А. БЕЛЯЕВ - 8

Боцман покачал укоризненно головой:

—  Нехорошо говоришь, Егор Матвеевич, очень нехорошо. Что нервничаешь ты — это мы понять  можем.   Сочувствуем тебе, потому и пришли с тобой сюда. Но зачем же обижать людей?

—   Пожалел!—зло    вскричал   Кирпичников.—Салагу   ты жалеешь, а меня, меня кто пожалеет? У него еще молоко на губах не обсохло, а его уже штурманом назначили. А меня поперли... по собственному!.. Ах, да что говорить...

Кирпичников закрыл лицо руками и замолчал. Тимофей переглянулся с боцманом, достал кошелек, отсчитал свою долю, положил на стол и встал... У выхода Тимофея догнал Кравчук:

—   Он уже поднакачался крепко и не отдает отчета в своих словах. Боцмана я попросил остаться и присмотреть за ним. Ты на пароход?

Тимофей кивнул.

—  Я тоже туда,—сказал Кравчук.—Только ты постарайся понять Кирпичникова. Он вообще-то мягкий по характеру человек, но обида гложет сердце, обида. Она и глаза застит, она и злость рождает... Не везет мужику.

—  Да ведь он и не старается, чтобы «повезло»,— зло сказал Тимофей.— Он вот о романтике толковал, о флоте. А у самого никакого интереса к службе нет. Я с ним вахту стоял, видел. Ему на себя надо обижаться, а не на нас.

Они шли по ночному городу. Было светло и прохладно. Зеленела трава по обочинам шоссе, и редкие чахлые кустики смородины покрылись неяркими мелкими листьями. Изредка проносились легковые автомобили, в порт один за другим катили тяжелые грузовики.

Кравчук оказался разговорчивым парнем. Пока шли до порта, он успел рассказать Тимофею о себе, об учебе в Херсонской мореходке, о своих друзьях. В Мурманском пароходстве Кравчук плавал третий год. Он был очень рад своему выдвижению и не скрывал этого.

—  Понимаешь, Тимофей, для меня это особенно важно. Ведь я приехал сюда совершенно, сказать   по-честному,   неготовым к самостоятельной жизни. В мореходке   все   было расписано по часам и минутам, вся жизнь курсантская строго регламентирована. Тебе говорят, что делать, когда делать, как делать... И ты делаешь и привыкаешь делать то, что тебе говорят. И точка. И мы делали и выходили в жизнь более или   менее    подготовленными   исполнителями.   Нас   учили умению исполнять, а надо бы учить и умению самостоятельно соображать и принимать верные решения... Помню, вышел я на свою первую вахту третьего помощника, а у меня, поверишь, колени  дрожат.   И   был  на  моей  вахте    матрос Фролов, пожилой такой, волевой дядя. Так я его просто боялся. И все старался угодить ему, исполнить то, что он посоветует. А тот совсем обнаглел — сам определял для себя, что ему делать на вахте, а мне, видишь ли, было    неудобно одернуть его, стеснялся обидеть. А тот не стеснялся... Как же я презирал тогда себя, свое малодушие! Знаешь, каких трудов мне стоило себя переломить, каких нервов и переживаний... А ты, видно, парень самостоятельный.

—   Не знаю,— задумчиво ответил Тимофей, — иногда мне кажется, что я тряпка, что слишком считаюсь с условностями... Кляну и ругаю себя за то, что смелости не хватает в самые нужные моменты... Действительно, мы иногда придаем   слишком   большое  значение условностям, боимся пойти против течения, боимся выступить против своего товарища, даже когда он неправ, а те, против которых мы постеснялись выступить или высказаться,— они потом смеются над нами.

—  Верно!—подхватил Кравчук.—Знаешь,   тот   матрос в открытую    насмехался    надо   мной,   над   моим   неумением командовать. Он меня даже прозвал «интеллигентом». А я был просто хлюпик...

Они медленно шли по причалу. Едва заметный ветерок с залива холодил разгоряченные лица. В дымчатой мгле темнели заснеженные вершины скал на той стороне залива. Умолкли краны в порту, затихли пароходы на рейде, и лишь изредка доносился из города приглушенный шум идущей в гору машины.

Тимофей обвел взглядом корабли на рейде и у причалов, взглянул на высокое небо, на укрывшийся сумерками город, и вдруг ему захотелось рассказать Кравчуку о Марине.

—  У тебя   есть   девушка? — осторожно   начал   Тимофей, искоса посмотрев на Кравчука.— Ну, такая, которая для тебя дороже всех?

Кравчук пожал плечами:

Как сказать...  Пожалуй, такой еще   не   встретил   я... Правда пять лет назад была у меня  в  Херсоне любовь...—

Кравчук вдруг замолчал.

-  Ну, и что же?—нетерпеливо спросил Тимофей. Кравчук безнадежно махнул рукой:

—   Была, да  сплыла.  Я  уехал  сюда,   а  она  осталась  в Херсоне... Теперь замужем,   двое   детей   у   нее.   Не   стала ждать... Так и кончилась моя любовь. Переживал я первое время, сильно переживал. Потом все прошло...

—  Знаешь,   Сергей, я очень  тебя   понимаю,— растроганно сказал Тимофей.—У меня примерно такое  же  положение сейчас. Только хуже, гораздо хуже. Она недавно тоже вышла замуж. За другого. За моего однокурсника. Я познакомился с ней на выпускном вечере. Она уже была невестой другого. Потом я еще один раз видел ее, перед отъездом. Мы очень хорошо с ней поговорили. И она была какая-то странная. Чего-то она не договаривала, какая-то тоска была в ее глазах. И я, дурак, ничего ей не сказал... Может быть, если бы я сказал ей,—может, все по-другому повернулось. А я постеснялся. Думал, товарища обижу... Ты   бы   посмел сказать ей о том, что... словом, что она тебе нравится, что она тебе не безразлична? Ты бы посмел сказать, зная, что она невеста товарища? Кравчук задумался.

—  Не знаю, Тимофей. Наверное, и у меня не хватило бы духу.—Он помолчал   и   спросил:—А   ты   и   сейчас   не   забыл ее?

—  А как забыть?— тихо ответил Тимофей.

—  Я понимаю,— кивнул Кравчук.

—  А что   я   могу   сделать? — вздохнул    Тимофей.—Она уже замужем. И живет в другом городе. А я думаю о ней день и ночь. И чем дальше — тем сильнее...

Кравчук тронул Тимофея за плечо:

—  Я понимаю. Я тоже прошел   через   это.   Тут   нужно время.   Потерпи,   потом   все   это   заглохнет,   забудется и пройдет.

...Когда Тимофей вышел вечером на свою первую штурманскую вахту, на мостике появился и капитан. «Таврида» шла в открытом море. Волны были небольшие, и судно, плавно и ритмично покачиваясь с носа на корму, ходко шло вперед. Далеко на горизонте по левому борту торопливо вспыхивали и угасали огни маяков.

Тимофей дождался, когда впереди и чуть левее по курсу открылся маяк Куш-Наволок, и, взяв пеленги, нанес точное место судна на карту. Снос «Тавриды» с курса он аккуратно отметил в тетради.

Шулепов сидел в штурманской рубке, листал лоции и делал вид, что действия вахтенного помощника его не интересуют. Однако Тимофей понимал, что сидит здесь Шулепов неспроста. «Не доверяет еще мне, вот и сидит тут как сыч, — думал Тимофей.—Что ж, сиди, а я буду делать свое дело». И он делал свое дело с особенным тщанием и рвением.

Когда на мостик поднялся второй помощник капитана Сергей Кравчук, Тимофей с удивлением посмотрел на часы — как быстро прошла вахта! Только что заступил, и вот уже надо сдавать ее, четыре часа пролетели.

Юрий Чекмарев, оставшийся на вахте второго помощника, принял руль и, подмигнув Тимофею, тихо спросил:

—   Как, Тима, все о'кэй? Тимофей кивнул:

—  О'кэй.

—  Так держать, штурманец! Наша фирма дырявых зонтиков не выпускает.

• Вперед