A+ R A-

Море на вкус солёное ...2 - 6

Содержание материала

 

МОРСКОЙ ПЛОТНИК

Хлопок подвозили на подводах. Возчики сдерживали у трапа лошадей, торопливо спрыгивали с передков и угрожающе взмахивали кнутами. Лошади пятились, вскидывая гривастые головы. Грузчики взбирались на подводы, сбрасывали кипы на причал, там их стягивали стропами, и лебедки уносили хлопок в трюмы.
На причале, в кузове старого фордовского автобуса, была курилка. В ржавом проеме дверей сидел полицейский и, лениво поглаживая длинные усы, следил за погрузкой. А в стороне от автобуса замурзанные мальчишки, промышлявшие продажей сигарет и дешевых сладостей, раскладывали свой скудный товар.
За портом чернела горбатая мечеть. Ее окружали низенькие безликие домики. По вечерам в их окошках тлели огоньки керосиновых ламп. А на противоположном берегу бухты ярко освещались электричеством богатые виллы.
Порт назывался Искандерун. В отличие от других портов мира он не имел ни портальных кранов, ни автопогрузчиков, ни железнодорожных путей. Все работы велись здесь вручную. К концу дня изможденные грузчики, получив у трапа заработанные за смену деньги, разбредались по домам, еле волоча ноги.
Это была Турция, вернее, ее задворки: небольшой город и порт в северо-восточном углу   Средиземного моря.
Хлопок мы грузили на Японию.
Тяжелым был для нас этот рейс. Мы работали под фрахтом уже восьмой месяц, без захода в свои порты, но зато побывали и в Африке, и в Южной Америке, а сейчас вот собирались идти на Дальний Восток...
В день отхода горы, окружающие Искандерун, заволокло клубящимися облаками, подул резкий ветер, и грузчики заторопились. Мог заморосить дождь, а хлопок под дождем грузить нельзя. Подводы подъезжали все чаще, и грузчики даже не отлучались в автобус на перекур. А мальчишки напрасно ждали на причале покупателей.
Дождь захватил нас уже за волноломом, забарабанил по закрытым трюмам, закипел на воде, но вскоре отстал. А порт напоминал о себе лишь слабой искринкой маяка...
До чего ж хорошо было работать на свободной от посторонних людей палубе! Матросы сметали прилипшие всюду клочья хлопка, сгоняли в шпигаты застоявшуюся после дождя воду, натягивали на лебедки брезентовые чехлы.
В борт ударяла зыбь и, оседая за кормой, закручивалась в шипящий след.
Матросам помогал плотник Евдокимов. Перед отходом из Искандеруна он долго прощался с портовыми мальчишками. Евдокимов подарил им рыболовные крючки и почтовые марки с портретами наших космонавтов, а мальчишки подарили плотнику засушенного средиземноморского краба. Евдокимов собирал для школы, в которой учились его сыновья, обитателей подводного мира.
Дружба плотника с турецкими мальчишками началась так. В городе шел американский фильм. О нем назойливо напоминала пылавшая на улицах реклама. Евдокимов принимал с берега воду, и мальчишки помогали ему наладить шланг. Потом они восторженными жестами начали рассказывать о фильме, падая, словно скошенные индейскими стрелами, вскакивая на воображаемых лошадей, с боевым кличем кружась вокруг улыбающегося Евдокимова. Но каково же было удивление плотника, когда он узнал, что фильм мальчишки не смотрели, билеты были слишком дороги, а знали его содержание по фотографиям, вывешенным возле кинотеатра.
На следующий день Евдокимов поговорил со своими приятелями, матросами Ковалевым и Бунчуком. Отпро-сившись у капитана, они собрали мальчишек и повели в кино.

—  Влетит вам это в копеечку, — сказал Евдокимову у трапа боцман.
—  Ничего, — ответил плотник, — не обеднеем... Назад моряки возвращались в сопровождении востор-
женной толпы. Узнав о поступке советских людей, портовый люд Искандеруна выражал им свою признательность. Даже полицейский, дежуривший на причале, подошел пожать нашим морякам руки. На ломаном английском языке он сказал, что когда, отбывая срочную службу, служил на границе с СССР, то всегда с завистью смотрел на нашу сторону, где на распаханных откосах гор весело гудели тракторы, а по вечерам из пограничных сел слышались песни и смех. А у них, на турецкой стороне, крестьяне пахали на быках обыкновенной деревянной сохой, живя в вечной нужде...
Закат был ярок. В последних лучах солнца сгорали облака, на востоке, где далеко-далеко остался Искандерун, совсем по-ночному проглядывала лупа. Море утихло, и на волнах предвестниками хорошей погоды покачивались чайки.
После вечернего чая Евдокимов сидел на полу кают-компании и, как сапожник зажав во рту гвозди, обивал мебель. Рядом сражались в домино, настраивали телевизор, спорили о футболе, но увлеченный работой плотник ни на что не обращал внимания. И я вдруг подумал, что, плавая с ним уже несколько лет, ни разу не видел его праздным. После трудного рабочего дня, наскоро поев, он снова шел в плотницкую и что-нибудь мастерил, заваленный пеной веселых стружек. У многих из нас стояли в каютах сделанные Евдокимовым деревянные безделушки: сказочные избушки на курьих ножках, старинные парусные ладьи, забавные лешие, а в каюте капитана на письменном столе стоял вооруженный трезубцем Нептун.
Поработав в плотницкой, Евдокимов уже поздно вечером отправлялся в радиорубку и, стараясь не мешать работающему ключом радисту, ловил Москву. Даже в зонах плохой проходимости радиоволн он каждый вечер слушал далекий голос московского диктора, чтобы перед началом очередного кинофильма рассказать товарищам о новостях на Родине.
Это было его партийным поручением.
А в партию Евдокимов вступил в 1962 году, в дни Карибского кризиса. Правительство Соединенных Штатов, не желая смириться с существованием социалистической Кубы, готовилось тогда к вооруженной интервенции. Подходы к острову Свободы блокировались американскими военными кораблями. Но торговые суда под красным флагом Страны Советов, несмотря на угрозы и открытые провокации, регулярно приходили в кубинские порты. Правда, двигатели мы держали в постоянной готовности, на палубах выставлялись вахты бдительности, но выгрузка шла и днем и ночью.
В тот день в Гаванском порту раздался сильный взрыв. Стоящий недалеко от нас греческий пароход начал поспешно сниматься с якоря. Но наши ребята, с разрешения капитана, побежали к месту взрыва. Впереди всех бежал Евдокимов. Диверсанты взорвали портовый склад. Он начал гореть. Потушили его быстро, но Евдокимов, вернувшись на судно, был хмур, молчалив, а вечером пришел в каюту секретаря партийной организации и положил на стол заявление с просьбой принять его в ряды КПСС. В заявлении писалось: «В то время как международный империализм во главе с Соединенными Штатами Америки пытается задушить кубинскую революцию, я — гражданин Советского Союза, помогающий от имени своей страны молодой республике отстоять эту революцию, хочу вступить в ряды КПСС. Обязуюсь...»
На партийном собрании, которое состоялось там же, в Гаване, коммунисты судна приняли Евдокимова в свои ряды...
Однажды я засмотрелся, как Евдокимов работал парусной иглой. Стояли мы в Калькутте. Был сезон муссонов, и нас замучили дожди. Они налетали внезапно, вместе с порывами ветра. Горизонт неожиданно мрачнел, и шквал воды обрушивался на судно. Грузчики бежали под навесы складов, а матросы мчались закрывать трюмы. Тяжелые крышки с грохотом задвигались, и капитан удрученно качал головой. От частого закрытия трюмов изнашивалась уплотнительная резина.
—  Давайте зонты сошью, — предложил капитану Евдокимов.
Капитан недоверчиво посмотрел на плотника:
—  А где же нам столько брезента взять?
—  Поговорю с боцманом, найдем!
Евдокимов собрал по кладовым старый брезент и разложил на палубе.
—  Ребята!  —  засмеялся электрик Мороз.  —  Викторович паруса шьет. Теперь нам мировой энергетический кризис не страшен!
А Евдокимов, не обращая внимания на насмешки, спокойно работал длинной иглой, толкая ее ладонью, на которую был надет толстый кусочек кожи. Твердый от многолетней службы брезент сопротивлялся, но плотник был упрям, и даже когда дневальная звала его обедать, только отмахивался.
Наконец зонты были подняты над трюмами, и в них бессильно ударил дождь. А электрик Мороз, под общий смех, уважительно развел руками...
Там же, в Калькутте, Евдокимов привел с берега голодного мальчишку. Пока мальчишка, сидя в столовой, жадно уплетал одно блюдо за другим, Евдокимов рассказал, что, возвращаясь из города, проходил мимо американского парохода и вдруг услышал жалобный вопль. Подняв голову, увидел маленького индийца, которого вахтенный офицер за ухо сводил по трапу. Мальчик просил что-нибудь поесть, но американец безжалостно столкнул ого на причал...
Когда мальчишка поел, Евдокимов повел его в каюту.
На глазах ошалевшего от радости ребенка он перешил ему свою тельняшку. А когда вывел переодетым в чистое на палубу, матросы сразу окрестили маленького индийца Максимкой. Как раз перед этим мы смотрели фильм по рассказу Станюковича.
Максимка стал приходить к нам каждый день. Он помогал матросам красить шлюпки, выпрашивая у боцмана метлу, подметал палубу и смешил матросов забавными фокусами. Он был сиротой и объяснил, что живет где придется, а зарабатывает тем, что нанимается иногда мыть в магазинах витрины или помогает богатым дамам донести с базара к дому покупки. Но чаще он предлагал услуги морякам — постирать робу или убрать каюту.
Прощаться с Максимкой было тяжело, все привыкли к нему за время стоянки в Калькутте и старались надарить ему всевозможных подарков. Так и запомнился он нам стоящим на причале в матросской тельняшке, с грудой кульков и свертков у ног...
Ночью объявили пожарную тревогу. В черных провалах туч испуганно металась луна, море угрожающе шумело, и люди торопливо разбирали пожарный инвентарь, спеша занять свои места согласно расписанию по тревоге. Евдокимов, с трудом удерживая ствол пожарного рукава, отводил в море высоко бивший фонтан. Тревога была учебной, но моряки действовали так, словно в трюмах разгорался настоящий пожар. Когда в трюмах хлопок, такие тревоги мы проводим часто...
Дали отбой. Евдокимов собрал у молодых матросов огнетушители и сказал:
—  Идите отдыхать, вам скоро на вахту. Я сам все по местам расставлю.
—  Покурим, Викторович, — предложил я. Евдокимов  повесил  на штатные  места огнетушители
и пригласил меня в каюту. Щелкнув выключателем, он быстро зашторил иллюминаторы. Свет, падая на палубу, мешал вахтенному штурману вглядываться в ночь.

Каюта Евдокимова напоминала музей. Помимо всевозможных деревянных безделушек, здесь были и перламутровые раковины с коралловых отмелей Индонезии, и позеленевшие морские звезды с Кубы, и летучие рыбы, залетавшие на палубу возле экватора. А на переборке висел покрытый лаком большой панцирь. Его подарили Евдокимову рыбаки морозильного траулера из Мурманска. Мы встретили их в одном из океанов — они попросили пресной воды. Океанская волна мешала подойти им близко, а длинного шланга у них не оказалось. Тогда Евдокимов собрал по судну пожарные шланги, соединил в один и швырнул на траулер выброску. По ней рыбаки и выбрали к себе на палубу шланг. А закончив принимать воду, передали по выброске Евдокимову этот панцирь.
— Вот радости будет, когда в Одессе явится мой отряд!
И Евдокимов показал фотографии четверых сыновей,
снятых в одной и той же потрепанной бескозырке с выгоревшей надписью «Ялтинская школа юнг». В этой школе и начинал свое большое плавание Евгений Викторович Евдокимов.
Было это сразу после войны. Школа юнг размещалась на разбитом фашистскими бомбами пассажирском теплоходе «Крым». Воспитанники школы были сироты, потерявшие родителей в тяжелые годы войны. Евдокимова вывезли из блокадного Ленинграда. Отец погиб на фронте, мать не выдержала блокадной зимы... Сначала Женю Евдокимова определили в детский дом, а когда он подрос и изъявил желание стать моряком, его и направили в школу юнг.
В 1946 году «Крым» перегнали на ремонт в Одессу. Из Одессы и ушел Евдокимов в свой первый заграничный рейс. И то ли повлияла школа юнг, то ли просто в дальних плаваниях сложился характер у человека, но Евдокимов в движениях быстр, никогда не унывает и, несмотря на четверых детей, гоняет на балластных переходах в пустом трюме с молодыми в футбол. С одним не мирится Евдокимов: если видит недоеденный кем-то хлеб...
—  Викторович, а почему вы в мореходку потом не пошли?
—   Как вам сказать? — он задумчиво посмотрел    на фотографии сыновей.  — Начну с того, что на «Крыме» здорово прививали нам любовь к своей профессии. Матросской профессии. Историю русского флота,    где главным действующим лицом всегда был матрос, читали нам наравне  со  специальными  дисциплинами.     Согласитесь, что у нас не так давно спохватились, и русский язык и историю в средних школах   поставили по серьезности   в один ряд с математикой.    Цифры цифрами, а человека формирует  знание  прошлого  своего  народа,  своего  языка... Ну, так вот. Одно название «Школа юнг» приводило нас в трепет. Оно пахло романтикой дальних плаваний, штормовыми ветрами,  парусами...  Честное слово,  режут слух теперешние ГПТУ.    О чем говорит такое название молодому сердцу?  А  фуражки, которые носят курсанты морских училищ? Для нас святынями были бескозырки, героини войны! Это о начало профессии... В первом моем рейсе везли мы из Америки паровозы. Был такой теплоход «Севзаплес». Войну на Дальнем Востоке прошел, был торпедирован в Японском море, весь в заплатах, но шел через Атлантику благодаря упорному труду команды. Не было такой минуты, чтобы матросы и мотористы не поддерживали в должном состоянии свой корабль! Уговаривать никого не нужно было. Каждый понимал свой долг. Я моложе всех в экипаже был, пацан, семнадцать лет... Но боцман на самое трудное дело меня ставил. Запомнил я его школу на всю жизнь. Кузьмой Степановичем звали. Из поморов сам. Архангельский. И тонул во время   войны, и горел в океане... Моряк с большой буквы был. Так вот. В Атлантике зима, от штормов спасу нет, подтягиваешь  на  мокрой  палубе талрепы, которыми    паровозы раскреплепы, а волны, словно кулаками, по спине бьют...

«Привыкай, — покрикивает боцман, — меня еще не так учили!» Вот и привык...
На столе у Евдокимова пачкой лежали радиограммы. Радист рассказывал мне, что плотнику пишут с разных судов, пишут и капитаны, и штурманы, как пишут любимым учителям, чьи уроки запоминаются на всю жизнь. И снова я вспомнил, как красиво работал он парусной иглой...
Океан был без ветра. Суматошной метелью заносили его по вечерам чайки, а ночи были тесными от рыболовных судов, и приходилось гудеть, просить дорогу.
Но вот усилившееся волнение заставило нас сбавить ход. Бак зарывался в волны. С бешенством неслась через борт вода, шумно стекая через шпигаты. Быстро падала тьма. В гулкой вышине воспаленно горели ходовые огни. Временами их закрывал круживший над мачтами альбатрос. В такую погоду он, видно, решил держаться поближе к людям.
Внезапно всех ослепила огромная волна. Затрещал, как вскрикнул, снесенный волной раструб трюмного вентилятора, и в открывшемся отверстии забелел хлопок. На палубе появился человек. Ловко, цепляясь за выступы люковых закрытий, он быстро пробирался к обломанному вентилятору, где рядом с трюмом, в кладовой под стапдерсом, были сложены брезентовые зонты.
А к борту подходила вторая волна.
— Евдокимов, назад! — закричали с мостика.
Но когда волна ударила, накрыв с головою трюм, отверстие уже было заделано зонтом, а сам Евдокимов успел спрятаться в кладовой...
Хлопок мы сдавали в Осаке. Разгрузка шла быстро. Когда заканчивали первый трюм, японцы опустили вниз автокар. Он должен был вывозить тяжелые кипы из самых дальних углов трюма. Захваты автокара, ударившись о деревянный настил, повредили несколько досок. Помощник капитана, руководивший выгрузкой, заявил сти-
видору претензию. Японец согласно кивнул и сделал в записной книжечке пометку. Подошел Евдокимов.
—  Пусть вычеркнет. Закончат выгрузку, сам сделаю.
—  Что вы,  Викторович, —  возмутился штурман,  — поломали, пускай ремонтируют!
—  Стивидор   пришлет   плотников,      но  высчитает   с грузчиков. А они такие же рабочие, как мы.
Штурман озадаченно посмотрел на Евдокимова:
—  Ну, Викторович!
И снова, подозвав стивидора, показал на книжечку:
—  Вычеркните!
Из Осаки мы уходили в теплый летний день. С причала нам махали касками грузчики. А на город с моря шли веселые от солнца облака.
 

Яндекс.Метрика