5 часов дня японские крейсера догнали его и просигналили: «Ваш флаг-офицер сдался. Предлагаем сдаться и вам».

Но не такие люди были офицеры «Ушакова», чтобы принять подобное предложение, и команда их была хорошо выучена. В 5.10 они открыли огонь.  Однако, имея преимущество в скорости, японцы поддерживали дальность, с которой могли совладать только 10-дюймовые орудия «Ушакова». После 30 минут неравного боя русский командир приказал открыть клапана затопления. Японцы продолжали расстреливать броненосец, и в 5.48 корабль затонул.

Владимир Николаевич Миклуха (9 мая 1853 — 15 мая 1905), (погиб в сражении в Цусимском проливе) — русский морской офицер, капитан 1-го ранга (родной брат великого русского ученого Миклухи-Маклая)

Команда «Ушакова» была настолько дисциплинированна и покинула судно так организованно, что после нескольких часов пребывания в воде выжили и были спасены 339 человек из полного списка 440.

Из русских крейсеров «Светлана» перестала существовать после встречи с двумя вражескими крейсерами 15 мая. Старый «Дмитрий Донской» оказал неожиданно сильное сопротивление двум крейсерам и четырем эсминцам, но потом все-таки вынужден был открыть кингстоны близ острова Мацу.

«Дмитрий Донской» — российский океанский броненосный крейсер (полуброненосный фрегат), головной в серии из двух кораблей (второй — «Владимир Мономах»). Спущен на воду 18 августа 1883 года, в строй вошёл осенью 1885 года. Водоизмещение - 5800т, длина - 90м , ширина - 15,8м, осадка - 7м, скорость - 16уз, экипаж – 515 человек из них 23 офицера.

«Изумруд», после того как он оставил Небогатова, долго преследовался двумя японскими крейсерами, и, как раз, когда японцы прекратили погоню, крейсер сам сбавил скорость из-за разрыва паровой трубы. Что­бы дойти до Владивостока, «Изумруду» не хватало угля, тогда крейсер направился в бухту Св. Владимира, где ночью 16 мая он и выскочил на камни, якобы из-за повреждения компаса. Здесь «Изумруд» был взорван (кстати, совсем без нужды: командиром владел маниакальный страх, что японцы могут достать его и здесь).

Барон Василий (Вильям) Николаевич Ферзен (14 мая 1858, мыза Кальке Кузальского прихода Эстляндской губернии, — 6 мая 1937, Пернов) — русский морской офицер, вице-адмирал. С 7.10.1902 года командир крейсера 2-го ранга «Изумруд». Участвовал в Цусимском походе и сражении. Не подчинился приказу контр-адмирала Небогатова о сдаче и, прорвав кольцо блокады, оторвался от неприятеля. Затопил крейсер, налетевший на камни, в заливе Владимира в отсутствии какого-либо неприятеля. Обвинений предъявлено не было.

Кроме «Сисоя Великого» и «Владимира Мономаха», старый броненосный крейсер «Адмирал Нахимов» был затоплен своими же ранним утром 15 мая близ Цусимы. Бывший матрос А. Затертый (Новиков-Прибой) описывает последние часы жизни «Нахимова»: «Корма крейсера уже настолько приподнялась, что его винты наполовину обнажились из во­ды и хлопали по ней лопастями, словно гигантскими ладонями. Он стал плохо слушаться руля и мог дать ходу не более трех узлов.

На мостике офицеры доказывали командиру, что при таких условиях «Нахимов» не годен к дальнейшему плаванию и что нужно заботиться только о спасении людей.

Родионов долго не соглашался изменить курс.

— Ну хорошо, — с горечью прошамкал он. — Мы пойдем к корейскому берегу. Там при помощи водолазов справимся с пробоиной, а потом опять двинемся на север. Мы должны быть во Владивостоке.

Александр Андреевич Родионов 2-й (16 ноября 1854 — 20 июля 1906, Кронштадт) — русский морской офицер, капитан 1-го ранга, участник Цусимского сражения. С 1903 года — командир броненосного крейсера «Адмирал Нахимов». После того, как японский корабль снял команду с тонущего крейсера, спрятавшиеся на борту А. А. Родионов и старший штурман лейтенант В. Е. Клочковский сорвали с флагштока японский флаг и подняли Андреевский.

Люди с нетерпением ждали, когда пройдет эта страшная ночь. Немногие из них могли уснуть. Все чувствовали себя на грани жизни и смерти. Поэтому с такой радостью встретили первые признаки рассвета. А когда показалось солнце, то увидели вершины каких-то гор. Но никто не мог определить, чей был этот берег.

За ночь под напором воды разрушились ветхие продольные переборки, и вода постепенно заполнила собою погреба левого борта. На этот же борт команда перетащила много угля. Крен к утру исправился. Но зато вся носовая часть судна еще больше погрузилась в море. Командир, волнуясь, приказал:

— Держать к берегу!

— Есть, — ответил старший штурман, лейтенант Клочковский.

Вячеслав Евгениевич Клочковский (польск. Wacław Kłoczkowski) (14 февраля 1873, Санкт-Петербург, — 15 января 1930, Варшава) — русский, украинский и польский морской военачальник, контр-адмирал русского флота, бригадный генерал Войска Польского, герой Цусимского сражения.

Не доходя четырех миль до суши, смерили глубину — сорок две сажени. (89 метров. — Примеч. пер.) Застопорили машины. «Нахимов», весь израненный и одряхлевший от многолетних плаваний, послушно остановился, чтобы здесь навсегда исчезнуть с поверхности моря.

Командир Родионов, узнав, что перед ним возвышается северная оконечность острова Цусима, рассердился на штурмана:

— Я вам приказал вести корабль к корейскому берегу, а вы что сделали?

Лейтенант Клочковский, глядя сквозь очки на командира, смущенно ответил:

— Я точно старался выполнить ваше распоряжение, но после вчерашнего сотрясения корабля кто может поручиться за правильные показания компаса?

Приступили к спуску уцелевших от боя шлюпок. Но приспособления для этого были испорчены, работа шла медленно. Когда на спущенный гребной катер начали переносить раненых, вдали, с севера, показался неприятельский миноносец «Сирануи».

Командир сейчас же распорядился:

— Открыть кингстоны! Приготовить крейсер к взрыву! Команде вооружиться спасательными средствами!

Вскоре заметили, что с юга приближается неприятельский вспомогательный крейсер «Садо-Мару», очевидно, вызванный по телеграфу миноносцем.

На «Нахимове» в минном погребе, где хранились капсюли гремучей ртути, сухой и влажный пироксилин, заложили подрывной патрон. Провода от него с двумя батареями Гринэ протянули на шестерку, на которой уже сидел с гребцами младший минный офицер, мичман Михайлов. Шестерка, вытравливая провода, стала удаляться от крейсера. Мичман Михайлов хорошо запомнил слова командира:

— Я буду находиться на мостике судна. Следите за мною. Когда потребуется произвести взрыв, я помашу вам носовым платком.

— А как же вы сами? — испуганно спросил Михайлов, догадываясь, что командир хочет погибнуть вместе с кораблем.

— Это вас не касается, — шамкая, проворчал Родионов и строго нахмурил брови.

— Есть.

Михайлов со своей шестеркой остановился в трех кабельтовых от крейсера и, глядя на мостик «Нахимова», стал ждать условного сигнала.

Гребной катер, наполненный ранеными и возглавляемый старшим врачом, направился к берегу. Здоровые усаживались на баркасы. Те, для которых не хватало места на шлюпках, торопливо разбирали койки, спасательные круги и пояса. В нижних помещениях не осталось ни одного человека: там уже бурлила и клокотала вода, врываясь через открытые кингстоны и клапаны затопления.

Миноносец «Сирануи», приблизившись к «Нахимову» на 8—10 кабельтовых, поднял сигнал по международному своду: «Предлагаю крейсер сдать и спустить кормовой флаг, в противном случае никого спасать не буду». Командир Родионов приказал ответить: «Ясно вижу до половины». И сейчас же крикнул, насколько хватило голоса:

— Спасайся, кто как может! Взрываю крейсер!

На палубе все были охвачены, паникой. Люди бросались в море, словно перепуганные дети в объятия матери. Корабль, который до этого момента сохранял их жизни, теперь казался страшным чудовищем, и все старались скорее отплыть подальше от борта. Многие устремились к спущенному на воду минному катеру.

Находясь под полными парами, он пытался уйти от них, но оказалось, что во время боя на нем заклинился руль, положенный на правый борт. Катер мог только кружиться на одном месте и давить плавающих людей. Пришлось застопорить машину. На него, не обращая внимания на крики и угрозы старшего офицера, полезли десятки мокрых тел. От перегруженности в разбитые иллюминаторы полилась вода, и катер пошел ко дну, увлекая за собой тех, кто находился в кубрике и машинном отделении.

«Садо-Мару», приближаясь к русскому крейсеру, на ходу спускал шлюпки.

На мостике «Нахимова» остались только два человека: Родионов и Клочковский. Этот штурман решил погибнуть со своим командиром. С палубы последними прыгали за борт минеры и гальванеры.

Им нечего было торопиться: зная, что судно тонет, они разъединили провода, приготовленные для его взрыва. Родионов, горячась, бегал по мостику и неистово кричал, пока на палубе не осталось ни одной живой души. Он снял фуражку и, глядя на солнце, торжественно перекрестился. Штурман Клочковский, согнувшись, крепко ухватился за поручни. Но взрыва на взмахи платка не последовало. Командир сгорбился и, качая головою, громко зарыдал.

С шестерки, к которой приближался миноносец «Сирануи», выбросили в море батареи и провода. На мачте ее взвилась белая матросская форменка. Такие же форменки были подняты и на других наших шлюпках.

«Садо-Mapy» остановился в трех кабельтовых от «Нахимова» и стал подбирать плавающих людей на свои шлюпки. Одна из них пристала к борту погибающего корабля. На его палубу поднялся с несколькими своими матросами японский офицер. В это время Родионов и Клочковский скрывались под полуютом, следя за действиями непрошеных пришельцев. Японцы успели только поднять свой флаг и, убедившись, что воспользоваться крейсером нельзя, сошли в свою шлюпку. Командир и штурман подождали немного и, выскочив из своей засады, сорвали неприятельский флаг. Вскоре крейсер качнулся на правый борт, с ревом хлынули в него тысячи тонн воды и, как бы раздавленный непомерной тяжестью, он быстро пошел носом в пучину.

Родионов и Клочковский были глубоко затянуты водоворотом, но надетые на грудь спасательные пояса выбросили их обратно. Они увидели, что «Садо-Мару» и «Сирануи», подобрав всех русских, направились к показавшемуся на горизонте «Владимиру Мономаху». Двух пловцов, оставшихся с «Нахимова», только вечером спасли проходившие мимо японские рыбаки».

Из русских эсминцев погибли или были затоплены «Быстрый», «Буйный» и «Блестящий»; «Бодрый» был интернирован в Шанхае; «Безупречный» со всей командой был пущен на дно японским крейсером, а «Бравый» добрался до Владивостока. Из транспортов «Корея» пришла в Шанхай, а «Анадырь» в безостановочном ходу добежал до самого Мадагаскара. (В данном случае идея фикс Рожественского иметь большой запас угля оправдалась.)

Цусимское морское сражение-потери русского флота.

«Иртыш», очень сильно поврежденный, затонул на глазах у команды, севернее, у японского берега.

Вот как один из его мичманов описывает обстановку на судне в последние часы его жизни: «После всех пережитых волнений по поводу принятия решения прошло еще томительных шесть-семь часов. Горизонт оставался чистым, и за все время даже ни один дымок не показывался. Это особенно подбадривало идти дальше, и все волновались, начнет ли «Иртыш» тонуть и его придется покинуть, или еще протянет. Эти часы тянулись страшно медленно, и никто не знал, чем заняться: имело ли смысл приводить корабль в порядок, начать починки и налаживать обычную жизнь, когда в любой момент может произойти катастрофа.

Мрачно мы сидели за обедам, в полуразрушенной кают-компании, не было слышно обычных шуток и споров, точно кого-то оплакивали, да, впрочем, и действительно впору было оплакивать — гибель цвета русского флота.

Чем дальше шло время, тем роковая стрелка кренометра все больше наклонялась. Наконец, в 5 часов дня 15 мая пришлось прийти к убеждению, что минуты «Иртыша» сочтены и он каждый момент может начать тонуть. Поэтому дальше ждать становилось рискованным и настало время готовить шлюпки к спуску.

Как было решено, командир повернул к берегу и, на расстоянии около 10 миль от него, на глубине 55 сажен, стал на якорь. Началось сложное спускание шлюпок с корабля с предельным креном и поврежденными приспособлениями. Только после упорной работы в течение часа, наконец, они были на воде и началась погрузка раненых. Потом рассадили команду, затем сели офицеры и последними спустились — командир и старший офицер. Незабываемые моменты!

Константин Львович Егормышев (20 апреля 1856, Херсонская губерния — 1916) — русский морской офицер, генерал-лейтенант с зачислением по Адмиралтейству, участник Цусимского сражения. С 17 апреля 1904 года — командир транспорта «Иртыш» (на фото - мичман К. Л. Егормышев)

Невероятно тяжело покидать корабль, на котором совершен такой трудный переход и пережиты ужасы боя. Какую печальную картину теперь представлял наш «Иртыш»: всюду следы разрушений, разбросанные вещи, грязь и запустение. Транспорт сразу принял нежилой и покинутый вид, и он на наших глазах как бы, превращался в труп.

Вообще, каждый корабль, на котором пришлось прослужить долгое время, бывает жалко покидать, потому что к нему привыкаешь и с ним как-то сживаешься. Он уже кажется не бездушной железной коробкой, а существом, как-то духовно связанным с экипажем. Мы покидали сегодня «Иртыш», обреченный на неизбежную гибель, а ведь вчера он нас спас, вынес из опасного положения.

Бедный, бедный «Иртыш», не долго ты послужил в русском флоте, не долго на твоей корме развевался славный Андреевский флаг!

Транспорт «Иртыш»

Пока плыли, никто не спускал глаз с «Иртыша», ожидая его последнего вздоха, но он продолжал печально стоять, уткнувшись носом в воду. Лишь Андреевский флаг слабо колыхался на корме.

Когда подходили к берегу, мы увидели в некоторых местах буруны, но никто даже не подумал искать удобного места для высадки и стали приставать там, где пришлось. Оттого несколько шлюпок перевернуло, и они затем разбились на камнях.

На берегу нас встретили какие-то люди с угрожающим видом и вооруженные палками, вилами и лопатами, но державшиеся на приличном расстоянии. В это время команда успела вытащить раненых и положить на песок. Затем привязали к веслу флаг с красным крестом и стали жестами показывать японцам, что оружия у нас нет. Убедившись, что мы имеем мирные намерения, они успокоились, однако подходить не решались и только показывали руками по направлению деревни.

Мы поняли, что они кого-то ждут и, следовательно, и нам приходилось делать то же самое. Действительно, скоро появились три полицейских с веревками. Не обращая на нас никакого внимания, они быстро вбили колья кругом места, где мы расположились, и между ними протянули веревку. Таким образом, наш лагерь оказался оцепленным, и они сами остались сторожить, объясняя жестами, что никто не должен за него выходить. Тут впервые почувствовалось, что мы уже не свободные люди, а пленники.

Время клонилось к закату. Все офицеры и матросы сидели на берегу и грустно всматривались в очертания «Иртыша». Издали трудно было сказать, что с ним происходит, но вдруг мы заметили, что он как бы стал уменьшаться в размерах: первым под воду ушел нос, виднелись только спардек и корма, а затем и они стали быстро погружаться. Несколько секунд торчали верхушки мачт и труба и — все исчезло. «Иртыша» не стало.

Последние минуты «Иртыша»...

Через какое-то время прибыла группа японцев, оказавшихся представителями местных властей. Они немного говорили по-английски и задали нашему капитану несколько коротких вопросов о причинах нашей высадки. В свою очередь, капитан просил, как можно скорее сделать что-нибудь для раненых и помочь нашему доктору. Из разговора мы узнали, что мы высадились у крохотного поселка в 25 км от населенного пункта Камада. Жители его никогда раньше не видели европейцев, т.к. их в этот район не пускали. (Вот почему местные крестьяне сначала встретили нас с таким недоверием и недоброжелательностью.) По окончании разговора японцы стали отдавать распоряжения: раненых с помощью матросов перенесли в поселковую школу, команду поместили в местном храме, несколько лачуг были быстро очищены для офицеров. Затем нас предупредили, что, когда прибудет конвой, нас отправят в город, а пока мы должны оставаться в выделенных для нас местах и не покидать их без разрешения.»

Памятник в Японии на месте высадки  экипажа «Иртыша» (район Вака города Гоцу, префектура Симанэ).

Как только до Петербурга дошли первые слухи о катастрофе в Цусимском проливе, Адмиралтейство стали осаждать родные и близкие тех, кто был в море. Во многих высокопоставленных семьях сыновья служили младшими офицерами на 2-й эскадре, и многим выпал печальный жребий скоро узнать, что они их потеряли. Подробности доходили страшно долго. Даже царь должен был ждать, о чем он упоминает в своем дневнике: «16 мая. Понедельник. Сегодня начали приходить самые противоречивые сведения о сражении нашей эскадры с японцами — все о наших потерях и ничего о японских. Этот пробел в информации действует угнетающе».

Плохо был информирован и Микадо, но в другом отношении. Первые донесения Того при детальном рассмотрении показывают, что, хотя он сознавал, что победа за ним, японский адмирал имел лишь смутное представление о том, что же на самом деле произошло. Только через несколько дней точный отчет о русских и японских потерях был представлен японскому императору. Что же касается Николая, то он узнал худшее только 19 мая, что датировано его дневником: «19 мая. Четверг. Ужасная весть об уничтожении почти всей эскадры в двухдневном бою теперь полностью подтвердилась. Сам Рожественский взят в плен, раненный! Погода была чудесная, и это заставило меня переживать еще горше».

Новость о разгроме в Цусиме странным образом повысила котировки на Петербургской бирже. Деловая активность, как ни парадоксально, укрепилась в результате поражения, потому что было ощущение, что превращение долгожданной победы в оглушительное унижение заставит правительство начать переговоры об окончании этой несчастной войны (что и случилось почти сразу).

Поток всякого рода, в большинстве неточных, свидетельств и умозрительных объяснений уже хлынул и продолжался в течение многих лет. Так, корреспондент газеты «Новое время» во Владивостоке писал, например, 23 мая: «К сказанному можно еще добавить, что в первый день боя множество японских джонок пересекало курс нашей эскадры, и, по убеждению очевидцев, эти парусные лодки бросали плавающие мины, которые во многих случаях стали для наших судов роковыми».

На протяжении десятилетий многие морские офицеры были убеждены, что 2-ю эскадру атаковали подводные лодки, хотя фактически Япония не располагала тогда данным видом вооружения. Другие верили, что бок о бок с японскими в Цусимском бою на стороне Японии участвовали и британские корабли.

Хотя царь принял отставку «дяди Алексея», начальника русского военного флота, вера его в Рожественского осталась непоколебленной. Он послал своему верному адмиралу сочувственную телеграмму: «Токио. Генерал-Адъютанту Рожественскому. От всей души благодарю Вас и все чины эскадры с честью выполнившие свой долг в бою, за самоотверженную службу России и мне. Всевышнему не угодно было увенчать Ваш подвиг победой, но Отечество всегда будет гордиться Вашим беззаветным мужеством.

Желаю Вам скорейшего выздоровления и да будет Господь Вам утешением.

Николай. 28 мая 1905».

Однако многим достались переживания гораздо сильнейшие, чем Николаю. Например, Цивинскому, капитану учебного судна «Генерал-Адмирал». 14 мая он повел свой корабль в Балтийский порт на учения. Зная, что 2-я эскадра должна была со дня на день столкнуться с японцами, а его сын ушел мичманом на «Бородино», он уже тогда впал в отчаяние. 16 мая в газете, пришедшей на судно, сообщалось, что произошло сражение, что почти все русские корабли погибли, а имена спасшихся офицеров будут названы в свой черед. Позднее Цивинский писал, с каким страхом ждал он следующего сообщения и как, когда оно пришло, его сердце на какой-то момент остановилось, а в груди что-то болезненно сдавило.

Генрих Фаддеевич Цывинский (31 января 1855, Вильно — 06 декабря 1938, Вильно) — русский военно-морской деятель, вице-адмирал (6 декабря 1910).

«Дрожащими пальцами держал я газету, — пишет он, — а глаза без всякой надежды пробегали списки спасенных». Читая, как были спасены офицеры с «Нахимова», Цивинский казнил себя за то, что в 1904 г., нажимая на все педали, используя связи, он добился перевода своего сына с «Нахимова» на новенький «Бородино».

Его адмирал, держа в руках номер газеты, вошел к нему в каюту, дружески обнял и посоветовал ехать к жене. Вернувшись домой, он нашел ее убитую горем, в полном отчаянии.

Все морские семьи были в трауре. Когда телеграммы из зарубежных газет перепечатывались в местной прессе с указанием списков последних спасшихся (поднятых из воды или найденных на берегу), все жадно искали фамилии своих родных. Цивинский вспоминает, как они с женой каждый раз загорались новой надеждой, но это всякий раз кончалось лишь новым мучительным разочарованием.

Наконец они вырвались из этой агонии неизвестности, когда пришло известие о том, что с «Бородино» остался в живых только один человек, рядовой матрос.

Общий ход Цусимского сражения...

Через неделю после боя при Цусиме в Маниле неожиданно появилась значительная уцелевшая часть 2-й эскадры: крейсера «Аврора», «Олег» и «Жемчуг», которые и были там интернированы. Хотя их командующий, контр-адмирал Энквист, в полной мере потом испытал нападки Адмиралтейства за то, что убежал с района боя, а раз убежавши, не смог прорваться во Владивосток. И хотя сам он, кажется, вполовину признал это возмущение справедливым, тем не менее ему следует отдать должное за то хотя бы, что он спас свои три крейсера.

«Круиз» из Цусимы в Манилу описал судовой врач «Авроры»: «Солнце еще не вставало. Погода была прекрасная, и море было тихое, успокоившись за ночь. Кроме «Олега» и «Жемчуга» других судов не было видно. С «Олега» что-то деятельно передавали по семафору.

На шканцах, выстроившись во фронт, команда пела утреннюю молитву «Христос Воскресе». Эти бледные землистого цвета лица, бесстрастное выражение глаз, повязки, пропитанные запекшейся кровью, надолго останутся в моей памяти.

Кругом виднелись следы ужасного разрушения. Все было смято, разворочено; торчали исковерканные стальные листы, обломки, зияли дыры пробоин. Мне некогда было заниматься рассматриванием повреждений; я спустился на центральный перевязочный пункт и, проходя через правый пункт, только покачал головой, глядя на его жалкий вид. Не уйди мы вовремя, ни одна душа не осталась бы в живых.

Приказав санитарному отряду готовиться к перевязкам, я начал обход раненых. Их уже поили горячим чаем.

Как оказалось, «Олег» спрашивал о потерях в личном составе, о характере повреждений, количестве оставшегося угля. Положение отряда было таково: на «Авроре» убито 10 человек (в том числе командир), раненых 89, из них 6 смертельно, 18 тяжело (3 офицера ранены тяжело, 5 легко). На «Олеге» было убито 11, раненых 40, из них 2 смертельно, 8 тяжело (2 офицера легко ранены). На «Жемчуге» убито 9 (в том числе 1 офицер), раненых 34; из них 1 офицер и 2 нижних чина смертельно, 7 тяжело (2 офицера ранены легко).

Относительно угля получились следующие сведения: на «Олеге» и на «Жемчуге» осталось его на переход в 1300 миль при экономическом ходе, на «Авроре» — несколько больше, но при этом нужно было помнить, что благодаря громадным пробоинам, зиявшим в трубах, расход угля чрезвычайно увеличился против нормы.

Повреждения крейсера "Аврора"...

Самые большие повреждения по корпусу судна были на флагманском корабле «Олег». Много крупных пробоин, затоплено несколько отделений. Вследствие какого-то повреждения в цилиндре, а также оттого, что временную заделку пробоин срывало волной, «Олег» уже не мог дать прежнего своего хода.

Броненосец «Орел» после боя. Кормовая часть.

Зато наш крейсер, не защищенный, как «Олег», барбетами и казематными броневыми башнями, понес гораздо большие потери людьми и орудиями.

Из числа пострадавших на «Авроре» 99 человек — 57 приходилось на комендоров и орудийную прислугу. По приведении в известность потерь, повреждений и количества угля адмирал запросил мнения командиров о том, куда идти.

Опросив офицеров, Небольсин передал по семафору мнение «Авроры» о том, что надо в ближайшую же ночь попытаться форсированным ходом проскочить Цусимский пролив; пока же просил позволения прекратить пары в лишних котлах, что­бы сберечь силы машинной и кочегарной команд.

Что заявили командиры остальных двух судов — не знаю.

Отряд продолжал пока двигаться прежним курсом, самым малым ходом, стараясь на тихой воде, пока не засвежело, заделать пробоины. Сигнальщики внимательно следили за горизонтом: ожидалось появление наших броненосцев, которых мы видели отступающими на юг.

Пока все это происходило наверху, я занялся своим делом. Работы предстояло много. Прежде всего надо было разместить раненых поудобнее, выбрать места более прохладные и светлые, переменить тюфяки, залитые кровью, вымыть раненых, переодеть в чистое белье, организовать постоянный уход и наблюдение за ними. Для этого было отряжено 15 человек санитарного отряда; им было поручено измерять температуру два раза в день, поить, кормить раненых. Помогали и свободные от службы товарищи. Наскоро были сооружены временные деревянные нары в батарейной палубе. Для раненых имелись постоянно под рукой горячий чай, кофе, холодное питье. Лазаретные и кают-компанейские запасы коньяку, рому, красного вина, консервированного молока щедро расходовались. Более тяжелым пришлось назначить легкую диету: бульон, молоко, кисель, яйца.

Всюду шла деятельная очистка от кровяных пятен — окровавленные вещи выбрасывались прямо за борт; все-таки уже в конце суток трупный запах стал давать себя чувствовать.

Раненые вели себя поразительно терпеливо. Повязки держались хорошо, некоторые промокли. Во время обхода я заглянул в каюту Лосева, поглядел на Евгения Романовича, лицо которого приняло уже строгое, спокойное выражение.

Евгений Романович Егорьев (9 октября 1854 — 14 мая 1905) — русский морской офицер, капитан 1-го ранга, герой Цусимского сражения. 11 Июля 1904 — 14 мая 1905 — командир крейсера «Аврора». Участвовал в Цусимском походе и сражении, погиб в бою 14 мая (в 3 ч. 12 мин. убит в боевой рубке осколками 75-мм снаряда, разорвавшегося на правом трапе переднего мостика). Похоронен в море у побережья Филиппин

Составив список раненых и назначив, кого брать первыми, я приступил к перевязкам. Началась наша медицинская работа. Сейчас же я встретился с вопросом, к чему надо прежде всего приступить. Если мы будем прорываться ночью, то не стоило предпринимать каких-либо больших операций, а просто сменить повязки, перевязав кровоточившие сосуды.

Если же мы намерены идти на юг, то ранами можно заняться основательнее, как в мирное время. Я посылал несколько раз узнавать, в чем дело, выходил сам и так и не мог добиться толку. Никто не знал, что предпримет дальше адмирал.

Часов около 10 утра на центральный перевязочный пункт стали доноситься отдаленные выстрелы. Очевидно, с боем стал догонять нас с севера наш броненосный отряд. Это для всех настолько не было неожиданностью, что мы отнеслись к этому совершенно апатично, продолжали работу, как ни в чем не бывало, разве только с еще более серьезными лицами.

Через полчаса кто-то, однако, принес известия, что наверху к пробоинам в трубах стараются приделать железные листы: они-то своим хлопаньем и производили впечатление глухой отдаленной пальбы.

Общий характер ранений состоял в рваных ранах самой неправильной формы, различной величины, с краями большею частью ушибленными и обожженными.

Гораздо сильнее раны были обожжены внутри. Обрывки тканей одежды приходилось вытаскивать черными, обгоревшими, мышцы крошились на отдельные волокна.

Впрочем, ожоги ран имели и свою хорошую сторону — загрязненные раны обеззараживались, кровотечение из мелких сосудов останавливалось благодаря прижиганию. Разрушения в теле были варварские; осколки ведь не походили на гладкие пули, делали большие карманы, громадные, сильно развороченные выходные отверстия. Было много открытых осколъчатых переломов черепа и других костей.

Несколько человек, смертельно раненных, производили тяжелое впечатление.

Сквозная рана таза у матроса Колобова, кончавшаяся огромным развороченным отверстием у крестца, требовала не одной, а двух перевязок в день. У Ляшенко было огнестрельное повреждение позвоночного столба, паралич конечностей. У Морозова две крошечные ранки в области живота, которые в дальнейшем должны были неминуемо вызвать воспаление брюшины. Штаб-барабанщик Ледяев из 10 ран имел две в голову с проломом черепа. Во время перевязки он стонал: «За что, за что? Что я им сделал? Я ведь не стрелял».

Кто-то из его раненых товарищей заметил: «А зачем барабанил? Сам поднял артиллерийскую тревогу, а теперь жалуешься». Бедный Ледяев должен был согласиться с этим.

В час дня крейсера застопорили машины. Адмирал ввиду смерти командира «Авроры» и ранения ее старшего офицера перенес свой флаг на наш крейсер и перебрался со своим штабом. Так как фок-стеньга у нас была сбита, то контр-адмиральский флаг пришлось поднять на грот-стеньге (стеньга — верхняя, более тонкая часть мачты, служащая для подъема флагов, сигналов и т.д. Если стеньга — на передней мачте, то говорят: стеньга фок-мачты, если она находится на средней мачте, или на грот-мачте, то это грот-стеньга. — Примеч. пер.).

На гафеле все еще развевался боевой флаг, весь издырявленный, в лохмотьях. Адмирал, представительный, высокий, с длинной седой бородой старик, был, видимо, потрясен исходом боя.

Мы узнали о крупных повреждениях корпуса «Олега», который являлся небезопасным для плавания: большинство пробоин находилось у самой воды, у ватерлинии. Временные починки могли быть сбиты первой же сильной волной.

Идти обратно Корейским проливом с сильно поврежденными судами (на «Олеге» в рубашку правого цилиндра высокого давления просочился рабочий пар, и он уже не мог дать своего прежнего хода), с ограниченным количеством угля, расход которого на «Олеге» за день боя дошел до 350 тонн, и рисковать встречей с многочисленным и совершенно не пострадавшим неприятельским флотом адмирал находил невозможным.

Для прохода во Владивосток кружным путем, вокруг Японии, через Лаперузов пролив, не хватало угля. Поэтому адмирал пока решил идти в Шанхай, чтобы попытаться принять там с наших транспортов за 24-часовой срок уголь, и, заделав на тихой воде своими средствами пробоины и забрав с собою угольщиков, попытаться далее пройти во Владивосток Лаперузовым проливом или возвращаться в Россию. Пока же отряд наш стоял, не давая ходу.

Контр-адмирал О. А. Энквист с группой офицеров крейсера «Алмаз»

Адмирал рассчитывал, что к нам должны приблизиться уцелевшие броненосные суда эскадры, отступившие на юг. Каких-либо инструкций насчет возможного разлучения с эскадрой после боя у адмирала не имелось.

В 3 часа дня «Аврора» хоронила 9 человек убитых нижних чинов и 2 умерших от ран — Вернера и Нетеса. Все 11 человек были бравые молодцы, все на подбор.

Я нашел минуту и выскочил на верх на ют, где происходило отпевание. Толпилась команда, впереди стояли адмирал и офицеры. У наших ног на палубе, покрытые брезентом, под сенью простреленного во многих местах, висевшего клочьями Андреевского флага, лежали тела умерших, зашитые наглухо в парусиновые койки, с двумя чугунными балластинами, прикрепленными к ногам.

Кормовой флаг крейсера "Аврора" после Цусимского сражения

Отец Георгий, совершенно лишившийся голоса, едва слышно произнес обряд отпевания, и матросы стали опускать по доске в море безмолвные серые фигуры, одну за другой.

Море, такое неприветливое накануне, сегодня, пригретое солнышком, заштилело и ласково жалось к бокам крейсера. После бросания слышался короткий всплеск, и тело быстро шло ко дну.

16 мая

На рассвете в тылу показался дымок. Застопорили машины, и в 9.30 утра нас нагнал буксир «Свирь», на котором оказались командир, старший офицер и 75 человек команды, спасенных с «Урала». Ничего другого, кроме того, что мы сами знали, «Свирь», конечно, сообщить нам не могла.

Крейсера, приблизившись друг к другу и держась на расстоянии голоса, долгое время вели переговоры в рупор.

Адмирал сильно колебался и намеревался оставить «Олег» и «Жемчуг» в Шанхае, а самому на «Авроре», взяв уголь в Шанхае, пробиваться кружным путем. Но выяснилось, что благодаря своей осадке «Аврора» должна ждать у Шанхая прилива, вследствие чего не успела бы использовать короткий 24-часовой срок для погрузки всего запаса угля, необходимого для обхода Японии кружным путем.

После долгого колебания, подсчитывания судовыми механиками всего количества оставшегося угля адмирал изменил решение заходить в Шанхай, в котором он боялся немедленного разоружения, приказал «Свири» продолжать свой путь и по прибытии в Шанхай сейчас же дать шифрованную телеграмму о высылке из Сайгона на Манилу нашего транспорта с углем. Сам же он решил на «Авроре» двинуться в этот американский порт, надеясь, что американцы будут гостеприимнее: дадут достаточный срок для исправления повреждений, как это было предложено в Сан-Франциско «Лене», а затем позволят выйти в море.

Уступая настойчивым просьбам не дробить отряд, после заявления их о том, что до Манилы угля хватит, хотя и в обрез, адмирал взял эти суда с собою. Для «Олега», поврежденного более других, этот путь являлся весьма рискованным, и «Аврора» должна была конвоировать его.

17 мая

Благодаря свежей погоде эта ночь была особенно тяжела для «Олега», которому все время приходилось работать у пробоин: заделки то и дело выбивались волной.

Медицинское дело наладилось недурно. Два раза в день обход, проверка назначений, с которыми быстро справлялись мои энергичные и толковые помощники, фельдшера Уласс и Михайлов.

С утра до позднего вечера, часто до 12 часов ночи, с небольшими промежутками для еды, шли перевязки.

Сегодня и вчера благодаря качке выдались трудные деньки и стонов раздавалось гораздо больше, чем раньше. Все манипуляции с ранеными, как то: переноска их, снимание, наложение повязок, зондирование, заведение тампонов, стали особенно болезненными.

Атмосфера, в которой приходилось работать последние два дня, была прямо невозможна. Начать с того, что где-то происходила перегрузка угля, и, несмотря на принятые предосторожности, весь пункт заносился мелкой угольной пылью. А так как иллюминаторы и полупортики из-за волны пришлось наглухо задраить, то воздух в этом помещении, пропитанном к тому же запахом карболки, йодоформа, стал чрезвычайно удушлив.

Аврорцы не забывают своего покойного командира. Он умер славной, завидной для каждого моряка смертью и погребен в море, которое так любил.

Собравшись в кают-компании, мы делились воспоминаниями о Евгении Романовиче, как вдруг сверху принесли известие, что по беспроволочному телеграфу переговариваются неизвестно чьи военные суда.

Скоро по палубам загремела боевая тревога. Я выскочил на верхний мостик, В это время мы проходили траверз мыса Сан-Фернандо, милях в 7 от него. Впереди и мористее нас открылось пять дымов военных судов, следовавших в кильватерной колонне. Никто не сомневался в том, что это японцы. До Манилы оставалось еще 100 миль, часов 7—8 ходу. Угля на «Олеге» и «Жемчуге» совсем не было. Шли единственно в расчете на тихую погоду и малый ход. Давать полный ход и маневрировать мы не могли.

На правом борту у нас, как известно, было порядочно подбито орудий, выбыло много комендоров и орудийной прислуги. Тем не менее по тревоге мы тотчас же приготовились вступить в бой.

Выбывших заменили запасные номера согласно новому боевому расписанию, заранее составленному. Много раненых вернулось в строй. Конечно, все раненые офицеры (за исключением мичмана Яковлева) стали на свои посты. Небольсину помогли взобраться на мостик его ординарцы.

Я спустился на перевязочный пункт, приказал прекратить перевязки, очистить стол, убрать раненых и приготовить пункт по-боевому.

На крейсере царили полная тишина и спокойствие. «Аврора» тем же ходом продолжала идти вперед на сближение с неприятелем, готовясь принять окончательный решающий бой.

Неприятельские суда тоже, видимо, держали курс на нас, сближались.

Орудия уже были наведены; каждую минуту ожидался сигнал: «Открыть огонь!». Вместо этого раздался отбой. Это оказалась американская эскадра из двух броненосцев и трех крейсеров — под флагом контр-адмирала Трэна. Это нас разочаровало. По воодушевленным, полным решимости лицам наших славных аврорцев без слов можно было судить, что дешево жизнь они свою не отдадут, что все в одинаковой степени горят желанием докончить счеты с врагом и отомстить за павших товарищей.

Герои Цусимского сражения!

Вместо боевых залпов нам пришлось обменяться салютом из 15 выстрелов, причем за неимением холостых мы стреляли в воду боевыми снарядами. Американская эскадра, разойдясь на контркурсе, легла на обратный курс и последовала за нашим отрядом.

Вот и знакомая Манильская бухта, Коррехидорские острова. Четыре года тому назад я входил сюда на эскадренном броненосце «Сисой Великий» под флагом контр-адмирала Григория Павловича Чухнина, входил с совсем другими ощущениями.

В 7 часов 45 минут, после 21-дневного пребывания в море, раздался сигнал, который показался нам самым лучшим, какой только может быть: «Все наверх!» — «На якорь становиться!» — «Отдать якорь!»

Тррр... — загремел из клюза, сверкая искрами во все стороны, тяжелый якорный канат.

Эскадра стала на якорь. Одновременно с нами рядом расположились и американские суда.

У «Олега» угля осталось 10 тонн. За время пути «Аврора» похоронила пятерых матросов, умерших от ран, «Олег» — двух, «Жемчуг» — одного.

Иллюминаторы, полупортики, люки широко раскрыты. С берега тянет пряными ароматами. Горит полное электричество; чуть ли не в Либаве зажигали мы его последний раз, но теперь нам незачем и не от кого скрываться.

Боже мой, да ведь мы живы! Как хороша жизнь!»

Слава героям Цусимского сражения!

Героям, павшим в битве при Цусиме

Цусимское морское сражение

Использованная литература

Александровский Г. Цусимский бой. — Нью-Йорк, 1956.

Беклемишев Н.Н. О русско-японской войне на море. — СПб., 1907.

Вреде В.А. Флаг адмирала. — Рига, 1930.

Вырубова П. Десять лет из жизни русского моряка. — Киев,1910.

ДобротворскийЛ.Ф. Уроки морской войны. — Кронштадт, 1907.

Дубровский Е.В. Дела о сдаче японцам миноносца «Бедо­вый» и эскадры Небогатова. — СПб., 1907.

Граф Г.К. Моряки. — Париж, 1930.

Затертый А. Безумцы и бесплодные жертвы. — СПб., 1907.

Затертый А. За чужие грехи. — М., 1907.

Кинаи М. Русско-японская война. Официальные донесе­ния. — СПб., 1905—1907.

Колыбель флота. — Париж, 1951.

Костенко В.П. На «Орле» в Цусиме. — Л., 1955.

Кравченко В. Через три океана. — СПб., 1910.

Моисеев С.П. Список кораблей русского парового и броненосного флота (1861 —1917). — М., 1948.

Морской Генеральный Штаб. Русско-японская война, 1904-05 гг. - СПб., 1912-1918.

Немиц А. История Русско-японской войны на море. — СПб., 1914.

Нидермиллер А.Г. От Севастополя до Цусимы. — Рига, 1930.

Николай II. Дневник. — Берлин, 1923.

Новиков-Прибой А.С. Цусима. — М., 1958.     /

Нозиков Н. Поход 2-й эскадры Тихого океана. — СПб., 1914.

Огородников С.Ф. Исторический обзор развития и деятель­ности Морского министерства (1802—1902). — Л., 1920.

Политовский Е.С. От Либавы до Цусимы. — СПб., 1906.

Руадзе В.Л. Процесс адмирала Небогатова. — СПб., 1907.

Семенов В. Бои при Цусиме. — СПб., 1906.

Семенов В. Расплата. — СПб., 1907.

Семенов В. Флот и Морское ведомство до Цусимы и по­сле. — СПб., 1911.

С эскадрой адмирала Рожественского. (Collection of various' reminiscences). — Prague, 1930.

Смирнов М.И. Цусима. СПб., 1913.

Таубе Г.Н. Последние дни Второй Тихоокеанской эскад­ры. - СПб., 1907.

Туманов Я.К. Мичман на войне. — Прага, 1930.

Худяков П.К. Путь к Цусиме. — М., 1907.

Цывинский Г. 50 лет в императорском флоте. — Рига, 1929.

Admiralty — Intelligence Department. Reports from Naval Attaches. Vols. BR 802,803. — London.

Admiralty — Intelligence Department. Russo-Japanese War: Technical Subjects. — London, 1909.

Alexander (Grand Duke). Once a Grand Duke. — New York, 1932.

Bompard M. Mon ambassade en Russie 1903—1908. — Paris, 1937.

BouteillerG. «Avec la flotte russe» // Revue de Paris, March-May 1908.

Daveluy R. Les lecons de la guerre Russo-Japanaise. — Paris, 1906.

Jane F. T. Imperial Japanese Navy. — London, 1904.

Jane F.T. Imperial Russian Navy. — London, 1904.

Klado N.L. Battle of the Sea of Japan. — London, 1906.

Kokovtsov, Count. Out of my Past. — Stanford, 1935.

Kolomeitsev,   Vice-Admiral.   «Souvenirs  sur  la  Bataille  de Tsoushima» // Revue de France, 1930, pp. 530—550.

Ogasawara N. Life of Admiral Togo. — Tokyo, 1934.

Oldknow R.G. Mechanism of Men of War. — London, 1896.

Saint   Pierre,   Captain   de.   Souvenirs   de   la   Bataille   de Tsoushima. — St. Petersburg, 1913.

Souvorine A. Journal intime de Alexis Souvorine. — Paris, 1927.

Terestchenko S. La guerre navale russo-japanaise. — Paris, 1931.

Togo, Captain. Naval Battles of the Russo-Japanese War. — Tokyo, 1907.

• Назад
• Вперед