A+ R A-

Еще раз о Цусиме часть 1 - 27

Содержание материала

 

 

На «Суворове», погасив боевое освещение, оставили один только прожектор, луч которого поднялся к небу. Это служило сигналом: «Перестать стрелять». На «Орле» с мостика кричали: «Прекратить огонь!». Офицеры насильно оттаскивали от орудий очумелых комендоров, осыпая их бранью и награждая зуботычинами, а те, вырвавшись из рук, снова начинали стрелять.

На верхней палубе горнист Балеста делал попытки играть отбой. Но у него прыгал в руках горн, губы не слушались, извлекая звуки настолько несуразные, что их никак нельзя было принять за какой-нибудь сигнал. Около Балесты крутился боцман Саем и, ударяя его кулаком по голове, яростно орал:

— Играй отбой! Расшибу окаянную душу твою на месте!

У горниста из разбитых губ, окрашивая подбородок, стекала кровь».

Бой продолжался минут двенадцать. За такой короткий промежуток времени только с одного «Орла» успели, не считая пулеметных выстрелов, выпустить семнадцать 6-дюймовых снарядов и 500 снарядов мелкой артиллерии.

Как выяснилось позже, то же самое происходило и на других броненосцах. Например, на «Суворове», где царил такой хаос, что сам адмирал принимал непосредственное участие в наведении порядка.

Мичман Туманов, также находившийся на борту «Орла», позднее писал, что когда офицеры сразу после прекращения огня собрались в кают-компании, они были подавлены, их одолевали самые мрачные, тревожные чувства. Все боялись, что совершена ужасная, непоправимая ошибка. Они не видели никаких миноносцев, а стреляли по рыбацким судам только потому, что стрелять начали ведущие броненосцы. Некоторые молодые офицеры открыто заявляли, что подобным поведением они навлекли на себя позор.

«Аврора», чье неожиданное (и неудачное) появление было приветствуемо своими броненосцами душем артиллерийских снарядов, была поранена, но осталась на ходу.

Официальный рапорт ее командира, Егорьева, приводимый ниже, содержит, надо полагать, точную запись радиопереговоров, имевших место тем вечером между «Камчаткой» и Рожественским.

 

 

 

Евгений Романович Егорьев (9 октября 1854 — 14 мая 1905) — русский морской офицер, капитан 1-го ранга, герой Цусимского сражения.

 

«Ночному бою 9-го октября с.г. в Немецком море в счислимой широте 55°9'N, в долготе 5°37'О предшествовали следующие обстоятельства: 2-й крейсерский отряд опередил уже с самого начала ухода из Скагена 1-й крейсерский отряд, в составе которого находился вверенный мне крейсер 1 ранга «Аврора». Также прошли вперед оба отряда миноносцев.

Один отряд броненосцев опередил нас днем 8 октября. Другой отряд броненосцев, шедший днем 8 октября за нами, постепенно обгонял нас и к вечеру того же дня был почти на правом траверзе от нас.

Накануне ночью с 7 на 8 октября во время тумана разъединился с нами транспорт «Камчатка», который, судя по переговорам по беспроволочному телеграфу, около 7 часов вечера 8-го находился в 25 милях позади нас к N.

Вверенный мне крейсер все время шел в кильватер «Дмитрию Донскому» на расстоянии 2-3-х кабельтовых по курсу SW30 при ветре S-SSOсилою около 3-4 баллов, со скоростью 6-8 узлов.

Вечером 8 октября погода была не совсем ясная, но идущий с нами параллельно, на расстоянии 10-15 кабельтовых отряд броненосцев был ясно виден. Далее выписываю из журнала нашей станции беспроволочного телеграфа:

 

8 часов 55 минут

«Камчатка» — «Суворову»: Преследуют миноносцы. «Суворов» — «Камчатке»: Широта 55 ?8..., долгота 6?8...

С 9 часов 18 минут

«Суворов» — «Камчатке»: За вами погоня, сколько миноносцев и от какого румба?

«Суворов» — «Камчатке»: Поняли вы нашу депешу?

«Камчатка» — «Суворову»: Атака со всех сторон!

«Суворов» — «Камчатке»: Сколько миноносцев? Телеграфируйте подробнее.

«Камчатка» — «Суворову»: Миноносцев около 8.

«Суворов» — «Камчатке»: Близко ли к вам?

«Камчатка» — «Суворову»: Были ближе кабельтова.

«Суворов» — «Камчатке»: Пускали ли мины?

«Камчатка» — «Суворову»: По крайней мере не было видно.

«Суворов» — «Камчатке»: Каким курсом вы теперь идете?

«Камчатка» — «Суворову»: SE70

«Камчатка» — «Суворову»: Покажите место эскадры.

«Суворов» — «Камчатке»: Гонятся ли за вами миноносцы? Вам следует сначала отойти от опасности, изменивши курс, а потом показать свою широту и долготу и тогда вам будет указан курс. Какой теперь курс?

«Камчатка» — «Суворову»: Боимся показать.

«Суворов» — «Камчатке»: Уйдите от опасности, лягте на вест.

11 часов

«Суворов» — «Камчатке»: Адмирал спрашивает: видите ли вы теперь миноносцы?

11 часов 20 минут

«Камчатка» — «Суворову»: Не видим.

11 часов40минут

«Камчатка» — «Суворову»: Обозначьте место.

 

За всеми этими депешами я и офицеры следили с напряженным вниманием, ожидая дальнейших результатов и распоряжений. Неожиданность последовавшего боя, напряженное нервное внимание при получении упомянутых депеш, трудность уяснить себе истинное положение вещей, принимая во внимание отдаленность неприятельской Японии, плавание в нейтральных водах Европы, в очень людном море, усеянном судами дружественных нам держав, и другие обстоятельства нeдали мне возможности заметить точное время начала последующего боя.

Незадолго до часа ночи мне доложили, что на левом крамболе видно несколько судовых огней. За ними следили внимательно, но тревоги не били, вследствие их отдаленности и общего спокойствия на эскадре.

Я стоял на мостике, рассматривая эти огни, вскоре на параллельно идущем броненосном отряде взвилась ракета. Это было, вероятно, в 12.50 ночи. На том же отряде открыли боевое освещение. По словам вахтенного, было пущено несколько ракет. В тот же момент пробил «дробь — атаку» и приказал открыть боевое освещение всех 6 прожекторов.

В первый момент, когда эскадра пустила ракету, я видел впереди носа кильватерной колонны броненосцев четыре судовых огня, видимо миноносных, т.к. они проектировались сравнительно низко с огнями больших боевых судов. Но так как в это время броненосцы открыли пальбу и над нами и около нас стали пролетать и ложиться снаряды, то я пришел к убеждению, что видимые впереди огни есть огни неприятельских миноносцев и что их снаряды направлены в нас. Зная, что до открытия огня были известия об атаке миноносцев, числом около 8, я все свое внимание обратил на огни, идущие нам навстречу с левой стороны, рассуждая, что броненосцы сами справятся со своими 4 противниками, а нам следует отразить идущих по нашу левую сторону, а потому, усиленно осветив их, открыл левым бортом огонь из 75 мм орудий, которыми было выпущено 9 снарядов.

Стрельбу мы начали значительно позже, чем броненосцы, т.к. трудно было решить, куда направить огонь. Начали стрельбу, когда нас кругом осыпали снарядами, которые то перелетая, то падая в нас, подымали вокруг водяные столбы. Вскоре после начала боя приказано было пока бездействующему правому борту стрелять по судам, находящимся впереди броненосцев, причем с правого борта было сделано всего два выстрела 75 мм орудиями.

В этот момент обилие снарядов, направленных в нас, привело меня к заключению, что по нам стреляют наши же броненосцы, а потому стрельба была прекращена. Чтобы показать, что стреляют по нам, принимая «Аврору» за неприятеля, я приказал замигать нашей отличительной бело-красной сигнализацией, и, кажется, очень скоро стрельба прекратилась.

В это время мне донесли, что во время боя был тяжело ранен наш священник отец Анастасий и более легко — комендор Григорий Шатило. Попавшие на вверенный мне крейсер снаряды были следующие: 1-й снаряд — 47 мм пробил наружный борт с правой стороны и пролетел сквозь каюту судового священника. 2-й снаряд — 75 мм попал в ту же каюту священника. 3-й снаряд 75 мм пробил коечную сетку левого борта. 4-й снаряд 75 мм пробил переднюю дымовую трубу. 5-й снаряд неизвестно какого калибра разорвался у правого борта на баке, осколками этого снаряда ранен легко в ногу комендор, затем перебит брам-штаг, и найдено две-три ссадины в различных местах полубака, поврежден перлинь, разбито несколько стекол и стекло у фонаря Манжена.

Тяжело раненный 9 октября иеромонах отец Анастасий является членом братии небогатого Ростовского Борисоглебского монастыря, Ярославской епархии, в котором проживают всего 30 монахов. С полной потерей одной руки и поранением ноги, он лишен возможности зарабатывать себе пропитание, поэтому я, чтобы не поставить его в тяжелое условие сделаться обузой материально бедным братьям своего монастыря, прошу особого ходатайства Вашего Превосходительства о назначении ему пенсии для обеспечения его дальнейшего существования».

Адмирал Рожественский с его штабом, хотя, конечно, и сожалели о случившемся, очевидно, мало задумывались о его серьезности или о том мировом скандале, который возникнет вокруг него. Вторая эскадра не имела надежного средства связи с Петербургом, кроме наземного телеграфа, к тому же адмирал не считал происшедшее делом достаточно серьезным, чтобы специально для этого отправлять корабль с депешей в ближайший порт. Поэтому рапорт адмирала дошел до столицы не ранее, чем через пять-шесть дней. Эта задержка поставила русское правительство в страшно неуклюжее, даже дурацкое положение: ведь как только гулльские шаланды добрались домой, инцидент стал международным кризисом, а Петербург, чтобы выработать на все это свою дипломатическую реакцию, располагал все той же английской информацией.

Владельцы пострадавших траулеров выказали совершенно необычную солидарность и сострадание к своим рыбакам, а многие влиятельные британцы даже рассматривали инцидент как удачный предлог, чтоб объявить России войну. Большинство газет в последующие дни буквально лезли из кожи вон, чтобы заклеймить и опорочить событие на Доггер-Банке, тем более что как раз в это время британцы отмечали 99-летнюю годовщину Трафальгарской битвы.

Вот фрагмент статьи одной из британских газет: «Ужас этой подлой демонстрации пещерной жестокости и вместе трусости ошеломил весь цивилизованный мир. Однако, несмотря на все это, был момент, когда можно было если не искупить, то хотя бы смягчить дело. Потому что, как только стало ясно, что совершена ужасная ошибка, ни один моряк в мире, к какой бы стране он ни принадлежал и под каким бы флагом ни плавал, не прошел бы мимо не остановившись, чтобы оказать помощь, проявив тем самым гуманность и благородство. Жалкий Рожественский своим поведением и высказываниями сначала в Либаве, а после в Виго показал, какую опасность он несет, если позволить ему продолжить его людоедский рейс».

Это отрывок из передовицы одной небольшой газеты («TheHomewardMail»), цитируемый здесь отчасти потому, что таков был типичный тон тогдашней британской прессы, а больше потому, что газета эта принадлежала члену парламента — консерватору от Центрального Гулля. Не исключено, что статью написал именно он. Кроме того, он отправил короткую, но в том же стиле телеграмму в одну из гулльских газет: «Думаю, от России нужно потребовать немедленной репарации и исчерпывающих глубоких извинений. А если этого не последует, Балтийский флот должен быть потоплен».

Рекомендация потопить русских прозвучала большой иронией, так как именно в тот момент Адмиралтейство вдруг обнаружило, что вследствие текущих перемещений и диспозиций Королевский флот просто не имел в домашних водах достаточно боевых кораблей, чтобы сладить с Рожественским: лучшие британские линкоры оказались в Гибралтаре. Это неприятное открытие привело к тому, что начались постоянные перетасовки основных кораблей Великобритании, вследствие чего большинство броненосцев отныне оставалось дома.

Несмотря на накал страстей и давление, оказываемое со всех сторон, Британское правительство не потеряло контроля над ситуацией: оно не желало войны с Россией (что означало бы вдобавок еще войну с Францией). Это не отменяло, однако, но делало еще более необходимым жесткий дипломатический подход в отношении Русского правительства. Роль потерпевшей Великой Державы, с другой стороны, предоставляла англичанам извинительный повод вносить в британское дипломатическое наступление на Россию элемент сарказма, который просвечивает, например, в телеграмме, отправленной Форин Оффисом британскому послу в Санкт-Петербурге: «Несколько траулеров из Милфорд Хафена и Флитвуда занимаются ловлей рыбы в водах Виго, Финистер и Опорто. Пожалуйста, проинформируйте на сей счет русское правительство».

Рапорт-телеграмма Рожественского, направленный русскому морскому атташе в Лондоне 26 октября (западный календарь):

«Инцидент в Северном море был спровоцирован действием двух миноносцев, которые под покровом темноты, с потушенными огнями на полном ходу приближались к ведущему кораблю нашего отряда. Только при включении прожекторов было замечено, что здесь находятся несколько мелких паровых судов, имеющих сходство с траулерами. Отряд сделал все возможное, чтобы не повредить суда, и прекратил огонь, как только исчезли миноносцы.

Русский отряд не имел в своем составе торпедных кораблей, и ни одного русского судна не оставалось в стороне от событий. Отсюда следует, что судно, которое, как заявляют, оставалось в соседстве с мелкими рыбацкими судами до наступления дня, должно было быть одним из двух вражеских миноносцев, который понес только легкие повреждения, другой был потоплен.

Наши корабли воздержались в оказании помощи рыбакам вследствие их очевидного сообщничества с названными миноносцами, проявлявшегося в их упорном стремлении пересечь нам курс. Некоторые из этих траулеров долгое время не показывали навигационных огней, другие совсем их не имели».

Миноносец, который, якобы, оставался на месте действия до утра, стал «отвлекалкой», за которую Рожественский благодарно и от всей души ухватился. Нетрудно было показать, что все русские торпедные корабли были уже у берегов Франции, когда данный миноносец топтался почему-то на Доггер-Банке, и если это был не русский миноносец, то он мог быть только японским.

Ныне же, по прошествии стольких лет, мир поумнел достаточно, чтобы постичь искусство газетного репортера вставить в уста свидетеля слова, которые хочет услышать его издатель, и теперь кажется предельно ясным, что тот таинственный миноносец был лишь газетной уткой.

 

 

Яндекс.Метрика