Еще раз о Цусиме часть 1 - 19

..Другой матрос с того же судна жаловался мне: «Они нас, кажется, вообще за человеческих существ не считали. В продолжении всего похода никто из них не пожелал просто заговорить с нами. Почему бы, скажем, кто-то из офицеров не мог бы в свободное время собрать нас вокруг себя на баке и рассказать нам, как живут люди в мире, какими морями мы проплывать будем, какие корабли у японцев и т.д.? Тогда бы мы действительно стали уважать наших офицеров, почитали бы их за старших. А вместо этого что мы слышали? «Подлецы! Скоты! Болваны!» Как же мы станем образованными? Многому не научишься, когда тебя кроют матом или бьют по лицу. Только дурак не поймет этого. Даже осел и тот поймет, а наши офицеры не могли.»

Остальные нижние чины высказывались в том же духе. В основном они говорили о злоупотреблении властью, презрительном отношении офицеров к людям, полнейшем отсутствии справедливости и систематическом обкрадывании. И однако же всякий, кто взглянул бы на «Ослябю» со стороны, без сомнения, заключил бы, что это бравый, боевой, содержащийся в прекрасном порядке корабль. Фактически же внутренняя его жизнь была постоянным тяжелым разладом между его комсоставом и матросами, из-за чего плавать на нем было истинным наказанием. Она была «плавучей тюрьмой», сказал об «Ослябе» один из его команды.

Броненосец «Ослябя»

Вот что говорил о командире корабля свидетель Цусимы А. Затертый: «...С точки зрения старомодного милитаризма, основанного на бюрократии, показавшего всему миру свой неприглядный, отталкивающий облик, с точки зрения этого милитаризма, который в постыдной войне с Японией показал всю свою устарелость и негодность, этот человек заслуживает только похвалы. Он поддерживал свой корабль в должном порядке, он добивался идеального уровня чистоты, совершенно игнорируя состояние судна и тот факт, что бремя всего несут на себе матросы. После каждой погрузки угля матросы не только должны были мыть и чистить весь корабль, но даже мешки, которыми грузился уголь, — вещь небывалая на эскадре. Вместо того, чтобы заглянуть на камбуз, справиться, хороша ли пища, капитан Беро делал ревизии медной кухонной утвари: бачки, котлы, другая медная снасть — все должно было сиять неземной чистотой, блестеть как чертов глаз. В вопросах, напрямую затрагивающих благополучие матроса, он мог быть предельно экономен: если, к примеру, на других кораблях люди получали добавочные галеты свободно, то на «Ослябе» они должны были покупать их. Куда шла выручка от этой торговли, не известно.

Единственным достойным качеством этого чистейшей воды грабителя была храбрость. Казалось, он готов был в любую минуту пройти сквозь огонь и воду. В этом смысле он был бойцом во всей полноте слова. Но что было в этом проку, если он не мог передать своей храбрости своим подчиненным, не мог вселить в них своего боевого духа, не умел завоевать их любви и доверия?

Капитан 1 ранга Владимир Иосифович Бэр (12 ноября 1853, Ельня Смоленской губернии — 14 мая 1905), командир броненосца «Ослябя»...

Отношение г-на Бер к нижней палубе характеризуется одной-единственной речью, произнесенной им перед людьми. Это случилось, когда мы стояли на Мадагаскаре, и я привожу ее полностью, ничего не отняв, не прибавив: «Братцы! Я знаю, вы не будете стараться спасти свою шкуру. Знайте, что вы русские матросы!» Следует полагать, что если офицер и матрос оба будут убиты, то, на языке наших командиров, первый жертвует своей жизнью, а второй, как животное, — своей шкурой».

Автор этого отрывка был злобно настроен против царской власти, и его воспоминание, без сомнения, тенденциозно. Другим, более знаменитым революционером на эскадре был лейтенант Шмидт, которому в 1905 году суждено было приобрести известность и славу своим участием в Черноморском мятеже. В то время он находился на борту парохода «Иртыш» и был так описан одним из его соплавателей: «Я тогда совсем не подозревал, что Шмидт участвует в каком-то «революционном движении», особенно в военное время. И хотя он любил меня и полностью мне доверял, с его стороны не было ни намека, ни хотя бы какого-то указания на его «подпольную» деятельность. Только однажды его поведение поразило меня своей странностью. Он пригласил к себе в каюту лейтенанта С. и мичмана Ф., но вопреки своему обыкновению не пригласил меня. Видя, что меня это смутило, он сказал: «Ты еще слишком молодой. Есть вещи, которых ты еще не знаешь, и я не хочу тебе напортить».

Пётр Петрович Шмидт (5 (17) февраля 1867, Одесса — 6 (19) марта 1906, остров Березань) — революционный деятель, один из руководителей Севастопольского восстания 1905 года, известен также как лейтенант Шмидт.

Шмидт сошел с «Иртыша» в Порт-Саиде, предположительно потому, что согласно Морскому министерству у него был превышен возрастной ценз. Однако, не будь этого административного решения, лейтенант Шмидт никогда бы не получил шанса стать исторической личностью. Далее автор заметок устами молодого мичмана описывает других офицеров команды: «Кроме нас, четырех мичманов, в экипаже было еще три строевых офицера, возрастом постарше. Один из них был сумрачного вида джентльмен, который никогда не расставался со своим пуделем и очевидно чувствовал себя в своей тарелке только в его обществе. Он неохотно сходимся с людьми и старался не приглашать их, мы же, со своей стороны, не чувствовали к нему ни малейшего интереса. Зато двое других были веселые молодые люди, уже приобретшие в Ревеле известность своим шумным поведением.

Мичман X. был особенно известен. У него был яркий голос, и он красиво пел, особенно цыганские романсы. Благодаря этому он повсюду был желанным гостем и его частые выходки легко ему прощались. Сумасбродствам его не было предела, а желание иметь всегда рядом женщин было равно только желанию командования от него избавиться. В море он еще был терпим, но как только судно заходило в порт, он или исчезал или напивался. Когда он исчезал, никто даже не пытался найти его, ведь он и сам часто не мог предвидеть, куда понесет его нелегкая...

...Совсем неожиданно появились у нас две комические личности — два механика-прапорщика К и П., оба средних лет, под 50, неинтеллигентные с типичным одесским говорком и примитивными взглядами. До призыва они служили вместе в одной пароходной компании. Это сблизило их, но в глубине души они завидовали друг другу, не зная, кто же теперь из них старший, и спорили, но никак не могли прийти к согласию. Спор их никак не мог разрешиться, зато младшие члены кают-компании получали, слушая это, огромное удовольствие, покатываясь со смеху. В официальном объявлении об их продвижении фамилия Н. значилась выше, чем П., и мы заверили его, что, выходит, он старше П. и тот должен вставать в его присутствии. При первой же представившейся возможности Н. захотел воспользоваться вновь приобретенным правом и потребовал, чтобы П. встал. Сцена, которая затем вспыхнула, чуть не кончилась вселенским скандалом.

Звучит довольно смешно, но Н. из этих двоих был совсем безграмотным и даже имя свое подписывал крестиком; П. писал очень хорошо и часто подставлял своего друга, выставляя его перед нами круглым дураком.

Когда в Одессе Н. и П. узнали о своем повышении в прапорщики, они первым делом купили положенную им форму и побежали к фотографу. Первый сфотографировался в мундире и треуголке с обнаженным клинком в руках. Другой, будучи скромнее, не вытаскивал палаша из ножен, а просто облокотился задумчиво о подобие каменного пьедестала. Они заказали самые большие отпечатки и ужасно гордились ими, но имели неосторожность как-то обнаружить их перед нами. После этого, конечно, мы их так разыгрывали, что бедные парни не знали, куда и спрятаться и, скрепя сердце, убрали подальше свои драгоценные изображения. Слабостью этих двух были женщины легкого поведения — «душки», как их называли в Одессе. Тот факт, что оба были женаты (и, вероятно, на очень строгих женах), не останавливал их. В Либаве они оказались на положении холостяков и немедленно решили этим воспользоваться. Неожиданно возникло препятствие: каждый втайне боялся, что другой расскажет его жене, чем он тут занимается, и она немедленно прикатит в Либаву. Мы животы надрывали от смеха, наблюдая уловки, к которым прибегали два старых механика, чтобы скрыть следы своей амурной деятельности друг от друга. Но Либава — слишком маленький город, и в один прекрасный вечер они встретились: каждый ехал на извозчике со своей подругой. В отчаянии каждый делал вид, будто ничего не видел.

Однако после первой же ссоры П. не мог сдержаться и написал жене Н. об этой встрече. Та без долгих колебаний неожиданно нагрянула в Либаву, и Н. с той минуты оказался под жестким контролем. Но П. тоже недолго после этого наслаждался своей свободой. Его собственная жена была проинформирована о подвигах ее верного супруга, и через несколько дней можно было видеть П., невесело прогуливающегося по Либаве под ручку со своей половиной».

Многие из механиков-офицеров были недавними выпускниками Императорского технического училища, которые добровольцами пришли во флот в пылу ли патриотизма, или чтобы увидеть свет, или чтоб избежать призыва. Их первые впечатления о флоте были обычно не очень радужными. Ниже приводятся цитаты из их писем, посланных домой накануне отправки 2-й эскадры. Первое от инженер-лейтенанта Федюшина, который погибнет позднее при Цусиме. В марте, в ожидании выпуска, он писал своей матери: «Военная ситуация очень серьезная, и сейчас нельзя думать о собственном благополучии. Я должен идти служить... Мне очень жаль тебя и сестер, но у меня есть друзья, у которых уже есть и дети. Я подал прошение в Морское ведомство с просьбой о зачислении меня во флот».

По окончании курса Императорского технического училища по специальности инженер-механик Федюшин получил три дня домашнего отпуска до его вызова в Санкт-Петербург. Он заполнил нужные бумаги и 9 июня был назначен на броненосец «Князь Суворов»:

Эскадренный броненосец «Князь Суворов» в достройке на Балтийском заводе, 1903 год

«Уменя ушло две недели, чтобы более или менее узнать все отделения броненосца. Первые несколько дней я чувствовал себя так, словно заблудился в лесу: если я хотел попасть в один отсек корабля, я оказывался в совершенно другом.

В настоящий момент мы все еще находимся в гавани, но после 15 июля мы выйдем на рейд. Из новых кораблей готов только броненосец «Александр III», он стоит на внешнем рейде...

Эскадренный броненосец «Император Александр III» на ревельском рейде во время Высочайшего смотра 26 сентября 1904г.

Через месяц я получу звание Инженер-механик Флота и буду зачислен на действительную службу. Звание мое эквивалентно мичману или лейтенанту. Буду получать 118 рублей (сравнительно с 68 теперешними), а в загранплавании 187 рублей. Я увижу массу интересного, увижу места, о которых до сих пор доводилось только читать... Жизнь на судне довольно-таки сносна, особенно если отбросить неумолкающий гам: наладочные работы идут без перерыва.

В моем распоряжении собственная каюта и вестовой. Питание прекрасное: обед из двух и ужин из четырех блюд. Офицеры — мои соседи — весьма милые люди. На «Суворове» теперь нас семь инженеров-механиков».

В следующем письме, от июля, Федюшин писал: «..Познакомился с офицерами верхней команды «Суворова». Выходили в море на пробу машин и орудий. Во время этого выхода температура верхней части машинного отделения поднималась до 55 °С. Стоять на вахте 6 часов при такой жаре — не подарок...

В ходе испытаний палубная команда открыла для себя, что такое залп из 12-дюймовых орудий: один мичман оглох. Амуниция для такого залпа стоит около 500 рублей. Еще одна интересная вещь — пулемет, делающий 400 выстрелов в минуту. У нас есть все виды вооружения, включая 4 торпедных аппарата. Каждая торпеда стоит 3 500 рублей, а в целом наш броненосец стоит около 13,5 млн».

• Назад
• Вперед