К югу от линии

К югу от линии

(ПОВЕСТЬ)

Парнов Еремей Иудович

СУДОВАЯ РАДИОСТАНЦИЯ

На тридцать четвертые сутки теплоход «Михаил Лермонтов» находился в семистах, примерно, милях к юго-западу от Азорских островов.
Благополучно доставив контейнеры в порты Канады и США, судно с полной загрузкой возвращалось в Италию. По существу, это был его первый линейный рейс, хотя вне строгого графика контейнеровоз и ранее ходил из Ильичевска в Нью-Йорк, а по Сивею — через систему Великих озер — до самого Детройта.
Когда минутная стрелка судовых часов приблизилась к красному сектору, начальник радиостанции Василий Михайлович Шередко, человек на судне новый, а потому особенно ревностно выполняющий свои обязанности, подменил   помощника  и  занял  место  у  пульта.  Начинался сайлинг-период для радиотелеграфии, когда все судовые радиостанции и береговые центры обязаны вести «слуховое наблюдение» на международной частоте вылова и бедствия 500 килогерц. В эти минуты — от пятнадцатой до восемнадцатой и от сорок пятой до сорок восьмой каждого часа вахты — прекращаются все передачи, кроме обмена, связанпого с сигналами бедствия, срочности и безопасности.
Глянув на циферблат, крестообразно разделенный узкими клиньями секторов, Василии Михайлович надел обруч и откинулся в поворотном кресле.
В наушниках, потрескивая дальними разрядами, плескалась тишина. Настороженная, глухая, похожая на мертвую воду, скупо мерцающую лунными бликами в прямоугольнике иллюминатора.
Опускаясь в шуршащий, завывающий случайными помехами омут, Шередко непроизвольно задерживал дыхание, и когда истекали минуты молчания, словно выныривал на поверхность с последним пузырьком воздуха в легких. С годами острота этого вначале столь необычного ощущения сгладилась. Оно как бы ушло в подсознание, размытое обыденностью, низведенное почти до рефлекса. И все же, подобно врачу, который, несмотря на профессиональную привычку к чужому страданию, нутром отзывается на людскую боль, радист испытывал беспокойство когда наступал срок вновь нырнуть в немоту эфира. И всегда облегченно переводил потом дух и, как аквалангист тесную маску, стаскивал обтянутый кожей обруч.
Минуты прослушивания в режиме радиотелефона — от нулевой до третьей и от тридцатой до тридцать третьей — переживались легче. Возможно потому, что взрывавшиеся в тишину голоса всякий раз были непохожими и говорили о разном, хотя и начинали с общего для всех слова «иси», за которым следовали позывные или трижды повторенное название судна. Лишь короткая очередь морзянки, хоть и был свой почерк у каждой руки на ключе, неизменно взывала все об одном:
За двенадцать лет, проведенных в дальних походах, не помнил Шередко такого рейса, когда бы чей-то взволнованный ключ или отчаянный голос не врезался в оглохшую пустыню, дробя ее зовом о помощи. Порой такие сигналы приходилось принимать чуть ли не каждое дежурство. Чаще всего бедствие терпели бесчисленные яхты и катера: то вблизи берегов, то в оживленных проливах или трудных узкостях, где способен пройти только профессионал с высокой мореходной квалификацией. Ночью, а тем паче в туман, когда маневры по расхождению требуют искусства, столкновения случались особенно часто. Впрочем, не о них речь, потому что в таких случаях обычно не выходят в эфир. Разве что на УКВ-диапазоне, предназначенном для обмена в условиях прямой видимости.
Закончив прослушивание, Шередко выдвинул пишущую машинку, подключился к магнитофону, где уже стояла бобина с ускоренной радиозаписью, и принялся за расшифровку навигационного предупреждения, именуемого кратко НАВИП. Несмотря на пробелы, возникшие при приеме, оно оказалось длинным и малоинтересным. По мнению Василия Михайловича, должного внимания заслуживали лишь оповещение о военных маневрах в квадрате 41 и сведения о передвижении бочки из-под горючего, которая за истекшие сутки прошла без малого тридцать миль.
Вот уже третий день злополучная бочка попадала в сводки НАВИПа. Подхваченная Канарским течением, она неуклонно спускалась к югу от Гибралтара, постепенно заворачивая на запад. «Лермонтову», который по дуге большого круга шел к Сеуте, до встречи с дрейфующим предметом было еще ой как далеко. Не говоря уже о ничтожной ее вероятности. Но почти маниакальное упрямство НАВИПа, который точно помешался на бочке, невольно настораживало. Утром Василий Михайлович заметил, хотя и не подал вида, что капитан нанес последние координаты злокозненного барреля на карту. Очевидно, чем-то не понравилась ему эта штуковина, притопленная и потому особо опасная.
Перепечатав НАВИП, Шередко выключил магнитофон, с наслаждением потянулся и освободился от наушников. Привычную дрожь стального корпуса, шипение разрезаемых вод и вздохи океана он ощущал как полную тишину.
Как непохожа она была на глухой рокот эфира, насквозь пронизанного электромагнитными волнами, отголосками взрывающихся в атмосфере космических ливней и солнечной радиацией.
Достав из обитого жестяной полосой грубого ящика бутылку  «куяльника», Василий Михайлович выпил полстакана солоноватой одесской минералки, которая, если верить медлительным старикам, дремлющим под сенью каштанов, излечивала любые желудочные болезни. Он потянулся, привстал и, сделав несколько приседаний, прошел в смежный отсек. Окинув привычным глазом установку, рисующую карты погоды, беспроволочный телетайп и металлический шкаф с клавишами, в котором скрывалось блоки аварийного передатчика, склонился над таблицей станций обслуживания. «Лермонтов» приближался к зоне, в которой «Сюрфей анализис кортен» уступает свою роль «Сюрфей прогнозис» *(* Синоптические радиостанции.). Включив машину, подождал, пока резиновый валик выдаст белую кромку бумаги, и вернулся к пульту.

Светящиеся часы на среднем блоке напомнили, что по судовому времени наступил новый день. Через несколько минут в радиорубку должен был подняться практикант Валера, выполнявший обязанности второго радиста. Оставалось лишь принять очередные радиограммы. Настроившись на нужную частоту — длина волны увеличивалась от утра к ночи, — Василий Михайлович вышел в эфир. Отстучав на скоростном ключе, работающем в горизонтальном режиме, свои позывные, перешел на прием.
Пульт, на который были выведены клавиши приемных и передающих устройств, хоть и не слишком радовал глаз угловатыми формами, отличался безусловным удобством. Всё находилось под рукой: переключатели диапазонов, верньеры, телефонная трубка. Выдвижная доска с бланками была приспособлена как раз под правую руку, а карандаши, шариковая ручка и ластик висели на прочных лесках и не терялись, как это обычно им свойственно в самый неподходящий момент.
Качавшая теплоход зыбь несколько улеглась. Перестали звенеть бутылки в ящике, утихомирилась дребезжащая панель, за которой перекатывалась какая-то отвинтившаяся гайка. Зато явственнее зазвучала натянутая струна океана. Низкий рокот, переходящий в неслышимый, но пронизывающий все клетки тона инфразвук.
Ветер, от которого то надувались парусом, то опадали и втягивались наружу занавески, дышал прохладой, солью и немного отдавал лавандой.
Откуда лаванда, когда еще так далеко до берега?
Усилив звук динамиков «Шторма», Шередко приготовился записывать на слух. Вскоре помещение наполнила прерывистая мелодия морзянки, тревожная, как гудок электрички, замирающий в кромешной тьме полынных степей. Прохлада, посвист ветерка в проводах, непонятная волнующая дрожь. Тире и точки, как дальние огни убегающих станций, словно освещенные окна поездов.
Записав последнюю передачу, Василий Михайлович вновь выдвинул машинку и заправил в каретку бланк с грифом министерства морского флота и государственным гербом СССР. Перепечатав сообщения особой важности, остальные сложил в ящик. Они могли подождать.
Прежде чем вручить радиограммы капитану, снял с обрезной линейки уже готовую карту погоды с координатной сеткой, электрографическими контурами материков, завитками циклонов, флажками и рисками, указывающими скорость ветра, числами давления и температуры. Перфорация с одного боку оказалась слегка порванной, а дальний угол Атлантики — чуточку срезанным, А так ничего: вполне приличная карта.
Выключив грохочущую машинку, которая уже начала выдавать новый лист, Шередко возвратился к пульту. Стрелка подходила к трехминутному сектору, отведенному для радиотелефона.
Едва он успел переключиться на соответствующую частоту 2182 килогерц, как в микрофонах зазвучало «иси», потом пошли позывные и отчетливая русская речь:
«Внимание, советским судам, плавающим в районе...»

• Назад
• Вперед