Честерфилд ...том1

 

Ещё в те, далёкие, юношеские годы меня поразили наставления и рекомендации, которые лорд Филип Дормер Стенхоп, 4-й граф Честерфилд писал в каждом письме своему любимому незаконнорожденному сыну Филипу Стенхоп (второму) ! Опуская повседневные мелкие житейские переписки каждое письмо - это шедевр человеческого воспитания! Окунитесь в мир жизни  XVIII века  и вы поймёте, что всё человеческое того времени присуще и в наши дни!

 

Файл:Chesterfield.JPG

Philip Dormer Stanhope, 4th Earl of Chesterfield

 

ПИСЬМА К СЫНУ

ТОМ 1

 ТОМ 2

I

 Тенбридж, 15 июля 1739 г.

 Милый мой мальчик,
 Спасибо тебе за то, что ты беспокоишься о моем здоровье; я
бы уже давно дал о себе знать, но здесь на  водах  не  очень-то
хочется  писать  письма.  Мне  лучше  с тех пор, как я здесь, и
поэтому я остаюсь еще на месяц.
 Синьор Дзамбони расточает мне через  тебя  больше  похвал,
чем  я того стою. А ты постарайся заслужить все, что он говорит
о тебе; помни, что  всякая  похвала,  если  она  не  заслужена,
становится   жестокой   насмешкой   и   даже   больше  того  -
оскорблением  и  всего  нагляднее  обличает  людские  пороки  и
безрассудства.  Это  риторическая  фигура,  имя которой ирония:
человек говорит  прямо  противоположное  тому,  что  думает.  И
вместе  с  тем  -  это  не  ложь, ибо  он ясно дает понять, что
думает совсем не то, что говорит, а как раз наоборот. Например,
если  кто-нибудь   хвалит   отъявленного   мошенника   за   его
порядочность  и  неподкупную честность, а круглого дурака  - за
его способности и остроумие, ирония  совершенно  очевидна  и
каждый  легко  поймет, что это не более чем насмешка. Вообрази,
что я стал бы превозносить тебя за то, что ты очень внимательно
штудируешь свою книгу, и за то, что ты усвоил и помнишь до  сих
пор  все,  что когда-то учил,  неужели ты сразу бы не заметил
моей иронии, не почувствовал, что я смеюсь над  тобой?  Поэтому,
когда тебя начинают за что-то превозносить, подумай хорошенько
и реши, заслужил ты эту похвалу или нет; и если нет,  то  знай,
что  над  тобой  только  издеваются  и смеются; постарайся же в
будущем  быть  достойным  лучшего  и  сделать  так,  чтобы   по
отношению к тебе всякая ирония оказалась неуместной.
 Передай от меня поклон м-ру Меттеру  и поблагодари его за
письмо. Он пишет, что тебе снова предстоит взяться за латинскую
и греческую  грамматики;  надеюсь,  что  к моему возвращению ты
основательно их изучишь; но, если  даже  тебе  это  не  удастся
сделать,  я  все  равно  похвалю  тебя  за прилежание и память.
Прощай.



 II


 20 ноября 1739 г.

 Милый мой мальчик,
 Ты занят историей Рима; надеюсь,  что  ты  уделяешь  этому
предмету  достаточно внимания и сил. Польза истории заключается
главным образом в примерах добродетели и порока людей,  которые
жили  до  нас:  касательно них нам надлежит сделать собственные
выводы. История пробуждает в нас любовь к добру  и  толкает  на
благие  деяния;  она показывает нам, как во все времена чтили и
уважали людей великих и добродетельных при жизни, а также какою
славою их увенчало потомство,  увековечив  их  имена  и  донеся
память  о  них  до наших дней. В истории Рима мы находим больше
примеров благородства и великодушия, иначе  говоря,  величия
души,  чем  в  истории  какой-либо другой страны. Там никого не
удивляло, что консулы и диктаторы (а как ты знаешь, это были их
главные правители) оставляли свой плуг, чтобы  вести  армии  на
врага,  а  потом,  одержав  победу,  снова  брались  за  плуг и
доживали свои дни в  скромном  уединении  -  уединении  более
славном, чем все предшествовавшие ему победы! Немало величайших
людей   древности   умерло  такими  бедными,  что  хоронить  их
приходилось за государственный  счет.  Живя  в  крайней  нужде,
Курий,  тем  не  менее, отказался от крупной суммы денег, которую
ему хотели подарить самнитяне, ответив, что благо отнюдь  не  в
том,  чтобы  иметь  деньги  самому,  а  лишь в том, чтобы иметь
власть над теми, у кого они есть. Вот что об этом  рассказывает
Цицерон:
 "Curio  ad  focum  sedenti magnum auri pondus Samnites cum
attulissent, repudiati  ab  eo  sunt.  Non  enim  aurum  habere
praeclarum sibi videri, sed iis, qui haberent aurum imperare"(1
Что   же   касается   Фабриция,  которому  не  раз  доводилось
командовать римскими армиями и всякий раз  неизменно  побеждать
врагов,  то  приехавшие  к  нему  люди  увидели, как он, сидя у
очага, ест обед из трав и кореньев, им же  самим  посаженных  и
выращенных в огороде. Сенека пишет: "Fabricius ad focum coenat
illas  ipsas  radices,  quas,  in  agro repurgando, triumphalis
senex vulsit"(2).
 Когда Сципион одержал победу в Испании,  среди  взятых  в
плен  оказалась юная принцесса редкой красоты, которую, как ему
сообщили, скоро должны были выдать замуж за одного ее  знатного
соотечественника.   Он  приказал,  чтобы  за  ней  ухаживали  и
заботились не хуже, чем в родном доме, а как только разыскал ее
возлюбленного, отдал принцессу ему в жены,  а  деньги,  которые
отец  ее прислал, чтобы выкупить дочь, присоединил к приданому.
Валерий  Максим  говорит  по  этому  поводу:  "Eximiae   formae
virginem accersitis parentibus et sponso, inviolataru tradidit,
et  juvenis,  et  coelebs,  et  victor"(3). Это был замечательный
пример сдержанности, выдержки и великодушия, покоривший  сердца
всех  жителей Испании, которые, как утверждает Ливий, говорили:
"Venisse Diis simillimum juvenem, vincentem omnia, turn  armis,
turn benignitate, ac beneficiis"(4).
 Таковы  награды,  неизменно  венчающие добродетель; таковы
характеры,  которым  ты  должен  подражать,  если  хочешь  быть
прославленным  и  добрым, а ведь это единственный путь прийти к
счастью. Прощай.


1 Когда Курию, сидевшему у очага, самвитяне принесли много
эолота,  он  отверг  его,  ибо считал, что самое славное -- это
иметь не золото, а власть над теми, у кого оно есть (лат.).

 2 Фабриций, этот увенчанный славой старец, ест возле очага
коренья, которые сам же выкопал из земли (лат.).

 3  Девушку  необычайной   красоты   неоскверненной   отдал
родителям,  которых  для  этого  вызвал  к  себе, и жениху, сам
будучи юн и холост и оказавшись победителем (лат.).

 4 Прибыл юноша, подобный богам, и покорил всех  не  только
силой оружия, но а щедротами своими и благодеяниями (лат.).



 III


 Понедельник.
 Милый мой мальчик,
 Мне очень жаль, что я не получил вчера от м-ра Меттера тех
сообщений о тебе, которых ждал с надеждой.  Он  тратит  столько
сил на занятия с тобой, что вполне заслужил, чтобы ты относился
к  ним  внимательно  и  прилежно.  К  тому же, теперь вот о тебе
говорят  как  о  мальчике,  знающем  гораздо  больше,  чем  все
остальные -  до чего же будет стыдно потерять свое доброе имя
и допустить, чтобы сверстники твои, которых ты оставил  позади,
опередили  тебя.  Тебе  не  хватает  только внимания, ты быстро
схватываешь, у тебя хорошая память; но если ты не сумеешь  быть
внимательным,  часы,  которые  ты  просидишь  над книгой, будут
выброшены на ветер. Подумай только, какой стыд  и  срам:  иметь
такие  возможности  учиться  -  и  остаться  невеждой. Человек
невежественный ничтожен и достоин  презрения;  никто  не  хочет
находиться  в  его обществе, о нем можно только сказать, что он
живет, и ничего больше. Есть хорошая французская  эпиграмма  на
смерть  такого невежественного, ничтожного человека. Смысл ее в
том, что сказать об этом человеке можно только  одно:  когда-то
он  жил,  а  теперь  -  умер. Вот эта эпиграмма, тебе нетрудно
будет выучить ее наизусть:

 Colas est mort'de maladie,
 Tu veux que j'en pleure le sort;
 Que diable veux-tu que fen die?
 Colas vivait. Colas est inert.(5)

 Постарайся не заслужить имени Кола, а  я  непременно  буду
называть  тебя  так,  если ты не будешь хорошо учиться, и тогда
эта кличка за тобой утвердится и все будут звать тебя  Кола,  а
это много хуже, чем Шалун.
 Ты  читаешь  сейчас "Древнюю историю" Роллена: пожалуйста,
имей всегда при себе карты, когда читаешь; мне  хочется,  чтобы
месье  Пельнот  показал  тебе  на  картах  все места, о которых
написано в книге. Прощай.


5  Кола  заболел  и умер, ты хочешь, чтобы я оплакивал его
судьбу. Но что же я могу сказать о нем?  Кола  жил.  Кола  умер
(франц.).


 IV


 Суббота.
 Милый мой мальчик,
 Коль скоро ты  хочешь,  чтобы  тебя  называли  полиглотом,
надеюсь,  что ты постараешься заслужить право на это имя, а для
этого надо быть внимательным и прилежным. Должен тебе  сказать,
что  слова  "олух "или "Кола" звучат отнюдь не столь благородно, но
помни  также,  что  нет  ничего  смешнее,  чем,  когда  человека
называют  благородным именем, а люди вокруг знают, что он этого
не заслужил. Например,  было  бы  неприкрытой  иронией  назвать
какого-нибудь  безобразного  парня  Адонисом  (который,  как ты
знаешь, был до того красив, что сама Венера в  него  влюбилась)
или  назвать  какого-нибудь  труса  Александром, или невежду --
полиглотом, ибо всякий легко догадается, что это - насмешка. И
м-р Поп очень верно замечает:
 Мы хвалим дураков лишь смеха ради.
 Вслед за поступками, которые заслуживают того, чтобы о них
написать,  ничто  не  приносит  человеку  столько  чести  и  не
доставляет   ему  столько  удовольствия,  как  писать  то,  что
заслуживает прочтения. Плиний Младший (ибо было два  Плиния  --
дядя  и  племянник)  говорит об этом так: "Equidem beatos puto,
quihus Deorum munere  datum  est,  aut  facere  scribenda,  aut
legenda scribere; beatissimos vero quibus utrumque"(6).
 Пожалуйста,  обрати  внимание  на свой греческий язык; ибо
надо  отлично  знать  греческий,   чтобы   быть   по-настоящему
образованным  человеком, знать же латынь - не столь уж большая
честь, потому что латынь знает всякий и не знать ее -  стыд  и
срам.  Не  говорю уже о том, что, отлично изучив греческий, ты
гораздо лучше сможешь  разобраться  в  латыни,  ведь  множество
латинских слов, в особенности технических, взяты из греческого.
Под   техническими  словами  разумеются  слова,  относящиеся  к
различным  наукам  и  ремеслам:  от  греческого  слова  techne,
означающего  искусство,  ремесло,  и  technicos,  что  означает
принадлежащий  к  искусству,  ремеслу.  Вот   почему   словарь,
разъясняющий  термины,  относящиеся к различным ремеслам, носит
название Lexicon Technicum - или  "Словарь  искусств  и  ремесел".
Прощай.


6  Поистине  считаю  блаженными  тех,  кому милостью богов
даровано либо делать то, что достойно  написания,  либо  писать
то,  что  достойно  прочтения;  блаженнейшими  же  -- тех, кому
даровано и то и другое (лат.).



 V


 Без даты.
 Милый мой мальчик,
 Посылаю  еще  несколько  латинских корней, хоть и не очень
уверен, что они так же придутся тебе по вкусу, как коренья, что
растут в огороде; тем не менее, если ты серьезно займешься ими,
они могут избавить тебя от больших неприятностей. Те  немногие,
которые  ты  получишь, разумеется, привлекут твое внимание и ко
многим другим и дадут тебе возможность, зная  корневую  основу,
путем сравнения изучить большинство производных и сложных слов.
Тебе уже достаточно лет, чтобы сознательно относиться ко всему,
что  тебе  приходится изучать, и ты даже не представляешь себе,
сколько времени и труда ты сбережешь, если  будешь  сознательно
относиться  к  делу.  Помни,  что  тебе  очень скоро исполнится
девять лет - возраст, в  котором  каждый  мальчик  должен  уже
немало  всего  знать,  а  в  особенности  - ты, чье воспитание
потребовало таких  усилий  и  такой  заботы.  Если  же  ты  не
оправдаешь возлагаемых на тебя надежд, то потеряешь свое доброе
имя, а это - самое унизительное для человека благородного.
 У  каждого человека есть свои стремления, свое честолюбие,
и он бывает огорчен,  когда  обманывается  в  своих  ожиданиях;
разница  только  в том, что у людей глупых само честолюбие тоже
бывает глупым и устремлено не туда, куда следует,  у  людей  же
умных   честолюбие   законно   и  достойно  всяческой  похвалы.
Например, если бы  честолюбие  какого-нибудь  глупого  мальчика
твоего  возраста  сводилось  к  тому,  чтобы хорошо одеваться и
тратить деньги на разного рода сумасбродства, это,  разумеется,
не   свидетельствовало  бы  о  его  достоинствах,  а  только  о
безрассудстве его родителей, готовых наряжать его как  куклу  и
давать  ему  денег,  чтобы этим его испортить. Умный же мальчик
стремится превзойти своих сверстников, и даже тех,  кто  старше
его,  как знаниями, так и нравственными своими качествами. Он
горд  тем,  что всегда говорит правду, что расположен к людям и
им сочувствует, что схватывает быстрее и  учится  старательнее,
чем  другие  мальчики.  Все  это  подлинные  доказательства его
внутреннего достоинства и, следовательно, достаточные основания
для честолюбия; качества эти утвердят за ним хорошую  репутацию
и  помогут  ему  выработать  твердый характер. Все это в равной
мере справедливо не  только  для  детей,  но  и  для  взрослых:
честолюбие  глупца  ограничивается  стремлением  иметь  хороший
выезд, хороший дом и хорошее платье - вещи, завести которые  с
таким  же успехом может всякий, у кого много денег, ибо все это
продается.  Честолюбие  же  человека   умного   и   порядочного
заключается  в  том, чтобы выделиться среди других своим добрым
именем  и  быть  ценимым  за   свои   знания,   правдивость   и
благородство,  качества, которые нигде не могут быть куплены, а
могут быть приобретены только тем, у кого ясная голова и доброе
сердце. Таким было честолюбие лакедемонян и римлян,  когда  они
прославились  больше  всех  остальных  народов; таким, надеюсь,
всегда будет и твое. Прощай.



 


VI


 Среда.
 Милый мои мальчик,
 Ты так хорошо вел себя в воскресенье у  м-ра  Бодена,  что
тебя  нельзя  не  похвалить. К тому же ты воодушевляешь меня на
то,  чтобы  преподать  тебе  кое-какие  правила  вежливости   и
хорошего тона, и я уверен, что ты будешь их соблюдать. Знай же,
что,  так же как образованность, благородство и честь совершенно
необходимы для того,  чтобы  заслужить  уважение  и  восхищение
людей,  вежливость  и хорошие манеры не менее необходимы, чтобы
сделаться желанным и приятным в беседах и в повседневной жизни.
Выдающиеся  достоинства,   такие   как   честь,   благородство,
образованность  и таланты, возвышают человека над большинством;
люди, не обладающие этими  достоинствами,  не  могут  правильно
оценить  их  в  других.  Но  зато  все  люди  ценят достоинства
второстепенные,      как-то      учтивость,      приветливость,
обязательность,  деликатное  обхождение  и  умение  себя вести,
потому что они ощущают их благотворное действие - встречаться
с такими людьми в обществе  бывает  легко  и  приятно.  Хорошие
манеры  во  многих  случаях должны диктоваться здравым смыслом;
одни и те  же  действия,  вполне  корректные  при  определенных
обстоятельствах  и  в  отношении определенного лица, при других
обстоятельствах и в  отношении  другого  лица  могут  выглядеть
совершенно  иначе.  Но  есть  некоторые  общие правила хорошего
воспитания, которые всегда и для всех случаев остаются в  силе.
Так,  например,  при  любых  обстоятельствах очень грубо звучат
ответы "да" или "нет", если вслед  за  ними  не  следуют  слова
"сэр",  "милорд"  или  "мадам",  в  зависимости  от  того,  кем
является  ваш   собеседник,   точно   так   же,   как,   говоря
по-французски,  ты  всякий раз должен добавлять слово: "месье",
"милорд", "мадам" и "мадмуазель". Ты, разумеется,  знаешь,  что
по-французски  всякую  замужнюю  женщину  называют  "мадам",  а
всякую незамужнюю -- "мадмуазель". Равным  образом,  надо  быть
очень  невоспитанным  человеком,  чтобы  оставить  без внимания
обращенный к тебе вопрос или ответить на него  невежливо,  или
уйти,  или  заняться  чем-то  другим,  когда кто-то заговорил с
тобою - ибо этим ты даешь людям  понять,  что  презираешь  их  и
считаешь  ниже  своего достоинства их выслушать, а, тем более, им
ответить.  Мне  думается,  я  не  должен  говорить  тебе,   как
невежливо   занимать  лучшее  место  в  комнате  или  сразу  же
накидываться  за  столом  на  понравившееся  тебе   блюдо,   не
предложив прежде отведать его другим, как будто ты ни во что не
ставишь  тех,  кто  тебя окружает. Напротив, следует уделить им
всемерное внимание. Надо не только  уметь  быть  вежливым,  что
само  по  себе  совершенно  необходимо, высшие правила хорошего
тона требуют еще, чтобы вежливость твоя была  непринужденной  и
свидетельствовала о том, что ты истинный джентльмен. Здесь тебе
следовало бы присмотреться к французам, которые достигли в этом
отношении редкого совершенства и чья учтивость кажется столь же
естественной  и  непринужденной,  как  и  все  их  обхождение с
людьми. Что же касается англичан, то  манеры  их  часто  бывают
неуклюжи, и всякий раз, когда они стараются быть вежливыми, они
до того стыдятся и робеют, что их непременно постигает неудача.
Прошу тебя, никогда не стыдись поступать так, как должно.
 у  тебя  были  бы  все  основания  стыдиться,  если  бы ты
оказался невежей, но чего ради тебе стыдиться своей вежливости?
И почему бы тебе не говорить людям  учтивые  и  приятные  слова
столь  же  легко  и  естественно, как если бы ты спросил их, который
час? Такого рода застенчивость - французы  правильно  называют
ее   mauvaise   honte(7) -  очень  характерна  для  английских
остолопов: эти до смерти пугаются, когда к ним обращаются  люди
светские,  а когда приходится отвечать им, краснеют, заикаются,
бормочут что-то несуразное и действительно становятся  смешными
от  одного только ни на чем не основанного страха, что над ними
будут смеяться. А меж тем  человек  действительно  воспитанный,
случись  ему  говорить  даже  со всеми королями мира, так же не
стал бы волноваться и держался бы столь же  непринужденно,  как
если бы он говорил с тобой.
 Помни,  что только человека вежливого и такого, у которого
вежливость эта непринужденна (что, собственно  говоря,  и  есть
признак  его  хорошего  воспитания), любят и хорошо принимают в
обществе,  что  человек  дурно  воспитанный  и  грубый,  просто
непереносим,  и всякое общество старается от него избавиться, и
что человек застенчивый неминуемо становится смешон. Так как  я
уверен,  что ты запомнишь все, что я говорю, и последуешь моему
совету в жизни, я надеюсь, что, когда  тебе  исполнится  девять
лет,   ты   не  только  будешь  лучшим  учеником,  но  и  самым
воспитанным мальчиком среди своих сверстников в Англии. Прощай.


7 Ложный стыд (франц.).





 VII


 Спа, 25 июля н. с. 1741 г.
 Милый мой мальчик,
 Я не раз напоминал тебе в моих прежних  письмах  об  одной
непререкаемой   истине:   только  будучи  человеком  честным  и
благородным в самом строгом смысле слова, ты  сможешь  снискать
уважение  и  признание  окружающих  тебя  людей:  только будучи
человеком  даровитым  и  ученым,  ты  сможешь  вызвать  в   них
восхищение  и  преклонение.  Но  для  того,  чтобы  заставить их
полюбить себя, находить удовольствие в твоем обществе и  искать
сближения  с  тобой,  в  жизни  совершенно  необходимо обладать
некими   особыми   второстепенными    качествами.    Из    этих
второстепенных  качеств  главное  и  самое  необходимое  - это
хорошее воспитание, не только потому, что оно весьма важно само
по себе, но также и потому,  что  придает  особый  блеск  более
высоким проявлениям ума и сердца.
 О  хорошем воспитании я часто писал тебе и раньше, поэтому
здесь речь будет идти о дальнейшем определении  его  признаков,
об  умении  легко  и  непринужденно  держать себя в обществе, о
надлежащей осанке, о том, чтобы ты не позволял себе кривляться,
чтобы у тебя не было никаких нелепых выходок, дурных привычек и
той неуклюжести, от которой несвободны многие очень неглупые  и
достойные  люди.  Хотя, на первый взгляд, вопрос о том, как вести
себя в обществе, и может показаться сущим  пустяком,  он  имеет
весьма   важное   значение,  когда  цель  твоя  -  понравиться
кому-нибудь в частной жизни, и в особенности женщинам,  которых
тебе  рано  или поздно захочется расположить к себе. А я знавал
немало людей, которые неуклюжестью своей сразу же внушали людям
такое отвращение, что все достоинства их были потом перед  ними
бессильны.  Хорошие  же манеры располагают людей в твою пользу,
привлекают их к тебе и вселяют в них желание полюбить тебя.
 Неуклюжесть проистекает обычно от  двух  причин:  либо  от
того,  что  человеку  вовсе  не  приходилось  бывать в светском
обществе, либо от  того,  что,  бывая  в  нем,  он  не  проявил
должного  внимания  к  окружающему.  О том, чтобы ввести тебя в
хорошее общество, я позабочусь сам, ты  же  позаботься  о  том,
чтобы внимательно наблюдать за тем, как люди себя там держат, и
выработать,  глядя  на  них,  свои манеры. Для этого совершенно
необходимо внимание, как оно необходимо и для всего остального:
человек невнимательный негоден для жизни на этом  свете.  Стоит
такому  олуху  войти  в  комнату,  как  шпага  его легко может
оказаться у него между ног, и он либо падает,  либо,  в  лучшем
случае,  спотыкается.  Исправив  свою  неловкость,  он проходит
вперед и умудряется  занять  как  раз  то  место,  где  ему  не
следовало  бы  садиться;  потом  он  роняет шляпу; поднимая ее,
выпускает из рук трость, а когда нагибается за  ней,  то  шляпа
его  падает снова; таким образом проходит добрых четверть часа,
прежде чем он приведет себя в порядок. Начав пить чай или кофе,
он неминуемо обожжет себе рот, уронит и разобьет либо блюдечко,
либо чашку и прольет себе на штаны  чай  или  кофе.  За  обедом
неуклюжесть его становится особенно заметной, ибо он попадает в
еще  более  трудное  положение: то он держит нож, вилку и ложку
совсем не так, как все остальные, то вдруг начинает есть с ножа
и кажется, что вот-вот порежет себе язык и губы; то принимается
ковырять вилкой в зубах или накладывать себе какое-нибудь блюдо
ложкой, много раз побывавшей у него во рту. Разрезая  мясо  или
птицу,  он  никогда  не  попадает  на  сустав  и, тщетно силясь
одолеть ножом кость, разбрызгивает  соус  на  всех  вокруг.  Он
непременно  вымажется  в  супе  и  в  жире, хоть салфетка его и
просунута концом сквозь петлю камзола и щекочет ему подбородок.
Начав пить, он обязательно раскашляется в стакан и окропит чаем
соседей.  Помимо  всего  прочего,  он  поражает   всех   своими
странными манерами: он сопит, гримасничает, ковыряет в носу или
сморкается,  после  чего  так  внимательно разглядывает носовой
платок, что всем становится тошно.  Когда  руки  его  ничем  не
заняты,  они  ему явно мешают и он не знает, куда их определить,
меж  тем  они  все  время  пребывают  в  движении,  непрестанно
перемещаясь  то от груди к коленям, то от колен к груди. Одежду
свою он не умеет носить, да и вообще  ничего  не  умеет  делать
по-человечески.  Преступного,  надо сказать, в этом ничего нет,
но в обществе все это в высшей степени неприятно  и  смешно,  и
всякий,  кто  хочет нравиться, должен решительным образом этого
избегать.
 Я перечислил все, чего тебе не следует делать;  теперь  ты
легко  поймешь, как ты должен себя вести, и, если ты отнесешься
с должным вниманием к манерам людей светских и много бывавших в
обществе, все это станет для тебя естественным и привычным.
 Существуют также  неловкости  речи,  употребление  слов  и
выражений,   которых  самым  тщательным  образом  следовало  бы
избегать, коверканье языка, дурное произношение, всем надоевшие
поговорки и избитые пословицы, свидетельства того, что  человек
привык  бывать  в  низком и дурном обществе. В самом деле, если
вместо того, чтобы сказать, что у людей бывают разные вкусы и у
каждого человека - свой, ты  разрешишься  пословицей  и  скажешь:
"Всяк  молодец  на  свой  образец"  или  "У  всякого скота своя
пестрота", люди вообразят, что ты всю жизнь провел  в  обществе
одних только горничных и лакеев.
 Все  дело  здесь  во  внимании; без внимания нельзя ничего
достичь: недостаток внимания есть не что иное,  как  недостаток
мысли,  иначе  говоря  -  либо  глупость,  либо  безумие. Тебе
надлежит не только быть внимательным ко всему, что  ты  видишь,
но и уметь быстро во всем разобраться: сразу же разглядеть всех
находящихся в комнате людей, их движения, взгляды, вслушаться в
их  слова  и  при  всем  этом  не  впиваться в них глазами и не
показывать вида, что их наблюдаешь. Эта  способность  быстро  и
незаметно  разглядеть  людей  необычайно  важна в жизни, и надо
тщательно ее в себе развивать. Напротив, рассеянность,  которая
есть не что иное, как беспечность и недостаток внимания к тому,
что происходит вокруг, делает человека до такой степени похожим
на  дурака  или  сумасшедшего,  что я, право же, не вижу особой
разницы между всеми тремя. У дурака никогда не было способности
мыслить; сумасшедший потерял ее; а человек рассеянный на  время
тоже ее лишился.
 Прощай!  Следующее  письмо  ко  мне адресуй в Париж на имя
месье  Шабера,  банкира,  и  постарайся  к  моему   возвращению
добиться тех успехов, которых я от тебя жду.



 VIII


 Спа, 6 августа 1741 г.
 Милый мой мальчик,
 Меня  очень  обрадовали  те  несколько  работ,  которые ты
прислал  мне,  и  еще  больше  - сопровождавшее  их  письмо  м-ра
Меттера,  в  котором  он отзывается о тебе гораздо лучше, чем в
предыдущем.  Laudari  a  laudato  viro(8)  во  все  времена  было
стремлением  благородным.  Поощряй  же  в себе это стремление и
умение и впредь заслужить похвалу человека,  достойного  похвалы.
Пока  ты  будешь  стараться  этого достичь, ты получишь от меня
все, что захочешь, а как только перестанешь, больше ничего  уже
не получишь.
 Я  рад,  что  ты понемногу начинаешь писать сочинения, это
приучит тебя размышлять над  некоторыми  вопросами,  а  это  не
менее  важно,  чем читать соответственные книги; поэтому напиши
мне, пожалуйста, что ты думаешь по поводу следующих слов:

 Non sibi, sed toti genitum se credere mundo.(9)

 Слова эти взяты  из  характеристики,  которую  Лукан  дает
Катону.  По  его  словам,  Катон считал, что создан не для себя
одного, а для всего человечества. Так вот напиши мне,  считаешь
ли  ты,  что  человек  рожден  на  свет только для собственного
удовольствия и выгоды, или же он обязан что-то делать  на  благо
общества,   в  котором  живет,  и  вообще  всего  человечества.
Совершенно  очевидно,  что  каждый  человек   имеет   известные
преимущества от того, что живет в обществе, которых не имел бы,
живи  он  один  на целом свете. А раз так, то не значит ли это,
что он в какой-то степени в долгу перед обществом? И не  обязан
ли  он делать для других то, что они делают для него? Ты можешь
написать мне об  атом  по-английски  или  по-латыни,  как  тебе
захочется:  для меня в этом случае имеют значение мысли твои, а
никак не язык.
 В  последнем  письме  я  предупреждал  тебя   относительно
неприятной  манеры держать себя и неловкостей, которые у многих
входят в привычку с молодых лет из-за того, что  в  свое  время
родители  их  чего-то  недосмотрели. От неловкостей этих они не
могут отделаться и в  старости.  Таковы,  например,  несуразные
движения,  странные  позы  и  неуклюжая  осанка.  Но есть также
неуклюжесть духа, которой следует избегать, и при  внимательном
отношении  это  вполне  возможно.  Нельзя, например, путать или
забывать имена и фамилии. Говорить о мистере  "как  бишь  его",
или о миссис "забыл, как звать", или "дай бог памяти" -- значит
быть человеком до последней степени невежливым и вульгарным. Не
менее  невежливо,  обращаясь  к  людям,  неверно  их  величать,
например  говорить  "милорд"  вместо  "сэр"  и   "сэр"   вместо
"милорд".  Очень  неприятно  и  тягостно  бывает слышать, когда
человек начинает что-то рассказывать и, не будучи  в  состоянии
довести свой рассказ до конца, где-нибудь на середине сбивается
и,  может  быть,  даже  бывает  вынужден  признаться,  что  все
остальное он позабыл. Во всем, что ты  говоришь,  следует  быть
чрезвычайно  точным,  ясным  и  определенным, иначе вместо того
чтобы развлечь других или что-то им сообщить, ты только утомишь
их и затуманишь им головы. Нельзя также забывать и о  том,  как
ты говоришь и какой у тебя голос: есть люди, которые ухитряются
говорить, почти не раскрывая рта, и их просто невозможно бывает
понять;  другие  же  говорят  так быстро и так глотают при этом
слова, что понять их не  легче;  одни  привыкли  говорить,  так
громко,  как  будто перед ними глухой, другие до того тихо, что
вообще  ничего  не  слышно.  Подобные  привычки   неуместны   и
неприятны,  и  избавить  от  них  может лишь пристальное к себе
внимание. По ним  всегда  легко  узнать  людей,  не  получивших
должного  воспитания.  Ты  даже  не  можешь  себе  представить,
насколько  важно  держать  в  памяти  все   эти   мелочи.   Мне
приходилось  видеть  немало  людей  с  большими  способностями,
которых плохо принимали в обществе именно оттого,  что  этих-то
второстепенных  качеств  у  них  не  было,  и  других, которых,
напротив, хорошо принимали только благодаря этим качествам, ибо
то были люди, ни в каком отношении не примечательные.


8 Добиться похвалы от человека, хвалимого другими (лат.).

 9 Считать, что ты рожден не для себя одного, а для всех на
свете (лат.).



 IX


 Бат, 28 июня 1742 г.
 Милый мой мальчик,
 Обещания твои очень меня радуют, а исполнение их, которого
я от тебя жду, порадует меня еще больше. Ты несомненно  знаешь,
что   нарушить   свое   слово   -   безрассудство,  бесчестие,
преступление. Это безрассудство, потому что тебе никто потом не
поверит, и это бесчестие, а равно и  преступление,  потому  что
правдивость  -  первое  требование религии и нравственности, и
никто не подумает, что не выполняющий его человек вообще  может
обладать  какими-либо  другими  хорошими качествами; поэтому он
навлечет на себя ненависть и от него  отвернутся  люди  и  бог.
Словом,  я  надеюсь, что во имя правды и чести ты будешь делать
то,  к  чему,  независимо  от  данного  мне  обещания,   должны
побуждать  тебя  гордость и твои собственные интересы, а именно
стремиться превзойти остальных во всем, за что бы ты ни взялся.
 Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я  считал
для  себя  позором,  если другой мальчик выучил лучше меня урок
или лучше меня умел играть в какую-нибудь игру. И я не знал  ни
минуты  покоя, пока мне не удавалось превзойти моего соперника.
Юлий  Цезарь,  снедаемый  благородной  жаждой  славы,  не   раз
говорил,  что предпочел бы быть первым в деревне, нежели вторым
в Риме. Однажды он даже плакал, стоя перед  статуей  Александра
Великого  и  раздумывая  над  тем,  насколько  в тридцать лет у
Александра было больше славы, чем у  него  самого,  в  его  уже
почтенные годы. Такие чувства придают людям значительность; те,
у  кого  их нет, проживут свой век безвестными, и люди будут их
презирать, тогда как те, кто  пытается  превзойти  всех,  могут
быть  уверены, что уж во всяком случае превзойдут очень многих.
Верный способ в чем бы то ни  было  преуспеть  -  это  уделить
этому   предмету   пристальное   внимание,  ничем  от  него  не
отвлекаясь, тогда он потребует  от  тебя  наполовину  меньше
времени. Долгое и кропотливое сиденье над книгами - удел людей
тупых;  человек способный занимается регулярно и схватывает все
быстро. Теперь вот  подумай,  что  тебе  больше  хочется:  быть
внимательным  и  прилежным  в  часы  занятий  и, благодаря этому,
превзойти всех других мальчиков, хорошо зарекомендовать себя  и
выгадать  гораздо  больше  свободного  времени  для игры, или же
заниматься кое-как, дать опередить себя тем, кто  моложе  тебя,
чтобы  они  потом  смеялись  над  тобою,  как  над  тупицей,  и
совершенно не иметь времени для игры,  потому  что,  могу  тебя
заверить,  если  ты не будешь учиться, играть тебе не придется.
Каким же путем достигается совершенство, которого  ты  обещаешь
добиться?  Во-первых,  надо  исполнять  свой долг перед богом и
перед людьми - без этого все, что бы ты ни делал, теряет свое
значение; во-вторых, приобрести большие знания, без чего к тебе
будут относиться с большим  презрением,  даже  если  ты  будешь
очень   порядочным   человеком;   и,   наконец,   быть  отлично
воспитанным, без чего, при всей своей порядочности и учености, ты
будешь  человеком  не  только  очень  неприятным,   но   просто
невыносимым.
 Помни   об   этих  трех  задачах;  преисполнись  решимости
добиться превосходства и в том, и в другом, и в третьем. В этом
заключается все, что необходимо тебе и полезно и при  жизни,  и
после смерти, и по мере того, как ты будешь совершенствоваться в
этом, будет расти моя любовь и нежность к тебе. Твой.


 х
 Суббота.
 Сэр,
 Молва  о  вашей  начитанности и других ваших блистательных
талантах дошла до лорда Орери, и он выразил желание,  чтобы  вы
приехали  в  воскресенье  пообедать вместе с ним и с его сыном,
лордом Бойлом; я ответил ему, что вы приедете.
 К тому  времени,  как  письмо  мое  до  тебя  дойдет,  ты,
вероятно,  уже получишь это приглашение, но, если даже его и не
будет, ты все равно должен пойти  туда  завтра  между  двумя  и
тремя  и  сказать,  что  ты  пришел  к  лорду  Бойлу,  выполняя
распоряжение милорда, переданное  через  меня.  Так  как  из-за
этого  я  буду  лишен чести и удовольствия видеть тебя завтра у
себя за обедом, я рассчитываю, что ты со мною позавтракаешь,  и
велю сварить тебе шоколад.
 Возраст  твой, жизненный опыт и знание света, казалось бы,
избавляют  меня  от  необходимости  убеждать  тебя,   насколько
хорошие  манеры  важны  для  всех людей. Тем не менее различные
твои занятия, греческий и крикет, латынь и "питч",  могут
отвлечь тебя от этого предмета, поэтому я беру на себя смелость
напомнить  тебе  о  нем,  и  пожелать, чтобы, будучи у лорда
Орери, ты показал себя человеком воспитанным. Воспитанность  -
это  единственное, что может расположить к тебе людей с первого
взгляда,  ибо  для  того,  чтобы  распознать  в   тебе   большие
способности,  нужно  больше времени. Хорошее воспитание, как ты
знаешь, заключается не в  низких  поклонах  и  соблюдении  всех
правил  вежливости, но в непринужденном, учтивом и уважительном
поведении. Поэтому, когда к тебе обращаются, ты должен отвечать
приветливо, ты должен садиться  на  дальний  конец  стола,  если
только  тебя  не  пригласят  сесть  ближе,  пить первый тост за
здоровье хозяйки дома и лишь потом - за здоровье  хозяина,  не
набрасываться  на  еду,  не  быть за столом неряхой, не сидеть,
когда  другие  стоят:  и  надо,  чтобы  при  этом  у  тебя  был
непринужденный  вид,  а  не  надутая  кислая  физиономия, какая
бывает у людей, которые делают все с неохотой. Я отнюдь не имею
в виду ту бессмысленную улыбку, которую  мы  видим  у  дураков,
когда  им  хочется  быть  учтивыми,  а живое, веселое выражение
лица. Пожалуй, ничто не приобретается с таким  трудом  и  ничто
столь  не  важно,  как  хорошие манеры, которые не имеют ничего
общего ни с натянутой церемонностью, ни с наглой  развязностью,
ни с нелепой застенчивостью. Некоторая доля сдержанности всегда
бывает нужна, точно так же, как совершенно необходима известная
степень  твердости,  внешне  же  человеку  всегда подобает быть
скромным: знание света и  твои  собственные  наблюдения  должны
подсказать  тебе -  и  они одни только могут это сделать -
сколько нужно того, другого и третьего.
 Вчера  я  видел   м-ра   Фитцджералда,   он   очень   тебя
расхваливал:  если  ты  и  впредь  окажешься достоин похвал, ты
всегда будешь их получать. Прощай.



 XI


 Дублинский замок, 19 ноября 1743 г. Милый мой мальчик,
 Получил твое сочинение, написанное в  прошлую  субботу,  и
очень  им доволен. Я не знаю и ничего даже не слышал ни о каком
м-ре Сент-Морисе,  а  молодой  Пейн,  которого  я  произвел  в
прапорщики,  был  как  раз  здесь,  равно  как  и  все,  кого я
упомянул, говоря о новый наборах.
 Приближаются рождественские каникулы, и я направил к тебе
месье Денуайе, чтобы он за это  время  обучил  тебя  танцам.  Я
хочу,  чтобы  ты особенное внимание обратил на изящные движения
рук. К этому надо еще добавить уменье  надеть  шляпу  и  подать
руку;  собственно это и есть то немногое, что должно составлять
предмет внимания каждого джентльмена. Танцы  сами  по  себе  -
занятие  пустяшное и глупое, но это - одна из тех упрочившихся
глупостей, в которых людям умным  приходится  иногда  принимать
участие,  а  коль  скоро это так, то они должны делать все, что
при этом положено, умело. И  пусть  у  меня  нет  ни  малейшего
желания  видеть  тебя  танцором,  но раз уж ты все равно будешь
танцевать, мне хотелось бы, чтобы ты танцевал  хорошо,  так  же
как  хотелось бы, чтобы ты хорошо делал все. Как бы пустяшно ни
было начатое тобою дело; но, коль скоро ты уже взялся за  него,
доводи  его  до  совершенства.  И я часто говорил тебе, что мне
хочется, чтобы даже в "питч"  и  крикет  ты  играл  лучше  любого
другого  мальчика  во  всем  Вестминстере.  Например,  забота о
красоте одежды - большая глупость; и, вместе с тем,  не  меньшая
глупость  не  уметь  хорошо одеваться - так, как приличествует
твоему званию и образу  жизни.  И  это  не  только  не  унижает
человеческого  достоинства,  а напротив, скорее утверждает его:
быть одетым не хуже тех, кто тебя  окружает;  в  данном  случае
различие  между человеком здравомыслящим и хлыщом заключается в
том, что хлыщ кичится своим платьем, а  человек  здравомыслящий
потихоньку посмеивается над своей одеждой и вместе с тем знает,
что  не  должен ею пренебрегать. Существует множество таких вот
глупых обычаев. В них нет ничего преступного,  человек  разумный
должен  с  ними  считаться  и  не  терять  из-за этого хорошего
расположения духа. Диоген Киник поступал мудро, презирая их, но
в то же время и глупо, позволяя себе это презрение  выказывать.
Постарайся  быть  умнее  других,  но  никогда не давай им этого
почувствовать.
 Большое счастье для сэра Чарлза Хотема,  что  он  попал  в
руки  такого, как ты - по возрасту, жизненному опыту и знанию
людей: убежден, что  ты  будешь  неустанно  заботиться  о  нем.
Спокойной ночи.




 

 XII


 Бат, 4 октября ст. ст. 1746
 Милый мой мальчик,
 Хоть я и трачу много времени на писание тебе писем, должен
признаться,  меня часто одолевают сомнения, нужно ли все это. Я
знаю, как обычно неприятны бывают советы, знаю,  что  те,  кому
они  нужнее  всего,  менее  всего  любят  их  и  менее всего им
следуют, знаю я также и  то,  что,  в  частности,  родительские
советы  всегда  рассматриваются  как  старческое брюзжание, как
желание  непременно  проявить  свою  власть  или   просто   как
свойственная  этому возрасту болтливость. Но, с другой стороны,
я смею думать, что собственный твой разум, хоть ты еще слишком
молод  для  того,   чтобы   он   мог   чем-то   выказать   себя
самостоятельно,  достаточно  силен, чтобы дать тебе возможность
судить о вещах очевидных и принимать их. Так вот, я смею думать,
что, как ты ни молод, собственный твой разум подскажет тебе, что
советы, которые я тебе даю, имеют в виду твои, и  только  твои,
интересы, а следовательно, тебе, по меньшей мере, надлежит хорошо
взвесить  их  и  продумать;  если ты это сделаешь, то, надеюсь,
иные из них возымеют свое действие. Не думай, что  я  собираюсь
что-то  диктовать  тебе  по праву отца, я хочу только дать тебе
совет, как дал бы друг, и притом друг снисходительный. Не  бойся,
что  я буду препятствовать твоим развлечениям - напротив, мне
хотелось бы быть в этой области советчиком твоим, а  отнюдь  не
цензором.  Пусть  же  мой  жизненный  опыт восполнит недостаток
твоего и очистит дорогу твоей юности от  тех  шипов  и  терний,
которые  ранили и уродовали меня в мои молодые годы. Поэтому ни
одним словом я не  хочу  намекать  на  то,  что  ты  целиком  и
полностью  зависишь от меня, что каждый твой шиллинг ты получил
от меня, а ни от кого другого, и что иначе и быть  не  могло,  а
так как никакой женской мягкости по отношению к твоей персоне у
меня  нет, единственное, что может склонить меня на доброту -
это твои заслуги.
 Повторяю, я отнюдь не хочу напоминать тебе  об  этом,  ибо
убежден,  что  ты будешь поступать как надлежит, движимый более
благородными и великодушными побуждениями, т. е. во  имя  самой
правоты и из чувства любви и благодарности ко мне.
 Я  так  часто  рекомендовал  тебе внимание и прилежание во
всем, чем бы  ты  ни  занимался,  что  сейчас  говорю  об  этих
качествах  не как о чем-то обязательном, а указываю тебе на них
как  на  благоприятные,  более  того,  как   на   совершенно
необходимые  для  твоих удовольствий, ибо может ли быть большее
удовольствие, чем иметь возможность всегда и во всем  превзойти
своих  сверстников  и  товарищей. И равным образом, возможно ли
придумать что-либо более  унизительное,  чем  чувствовать  себя
превзойденным ими? В этом последнем случае ты должен испытывать
больше   сожаления   и   стыда,   ибо   всем   известно,  какое
исключительное  внимание  было  уделено  твоему  образованию  и
насколько  у  тебя  было  больше возможностей все узнать, чем у
твоих сверстников. Я не ограничиваю  цели  рекомендуемого  мною
прилежания   одним   только   намерением   превзойти  других  и
соперничеством с ними (хотя это - вполне ощутимое удовольствие
и  вполне  законная  гордость),  но  я  имею  в  виду  истинное
преуспеяние  в  самом  деле,  ибо,  на  мой взгляд, лучше вовсе
ничего  не  знать  в  какой-либо  области,  чем  знать   только
наполовину.    Поверхностные    знания    не    доставляют   ни
удовлетворения, ни чести, н, зато часто принося бесчестие  или
просто ставят нас в смешное положение.
 Вкуси ключа Кастальского глубины:
 Опасно что-то знать наполовину, -
 очень справедливо пишет м-р Поп.
 То,   что   принято   называть  верхоглядством,  неминуемо
порождает  самодовольных  фатов.  Последнее   время   я   часто
возвращаюсь  к  мысли  о  том, каким бы я был теперь несчастным
человеком, если бы смолоду не приобрел известный запас знаний и
вкус к ним. Что бы я стал  делать  без  этого  с  собою  сейчас?
Скорее  всего,  я, подобно большинству невежд, расшатал бы свое
здоровье и растерял имевшиеся способности, употребив все вечера
свои на пьяные кутежи; или же легкомысленно растрачивая их  на
женскую  болтовню,  вызвал  бы, со стороны тех же самых женщин, в
ответ только презрение и насмешку. Или же, наконец, я повесился
бы - а ведь один человек так когда-то и сделал - оттого  что
устал  надевать и снимать каждый день башмаки и чулки. Сейчас у
меня остались мои книги, одни только мои книги, и  каждый  день
подтверждает  мне  верность слов Цицерона о пользе образования:
"Наес studia adolescentiam alunt, - говорит он, -  senectutem
oblectant,  secundas res ornant, adversis perfugium ac solatium
praebent;  delectant  domi,  non  impediunt  foris;  pernoctant
nobiscum, peregrinantur, rusticantur."(10)
 Я  вовсе  не собираюсь, утверждая это, исключать беседу из
числа  удовольствий,  которыми  мы   наслаждаемся   в   пожилом
возрасте:   напротив,   это  очень  большое  и  очень  разумное
удовольствие для всякого возраста, только беседа, которую ведут
невежды, никак не может быть названа беседой, она не доставляет
удовольствия даже им самим, они устают от собственной  пустоты,
им  не  хватает  материала,  который  обеспечил  бы их словами,
необходимыми для поддержания разговора.
 Поэтому позволь мне самым решительным образом посоветовать
тебе, пока ты в силах это сделать, накопить значительный  запас
знаний: пусть даже тебе и не удастся применить большую часть их
в беспутные годы молодости, ты, однако, можешь быть уверен, что
настанет  время,  когда они понадобятся, чтобы тебя поддержать.
Государственные амбары  засыпаются  зерном  в  урожайные  годы:
никто в точности не знает, следующий ли, второй ли или третий по
счету  год  будет неурожайным, но известно, что рано или поздно
наступит год, когда зерна не будет хватать.
 Больше я ничего не скажу; у тебя есть м-р Харт,  чтобы  ты
мог  в  этих  мнениях  утвердиться,  у  тебя  есть разум, чтобы
подкрепить искренность сказанного мною. Короче говоря:  "У  вас
есть  Моисей  и пророки, если вы не поверите им, вы не поверите
никому, пусть даже человек воскреснет из мертвых".
 Не думай,  что  знания,  приобрести  которые  я  тебе  так
настоятельно  советую,  заключены  в  книгах;  как  бы приятны,
полезны и  необходимы  эти  знания  ни  были:  я  имею  в  виду
настоящее  знание  людей,  еще  более  необходимое, чем добытое
тобой из книг.  В  самом  деле,  эти  два  вида  знания  взаимно
дополняют   друг   друга,  никто  не  в  состоянии  овладеть  в
совершенстве одним из них, если он  не  владеет  обоими.  Знание
людей  приобретается  только среди людей, а не в тиши кабинета.
Его нельзя почерпнуть из  одних  лишь  книг,  но  книги  многое
подскажут тебе, когда ты будешь наблюдать жизнь, и без них ты в
ней  многого  не  увидишь.  А  когда ты сопоставишь собственные
наблюдения над людьми с вычитанным из книг,  тебе  легче  будет
доискаться до истины.
 Для   того,  чтобы  узнать  людей,  необходимо  не  меньше
внимания и усердия, чем для того, чтобы узнать книги,  и,  может
быть, больше тонкости и проницательности. Я встречаю, например,
немало  пожилых  людей,  которые  всю  свою  жизнь  вращались в
большом свете, но, по  причине  крайнего  легкомыслия  своего  и
невнимательности,  знают  о  нем  сейчас  не больше, чем знали в
пятнадцать лет. Поэтому не обольщайся надеждой, что ты  сможешь
приобрести  это  знание  за пустою и праздною болтовней. Нет, ты
должен проникнуть гораздо глубже. Ты должен не просто  смотреть
на  людей,  а  внимательно  в них всматриваться. Почти в каждом
человеке с самого рождения  заложены  в  какой-то  степени  все
страсти, и, вместе с тем, у каждого человека преобладает какая-то
одна,  которой  подчиняются все остальные. Ищи в каждом человеке
эту  главенствующую  над  всем   страсть,   загляни   в   самые
сокровенные   уголки  его  сердца  и  понаблюдай  за  тем,  как
по-разному ведет себя одна и та же страсть  в  разных  людях.  А
когда  ты разгадал в каком-нибудь человеке эту главную страсть,
помни, что никогда не следует доверять ему в том, что  так  или
иначе  эту  страсть  задевает.  Умей  использовать ее для того,
чтобы на него повлиять, только, прошу тебя,  будь  настороже  и
помни  о ней всегда, какими бы заверениями этот человек тебя ни
обольщал.
 Мне хотелось бы, чтобы ты  прочел  это  письмо  два  раза,
однако  я сильно сомневаюсь, что и один раз ты дочитаешь его до
конца. Не буду больше утруждать тебя сейчас, но к этому вопросу
мы с тобою еще вернемся. Прощай!
 Только что получил твое письмо из  Шафхаузена:  проставляя
дату, ты забыл указать месяц.

10  Эти  вот  занятия  питают  юношей,  радуют   стариков,
украшают  счастье, доставляют прибежище и утешают в несчастьях,
услаждают дома, не мешают  вне  дома,  проводят  с  нами  ночи,
сопровождают нас в странствиях и помогают в сельском труде (лат).





 XIII


 Бат, 9 октября ст. cт. 1746 г.
 Милый мой мальчик,
 Твои  невзгоды по дороге из Гейдельберга в Щафхаузен когда
тебе пришлось  спать  на  соломе,  есть  черный  хлеб  и  когда
сломался твой берлин - не что иное, как надлежащая подготовка
к  более значительным неприятностям и неудачам, которых следует
ожидать во время путешествий; при наличии известной  склонности
к морализированию можно было бы назвать их примерами несчастных
случайностей,  препятствий и трудностей, которые каждый человек
встречает на своем жизненном пути. В путешествии разум твой  -
это  тот  экипаж,  который должен провезти тебя сквозь все, и в
соответствии с тем, надежен он или нет, в хорошем он или плохом
состоянии, путешествие твое окажется лучше или хуже,  однако  в
пути   твоем   тебя   всегда  могут  подстерегать  какие-нибудь
ухабистые проселочные дороги  и  захудалые  гостиницы.  Поэтому
позаботься,  чтобы  экипаж,  обойтись без которого нельзя, был в
самом лучшем состоянии, осматривай его и, что ни день,  приводи
в порядок и укрепляй его рессоры: каждому это по силам и каждый
должен   об   этом   заботиться   сам:   человек  который  этим
пренебрегает, заслуживает того, чтобы почувствовать на себе все
роковые  последствия  своего  небрежения,   и   не   приходится
сомневаться, что рано или поздно их почувствует.
 A  propos(11),  о  небрежении;  кое-что об этом я еще должен
тебе сказать. Как ты хорошо знаешь, я не раз говорил,  что  моя
любовь к тебе - отнюдь не какое-нибудь мягкое женское чувство:
она  ни в какой степени не ослепляет меня, напротив, она делает
меня особенно чутким к твоим недостаткам; указывать тебе на них
- не  только  мое  право,  но  и  моя  обязанность,  твоя   же
обязанность  -  исправлять  их,  и  это  всегда  будет в твоих
интересах. Тщательно проверяя тебя, я до сих пор не  обнаружил,
слава  богу,  ничего  дурного  в  твоем сердце и никаких особых
пороков в твоем уме, но я нашел в тебе  леность,  невнимание  и
равнодушие,  недостатки,  простительные  разве только старикам,
которые  на  склоне  жизни,  когда  телесные  и  духовные  силы
иссякают,   могут  иметь  известное  право  на  подобного  рода
инертность. У  человека  же  молодого  должно  быть  стремление
блистать  и  быть  всюду  первым;  он  должен  быть насторожен,
деятелен и неутомим в поисках средств,  чтобы  этого  добиться,
как  Цезарь,  nil actum reputans, si quid superesset agendum(12).
Тебе, по-видимому, не хватает той vivida vis  animi(13),  которая
побуждает  и подзадоривает большинство молодых людей нравиться,
блистать, превосходить своих сверстников. Будь уверен, что  без
желания  и  без усилий, направленных на то, чтобы чем-то стать,
ты ни при каких обстоятельствах ничем не станешь; точно так же,
как  без  желания  и  внимания,  необходимых,   чтобы   кому-то
понравиться,  ты  никогда  никому  не понравишься. Nullum numen
abest, si sit prudentia(14), безусловно справедливо  в  отношении
всего,  кроме  поэзии,  и  я  твердо убежден, что любой человек
средних  способностей  может  надлежащею  работой  над   собой,
усердием,  вниманием  и  упорством сделаться всем, чем захочет,
кроме как хорошим поэтом.
 Твое будущее поприще - это огромный деловой мир; предмет,
которым ты в настоящее время  занят  -  это  дела,  интересы,
история,  государственное  устройство, обычаи и нравы различных
стран Европы. Во всех этих  предметах  всякий  человек  средних
способностей,  при  средней  затрате сил, вне всякого сомнения,
преуспеет.  Историю  как  древнюю,  так   и   новую,   человеку
внимательному  изучить  нетрудно.  То  же  самое  относится и к
географии и хронологии; ни та, ни  другая  не  требуют  никакой
особой  находчивости,  никаких исключительных дарований. Что же
касается искусства говорить и писать ясно, правильно и  к  тому
же  изящно  и легко, то ему, разумеется, надо учиться, вдумчиво
читая лучших писателей и внимательно вслушиваясь  в  речь  тех,
кто  более  всего  достоин  нашего подражания. Вот те качества,
которые особенно нужны тебе в избранной тобой области и которые
ты, если захочешь, сможешь выработать в  себе.  И  говорю  тебе
прямо,  я  очень на тебя рассержусь, если ты этого не сделаешь;
коль скоро у тебя есть все возможности, то надо воспользоваться
ими, иначе виноват во всем будешь ты один.
 Если  старание  и  усердие  необходимы  для   приобретения
качеств,  без  которых  ты  никогда  ничем  не  можешь  стать и
что-либо представлять собою в свете, то они не менее необходимы
и для приобретения тех второстепенных качеств,  которые  делают
человека  приятным  в  обществе  и  желанным  гостем. По правде
говоря, все, что вообще-то стоит делать, стоит делать хорошо, а
ты ничего не сможешь сделать хорошо, если не будешь внимателен.
Поэтому необходимость быть внимательным я  распространяю  и  на
вещи  ничтожнейшие, в том числе на танцы и на занятия туалетом.
В  силу  сложившегося  обычая,  танцы  могут  иногда  стать  для
молодого   человека  необходимостью,  поэтому,  занимаясь  ими,
помни, что ты должен научиться хорошо танцевать и  что  даже  в
том,  что  само по себе смешно, смешным ты выглядеть не должен.
То же самое относится и к одежде; одеваться необходимо, поэтому
ты должен и к этому отнестись  серьезно:  не  для  того,  чтобы
соперничать  с  каким-нибудь  щеголем  или победить его, но для
того, чтобы  не  выделяться  из  всех  и  не  казаться  поэтому
смешным. Обрати самое серьезное внимание на то, чтобы одеваться
так,  как  все  уважающие себя люди твоего возраста оделись бы,
идя туда, куда идешь ты, ничем не  дав  повода  обсуждать  свою
одежду,   как   чересчур   небрежную  или,  напротив,  чересчур
изысканную.
 Тот, кого принято называть  человеком  рассеянным,  обычно
либо  человек очень слабый, либо же - очень чем-то увлеченный,
но будь он тем или другим, я убежден,  что  в  обществе  он  до
крайности  неприятен.  Он то и дело попадает впросак; создается
впечатление, что сегодня он уже не  узнает  людей,  с  которыми
вчера  был как будто накоротке. Он не принимает участия в общем
разговоре, напротив  того,  время  от  времени  вдруг  начинает
говорить  что-то свое, как будто его только что разбудили. Это,
как я уже сказал - верный  признак  человека  или  настолько
слабого, что он не в состоянии одновременно удержать в сознании
более  одного  предмета,  или настолько чем-то увлеченного, что
можно подумать, будто он  целиком  поглощен  решением  каких-то
очень больших и важных задач, и все мысли его направлены на них.
У  сэра Исаака Ньютона, м-ра Локка и, может быть, еще человек у
пяти-шести с самого сотворения мира было право на рассеянность,
проистекающую от крайней напряженности мысли, которой требовали
их занятия. Но если молодой человек, и к  тому  же  бывающий  в
свете,  у которого нет таких отвлекающих от всего на свете дел,
будет  проявлять  в  обществе  подобного  рода  рассеянность  и
считать  себя  вправе  это  делать,  то это мнимое его право на
рассеянность,  создающее   ему   исключительное   положение   в
обществе,  обернется  для  него  скорее всего тем, что он будет
просто-напросто из этого общества исключен. Сколь бы  пустой  и
легкомысленной  ни  была  та  или  иная компания, коль скоро ты
находишься в ней, не показывай людям своим невниманием  к  ним,
что ты считаешь их пустыми; лучше будет, если ты настроишь себя
на  их  лад  и  в какой-то степени примиришься с их слабостями,
вместо того чтобы выказывать свое презрение к ним.
 Презрение людям  перенести  всего  тяжелее,  и  они  очень
неохотно   его   прощают.   Им   гораздо  легче  забыть  любой
причиненный им вред, нежели просто  обиду.  Поэтому  если  тебе
больше  хочется  нравиться людям, нежели оскорблять их, хочется
возбуждать в них любовь, а не  ненависть,  будь  к  ним  всегда
внимателен, памятуя, что у каждого человека есть свое маленькое
самолюбие и этим вниманием ты всегда ему льстишь. Недостаток же
внимания  уязвляет  его  гордость  и  неминуемо  вызывает в нем
возмущение или по меньшей мере недоброжелательство. Например, у
большинства людей (я бы даже сказал -- у всех  без  исключения)
есть  свои  слабости:  к  каким-то  вещам они питают страсть, к
другим - отвращение, поэтому, если бы ты вздумал смеяться  над
человеком за то, что он терпеть не может кошек или сыр (чего, к
слову    сказать,    не   выносят   очень   многие),   или   по
невнимательности своей и  небрежности  допустил,  что  человек
этoт  натолкнулся  на  нечто  для  него неприятное и что ты мог
предотвратить, он сочтет  первое  за  обиду,  а  второе  -  за
неуважение   к  себе  и  запомнит  то  и  другое.  Если  же  ты
постараешься добыть для него то, что он любит, и  избавить  его
от  того,  чего он не выносит, он почувствует, что ты во всяком
случае к нему внимателен; самолюбие его будет польщено, и  этим
ты,  может быть, больше приблизишь его к себе, чем какой-нибудь
более  важной  услугой.  Что  же  касается  женщин,  то   здесь
необходимо  бывает  оказывать  и  еще  менее существенные знаки
внимания и следовать в этом обычаям  света,  как  этого  всегда
ждут от человека воспитанного.
 Длинные   письма,   которые  я  так  часто  посылаю  тебе,
нисколько не  будучи  уверен  в  том,  что  они  возымеют  свое
действие, напоминают мне листки бумаги, которые ты еще недавно,
- а  я  когда-то  давно  - пускал на ниточке к поднявшимся в
воздух змеям. Мы звали их "курьерами"; иные из них ветер уносил
прочь, другие рвались об веревку, и только немногие  подымались
вверх  и  прилеплялись  к  змею. Но сейчас, как и тогда, и буду
доволен,  если  даже  немногие  из   моих   "курьеров"   смогут
прилепиться к тебе. Прощай.


11 Кстати (франц.)

 12  не считавший, что ты сделал дело, если надо еше что то
доделывать (лат.).

 13 животворной силы души (лат.).

 14 Ни одно божество не оставит тебя (без помощи), если  ты
сам будешь благоразумен (лат.).





 XIV


 Лондон, 2 декабря ст. ст. 1746 г.
 Милый мой мальчик.
 Новая  должность, которую я занял, не позволяет мне писать
тебе ни так часто, ни так пространно, как я  писал  на  прежней
службе,  где  я пользовался гораздо большим досугом и свободой.
Но ты не должен судить о моей любви к тебе по количеству писем;
и пусть их будет меньше, могу заверить тебя, это  отнюдь  не
значит, что любовь моя к тебе сколько-нибудь уменьшилась.
 Только  что  получил  твое письмо от 25 ноября н. ст., а с
предыдущей почтой - еще и письмо от м-ра Харта; оба эти письма
меня очень порадовали: письмо м-ра Харта - хорошим  отзывом  о
тебе,  твое же - точными сведениями по части интересующих меня
вопросов.  Пожалуйста,  продолжи  свои  сообщения  о  том,  как
управляется страна, где ты сейчас живешь. Надеюсь, что до того,
как  ты  покинешь  ее,  ты  досконально  изучишь  этот  вопрос.
Холмистое  расположение  Лозанны   представляет,   по-видимому,
большие  удобства  при  такой  холодной  погоде:  постоянно  то
взбираясь на гору, то спускаясь вниз, ты будешь  согреваться  и
этим убережешь себя от простуды.
 Ты  пишешь,  что в городе есть хорошее общество. Принят ли
ты в нем? Завел ли  новые  знакомства  и  с  кем?  Назови  хоть
несколько  фамилий. Занимаешься ли немецким; учишься ли читать,
писать, разговаривать?
 Вчера один из моих друзей показал мне письмо,  полученное
им  от  месье  Боша  - оно доставило мне огромное удовольствие
тем. что автор его с такой похвалой  отзывается  о  тебе.  Среди
прочих  лестных  вещей,  которые  месье Боша говорит о тебе, он
упоминает о том, как ты был встревожен моей болезнью и  сколько
выказал трогательной заботы обо мне. Я признателен тебе за нее,
хотя,  вообще-то  говоря,  это твой долг. Чувство благодарности
свойственно далеко не всем, и его  никак  нельзя  назвать  даже
распространенным.  Так  как твоя любовь ко мне может проистекать
только от твоего жизненного опыта и от убеждения в том,  что  я
люблю  тебя  (ибо  все  разговоры  о  врожденной любви - сущий
вздор), то взамен я хочу только одного, и как раз того, что  для
тебя  всего  важнее:  чтобы ты неизменно жил достойною жизнью и
неуклонно стремился к знаниям.  Прощай  и  будь  уверен,  что  я
всегда  буду горячо любить тебя, если ты будешь заслуживать эту
любовь, а если нет, тотчас же тебя разлюблю.



 XV


 Лондон, 9 декабря ст, ст. 1746 г.
 Милый мой мальчик,
 Хоть у меня и очень мало времени, и хотя с этой же почтой я
пишу м-ру Харту, я все-таки не могу отправить пакет  в  Лозанну,
не  написав  тебе  несколько  строк. Спасибо за поздравительное
письмо, написанное невзирая на боль, которую тебе  пришлось  при
этом  терпеть.  Несчастная  случайность,  причинившая  тебе эту
боль, произошла как мне кажется, вследствие твоего легкомыслия,
о котором я позволил себе не раз уже тебе писать. Пост, который
я сейчас занял, несмотря на то, что многие мечтают  о  нем  и  к
нему   стремятся,   мне   был   в   некотором   роде   навязан.
Обстоятельства сложились так, что мне пришлось согласиться.  Но
я  чувствую,  что  мне  для  этого  нужно  больше  сил  -  как
физических, так и духовных. Был бы ты года на три-четыре старше
- ты бы разделил со мною мои труды, и я мог  бы  сделать  тебя
своим  помощником.  Однако я надеюсь, что ты так успешно будешь
заниматься  все  ближайшие  годы,  что  еще  сумеешь  быть  мне
полезным,  если  должность  эта  останется  за мной до тех пор.
Знание новых  языков  -  уменье  правильно  читать,  писать  и
говорить  на  них,  знание  законов  различных  стран  и, в
частности,   государственного   устройства,   знание   истории,
географии  и хронологии совершенно необходимы для того поприща,
к которому я тебя всю жизнь стремился и стремлюсь  подготовить.
Обладая  этими  знаниями, ты сможешь сделаться моим преемником,
хоть, может быть, и не непосредственным.
 Надеюсь, что ты умеешь беречь свое время -  а  это  ведь
удается  очень  немногим  - и что ты используешь, так или иначе,
каждую свободную минуту.  Бывать  в  обществе,  гулять,  ездить
верхом  -  все  это,  на мой взгляд, означает употреблять свое
время с пользой, а при соответствующих  обстоятельствах  польза
эта может оказаться немалой. Но, что я никому никогда не прощаю,
так  это  праздности  и  совершенного  безделья,  которые губят
величайшую драгоценность - время, такое невосполнимое для тех,
кто его теряет.
 Познакомился ли ты с какими-нибудь лозаннскими  дамами?  И
достаточно   ли  ты  вежлив  с  ними,  чтобы  им  было  приятно
находиться в твоем обществе?
 Пора кончать. Да благословит тебя бог!



 XVI


 Лондон, 6 марта ст. ст. 1747 г.
 Милый мой мальчик,
 Все, что бы ты ни  делал,  всегда  будет  меня  волновать,
радуя  или  огорчая.  И  сейчас  вот  мне огромное удовольствие
доставили письма, полученные на днях из Лозанны, в которых речь
идет о тебе, одно - от мадам Сен-Жермен, другое  -  от  месье
Пампиньи:  оба  они настолько хорошо говорят о тебе, что я счел
себя обязанным, воздав должное и тебе, и им, сообщить  тебе  об
этом.  Люди,  которые  заслужили  хорошие отзывы о себе, вправе
узнать об этом - для них это будет наградой  и  поощрением.  В
обоих письмах говорится, что ты не только decrotte(15), но, что ты
достаточно  хорошо  воспитан  и  что  от  английской коросты --
неловкой застенчивости, робости  и  грубости  (которые,  кстати
сказать,  у  тебя были) - теперь мало что осталось. Всей душой
этому радуюсь, ибо, как я тебе много раз говорил, эти, казалось
бы второстепенные,  качества  -  приветливость  и  приятность,
отсутствие  всякой  натянутости,  располагающие к себе манеры и
обходительность - в действительности  значат  гораздо  больше,
чем это принято думать, особенно у нас, в Англии. У добродетели
и  у  знания, как у золота, есть своя присущая ему ценность, но
если их не шлифовать, то они, разумеется, утратят  значительную
часть своего блеска, а ведь даже хорошо начищенная латунь может
на    многих   людей   произвести   больше   впечатления,   чем
необработанное золото.
 Сколько  всяческих  пороков  французы   прикрывают   своим
непринужденным,  приятным  и  располагающим  к себе обращением!
Многим из них недостает обычного здравого смысла, многим - еще
более обычных знаний, но, в общем, манерами своими они  настолько
восполняют  эти свои недостатки, что порой их невозможно бывает
обнаружить. Я часто говорил, да и продолжаю думать сейчас,  что
француз,  сочетающий  в  себе  высокие  нравственные  качества,
добродетель, ученость  и  здравый  смысл,  с  воспитанностью  и
хорошими  манерами  своей  страны,  являет  пример совершенства
человеческой природы. Этого совершенства ты можешь  достичь  и,
надеюсь,  достигнешь. Что такое добродетель, ты знаешь,  если
ты захочешь, она у тебя будет; обладать ею - во власти каждого
человека, и несчастен тот, у кого ее нет. Здравым смыслом  тебя
господь  наградил. Учености у тебя достаточно, чтобы с течением
времени приобрести все, что необходимо человеку. Со всеми этими
качествами тебя рано вывели в свет, и ты  будешь  сам  виноват,
если  не приобретешь там всех других знаний, необходимых, чтобы
дополнить и украсить твой характер.
 Ты хорошо сделаешь, если засвидетельствуешь свое  почтение
мадам  Сен-Жермен и месье Пампиньи и скажешь им, как ты польщен
их высоким мнением о тебе в  тех  письмах,  которые,  как  тебе
известно, они мне посылали.
 Прощай!  Умей  и впредь заслужить подобные отзывы, и тогда
ты не только заслужишь мою искреннюю любовь, но и  почувствуешь
ее на себе.


15 обтесался (франц.).




 XVII



 Лондон, 27 марта ст. ст. 1747 г.
 Милый мой мальчик,
 Наслаждение   -  это  тот  риф,  об  который  разбивается
большинство молодых людей. Стремясь найти его, они пускаются  в
море  на  всех  парусах,  но у них нет компаса, чтобы направить
свой путь, у них недостаточно разума, чтобы  вести  корабль  по
какому-нибудь  верному  курсу.  Поэтому  путешествие  их, вместо
того, чтобы доставить им наслаждение, кончается для них мукою и
позором.  Не  думай,  что  я  собираюсь  осуждать  наслаждение,
подобно  ворчливому стоику, или, подобно какому-нибудь пастору,
призывать от него отречься. Нет, я, напротив, хочу обратить  на
него   твое  внимание  и  рекомендовать  его  тебе,  как  истый
эпикуреец.  Я  хочу,  чтобы  ты  испил  его   сполна,   и   моя
единственная цель - сделать так, чтобы ты в нем не обманулся.
 Едва  ли не каждый молодой человек превыше всего стремится
стать жизнелюбцем; но, чаще всего, юноши принимают это понятие на
веру и, вместо того, чтобы сообразоваться со своими собственными
вкусами и склонностями, слепо готовы почитать наслаждением  то,
что  этим  именем  называют  люди,  с которыми они больше всего
общаются. А в обычном смысле слова жизнелюбец  -  всего-навсего
кутила,  непробудный  пьяница, заправский распутник и отчаянный
сквернослов. Коль скоро это может оказаться полезным для  тебя,
я  охотно признаюсь, как бы мне это ни было стыдно, что пороки
моей юности проистекали не столько от моих естественных  дурных
склонностей,  сколько  от  глупого  желания быть в представлении
окружающих жизнелюбцем. Всю свою  жизнь  я  ненавидел  вино,  и,
однако,  мне  часто  случалось  выпивать; порою с отвращением, с
неизбежно следовавшим за этим на другой день недомоганием, и
все только потому,  что  я  считал,  что  уменье  пить  -  это
необходимое качество для настоящего джентльмена и эпикурейца.
 То  же  можно  сказать и о карточной игре. Я не нуждался в
деньгах, и, разумеется, мне никогда не  случалось  садиться  за
игру  ради  того, чтобы приобрести их. Но я считал, что игра -
это второе необходимое качество жизнелюбца, и поэтому, начав  с
того,  что стал предаваться ей без всякого желания, отказывался
ради нее потом от множества настоящих  удовольствий  и  загубил
тридцать лучших лет своей жизни.
 Я  дошел  даже одно время до такой нелепости, что научился
сквернословить, дабы украсить и дополнить  блистательную  роль,
которую  мне  хотелось  играть,  однако я вскоре же оставил это
безрассудство, поняв, насколько всякое сквернословие порочно  и
непристойно.
 Так   вот,   соблазненный   модой   и   слепо   предаваясь
наслаждениям  мнимым,  я  терял  подлинные;  я  расстроил   свое
состояние  и  расшатал здоровье - и этим, должен признаться, я
понес заслуженное наказание за свои проступки.
 Пусть же все это послужит тебе  предостережением  -  умей
выбирать   наслаждения   сам  и  никому  не  позволяй  их  себе
навязывать. Следуй природным своим  побуждениям,  а  отнюдь  не
моде:  положи  на одну чашу весов всю ту радость, которую несут
тебе наслаждения сегодняшнего часа,  а  на  другую  -  то,  что
неизбежно  за  ними следует, и, руководствуясь здравым смыслом,
сделай свой выбор.
 Доведись мне начать жизнь сначала и обладай я  тем  опытом,
который у меня сейчас есть, я бы наполнил эту жизнь подлинными,
а не воображаемыми наслаждениями. Я бы сполна насладился яствами
и  вином,  но уберег бы себя от страданий, связанных с избытком
того и другого.
 В двадцать лет я не сделался бы проповедником  воздержания
и  трезвости; и я бы предоставил другим людям поступать, как они
хотят, не упрекая их за это и не  читая  им  морали,  но  я  бы
твердо  решил  не  вредить собственным способностям и не губить
здоровья в угоду тем, кто не  хочет  беречь  свои.  Я  бы  стал
играть,  чтобы  получить  удовольствие,  но  не для того, чтобы
испытывать страдания:  иными  словами,  я  бы  стал  играть  по
маленькой, в смешанном обществе, чтобы развлечься и отдать дань
существующему  обычаю. Но я бы остерегся играть на такие суммы,
которые в случае выигрыша все равно не принесли бы  мне  ничего
хорошего,   а  в  случае  проигрыша  поставили  бы  меня  перед
необходимостью платить долги,  а  после  этого,  в  чем-то  себе
отказывать.  Не  говорю уже о тех ссорах, которые обычно следуют
за всякой крупной игрой.
 Я  стал  бы  посвящать  часть  моего  времени  чтению,   а
оставшиеся часы проводить в обществе людей умных и образованных,
и стараться больше находиться среди тех, кто выше меня. Я бы не
пренебрегал и смешанным светским обществом, состоящим из мужчин
и  женщин.  Пусть  оно часто грешит легкомыслием, такое общество
всегда освежает человека и дает ему  отдых,  что  небесполезно,
ибо  при  этом  манеры  наши смягчаются и приобретают известный
блеск.
 Таковы были бы мои удовольствия и развлечения, если бы  мне
довелось  прожить  еще  раз  последние тридцать лет моей жизни;
удовольствия эти разумны, и, кроме того, должен  тебе  сказать,
что  они-то  и  есть истинно светские, ибо все прочее отнюдь не
свойственно тем, кого я называю светскими людьми, а только тем,
кто сами себя так называют. Неужели же хорошему обществу  может
быть  приятно  присутствие  человека,  напившегося до положения
риз,  или   человека,   который   рвет   на   себе   волосы   и
богохульствует,  потому  что  проигрался  в  карты  и ему нечем
платить свой долг? Или же, наконец, распутника, который лишился
половины носа и стал калекой, оттого что предавался  низкому  и
постыдному  разврату? Нет, тот, кто всем этим занимается, а, тем
более, тот, кто способен еще этим хвастать, не вправе причислять
себя к хорошему обществу, а если его и допускают туда порой, то
всегда - с большой неохотой. По-настоящему светский человек  и
подлинный  жизнелюбец  соблюдает приличия и, уж во всяком случае,
не перенимает чужих пороков и не старается пустить людям пыль в
глаза; если же, на  его  несчастье,  он  сам  одержим  каким-то
пороком,   то   он   старается  удовлетворить  его  с  отменной
осторожностью и втайне.
 Я  не  упомянул  о  наслаждениях   ума   (которые   весьма
основательны и прочны), ибо они не подходят под категорию того,
что  принято называть наслаждением; люди, должно быть, считают,
что  само  слово  "наслаждение"  относится  всецело  к  области
чувств. Наслаждение добродетелью, милосердием и знаниями - это
подлинное  и  непреходящее  наслаждение,  и  я  надеюсь, что ты
познаешь его всерьез и надолго. Прощай.



 



XVIII



 Лондон, 3 апреля ст. ст. 1747г.
 Милый мой мальчик,
 Если все, что мне сообщили, правда, то я пишу  сейчас  это
письмо настоящему джентльмену, облаченному в пурпуровый кафтан,
отделанному  золотым   галуном,   парчовый   камзол  и  прочие
подобающие одежды. В силу  естественного  пристрастия,  которое
каждый автор питает к своим творениям, мне радостно узнать, что
м-р Харт считает последнее мое издание достойным столь изящного
переплета, а так как переплет этот красного цвета и он не забыл
даже  сделать  золотые  тиснения  на  корешке,  то, надеюсь, он
позаботится и о том, чтобы, увидев его, можно было заключить  и
о   содержании.   Роскошный   переплет   привлекает  взгляды  и
возбуждает внимание каждого, и дело только в том, что женщины и
иные мужчины, которые мало чем от них отличаются,  интересуются
больше  переплетом,  чем  самой  книгой, тогда как люди умные и
ученые тотчас же заглядывают вовнутрь и,  если  обнаружат,  что
содержание   книги   не   соответствует  внешности,  с  великим
негодованием и презрением ее отбрасывают. Надеюсь,  что,  когда
люди  откроют  и  прочтут  это  издание  моих  сочинений, самые
строгие   судьи   обнаружат,   что   оно   написано    стройно,
последовательно,  основательно,  живо  и  умно.  М-р Харт может
recensere(16) и emendare(17) столько, сколько  ему  угодно,  но  он
немногого  добьется,  если  сам  ты  в  этом  ему  не поможешь.
Творение окажется несовершенным.
 Спасибо тебе за сообщение о наших успехах  на  Средиземном
море: ты очень верно замечаешь, что статс-секретарь должен быть
обо   всем   хорошо  осведомлен.  Поэтому  я  надеюсь,  что  ты
позаботишься о том, чтобы у меня были все необходимые сведения.
Ты близок к совершающимся в Италии событиям, и я не сомневаюсь,
что  ты   часто   разглядываешь   карту   и   ПОЭТОМУ   отлично
представляешь себе весь театр военных действий.
 Мне   понравилось  твое  описание  соляных  копей  -  оно
свидетельствует о том, что, когда ты их осматривал, ты  отнесся
к  этому  со  вниманием.  Однако, невзирая на то, что по-твоему
швейцарская соль очень хороша, я все-таки склонен  думать,  что
ей  не  сравниться с настоящей аттической солью, в которой были
совершенно  особые  острота   и   тонкость.   Аттическую   соль
употребляли   во   всей   Греции,   за  исключением  Беотии,  и
впоследствии ее принялись в больших количествах вывозить в Рим,
где стали примешивать некое вещество, называемое светскостью, и
состав этот одно  время  почти  достиг  совершенства  настоящей
аттической  соли.  Чем  больше  ты впитаешь в себя оба эти вида
соли, тем лучше ты сохранишь  себя  и  тем  больше  тебя  будут
ценить.
 Прощай. Мое почтение м-ру Харту и м-ру Элиоту.


16 критиковать (лат.).

 17 исправлять (лат.).





 XIX



 Лондон, 14 апреля ст. ст. 1747 г.
 Милый мой мальчик,
 Если  сознание,  что  ты  поступаешь хорошо, приносит тебе
хотя бы половину того удовольствия, которое я испытываю сейчас,
получив от м-ра Харта приятное известие о  тебе,  мне  вряд  ли
явится  необходимость  наставлять  тебя  и  уговаривать  что-то
делать. Хорошие поступки ты будешь совершать  уже  потому,  что
тебе  захочется  удовлетворить  свои желания и собственное свое
самолюбие. М-р Харт пишет мне, что ты внимателен  и  усерден  в
своих  занятиях  и  что,  чем больше ты в них вникаешь, тем они
больше тебе  нравятся.  Удовольствие,  которое  ты  испытываешь
сейчас,  будет  все возрастать и идти в ногу с твоим вниманием,
так что соотношение того  и  другого  неизменно  будет  в  твою
пользу.
 Ты  должен  помнить,  что  я всегда настоятельно советовал
тебе делать свое дело, каким бы оно ни было, и только его, и ни
за что другое в это время не браться. Не думай только, что  это
должно  означать для тебя - засесть за книгу и корпеть над ней
целый  день.  Отнюдь.  Я  хочу,  чтобы  у  тебя  были  также  и
удовольствия  и  чтобы,  когда  дело дойдет до них, ты и на них
сумел  бы  сосредоточиться  так  же  безраздельно,  как  и   на
занятиях.  Если  же  ты  не  сумеешь уделить должное внимание и
тому,  и  другому,  ни  то,  ни  другое  не  принесет  тебе  ни
удовлетворения,   ни   успеха.  Человек,  который  не  способен
овладеть своим вниманием и направить  его  на  нужный  предмет,
изгнав  на это время все остальные мысли, или который просто не
дает себе труда об этом позаботиться, негоден ни для  дела,  ни
для удовольствия. Если где-нибудь на балу, за ужином, в веселой
компании  человек  принялся  бы  решать  в  уме  геометрическую
задачу,  он  оказался  бы  очень  неинтересным  собеседником  и
представлял  бы собою в обществе жалкое зрелище. А если в часы,
посвященные геометрии, мысли его клонились бы  к  менуэту,  то,
думается,  математик  бы  из него вышел неважный. День велик, и
его хватит на все, если одновременно ты  бываешь  занят  чем-то
одним,  и,  вместе  с  тем, целого года тебе ни на что не хватит,
если ты будешь делать два дела сразу.
 Председатель де Витт,  которого  в  1672 г.  разорвали  в
клочья,  вершил  всеми  делами  Республики,  и,  однако, у него
оставалось время бывать по вечерам на ассамблеях  и  ужинать  в
компании. Когда его спросили, как это ему удается справляться с
таким множеством дел и еще развлекаться по вечерам, он ответил:
"Нет  ничего  проще:  надо  только  всегда делать что-то одно и
никогда не откладывать на завтра то,  что  может  быть  сделано
сегодня".  Такое  вот  пристальное  и всегда сосредоточенное на
чем-то одном внимание - верный признак человека  незаурядного,
тогда  как  спешка, волнение и суетливость - характерные черты
человека легкомысленного и слабого. Читая Горация, думай о том,
как верны его мысли, как совершенен его стиль, сколько  красоты
в его стихах, и не вспоминай "De homine et cive"(18) Пуффендорфа.
Читая же Пуффендорфа, не думай о госпоже де Сен-Жермен, а когда
тебе  доведется  разговаривать с этой дамой, начисто позабудь о
Пуффендорфе.
 М-р  Харт  пишет,  что   возместил   тебе   часть   денег,
истраченных  в  Германии, и я даю свое согласие на то, чтобы он
возместил их все, ибо знаю теперь, что  ты  этого  заслужил.  Я
ничего  для  тебя не пожалею, и у тебя не будет недостатка ни в
чем, если только ты этого заслужишь: поэтому знай, что в  твоей
власти иметь все, что ты захочешь.
 Есть  одна  книжечка,  которую  ты  читал  здесь  с  месье
Кодерком, называется она  "Maniere  de  bien  penser  dans  les
ouvrages d'esprit"(19), автор ее - отец Буур. Мне хочется, чтобы
ты  перечел  ее  еще раз в часы досуга: она не только развлечет
тебя, но также разовьет в тебе вкус и направит  мысли  твои  по
правильному пути. Прощай!


18 "О человеке и гражданине" (лат.).

19 "О верности хода мысли в творениях ума" (франц.).


 XX



 Лондон, 30 июня ст. ст. 1747 г.
 Милый мой мальчик,
 Мне  было очень приятно узнать из твоего последнего письма
о хорошем приеме,  который  был  оказан  тебе  во  время  твоей
поездки  по Швейцарии. С этой же почтой я отправляю письма м-ру
Бернаби и городскому старшине, где я благодарю их за  все,  что
они  для  тебя сделали. Если внимание, которое ты там встретил,
пришлось тебе по душе, а я смею думать, что это  так,  надеюсь,
ты  сделаешь  из  этого  общий  вывод  -  что знаки внимания и
учтивости приятны всем,  кто  их  получает,  и,  что,  чем  более
внимателен  ты  будешь  к  людям  и учтив с ними, тем больше ты
сумеешь расположить их к себе.
 Есть  "Путешествие  по  Швейцарии",  написанное  епископом
Бернетом,  а  лучшая  книга  об  этой  стране  и  ее тринадцати
кантонах принадлежит м-ру Стэньену, который долго там жил. Но я
склонен думать, что ни ту, ни другую книгу никто уже  не  будет
читать,  после  того как ты напишешь обо всем, что видел в этой
стране. Надеюсь, что один из первых экземпляров своей книги  ты
подаришь мне. Я, разумеется, шучу, но пусть я и далек от мысли,
что   ты   сразу   сделаешься   писателем  и  рассказ  о  твоих
путешествиях все будут читать, мне все же хочется,  чтобы  куда
бы  ты ни поехал, ты был так любознателен и пытлив, как если бы
на самом деле собирался писать книгу.
 Я вовсе не  думаю,  что  тебе  непременно  надо  стараться
узнать, сколько где домов, выяснять количество жителей, вывесок
и  могильных плит в каждом городе, через который ты проезжаешь.
Но все же надо, чтобы  ты  установил,  насколько  это  окажется
возможным,  за  то  время,  которое ты проведешь в том или ином
городе, вольный ли это город,  а  если  нет,  то,  кем  и  каким
образом он управляется, есть ли в этом городе какие-либо особые
привилегии  или  обычаи,  какие  там  развиты  ремесла  и какая
торговля и прочие подробности, которые  людям  умным  интересно
бывает знать. И совсем не худо, если ты будешь заносить все эти
сведения в свою записную книжку; такого рода записи послужат
подспорьем  для твоей памяти. Единственный способ все разузнать
- это вращаться в самом лучшем обществе, которое  лучше  всего
может осведомить тебя о том, что тебя интересует.
 Меня сейчас вызывают, поэтому спокойной ночи!




 XXI



 Лондон, 20 июля ст. ст. 1747 г.
 Милый мой мальчик,
 В  письме  твоей  матери,  вложенном  в  этот  конверт, ты
найдешь еще одно письмо  -  от  моей  сестры,  в  котором  она
благодарит  тебя  за  посланную  ей  примочку  -  она очень ей
помогает.  Сестра  не  показала  мне  своего  письма  и  только
заверила  меня,  что шлет тебе добрые пожелания и дает разумные
советы. А так как  я  знаю,  что  твой  ответ  она  всем  будет
показывать,  посылаю  тебе образчик письма, какое мне хотелось,
чтобы она от тебя получила. Надеюсь, ты не обидишься на меня за
то, что я предлагаю тебе в этом деле  свою  помощь,  я  решаюсь
сделать  это  потому,  что,  как  мне  кажется,  у тебя нет еще
достаточного навыка писать письма дамам.
 Кстати,  по  поводу  писания  писем,   лучшие  образцы,
которым  тебе  следовало бы подражать, это - Цицерон, кардинал
д'Осса,  госпожа  де  Севинье  и  граф  Бюсси-Рабютен.   Письма
Цицерона  к  Аттику  и  к близким друзьям - это лучшие примеры
писем дружеских  и  доверительных.  Простота  и  ясность  писем
кардинала  д'Осса  -  пример  того, как следует писать деловые
письма: никакие изысканные обороты, никакие попытки острить  не
затемняют  и  не  затрудняют смысла того, что он хочет сказать;
все изложено ясно и четко, по-деловому. Что же  касается  писем
веселых  и  развлекательных,  то  по  enjouement(20) и badinage(21)
ничто не может сравниться с письмами графа Бюсси и  госпожи  де
Севинье.  Они  написаны  таким живым языком, что кажутся скорее
непринужденным  разговором  двух   остроумных   людей,   нежели
письмами; письма свои люди ведь привыкли тщательно продумывать,
хотя,  вообще-то  говоря,  этого  не  следовало бы делать. Я бы
посоветовал тебе иметь эту книгу в своей  походной  библиотеке;
она   одновременно   и  развлечет  тебя,  и  снабдит  полезными
сведениями.
 Писать мне сейчас некогда, поэтому спокойной ночи!


20 веселью (франц.).

 21 забавности (франц.).





 XXII



 Лондон, 30 июля ст. ст. 1747 г.
 Милый мой мальчик,
 Четыре раза уже приходила почта и - ни одного письма,  ни
от  тебя, ни от м-ра Харта. Я приписываю это тому, что ты очень
часто  переезжаешь  в  Швейцарии  из  одного  места  в  другое.
Надеюсь, что теперь ты уже обосновался где-нибудь более прочно.
 В  последних  моих  письмах  - к тебе и к м-ру Харту - я
писал, что ко дню Михаила-архангела тебе надо быть в  Лейпциге,
где  ты  будешь  жить  в  доме профессора Маско и находиться на
пансионе в одном из ближайших домов вместе  с  еще  несколькими
молодыми  людьми  твоего круга. Профессор прочтет тебе лекции о
De jure belli et pacis(22) Гроция, "Институциях" Юстиниана и  Jus
publicum  Imperil(23), и я надеюсь, что ты не только прослушаешь
их, но и внимательно вникнешь в суть дела и  все  запомнишь.  Я
полагаю также, что ты в совершенстве овладеешь немецким языком,
что,  если  только  ты  захочешь,  ты  сможешь сделать за очень
короткое время. Должен тебя предупредить, что в Лейпциге у меня
будет добрая сотня шпионов, которые  будут  невидимо  за  тобою
следить  и доставят мне точные сведения обо всем, что ты будешь
делать, и почти обо всем, что ты будешь говорить. Надеюсь, что,
получив эти обстоятельные сведения, я смогу сказать о тебе  то,
что  Веллей  Петеркул  говорит  о Сципионе, что за всю жизнь он
"nihil non laudandum aut dixit aut fecit, aut sensit"(24).
 В Лейпциге ты встретишь множество достойных людей,  и  мне
хочется, чтобы, закончив свои дневные занятия, ты проводил в их
обществе  вечера.  Там  есть  нечто вроде двора, который держит
вдовствующая герцогиня Курляндская;  мне  хочется,  чтобы  тебя
туда ввели. В Лейпциг приезжает также два раза в год на ярмарку
король  польский  со  своим  двором,  и  я  напишу  сэру Чарлзу
Уильямсу, королевскому посланнику, чтобы он представил  тебя  и
ввел в хорошее общество.
 Должен  только  заметить,  что  вряд  ли  тебе будет смысл
посещать хорошее общество, если ты не окажешься под стать ему  и
не  усвоишь  манеры,  которые  его  отличают, если ты не будешь
стараться  нравиться  людям   и   не   покажешь   себя   юношей
воспитанным, умеющим держаться с той непринужденностью, которая
свойственна  настоящему  светскому  человеку.  Следя  за своими
манерами, не пренебрегай и наружностью: помни,  что  ты  должен
всегда  быть  очень опрятно и изящно одет и всегда обходителен,
что надо стараться всячески избегать неприятных для  окружающих
поз  и  неловких  жестов; есть ведь немало людей, у которых все
это вошло в привычку, и  они  уже  не  могут  себя  переделать.
Помнишь  ли ты, что надо полоскать рот - по утрам и каждый раз
после еды? Это совершенно необходимо, для  того,  чтобы  надолго
сохранить зубы и тем самым избавить себя от многих мучений. Мои
зубы  доставили мне немало страданий, и сейчас вот они выпадают
только  потому,  что,  когда  я  был  в   твоем   возрасте,   я
недостаточно  им  уделял внимания. Хорошо ли ты одеваешься и не
слишком ли хорошо? Достаточно ли следишь за тем, какой  у  тебя
вид  и манеры, когда появляешься где-нибудь, и не держишь ли ты
себя при этом слишком развязно или слишком  натянуто?  Все  это
требует  некоторых  усилий  и  непроизвольного  внимания;  наши
истинные достоинства приобретают  тогда  дополнительный  блеск.
Лорд  Бэкон  говорит,  что  приятная  наружность  - это вечное
рекомендательное письмо. Вне  всякого  сомнения,  это  приятный
предвестник  истинного  достоинства, она расчищает для него
путь.
 Не забудь, что я увижусь с тобою в Ганновере летом и  буду
ждать  от  тебя  во  всем совершенства. Если же я не обнаружу в
тебе этого совершенства, или хотя бы чего-то очень  близкого  к
нему,  мы  вряд  ли  с  тобою  поладим. Я буду расчленять тебя,
разглядывать под микроскопом и поэтому  сумею  заметить  каждое
крохотное  пятнышко,  каждую  пылинку. Мое дело - предупредить
тебя, а меры ты принимай сам. Твой.


22 О праве военного и мирного времени (лат.).

 23 Публичное право Империи (лат.).

 24  не  сказал, не сделал и не почувствовал ничего, что не
заслуживало бы похвалы (лат.).




 XXIII



 Лондон, 7 августа ст. ст. 1747 г.
 Милый мой мальчик,
 По моим подсчетам, письму этому трудно будет застать  тебя
в  Лозанне,  но  я  все  же  рискнул  послать  его,  ибо это -
последнее письмо, которое я напишу тебе до тех пор, пока ты  не
обоснуешься  в  Лейпциге.  С  последней  почтой  я  послал тебе
рекомендацию к одному из самых  влиятельных  людей  в  Мюнхене;
письмо  это  я  вложил  в  конверт,  адресованный  м-ру  Харту.
Постарайся вручить его со всей возможной вежливостью. Лицо это,
конечно,  представит  тебя  семье  курфюрста.  Надеюсь,   что,
проходя   всю   эту   церемонию,  ты  выкажешь  себя  человеком
почтительным, хорошо воспитанным и поведешь себя непринужденно.
 Так как это первый в твоей жизни двор,  справься,  нет  ли
там  каких-либо  особых  обычаев  и церемоний, чтобы не попасть
впросак. В Вене  мужчины  часто  приседают  перед  императором,
вместо  того  чтобы отвешивать ему поклоны; во Франции никто не
отвешивает поклонов королю и не целует ему руку, но в Испании и
в Англии поклоны отвешивают и руку  целуют.  Таким  образом,  у
каждого  двора  есть  те или иные особенности, и люди, едущие в
страну,  должны  предварительно  узнать  их,   чтобы   избежать
путаницы и неловкости.
 Мне  сейчас  очень  некогда, и я могу только пожелать тебе
счастливого  пути  в  Лейпциг.  Желаю  тебе  также  быть  очень
внимательным, как в дороге, так и по приезде туда. Прощай.




 XXIV



 Лондон, 21 сентября ст. ст. 1747 г.
 Милый мой мальчик,
 Получил  с  последней  почтой  твое  письмо  от 8 н. ст. и
нисколько не удивляюсь тому, что тебя поразили  и  предрассудки
папистов   в   Эйнзидлене,   и   все   нелепости,  которые  они
рассказывают о своей церкви. Помни только,  что  заблуждения  и
ошибки в отношении взглядов, как бы грубы они ни были, если они
искренни,  должны  вызывать  в  нас  жалость,  и  не следует ни
наказывать за них, ни смеяться над ними.  Человека  с  ослепшим
умом  надо пожалеть так же, как и того, у кого ослепли глаза: и
если в том и другом случае кто-нибудь сбивается с пути,  он  не
виновен и не смешон. Милосердие требует, чтобы мы направили его
на  путь истинный, и милосердие же запрещает нам наказывать или
высмеивать того,  кого  постигла  беда.  Каждому  человеку  дан
разум,  который  им  руководит  и  должен руководить, и хотеть,
чтобы каждый рассуждал так, как я, все равно что хотеть,  чтобы
каждый  был  моего  роста и моего сложения. Каждый человек ищет
правды, но одному только богу ведомо,  кто  эту  правду  нашел.
Поэтому несправедливо преследовать, а равно и высмеивать, людей
за  те  убеждения,  которые сложились у них в соответствии с их
разумом и не могли не сложиться иначе.
 Виновен тот, чьи слова или поступки заведомо лживы,  а  не
тот,  кто честно и искренне в эту ложь поверил. Я действительно
не  знаю  ничего  более  преступного,  более  низкого  и  более
смехотворного,  чем ложь. Это - порождение злобы, трусости или
тщеславия, но, как правило, ни  одно  из  названных  чувств  не
достигает  с  ее  помощью  своей цели, ибо всякая ложь рано или
поздно выходит на свежую воду. Если я солгал  по  злобе,  чтобы
повредить  доброму  имени  человека  или  его карьере, я, может
быть, действительно на какое-то время нанесу ему вред, но можно
с  уверенностью  сказать,  что  в  конце  концов  больше  всего
пострадаю  я  сам,  ибо, как только обнаружится моя ложь (а она
вне всякого сомнения обнаружится), меня осудят за то, что я был
так низок, и все, что бы я потом ни сказал  в  порицание  этого
человека,  пусть  даже это будет сущая правда, сочтут клеветой.
Если я буду лгать или прикрываться двусмысленностью, а это одно
и то же, для того  чтобы  оправдать  какие-то  слова  свои  или
поступки  и  тем  самым  избежать  опасности или стыда, которых
боюсь, я сразу же выдам этим и страх свой,  и  ложь,  и,  таким
образом,  я  не  только  не избавлюсь от опасности и позора, но
лишь усугублю и то, и другое, и к  тому  же  выкажу  себя  самым
подлым и низким из людей - и можно быть уверенным, что ко мне
так  и  будут относиться до конца моих дней. Страх, вместо того
чтобы отвращать  опасность,  ее  накликает,  ибо  тайные  трусы
начинают  клеймить  явных.  Если  человек,  на  свое несчастье,
совершил какой-то проступок, самое благородное,  что  он  может
сделать,  это  откровенно  признаться в нем - это единственная
возможность  искупить  его  и  получить   за   него   прощение.
Увиливание,   увертки,  подтасовка,  для  того  чтобы  избежать
опасности или неудобства,  настолько  низки  и  выявляют  такой
безотчетный  страх, что человек, прибегающий к ним, заслуживает
только пинка и, кстати говоря, нередко его получает.
 Есть  и  еще  одна  разновидность  лжи,   сама   по   себе
безобидная,   но   до   крайности  нелепая,  я  говорю  о  лжи,
порожденной неправильно понятым тщеславием;  такого  рода  ложь
сразу  же компрометирует саму цель, ради которой возводятся все
эти хитрости, и завершается смущением и посрамлением того,  кто
их измыслил. Сюда относятся главным образом ложь рассказчиков и
ложь  историков,  назначение  которой  безмерно прославить ее
сочинителя.  Он  всегда  оказывается  героем   созданий   своей
фантазии:
 он  подвергался различным опасностям, которых, кроме него,
никто никогда не мог избежать; он  собственными  глазами  видел
все то, что другие люди знают только из книг или понаслышке; на
его  долю  выпало  больше  bonnes  fortunes(25),  чем  он  вообще
когда-либо знал женщин; и за один день он  ухитрился  проделать
столько  миль,  сколько ни один курьер никогда не проделывал за
два.  Ложь  эта  скоро  разоблачается,  и  хвастун   становится
предметом  всеобщего презрения и насмешки. Так помни же пока ты
жив - только строгая правда может быть водительницей твоей по
свету, лишь следуя  ей  одной,  ты  не  осквернишь  ничем  ни
совести  своей,  ни чести. Это делается не только во имя долга,
но и ради твоих же собственных интересов, доказательством  чего
является  то,  что  отменные  дураки  бывают  в  то  же время и
величайшими лжецами. Стоит только присмотреться к этим людям, и
ты убедишься, что я прав. Сам я сужу о том, правдив ли человек,
на основании того, насколько он умен.
 Письмо это ты, очевидно, получишь в  Лейпциге:  жду,  что,
живя  там,  ты будешь внимателен и аккуратен, и требую этого от
тебя, потому что до сих  пор  и  того,  и  другого  тебе  очень
недоставало.  Помни,  что,  когда  летом мы увидимся с тобой, я
очень пристально тебя рассмотрю и никогда не забуду и не  прощу
тебе  недостатков, от которых в твоей власти было уберечься или
избавиться, и что, помимо м-ра Харта,  в  Лейпциге  следить  за
тобою будет немало глаз. Прощай.

25 побед (франц.).




 


XXV



 Лондон, 9 октября ст. ст. 1747 г.
 Милый мой мальчик,
 В   твоем   возрасте  юноши  бывают  обычно  до  крайности
простосердечны и легко могут поддаться обману со стороны  людей
искушенных,  которые  потом  злоупотребляют  их доверием. Стоит
какому-нибудь олуху или плуту сказать, что он их друг, как  они
этому  верят  и  отвечают  на его притворные излияния дружеских
чувств опрометчивым и  безграничным  доверием,  которое  всегда
вредит  им,  а  нередко  их  даже губит. Ты вступаешь в свет -
опасайся же людей, предлагающих тебе свою дружбу. Будь  с  ними
очень  учтив,  но  вместе  с тем и очень недоверчив; отвечай им
любезностями,  но  только  не   откровенностью.   Не   позволяй
самолюбию  твоему  и  тщеславию обольщать тебя мыслью, что люди
могут  стать  твоими  друзьями  с  первого  взгляда  или  после
непродолжительного   знакомства.   Подлинная  дружба  созревает
медленно  и  расцветает  только  там,  где  люди  действительно
доказали ее друг другу.
 Есть,  правда,  еще  одна  разновидность того, что принято
называть дружбой: она сближает молодых людей и  какое-то  время
бывает   горячей,   но,   по   счастью,  длится  недолго.  Этой
скороспелой дружбе способствует случай, сводящий  людей  вместе
за  разгулом  и  кутежом  и  скрепляющий их союз бесстыдством и
пьянством. Нечего  сказать,  дружба!  Ее  скорее  следовало  бы
назвать заговором против нравственности и приличия, и наказывать
за   нее   по  суду.  Однако  у  людей  хватает  бесстыдства  и
безрассудства называть этот сговор дружбой. Они одалживают друг
другу деньги на разные дурные дела; в  угоду  своим  сообщникам
они  ввязываются в ссоры, присоединяясь либо к нападающей, либо
к защищающейся стороне. Они рассказывают друг другу все, что
знают, а иногда и больше. Так все  происходит  до  той  минуты,
пока  какой-нибудь  неожиданный  случай не разъединит их: после
этого ни один из них уже  больше  не  думает  о  другом,  разве
только  для  того, чтобы предать откровенные признания, которые
тот так неосторожно сделал, и посмеяться над ними. Помни, сколь
великая  разница  существует  между  случайными  товарищами   и
настоящими  друзьями:  очень  приятный и услужливый собутыльник
может оказаться очень неподходящим и очень опасным другом, и  в
жизни так оно часто и бывает.
 Мнение  людей о тебе в значительной степени будет зависеть
от их мнения о твоих друзьях. Есть очень справедливая испанская
поговорка:
 "Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу тебе, кто ты". Само
собой, ведь напрашивается предположение,  что  человек,  который
заводит дружбу с мошенником или с дураком, собирается совершить
что-то  нехорошее  или хочет что-то скрыть. Старательно избегай
всякой дружбы с дураками и плутами, если в отношениях с  такими
людьми  вообще  применимо слово "дружба". Но не следует также и
делать из них врагов ради забавы и без всякого к  тому  повода;
ведь  тех  и  других  очень  много,  и я бы предпочел соблюдать
надежный нейтралитет, нежели заключать с кем-то из них союз или
вступать в борьбу. Ты можешь быть явным  врагом  их  пороков  и
сумасбродств,   не   будучи  личным  врагом  никого  из  них  в
отдельности. Враждовать с такими людьми почти  так  же  опасно,
как  дружить.  Старайся быть по-настоящему сдержанным со всеми,
не  допуская,  однако,  притворной  сдержанности  ни   с   кем.
Притворная  сдержанность очень неприятна, но не быть сдержанным
чрезвычайно опасно. Мало  кто  умеет  найти  золотую  середину;
многие  до  смешного  скрытны  и  привыкли  утаивать даже сущие
пустяки, но немало  также  и  людей,  готовых  разболтать  кому
угодно все, что они знают.
 За  выбором  друзей  следует  выбор  общества. Приложи все
усилия к тому, чтобы  общаться  с  теми,  кто  выше  тебя.  Это
подымет  тебя,  тогда как общение с людьми более низкого уровня
вынудит  тебя  опуститься,  ибо,  как  я  уже  сказал,   каково
общество,  в  котором  ты  находишься,  таков и ты сам. Когда я
говорю о людях, которые выше тебя, пойми меня  правильно  и  не
подумай,  что  я  разумею  их происхождение - это менее всего
важно. Я имею в виду их истинные достоинства и то мнение о них,
которое сложилось в свете.
 Хорошее общество бывает  двух  родов:  одно  зовется  beau
monde(26)  и состоит из людей, которые занимают привилегированное
положение  при  дворах  и  больше  всех   остальных   предаются
развлечениям;  другое  же  состоит из тех, кто имеет какие-либо
особые заслуги или добился значительных успехов в  определенных
и  очень  ценимых  нами  науках и искусствах. Что касается меня
самого, то, когда я бывал в обществе м-ра Аддисона и м-ра Попа,
я чувствовал себя так, как будто  нахожусь  с  государями  всей
Европы.  Низким  же  обществом,  тем, которого всячески следует
избегать, я называю общество людей ничтожных и  самих  по  себе
достойных  презрения: такие считают за большую честь находиться
вместе с тобой и готовы потакать каждому твоему пороку и каждой
причуде,  для  того  только,  чтобы  с  тобой  общаться.  Людям
свойственно  гордиться,  что  в  определенном  кругу они всегда
бывают  на  первом  месте,  но  это  крайне  глупо   и   крайне
предосудительно.  Ничто  на  свете так не унижает человека, как
подобное заблуждение.
 Ты, может быть, спросишь меня, всегда ли  человек  властен
войти  в хорошее общество, и как он этого может добиться. Уверяю
тебя,  да,  властен;  ему  надо  только  заслужить  это  право,
конечно,   если   средства  позволяют  ему  вести  образ  жизни
джентльмена. Человек способный, достойный и хорошо  воспитанный
всюду  проложит  себе дорогу. Основательные знания введут его в
лучшее общество, а манеры сделают его желанным гостем.  Я  ведь
уже  говорил  тебе,  что вежливость и хорошие манеры совершенно
необходимы для того, чтобы украсить любые другие достоинства  и
таланты.  Без  них  никакие  знания,  никакое  совершенство  не
предстают в надлежащем  свете.  Без  них  ученый  обращается  в
педанта,  философ  - в циника, военный - в грубого скота, так
что  и  с  тем,  и  с  другим,  и  с  третьим  неприятно   даже
встречаться.
 Мне    не    терпится   услышать   от   моих   лейпцигских
корреспондентов о том, что ты прибыл к  ним,  и  узнать,  какое
впечатление  ты  поначалу на них произвел. У меня ведь есть там
свои аргусы; у каждого из них по сотне глаз, и  все  они  будут
пристально   за   тобой   следить   и  подробно  мне  обо  всем
докладывать. Не сомневаюсь, что  сведения,  которые  я  получу,
будут  точными,  а  будут  ли они хорошими или плохими, зависит
исключительно от тебя. Прощай.

26 высшим светом (франц.).





 XXVI



 Лондон, 16 октября ст. ст. 1747 г.
 Милый мои мальчик,
 Каждому человеку совершенно необходимо уметь нравиться, но
искусством этим овладеть нелегко. Вряд ли его  можно  свести  к
определенным  правилам,  и  твой  собственный  здравый  смысл и
наблюдательность подскажут тебе больше, нежели все мои советы.
 Относись к другим так, как тебе  хотелось  бы,  чтобы  они
относились  к тебе - вот самый верный способ нравиться людям,
какой я только знаю. Внимательно  подмечай,  какие  черты  тебе
нравятся  в  людях,  и очень может быть, что то же самое в тебе
понравится другим. Если тебе приятно, когда люди внимательны  и
чутки  к  твоему  настроению,  вкусам  и слабостям, можешь быть
уверен, что внимательность и чуткость, которые ты в подобных же
случаях выкажешь другим, будут им также приятны. Сообразуйся  с
тоном,  господствующим  в  обществе,  в  которое ты попал, и не
старайся  задать  ему  свой;  будь  серьезен,  весел   и   даже
легкомыслен,  шути  - в зависимости от того, какое будет в эту
минуту настроение у всей компании; именно так каждый  отдельный
человек  должен  вести себя по отношению к обществу в целом. Не
надо докучать собравшимся,  рассказывая  какие-нибудь  истории,
это  самое  нудное и неприятное, что только может быть. Если ты
случайно знаешь какой-нибудь очень коротенький рассказ, имеющий
прямое отношение к предмету, о котором  в  данную  минуту  идет
разговор,  расскажи  его  как  можно  короче,  но  даже и тогда
заметь,  что,  вообще-то  говоря,  ты  не  любишь  рассказывать
истории и в данном случае прельстила тебя только краткость.
 Прежде  всего  избавься  от  привычки говорить о себе и не
вздумай занимать своих собеседников собственными волнениями или
какими-либо личными делами; как они  ни  интересны  тебе,  всем
остальным  слушать о них утомительно и скучно. Кроме того, надо
уметь молчать вообще обо всем, что имеет значение лишь для тебя
одного. Какого бы ты сам ни был мнения о своих достоинствах, не
выставляй  их  напоказ  в  обществе,  не  следуй  примеру   тех
хвастливых  людей,  которые стараются повернуть разговор именно
так, чтобы представилась  возможность  их  выказать.  Если  это
подлинные достоинства, люди о них неминуемо узнают и без тебя и
тебе же это будет гораздо выгоднее. Никогда не доказывай своего
мнения  громко  и  с жаром, даже если в душе ты убежден в своей
правоте и твердо знаешь, что иначе и быть не может - выскажи
его  скромно  и  спокойно, ибо это единственный способ убедить;
если  же  тебе  не  удается  это  сделать,  попытайся  попросту
перевести  разговор на другую тему и весело скажи: "Вряд ли нам
удастся переубедить друг друга, да в этом и нет  необходимости,
поэтому давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом".
 Помни,   что  у  каждой  компании  есть  свои  привычки  и
склонности и то, что как нельзя лучше подходит для одной, может
очень часто оказаться совершенно неприемлемо в другом месте.
 Шутки, разного рода bons mots(27), забавные случаи из жизни,
которые  придутся  очень  кстати  в  одной  компании,  если  их
рассказать  в  другой,  покажутся плоскими и скучными. Какие-то
особенности характеров, привычки, условный язык, принятые в той
или иной компании, могут придать  определенное  значение  слову
или  жесту,  которые  не  имели  бы  его  вовсе,  не  будь этих
привходящих обстоятельств. Люди  здесь  очень  часто  совершают
ошибку:   пристрастившись   к   чему-то,  что  забавляло  их  в
определенном кругу и при определенных условиях, они  настойчиво
повторяют  это  в другом кругу, при других обстоятельствах, где
то же самое становится либо  неинтересным,  либо,  может  быть,
даже  оскорбительным, из-за того, что употреблено не к месту или
не ко времени.
 Часто они даже  начинают  с  глупого  предисловия,  вроде:
"Сейчас  я  расскажу вам замечательную историю" или "Я расскажу
вам  нечто  необычайно  интересное".  Они   вселяют   в   своих
слушателей  надежды,  и  когда  надежды  эти ни в какой мере не
сбываются,  незадачливый  рассказчик  "замечательной   истории"
оказывается  в  дурацком  положении,  которое он, надо сказать,
вполне заслужил.
 Если тебе особенно хочется завоевать расположение и дружбу
определенных людей, будь то  мужчины  или  женщины,  постарайся
распознать  их самое большое достоинство, если таковое имеется,
и их самую большую слабость, которая непременно есть у каждого,
и воздай должное первому, а второй - даже нечто большее.  Есть
немало  областей,  в  которых  люди хотят всех превзойти или по
меньшей  мере  хотят,  чтобы  другие  думали,  что   они   всех
превзошли.  И хотя они любят, чтобы им воздавали по достоинству
там,  где  они  знают,  что  действительно   достигли   чего-то
значительного,  им больше всего и вернее всего льстит похвала в
том, в чем они хотят преуспеть и, однако,  не  совсем  уверены,
удается  им  это  или  нет.  Так, например, тщеславию кардинала
Ришелье,   который   был,    несомненно,    самым    выдающимся
государственным деятелем своего времени, да и не только своего,
особенно  льстило,  когда его считали также и лучшим из поэтов,
он  завидовал  славе  великого  Корнеля  и  отдал  распоряжение
раскритиковать  "Сида".  Поэтому  самые  искусные  из  льстецов
старались поменьше говорить ему  о  его  уменье  управлять  или
говорили  об  этом  только  en  passant(28)  и  лишь тогда, когда
представлялся какой-нибудь случай.  Но  фимиамом,  который  они
курили  ему,  было  превознесение  его  как  bel esprit(29) и как
поэта, и они были уверены, что аромат этого фимиама привлечет к
ним и его внимание.  Почему?  Да  потому  что  в  первом  своем
качестве  он  твердо  был убежден, а в отношении второго в душе
все-таки сомневался.
 Ты легко сможешь распознать в каждом человеке предмет  его
тщеславия,  приметив,  о  чем  он  особенно любит говорить, ибо
каждому человеку свойственно больше всего говорить о том, в чем
ему больше всего хочется добиться всеобщего признания.  Коснись
именно  этого,  и ты заденешь его за живое. Покойный сэр Роберт
Уолпол,  который,   вне   всякого   сомнения,   был   человеком
незаурядным,  не очень прислушивался к похвалам его таланту, но
его самой большой слабостью было  желание,  чтобы  его  считали
человеком  благовоспитанным и галантным кавалером, то есть тем,
чем он ни в какой степени не был; это было излюбленным и  самым
частым   предметом   его   разговора,  и  людям  проницательным
становилось ясно, что это - его самое уязвимое место. И они  с
успехом использовали его слабость в своих целях.
 У  женщин  таким предметом чаще всего является их красота.
Как только разговор заходит о ней, никакая лесть им не  кажется
грубой.   Природа,  должно  быть,  не  создавала  еще  женщины,
настолько  уродливой,  чтобы  она  могла  остаться   совершенно
равнодушной  к похвале, воздаваемой ее наружности. Если лицо ее
настолько безобразно, что она не может не  знать  об  этом,  ей
кажется, что фигура ее и весь ее облик с лихвой восполняют этот
недостаток.  Окажись  у  нее некрасивая фигура, она думает, что
все уравновешивается красотою лица. Если же безобразны и  лицо,
и фигура, то она успокаивает себя тем, что ей присуще некоторое
очарование,  уменье  как-то  особенно себя держать, некое je ne
sais quoi(30), еще более располагающее к себе, чем сама  красота.
Мысль  эту  можно доказать тем, что самая некрасивая женщина на
свете тщательно обдумывает, как ей получше  одеться.  Настоящая
бесспорная красавица, сознающая, что она хороша собой, изо всех
женщин  менее всего поддается такого рода лести: она знает, что
этим ей только воздается должное, и не чувствует себя никому за
нее обязанной. Надо похвалить ее ум -  хоть  сама  она,  может
быть,  и  не  сомневается  в нем, она может думать, что мужчины
держатся на этот счет иного мнения
 Не пойми меня неверно и не подумай, что я рекомендую  тебе
низкую  и  преступную  лесть.  Нет,  не  вздумай  хвалить ничьих
пороков, ничьих преступлений; напротив, умей  ненавидеть  их  и
отвращать  от  них  людей. Но на свете нельзя жить без любезной
снисходительности к человеческим слабостям и чужому  тщеславию,
в  сущности невинному, хоть, может быть, порой и смешному. Если
мужчине хочется, чтобы его считали умнее, чем он есть на  самом
деле,  а  женщине - чтобы ее считали красивее, заблуждение это
благотворно для них обоих  и  безобидно  для  окружающих.  И  я
предпочел  бы  сделать  этих людей своими друзьями, потакая им,
нежели своими врагами, стараясь (и притом напрасно) вывести  их
из этого заблуждения.
 Существуют  также  небольшие  знаки  внимания, чрезвычайно
приятные людям и заметным образом воздействующие на ту  степень
гордости   и  самолюбия,  которые  неотделимы  от  человеческой
природы. Эти  знаки  внимания  -  верное  свидетельство  нашей
предупредительности  и  нашего  уважения  к  тем,  кому  мы  их
оказываем.  Можно,  например,  приметить  маленькие   привычки,
пристрастия,  антипатии  и вкусы людей, которых нам хотелось бы
расположить к себе, и тогда постараться чему-то потакать  и  от
чего-то  уберечь  их,  при этом деликатно дав им понять, что ты
заметил, что им нравится такое-то блюдо или такая-то комната, и
поэтому приготовил для них то или другое, или же, напротив, что
от тебя не укрылось их отвращение к такому-то блюду и неприязнь
к такому-то лицу, и ты постарался,  чтобы  за  столом  не  было
этого  блюда,  а среди гостей не появилось это лицо. Внимание к
подобным пустякам льстит самолюбию гораздо больше, нежели  вещи
более  значительные,  ибо  люди начинают думать, что чуть ли не
все мысли твои и заботы направлены  на  то,  чтобы  сделать  им
приятное.
 Вот  кое-какие секреты, которые тебе необходимо знать, для
того чтобы войти в высший свет. Хорошо было бы, если бы в твоем
возрасте я  знал  их  лучше  сам.  Я  заплатил  за  эти  знания
пятьюдесятью  тремя  годами  жизни  и ничего не имел бы против,
если бы ты уже сейчас мог воспользоваться теми  преимуществами,
которые можно извлечь из моего неплохого опыта. Прощай.

27 остроты (франц.).

 28 вскользь (франц.)

 29 острослова (франц.).

 30 не знаю что (франц.).





 XXVII



 Лондон, 11 декабря ст. ст. 1747 г.
 Милый мой мальчик,
 Мне больше всего хочется, чтобы ты знал одну вещь, которую
очень  мало  кто знает, а именно,  какая великая драгоценность
- время и как необходимо его разумно использовать. Истина  эта
известна  многим,  но мало кто умеет жить в соответствии с нею.
Любой дурак, растрачивающий свое время  на  пустяки,  повторяет
меж  тем  какое-нибудь  избитое, всем известное изречение - а
таких  существует  великое  множество -   в   доказательство
ценности и вместе с тем быстротечности времени. Точно так же по
всей  Европе разного рода остроумные надписи на солнечных часах
напоминают о том же. Таким образом,  все  те,  кто  проматывают
свое  время,  ежедневно  видят и слышат, как важно для человека
проводить его с пользой  и  как  оно  невозвратимо,  когда  его
теряют.  Но  все  эти  увещевания напрасны, если у человека нет
некой твердой основы:  здравого  смысла  и  ума,  которые  сами
подсказали  бы  ему  эти  истины,  избавив его от необходимости
принимать их на веру. Судя по тому, как ты описываешь свои дни,
я смею думать, что эта основа у тебя есть:  она-то  и  принесет
тебе  настоящее богатство. Поэтому я не собираюсь писать сейчас
критический трактат об употреблении времени  и  злоупотреблении
им.  Я  позволю себе только подсказать тебе кое-что в отношении
того, как использовать один определенный  период  того  долгого
времени,  которое, надеюсь, тебе еще придется прожить: я имею в
виду два ближайших года.
 Запомни же, что, коль скоро ты не заложишь фундамента  тех
знаний,  которые  тебе хочется приобрести, до восемнадцати лет,
ты никогда потом за всю  жизнь  этими  знаниями  не  овладеешь.
Знания  -  это  убежище  и  приют, удобные и необходимые нам в
преклонные годы, и если мы не посадим дерева  пока  мы  молоды,
то, когда мы состаримся, у нас не будет тени, чтобы укрыться от
солнца.  Я не требую и не жду от тебя большого усердия в науках
после того, как ты вступишь в большой свет. Я понимаю, что  это
будет  невозможно,  а  в  некоторых случаях, может быть, даже и
неуместно; поэтому помни, что именно сейчас у тебя  есть  время
для занятий, которые не будут для тебя утомительны и от которых
тебя  ничто  не  сможет  отвлечь. Такая возможность тебе больше
никогда уже в жизни не представится.  Если  науки,  которые  ты
будешь  изучать,  порою  и  покажутся  тебе несколько трудными,
помни, что труд - неизбежный спутник твой в  том  путешествии,
которого  избежать  нельзя. Чем больше часов в день ты будешь в
пути, тем скорее  ты  приблизишься  к  концу  путешествия.  Чем
скорее ты будешь готов к свободе, тем скорее она придет, и твое
освобождение  из рабства будет целиком зависеть от того, как ты
употребишь предоставленное  тебе  время.  Мне  кажется,  что  я
предлагаю тебе очень выгодную сделку: даю тебе слово чести, что
если ты выполнишь все, что я от тебя хочу, до восемнадцати лет,
то  после  этого, в течение всей моей жизни, я, в свою очередь,
сделаю для тебя все, что ты захочешь.
 Я знал одного человека, который был так бережен  к  своему
времени,  что  не хотел терять даже тех коротких минут, которые
ему  приходилось   проводить   за   отправлением   естественных
потребностей: в эти минуты он одного за другим успел перечитать
всех  латинских поэтов. Он покупал какое-нибудь дешевое издание
Горация, вырывал из него страницы две и уносил  их  с  собою  в
нужник,  где  сначала  читал  их, а потом уже приносил в жертву
Клоацине: этим он сберег немало времени, и  я  рекомендую  тебе
последовать его примеру. Лучше поступать так, нежели заниматься
в  эти минуты исключительно тем, чего ты все равно не можешь не
делать, и знай, что  любая  книга,  которую  ты  таким  образом
прочтешь,  очень отчетливо запечатлеется в памяти. Что касается
книг  научных  и  сочинений  серьезного   характера,   то   их,
разумеется,  надо  читать  не  отрываясь,  но  ведь  существует
великое множество  книг  и,  кстати  говоря,  весьма  полезных,
которые отлично можно читать урывками и от случая к случаю. Это
относится  ко  всем  хорошим  латинским  поэтам, за исключением
Вергилия с его "Энеидой", и к большинству современных поэтов -
у них много хороших стихотворений, чтение которых займет  самое
большее  минут  семь-восемь.  Словари Бейля, Морери и другие -
подходящее  чтение  для  коротких  промежутков  праздного  (при
других   обстоятельствах)   времени,  которое  есть  у  каждого
человека  в  течение  дня  -   между   занятиями   или   между
развлечениями. Спокойной ночи.




 XXVIII



 2 января ст. ст. 1748 г.
 Милый мой мальчик,
 Я  восхищен  тем,  как ты распределил время, проведенное в
Лейпциге: ты так разумно использовал его с утра  и  до  вечера,
что  даже  и  дураку станет ясно, что для себя у тебя ничего не
осталось. Вместе с тем я уверен, у тебя достаточно  ума,  чтобы
понять,  что  так  правильно  употребить  свое  время - значит
сберечь его для себя. Более того, тем самым ты кладешь  его  в
рост   под   огромные  проценты,  и  через  несколько  лет  оно
превратится в солиднейший капитал.
 Хотя двенадцать из твоих четырнадцати commensaiix(31), может
быть, и не самые интересные люди на свете, и, может быть, им не
хватает (как я легко могу предположить)  le  ton  de  la  bonne
compagnie,   et   les   graces(32),  которых  я  хочу  для  тебя,
пожалуйста,  постарайся  не  выказывать  им  презрения   и   не
выставлять  их  в смешном свете - могу тебя заверить, что этим
ты погрешишь не только против правил хорошего тона, но и против
здравого смысла. Постарайся лучше  извлечь  из  встреч  с  ними
наибольшую  пользу  и  помни,  что  общение  с каждым человеком
всегда может быть в том или ином отношении полезным. Во  всяком
случае  они  помогут тебе лучше овладеть немецким языком, а так
как они съехались из различных мест, ты можешь навести разговор
на предметы, относительно которых они будут  в  состоянии  дать
тебе   кое-какие   полезные  сведения.  Пусть  даже  сами  они,
вообще-то говоря, люди скучные или  малоприятные,  кое-что  они
все  же  знают  - о законах, обычаях, о своем правительстве, о
самых знатных домах своей страны - все это  полезно  знать,  и
поэтому  есть  смысл  обо  всем  этом  расспросить.  Нет  ведь,
пожалуй, человека, который был бы во всех отношениях  хорош,  и
вряд  ли можно найти такого, который был бы совсем ни на что не
годен. Хороший химик из любого вещества сможет извлечь  ту  или
иную  эссенцию;  так  и  человек  способный  ловкостью  своей и
уменьем может извлечь нечто для себя интересное из  каждого,  с
кем он вступит в общение.
 Коль  скоро  тебя представили герцогине Курляндской, прошу
тебя, бывай у нее так часто, как тебе это позволят другие более
необходимые дела.  Мне  говорили,  что  это  женщина  в  высшей
степени воспитанная и даровитая. Хоть я и не стал бы советовать
тебе  посещать  женское  общество  для  того,  чтобы искать там
основательных познаний или ума, посещение его полезно в  других
отношениях:  пребывание  в  нем  безусловно  шлифует  манеры  и
придает  обходительность,  очень  нужную  в  свете  и   которой
англичане наделены меньше, чем какая-либо другая нация.
 Не могу сказать, чтобы твои ужины отличались роскошью, но,
согласись,  они  совершенно  сытны:  после  кварты  супа и двух
фунтов  картофеля  ты  можешь  спать  спокойно  и  без  особого
нетерпения дожидаться утреннего завтрака. Одна из частей твоего
ужина  (картофель)  -  это  обычная  пища моих старых друзей и
земляков - ирландцев, а это самые  сильные  и  здоровые  люди,
каких я знаю в Европе.
 Так  как,  по-видимому,  многие  мои  письма к тебе и м-ру
Харту пропали, а равно и кое-какие твои и  его  -  ко  мне,  в
частности  одно его письмо из Лейпцига, на которое он ссылается
в следующем и которое я так и не получил -  попрошу  тебя  на
будущее  сообщать  мне  даты  писем, которые вы оба получите от
меня; я, со своей стороны, буду делать так же.
 Письмо, которое я получил  от  тебя  с  последней  почтой,
помечено  25  ноября  н. ст.; с предыдущей почтой я получил еще
одно, не помню уж от какого  числа,  но  в  него  было  вложено
второе  -  к  леди  Честерфилд;   в  ближайшие  дни она тебе
ответит, а пока благодарит за то, что ты ей написал.
 Болезнь моя  оказалась  всего-навсего  сильной  простудой,
сейчас  я уже совсем поправился. Тебе не придется жаловаться на
отсутствие известий от  м-ра  Гревенкопа  -  он  будет  часто
писать  тебе  о  том, что происходит у нас, по-немецки и притом
готическим шрифтом: для тебя это будет упражнением и в том, и в
другом. Прощай.


31 сотрапезников (франц.).

 32  уменья  держать  себя  в  хорошем  обществе  и   манер
{франц.).




 XXIX



 Лондон, 15 января ст. ст. 1748 г.
 Милый мой мальчик,
 Я охотно принимаю тот подарок, который ты обещаешь  мне  к
будущему   новому  году,  и  чем  драгоценнее  он  станет,  тем
благодарнее я буду за него. Все это  зависит  исключительно  от
тебя,  и  я  надеюсь, что ты каждый год будешь дарить мне новое
издание себя самого, исправленное по сравнению с  предыдущим  и
значительно расширенное и улучшенное.
 Коль   скоро  ты  не  склонен  стать  податным  чиновником
государственного казначейства и хочешь получить место в Англии,
не сделаться ли тебе профессором греческого языка  в  одном  из
наших   университетов?  Это  отличная  синекура,  и  для  этого
достаточно хотя бы немного знать язык (значительно меньше,  чем
ты,  по-моему,  уже  знаешь).  Если  тебе  это не по душе, то я
просто не знаю,  что  тебе  еще  предложить.  Мне  хотелось  бы
слышать  от  тебя  самого, чем ты собираешься стать, потому что
пора уже сделать выбор и соответственным образом подготовиться.
М-р Харт пишет мне, что ты решил стать государственным мужем -
если  это  действительно  так,  то  ты,  должно  быть,   хочешь
сделаться моим преемником. Ну что же, я охотно передам тебе все
мои  полномочия,  как только ты меня об этом попросишь. Если же
ты собираешься стать политиком или советником,  то  помни,  что
есть  некоторые мелочи, с которыми нельзя будет не посчитаться.
Первое, это надо быть человеком, пригодным для этой  должности,
а для того чтобы стать им, основательно изучить древнюю и новую
истории   и   овладеть   языками.  Надо  в  совершенстве  знать
государственное устройство различных стран и существующие в них
формы правления, расцвет и упадок  империй  древнего  и  нового
мира,  проследить  причины  того и другого и подумать над ними.
Надо также знать, каковы мощь каждой  страны,  ее  богатство  и
торговля.   Все  эти  обстоятельства  на  первый  взгляд  могут
показаться не очень  значительными,  но  политическому  деятелю
совершенно  необходимо  их  знать,  и поэтому я надеюсь, что ты
снизойдешь до того, чтобы заняться их изучением.
 Есть также и еще кое-какие  качества,  которые  необходимо
выработать  в  себе,  для  того чтобы справиться с практической
стороной дела, и, как мне кажется, они заслуживают того,  чтобы
ты  посвятил  им  минуты  досуга. Это - полное владение собой:
чтобы никакое чувство ни при  каких  обстоятельствах  не  могло
вывести  из  себя.  Терпение  -  для  того  чтобы  выслушивать
суждения легкомысленные, безосновательные и даже  наглые.  Такт
- чтобы  уметь отвергнуть их и вместе с тем никого не обидеть,
а если ты с чем-то соглашаешься, то сделать это в такой манере,
чтобы  человек  почувствовал  себя  вдвойне   тебе   обязанным.
Гибкость  -  чтобы уметь скрыть правду и при этом не прибегать
ко лжи. Проницательность - чтобы читать  написанное  на  лицах
других.  Спокойствие  -  чтобы, взглянув на тебя, никто не мог
прочесть твоих мыслей. Уменье казаться человеком откровенным  и,
в  то  же  время, скрывать свои мысли. Вот те основные качества,
которые должны быть у каждого политического деятеля. А учит  им
свет, он для тебя все равно, что грамматика.
 Из Голландии должны еще прибыть три почты, потому-то твоих
писем  пока  еще нет. Кончаю писать и уповаю на покровительство
твое и помощь, когда ты сменишь меня на моем посту. Твой.



 




 XXX



 Бат, 16 февраля ст. ст. 1748 г.
 Мой дорогой мальчик,
 Первое, на что я  употребил  свою  свободу,  была  поездка
сюда.  Прибыл  я  вчера. Хоть никакой серьезной болезни у меня,
вообще-то  говоря,  нет,   я   последнее   время   не   обращал
достаточного  внимания  на  свое  здоровье,  и  теперь мне надо
подлечиться, что мне всегда и удается на этих водах. Буду  пить
их   в   течение  месяца,  а  потом  вернусь  в  Лондон,  чтобы
наслаждаться там всеми  благами  светской  жизни,  вместо  того
чтобы  томиться  под  тяжестью  дел.  Описание жизни, которую я
собираюсь вести в будущем, я дал  в  изречении,  помещенном  на
фризе в библиотеке моего нового дома.

 Nunc veterum libris, nunc somno et inertibus horis
 Ducere sollicitae jucunda oblivia vitae.(33)

 В  связи  с  этим  я  должен  сказать  тебе,  что чувством
непрерывного удовлетворения, которое я надеюсь обрести  в  этой
библиотеке,  я  буду больше всего обязан тому, что часть жизни,
когда мне было столько лет, сколько сейчас тебе, я употребил  с
пользой.   Если   бы  я  прожил  эту  часть  жизни  еще  лучше,
удовлетворение мое было бы намного полнее, но, тем  не  менее,  в
мои  молодые годы мне все же удалось посеять те знания, которые
стали сейчас моим убежищем и  приютом.  Пусть  же  твои  посевы
будут  сейчас  обширней  - урожай с лихвой вознаградит тебя за
труды.
 Я  нисколько   не   жалею   о   времени,   проведенном   в
наслаждениях;  они  были  своевременны,  это  были наслаждения,
присущие молодости, и вкушал я их в молодые годы. Если бы этого
не случилось, я, вероятно, переоценивал бы их сейчас, ибо  всем
нам очень свойственно непомерно ценить то, чего мы не знаем.
 Но именно благодаря тому, что я испил их с такой полнотой,
я знаю  теперь  их  настоящую цену и знаю также, как часто люди
придают им больше  значения,  чем  следует.  Не  жалею  я  и  о
времени,  проведенном за делом -  и по той же причине. Те, кто
видят только внешнюю его сторону, воображают, что оно  содержит
в  себе  некое  скрытое  очарование,  которое  им  не  терпится
вкусить - и только более близкое знакомство с ним помогает им
открыть истину. Я, который пробыл за кулисами как  наслаждений,
так  и  дел,  и  видел  все  тросы  и блоки, которые передвигают
декорации, изумляющие и ослепляющие публику, ухожу на покой  не
только    без   сожаления,   но   и   с   чувством   спокойного
удовлетворения.
 Но о чем я жалею и всегда буду жалеть, так это о  времени,
которое  я  в  молодые  годы проводил в праздности и безделье, и
которое навсегда  для  меня  потеряно.  Это  обычное  следствие
юношеской  неосмотрительности,  против  которой  я  решительным
образом тебя предостерегаю. Ценность мгновений, если их собрать
воедино и употребить с пользой, огромна, потеря  же,  если  они
растрачены  попусту, невозвратима. Из каждого мгновения человек
может  извлечь   известную   пользу,   и   это   сопровождается
удовольствием, гораздо большим, чем то, с которым это мгновение
упускается.  Не  думай,  что,  говоря - "употреблять с пользой
время", я разумею непрерывные занятия чем-то серьезным. Нет,  в
положенные  часы  удовольствия  столь  же  необходимы,  сколь и
полезны: они образуют человека, придают ему тот вид, который он
должен иметь в обществе, посвящают его в характеры других людей
и открывают ему чужое сердце  в  такие  минуты,  когда  оно  не
бывает  настороже. Не забудь только, что надо уметь как следует
воспользоваться ими.  Я  знал  немало  людей,  которые  в  силу
какой-то  лености  ума  с одинаковым невниманием относились и к
удовольствиям - они не умели радоваться им,  и  к  делам  -
они  не умели их делать. Эти люди причисляли себя к эпикурейцам
только потому, что общались с  людьми,  любившими  жизнь,  и  к
людям  деловым  только потому, что у них было дело, которое они
должны были делать, но которое, однако, не делали.
 Чем бы тебе  ни  приходилось  заниматься,  делай  это  как
следует, делай тщательно, не кое-как. Approfondigsez. Добирайся
до   сути   вещей.   Все   сделанное  наполовину  или  узнанное
наполовину, на мой взгляд, вовсе не сделано и вовсе не  узнано.
Даже  хуже,  ибо  такое  нередко  может  ввести  в заблуждение.
Пожалуй, нет такого места или такого общества, откуда ты не мог
бы почерпнуть те или иные знания - стоит лишь захотеть.  Почти
каждый человек знает что-то одно и бывает обычно рад, когда ему
предоставляется  случай  говорить об этом. Ищите и обрящете -
слова эти стали справедливы - о том  свете,  как  и  об  этом.
Присматривайся ко всему, во все вникай; та манера, в которой ты
будешь  спрашивать,  послужит  оправданием  и  самим  вопросам,
которые  при  других  обстоятельствах   могли   бы   показаться
неуместными и твоему любопытству, ибо в большинстве случаев все
в  значительной  степени зависит от манеры себя держать. Можно,
например, сказать: "Боюсь, что  вопросы  мои  очень  навязчивы,
только  никто,  кроме  вас,  не  может  мне  так хорошо все это
рассказать", или что-нибудь в этом роде.
 Ты теперь живешь в  стране  лютеранского  вероисповедания,
так  бывай  же  в их кирках и присмотрись, как эти люди молятся
богу; понаблюдай за их обрядами и вникни в смысл  и  назначение
каждого  из  них.  А  так как ты скоро будешь достаточно хорошо
понимать по-немецки, то походи на их проповеди и прислушайся  к
тому,  как  они проповедуют. Узнай, как управляется их церковь,
стоит ли во главе ее одно лицо  или  консистории  и  синод.  На
какие  средства содержится там духовенство и клир: на церковные
ли десятины, как в Англии, или на  добровольные  пожертвования,
или  же  все  расходы  несет  само  государство. Проделай то же
самое, когда ты поедешь в страны католического вероисповедания:
походи по их церквам, понаблюдай их  обряды,  узнай  их  смысл,
попроси,   чтобы   тебе   объяснили  значение  некоторых  слов.
Например, прима, терция, секста, нона, матины, ангелус и т.  д.
Узнай, какие существуют в стране монашеские ордена, кто были их
основатели,  какие  у  каждого  из  них  уставы, обеты, обычаи,
доходы и т. п. Но когда ты  будешь  посещать  храмы,  где  люди
молятся  богу  -  а  мне  хочется,  чтобы  ты побывал в самых
различных, во всех, какие только встретятся на твоем  пути  -
помни,  что  в  каком  бы  заблуждении ни пребывали те или иные
люди, ни над одним из них не надо смеяться, ни одно  не  должно
казаться  тебе  нелепым.  Если человек честно заблуждается, его
надо пожалеть, а никак  не  высмеивать.  Предмет  поклонения  в
религиях  всего  мира  всегда  один - высшее существо, которое
вечно и которое сотворило  все,  что  нас  окружает.  Различные
способы  молиться ему ни в коем случае не должны быть предметом
насмешек. Каждая секта верит в свою правоту, и  я  не  знаю  на
этом  свете  такого непогрешимого судьи, который мог бы решить,
какая из  них  права.  Разузнай  также  везде,  где  будешь,  о
государственных  доходах, армии, ремеслах, торговле и о полиции
каждой страны. И хорошо, если бы ты  завел  себе  переплетенную
тетрадь  из  чистых  листов  бумаги,  то,  что  немцы  называют
альбомом, только вместо того, чтобы просить  каждого  встречного
дурака    накорябать    там    хоть   несколько   строчек,   ты
собственноручно заносил бы туда  все  эти  сведения,  сразу  же
после  того,  как  тебе  удастся  почерпнуть  их  из достоверных
источников.
 Чуть было не забыл еще одного вопроса; мне хочется,  чтобы
ты  заинтересовался им и запасся всеми необходимыми сведениями:
узнай, как вершится в данной стране правосудие. Коль скоро  все
суды  -  открытые,  ты  можешь побывать в них, внимательно все
разглядеть и во всем разобраться.
 Одно только беспокоит меня теперь в  отношении  тебя.  Мне
хочется,  чтобы  ты  достиг совершенства, которого, насколько я
знаю,  никто  никогда  еще  не  достигал.  А  коль  скоро   это
неосуществимо,  мне  хочется,  чтобы  ты, насколько возможно, к
этому совершенству приблизился. Должен тебе сказать, я не  знаю
никого, кто был бы на более верной дороге к нему, чем ты. Ни на
чье  воспитание не было затрачено столько сил, сколько на твое,
и никогда ни у  кого  не  было  таких  возможностей  приобрести
знания  и опыт, какие были и есть у тебя. Временами я надеюсь и
предаюсь мечтам, временами - сомневаюсь и даже  боюсь.  Уверен  я
только  в  одном  -  что ты будешь либо величайшим горем, либо
величайшей радостью Твоего...


33  То  благодаря книгам древних, то благодаря сну и часам
праздности Вкушаю я сладостное забвение житейских забот (лат.).




 XXXI



 Бат, 22 февраля ст. ст. 1748 г.
 Милый мой мальчик,
 Каждому   достоинству   и   каждой   добродетели    сродни
какая-нибудь  слабость или какой-нибудь порок; развившись сверх
положенной меры, они превращаются  то  в  одно,  то  в  другое.
Щедрость  часто  становится  расточительностью, бережливость -
скупостью,  храбрость  -   безрассудством,   осторожность   -
робостью,  и т. д. в такой степени, что, по-моему, нужно больше
рассудительности  для  того,  чтобы  соблюсти  меру   в   наших
добродетелях,  чем  для того, чтобы избежать противоположных им
пороков. Порок в своем истинном виде настолько уродлив,  что  с
первого  же  взгляда  вселяет в нас отвращение и вряд ли мог бы
когда-нибудь соблазнить нас, если бы поначалу не надевал  маски
некоей  добродетели.  Добродетель  же  сама  по  себе настолько
прекрасна, что покоряет нас с первого взгляда, а при дальнейшем
знакомстве увлекает все больше и больше. И мы  считаем,  что  в
ней,  так  же  как  и во всем, что прекрасно, немыслимо никакое
излишество. Здесь-то и бывает нужна рассудительность, для  того,
чтобы  умерить и направить в надлежащее русло самые наши лучшие
устремления.
 Сейчас  я  постараюсь  применить  это  рассуждение  не   к
какой-либо   определенной   добродетели,   но   к  одному  виду
превосходства, который из-за недостатка рассудительности  часто
приводит   к   нелепым   и   заслуживающим   всякого  порицания
последствиям: я имею в виду большие знания, которые, если им не
сопутствует трезвый ум, часто вводят нас в заблуждение,  делают
гордецами  и  педантами.  Так  как  я надеюсь, что ты в высокой
степени наделен этим превосходством над другими и, вместе с  тем,
не  страдаешь  слишком  распространенными  его недостатками, то
все,  что  подскажет  тебе  мой   опыт,   может   быть,   будет
небесполезно для тебя.
 Некоторые  ученые  люди,  гордые  своими знаниями, говорят
только для того, чтобы  выносить  решения,  и  судят  обо  всем
безапелляционно. Это приводит к тому, что те, кого они задевают
этой  своей нетерпимостью и оскорбляют, творя насилие, восстают,
и для того, чтобы избавиться от  тирании,  подвергают  сомнению
даже  законный  авторитет.  Чем  больше ты знаешь, тем скромнее
тебе следует быть, и, к  слову  сказать,  скромность  -  самый
надежный  способ  удовлетворить  наше тщеславие. Даже если ты в
чем-то уверен, сделай вид, что колеблешься, изложи свой взгляд,
но  не  настаивай,  и  если  хочешь  убедить  других,  дай   им
почувствовать, что убедить можно и тебя.
 Есть  люди,  которые,  чтобы  показать  свою  ученость,  а
зачастую в силу предрассудков, привитых школой, где им это  все
время  внушалось, постоянно говорят о древних греках и римлянах,
как  о  каких-то  героических  личностях,  считая,   что   наши
современники  стоят  гораздо  ниже их. В карманах они постоянно
носят томик-другой классиков; их тянет  к  старинной  мудрости;
они   не   читают   современного  вздора  и  будут  убедительно
доказывать вам, что за последнюю тысячу  семьсот  лет  ни  одна
наука  и ни одно искусство не подвинулись вперед ни на шаг. Мне
совсем  не  хочется,  чтобы  ты  отказывался  от  знакомства  с
древними  авторами, но мне еще меньше хочется, чтобы ты хвастал
тем, что они тебе исключительно близки. Говори о  современниках
без  презрения,  а  о  древних  - без поклонения; суди о тех и
других по их достоинствам, а отнюдь не по давности лет, и  если
в  кармане  у тебя окажется какой-нибудь эльзевир, не показывай
его и не заводи о нем разговор.
 Некоторые весьма ученые мужи самым нелепым образом выводят
все свои афоризмы, касающиеся как общественной, так  и  частной
жизни,  из  того,  что  они  называют "аналогичными случаями" у
древних авторов. Они не хотят понять, во-первых, что  с  самого
сотворения  мира  ни  разу  не  было двух полностью аналогичных
случаев  и,  во-вторых,  что  ни  один  случай   не   излагался
каким-либо историком, равно как и не доходил до его сведения со
всеми    привходящими    обстоятельствами,    знать    же   эти
обстоятельства  настоятельно   необходимо   для   того,   чтобы
отправляться  от  них  в  своих  суждениях.  Рассуждай о каждом
событии, исходя из него самого и сопутствующих ему обстоятельств,
и соответственным образом поступай; не полагайся на  авторитеты
одних   лишь  поэтов  или  историков  древности.  Если  угодно,
принимай во внимание случаи, которые, на первый  взгляд,  кажутся
сходными,  но  пусть эти аналогии помогают тебе, а не руководят
тобою.
 Мы  до  такой  степени  поддаемся  предрассудкам,  которые
внушает   нам   воспитание,   что,  подобно  тому,  как  древние
обожествляли своих героев, мы готовы обожествлять их  безумцев.
Что   касается   последних,  то,  отдавая  надлежащее  уважение
древности, я должен сказать, что самыми примечательными из  них
были  Курций  и  Леонид.  И  вот  представь  себе, какой-нибудь
закоренелый педант, произнося в  парламенте  речь  относительно
налога в сумме двух пенсов с фунта, приводит этих двух героев в
качестве примеров того, что мы должны делать и как нам надлежит
жертвовать  собой  ради отчизны. Люди ученые, но обиженные умом,
так далеко зашли в подобного рода нелепостях, что  я  нисколько
бы  не удивился, если бы иные из них предложили, чтобы во время
войны с французами мы держали бы в Тауэре гусей, потому что был
аналогичный случай, когда Рим неимоверно много выиграл  оттого,
что  сколько-то  гусей  оказалось в Капитолии. Из того, кто так
рассуждает и так говорит, может выйти только никудышный политик
и никакой не оратор, а пустозвон.
 Есть еще одна разновидность людей: они менее догматичны  и
менее   надменны,  но  не  менее  нескромны.  К  ней  относятся
общительные и блистательные педанты, которые, даже разговаривая
с женщинами, уснащают свою речь меткими греческими и латинскими
цитатами, которые до такой степени запанибрата с  греческими  и
латинскими   авторами,   что   дают   им   имена   и  прозвища,
свидетельствующие о том, что они находятся в близких отношениях
с ними. Так, они привыкли говорить "старик Гомер", "этот хитрый
плут Гораций", "Марон" вместо Вергилия и "Назон" вместо Овидия.
Педантам этим часто подражают хлыщи; у тех нет  вообще  никаких
знаний,  но они помнят несколько имен древних авторов и заучили
какие-то отрывки их наизусть в исковерканном виде.  И  вот  они
имеют  дерзость  повторять  их во всех компаниях, надеясь таким
путем сойти за людей ученых. Поэтому,  если  ты  хочешь,  чтобы
тебя,  с  одной  стороны,  не обвиняли в педантизме, а с другой
стороны - не подозревали в невежестве, не старайся  показывать
на  людях свою ученость. Говори с собравшимися в доме людьми на
их языке, и пусть этот язык будет чистым и не пересыпан словами
из другого. Никогда не старайся показаться  умнее  или  ученее,
чем люди, в обществе которых ты находишься. Носи свою ученость,
как  носят  часы,    во  внутреннем кармане; не вынимай их на
людях и не пускай в ход репетир  только  для  того,  чтобы  все
знали, что у тебя они есть. Если тебя спросят "который час?" -
ответь,  но  не  возвещай  время ежечасно и когда тебя никто не
спрашивает - ты ведь не ночной сторож.
 В общем же помни, что знание (я имею в виду знание древних
языков и литератур) - самое полезное  и  необходимое  человеку
украшение;  не  иметь  его  стыдно,  но  вместе  с тем старайся
всячески избегать ошибок и злоупотреблений, о которых я говорил
и которые слишком уж часто ему сопутствуют.  Помни  также,  что
хорошо  знать  современность  - еще  более  необходимо, чем знать
историю, и что ты лучше  бы  сделал,  если  бы  в  совершенстве
изучил  не  прежнее,  а  современное состояние Европы, хотя мне
хотелось бы, чтобы ты был хорошо знаком и с тем, и с другим.
 Только что получил твое письмо от  17  н.  ст.  Хоть,  надо
признаться,   твой   теперешний   образ   жизни   не   очень-то
разнообразен, тем не менее материал для письма найдется всегда.
Каждый день ты видишь, слышишь или  читаешь  что-нибудь  новое.
Если  ты  вкратце мне сообщишь обо всем и присовокупишь к этому
собственные размышления, из этого  как  раз  получится  письмо.
Впрочем,  если  ты  непременно хочешь, чтобы я задал тебе тему,
пожалуйста, напиши мне о лютеранской церкви в Германии, о  том,
каковы  ее  догматы,  как  там  управляется  церковь,  на какие
средства  она  содержится,  какими   правами   там   пользуется
духовенство и какая у них иерархия.
 Полное  издание  Витторио  Сири здесь очень трудно найти и
очень дорого стоит, но мне оно не нужно. Если у тебя  накопится
очень  уж  много  книг,  ты не будешь знать, что с ними делать,
когда настанет время уезжать из Лейпцига.  Лучше  всего  будет,
если  ты, перед тем как уехать оттуда, все те, которые не будут
тебе совершенно необходимы, перешлешь в Англию  через  Гамбург.
Твой.




 XXXII



 Бат, 9 марта ст. ст. 1748 г.
 Милый мой мальчик,
 Время от времени мне приходится напоминать тебе о том, что
я часто рекомендовал и чему всегда надо уделять много внимания
- о служении  грациям.  Различное  действие, которое оказывают
одни  и  те  же  слова  и  дела,   в   зависимости   от   того,
присоединяются   к   ним   грации   или   их  покидают,  просто
поразительно. Они расчищают путь к сердцу, а сердце имеет такое
влияние на наш ум, что очень важно сделать его своим союзником.
В женщинах сердце - это все, и ничто другое не имеет над  ними
власти, но и для мужчин, причем даже для самых замечательных из
них,  оно  значит  так  много,  что из каждой схватки с разумом
обычно  выходит  победителем.   Ларошфуко   говорит   в   своих
"Максимах",  что  I'esprit est souvent la dupe du coeur(34). Если
бы вместо souvent(35) он сказал: presque toujours(36),  то  он  был
бы,  пожалуй,  еще  ближе  к  правде.  А коль скоро это так, то
целься в сердце. Присущего тебе  достоинства  недостаточно:  ты
завоюешь  им общее уважение всех, но не ту совершенно особенную
симпатию, которую таит в себе сердце каждого.  Для  того,  чтобы
завоевать  расположение  определенного  лица, ты должен, помимо
твоих обычных  достоинств,  обладать  еще  некоторыми  другими,
имеющими  для  упомянутого  лица  совершенно  особое  значение:
оказывать ему  какие-то  услуги  или  предлагать  свою  помощь,
давать   ему   почувствовать   свое   уважение,   быть   с  ним
почтительным,  любезным,  внимательным  и  т.п.  Если  же  ты
вдобавок  можешь  быть еще и приятным, ты отыщешь путь к сердцу
этого человека и тем самым облегчишь свое дело, а вернее всего,
даже обеспечишь его успех.
 На  собственном  опыте   ты   знаешь,   какое   неприятное
впечатление производит тот, кто неуклюж, неряшлив, не умеет как
следует  ничего  сказать и, либо запинается и начинает бормотать
себе что-то под нос, либо гнусавит и растягивает слова, кто  не
обращает  внимания  на  окружающих  и  т.  п.  - как все это
предубеждает тебя против человека, которого ты видишь в  первый
раз,  несмотря  на  то  что, как ты потом узнаешь, у него могут
оказаться большие достоинства и  незаурядный  ум.  А  с  другой
стороны,  поразмысли  над  тем, как противоположные всему этому
качества располагают тебя с первого взгляда  к  людям,  которым
посчастливилось  ими обладать. Тебе хочется видеть в этих людях
все  достоинства,  и  ты  разочарован,  если  их  не  находишь.
Множество   мелочей,  назвать  которые  по  отдельности  просто
невозможно, втайне  сговорившись  между  собою,  порождают  эти
грации,  это je ne sais quoi, которое неизменно нравится людям.
Приятная внешность, изящные движения, уменье надлежащим образом
одеться, мелодичный голос,  открытое  и  приветливое  выражение
лица  без смешливости - все эти качества и множество других -
необходимые составные части того приятного  je  ne  sais  quoi,
которое  каждый  чувствует,  хоть  никто  и  не  может описать.
Поэтому хорошенько присмотрись к тому, что тебе нравится или не
нравится в людях, и убедись в том,  что,  как  правило,  то  же
самое будет им нравиться или не нравиться в тебе.
 А  раз  я  уже  заговорил о смехе, то должен тебя особенно
против него предостеречь: мне очень  бы  хотелось,  чтобы  люди
часто  видели  на твоем лице улыбку, но никогда не слышали, как
ты  смеешься.  Частый  и  громкий   смех   свидетельствует   об
отсутствии   ума  и  о  дурном  воспитании;  этим  способом
низменная  толпа  выражает  свои  глупые  радости   по   поводу
каких-нибудь  глупых  происшествий;  на  ее  языке это означает
веселиться. По-моему, громко... смеяться  может  только  человек
крайне  ограниченный  и  невоспитанный. Настоящее остроумие или
здравый  смысл  никогда  еще  никого  не  смешили;  им  это  не
свойственно  -  они  просто приятны человеку и озаряют улыбкой
его лицо. Смех же обычно возбуждают или низкопробное шутовство,
или какие-нибудь нелепые случайности, люди умные и  воспитанные
должны  показать,  что  они  выше  этого. Стоит только человеку
сесть мимо стула и свалиться на пол, и он  повергает  этим  всю
компанию  в хохот, чего не могло бы сделать все остроумие мира,
- вот, на  мой  взгляд,  неопровержимое  доказательство  того,
насколько   низок   и   неуместен  смех.  Я  не  говорю  уже  о
сопутствующем ему неприятном  шуме  и  о  том,  как  он  ужасно
искажает  черты лица. Смех легко бывает сдержать очень коротким
раздумьем, но, так как с ним обычно связывается представление о
веселье, люди до конца так и не осознают, насколько  он  бывает
нелеп.  У  меня  нет  никакой  склонности ни к меланхолии, ни к
цинизму; я так же хочу и могу веселиться, как и всякий  другой,
но я уверен, что с той поры, когда я стал жить в полном разуме,
никто  никогда не слышал, как я смеюсь. У многих людей, вначале
от неловкости и mauvaise honte(37), выработалась очень неприятная
и глупая манера - о  чем  бы  они  ни  говорили,  говорить  со
смехом.  Например,  один  из моих знакомых, м-р Уоллер, человек
очень незаурядный, самых обыкновенных вещей  не  может  сказать
без  смеха;  поэтому те, кто его не знают и видят в первый раз,
считают его просто дураком.
 Привычка эта, равно как и много других,  очень  неприятных
привычек,  возникает  оттого,  что вступлению этих людей в свет
сопутствует mauvaise honte(37). Попав в общество, они стесняются  и
приходят  в  такое замешательство, что совершенно не знают, что
делать, и вынуждены пускаться на всевозможные ухищрения  только
для  того, чтобы не потерять самообладания, в дальнейшем же все
эти ухищрения превращаются в привычки. Одни ковыряют в  носу,
другие почесывают затылок, третьи крутят в руках шляпу, словом,
у  каждого неуклюжего, невоспитанного человека есть свои особые
выверты. Но частое повторение одного и того же  поступка  ни  в
какой  степени не может служить его оправданием, и хоть во всех
этих вульгарных привычках, да и в самой неуклюжести  нет  ничего
преступного,  их  следует  самым старательным образом избегать,
ибо все это  -  серьезные  препятствия  на  пути  к  искусству
нравиться.  Помни,  что  понравиться кому-то - всегда означает
одержать некую победу или, по  меньшей  мере,  сделать  к  этой
победе  первый  необходимый  шаг.  Тебе  предстоит добиваться в
жизни успеха, и поэтому ты должен  особенно  тщательно  изучить
это  искусство.  Должен  тебе  сказать, что, когда ты уезжал из
Англии, у тебя не было manieres prevenantes(38), и, признаться, в
Англии их не очень-то часто можно встретить, однако, я  надеюсь,
что  твой здравый смысл поможет тебе приобрести их за границей.
Если ты хочешь кем-то быть в свете  -  а  если  у  тебя  есть
характер,  то  ты  этого не можешь не хотеть - все это должно
быть с начала и до конца делом твоих рук, ибо весьма  возможно,
что,  когда  ты вступишь в свет, меня уже на свете не будет. Ни
твое положение, ни твое состояние тебе не помогут, одни  только
достоинства    твои    и   манеры   могут   поднять   тебя   до
приличествующего тебе состояния и места в  обществе.  Фундамент
их  я  заложил данным тебе воспитанием, все остальное ты должен
построить сам.
 Теперь я попрошу сообщить мне кое-какие сведения, которые,
как я полагаю, ты можешь мне дать и которые мне хочется иметь.
 Может ли курфюрст Саксонии приговорить кого-либо из  своих
подданных  к смертной казни за государственную измену самолично,
или виновные должны сначала предстать перед открытым судом?
 Может ли он своей властью держать кого-либо из подданных в
тюрьме столько, сколько ему захочется, без суда?
 Может ли он своей властью изгнать  кого-либо  из  пределов
герцогства?
 Может  ли он обложить своих подданных налогом без согласия
на то Саксонских штатов и что представляют собой эти штаты? Как
они избираются? Какие в них входят сословия? Принимает ли в них
участие духовенство? Где они созываются и как часто?
 Если двое подданных курфюрста затевают тяжбу из-за имения,
расположенного на территории  курфюршества,  то  в  каком  суде
должно   слушаться   дело,   и   будет  ли  решение  этого  суда
окончательным, или его можно обжаловать в Ветцларский  имперский
суд?
 Какие  названия  носят  два  верховных  суда, занимающиеся
гражданскими и уголовными делами?
 Каков средний годовой доход герцогства?
 Какую армию содержит курфюрст в настоящее время,  и  каково
наибольшее   количество   солдат,  которых  курфюршество  может
содержать?
 Я не жду, что ты ответишь мне на все  эти  вопросы  сразу,
отвечай  на  них  по  мере  получения необходимых и достоверных
сведений.
 Как видишь, ты теперь - мой немецкий  оракул,  и  доверие
мое  к  тебе  так  велико, что тебе нет нужды, подобно оракулам
древности, давать двусмысленные ответы, тем более,  что  у  тебя
есть над ними то преимущество, что я хочу узнать от тебя только
о прошлом и настоящем, а не о том, что будет.
 Желаю  тебе  хорошо провести время на лейпцигской ярмарке.
Внимательно осмотри все лавки, наглядись на  шутов,  акробатов,
канатных  плясунов  и  hoc  genus  omne(39),  но  более  подробно
разузнай о существующих там различных промыслах. Прощай.


34 рассудок часто бывает обманут чувством (франц.).

 35 часто (франц.).

 36 почти всегда (франц.).

 37 ложного стыда (франц.).


38 располагающих к себе манер (франц.).

 39 всех тому подобных (лат.).




 XXXIII



 Лондон, 1 апреля ст. ст. 1748 г.
 Милый мой мальчик,
 За это время три раза уже была почта и ни одного письма -
ни от  тебя,  ни  от  м-ра  Харта;  я  думаю,  что  здесь  дело
исключительно  в  каких-либо  непредвиденных обстоятельствах по
пути между Лейпцигом и Лондоном, расстояние-то ведь большое,  и
таких  непредвиденных обстоятельств в пути могло быть немало. Я
всегда стараюсь думать, что ты вполне  благополучен,  когда  не
узнаю  ничего, что бы меня в этом разубедило. Кроме того, как я
часто тебе говорил, меня гораздо больше беспокоит, хорошо ли ты
себя ведешь, чем, хорошо ли ты себя чувствуешь, и когда от  тебя
не  бывает  писем,  я  стараюсь думать, что ты занят каким-либо
более полезным делом.  Пока  ты  будешь  умерен,  ты  будешь  и
здоров,   в   твоем  возрасте  природа  в  достаточной  степени
заботится о теле, если только ей предоставляют свободу  и  если
невоздержанностью  с  одной  стороны,  и лекарствами - с другой,
люди не чинят ей помех. Но  с  душой  дело  обстоит  совершенно
иначе,  и  она-то  у  людей твоего возраста требует серьезных и
неустанных забот и даже  кое-каких  лекарств.  Каждые  четверть
часа,  в  зависимости  от того, проведены они хорошо или плохо,
принесут ей существенные пользу или вред, и притом надолго.  Ей
надо  тоже много упражняться, для того, чтобы обрести здоровье и
силу.
 Присмотрись к тому, насколько отличаются люди,  работавшие
над  собой, от людей неотесанных, и я уверен, что ты никогда не
будешь жалеть ни времени, ни сил на то, чтобы себя воспитать. У
какого-нибудь  ломового  извозчика  органы  все  по   состоянию
своему,  может  быть,  ничуть не хуже, чем у Милтона, Локка или
Ньютона, но по своему развитию люди эти превосходят его намного
больше, чем он свою лошадь. Иногда,  правда,  рождаются  гении,
пробивающие  себе путь лишь природными данными и не нуждающиеся
в образовании, однако такого рода примеры слишком редки,  чтобы
с  ними  следовало  считаться.  Но  даже  и  эти  немногие люди
добились бы в жизни значительно большего, если бы  у  них  было
еще  и надлежащее воспитание. Если бы такой гений, как Шекспир,
был  облагорожен  воспитанием,   красоты,   которыми   он   так
заслуженно   вызывает   наше   восхищение,   не  нарушались  бы
сумасбродствами   и   нелепостями,   которые   им   так   часто
сопутствуют.
 Люди  обычно  бывают  тем, что из них сделали воспитание и
общество, когда им было от пятнадцати  до  двадцати  пяти  лет;
поэтому  помни,  какое  большое  значение  будут для тебя иметь
ближайшие восемь-девять лет: вся твоя последующая жизнь зависит
от них. Я совершенно откровенно выскажу тебе все мои надежды  и
опасения  касательно  тебя.  Мне  думается,  что из тебя выйдет
настоящий ученый муж и что ты сумеешь приобрести большой  запас
разнообразных  знаний,  но я боюсь, как бы ты не пренебрег тем,
что считается вещами незначительными, хотя  в  действительности
они  весьма  существенны  -  я  имею  в виду обходительность,
приветливость и располагающие к себе манеры:  это  подлинные  и
основательные  преимущества, и, однако, люди, не знающие света,
считают все это пустяками. Мне пишут,  что  ты  говоришь  очень
быстро  и  неотчетливо  -  это очень неудобно и неприятно для
окружающих, и я уже  тысячу  раз  тебе  это  старался  внушить.
Пожалуйста,  будь  внимателен  к  своей  речи  и  постарайся ее
исправить.  Когда  человек  говорит  отчетливо  и  приятно,  он
гораздо  большего  может  добиться,  и  мне приходилось слышать
немало  содержательных  речей,  которые  люди   оставляли   без
внимания  из-за  того,  что  у произносивших их была неприятная
манера говорить, и не меньше  речей  пустых,  которым,  однако,
люди  рукоплескали  только потому, что их было приятно слушать.
Прощай.




 XXXIV



 Лондон, 17 мая ст. ст. 1748 г.
 Милый мои мальчик,
 Получил вчера твое письмо от 16 мая н. ст. и, прочтя  его,
написал сэру Чарлзу Уильямсу благодарность за внимание, которое
он  тебе  оказал.  Твое  первое  появление при дворе оказалось,
по-видимому, удачным, и его величество король Польши обратил на
тебя внимание. Надеюсь, что ты отнесся к этой похвале  спокойно
и  с  уважением,  как  и  должен  отнестись  настоящий светский
человек. Людей, плохо  воспитанных  и  темных,  всякое  величие
ослепляет:  они  до безумия пугаются, когда с ними заговаривают
короли или великие люди, теряются, робеют и не знают,  ни  что,
ни  как  им ответить, тогда как les honnetes gens(40) присутствие
высокопоставленных лиц не ослепляет;  люди  благородные  знают,
какое они должны оказывать им уважение, и не забывают о нем, но
при  этом  нисколько  не смущаются и могут так же непринужденно
разговаривать с самим королем, как если бы перед ними был любой
из его подданных. Вот великое преимущество  тех,  кого  смолоду
вводят  в высшее общество и кто рано приучается разговаривать с
лицами, занимающими более высокое положение.  Сколько  я  здесь
видел  людей,  получивших  самое лучшее английское образование,
сначала в школе, а потом  в  университете,  которые,  когда  их
представляли  королю,  не  знали, стоят ли они на голове или на
ногах.  Стоило  только  королю  заговорить  с   ними,   и   они
чувствовали  себя совершенно уничтоженными, их начинало трясти,
они силились засунуть руки в карманы  и  никак  не  могли  туда
попасть,   роняли  шляпу  и  не  решались  поднять;  словом,  в
поведении  их  было   все,   что   угодно,   только   не   было
естественности и простоты.
 Человек  воспитанный  умеет говорить с нижестоящими людьми
без  заносчивости,  а   с   вышестоящими   -   уважительно   и
непринужденно.  Беседуя  с  королями,  он  остается  совершенно
спокойным; он умеет пошутить с дамами, принадлежащими  к  самой
высокой  знати  -  непринужденно,  весело,  но вместе с тем и
почтительно. С теми же, кто равен ему по положению,  независимо
от  того,  знаком  он  с ними или нет, он говорит о вещах, всех
интересующих и всем доступных, не позволяя себе,  однако,  быть
чересчур  легкомысленным,  нисколько  не  волнуясь  и  не делая
никаких неловких  движений.  И  надо  сказать,  что  такая  вот
непринужденность всегда производит самое выгодное впечатление.
 Мне  бы  хотелось, чтобы чайный прибор, полученный от сэра
Чарлза Уильямса, ты подарил своей матери и послал ей с Дювалем,
когда тот вернется.  Ты  должен  не  только  испытывать  к  ней
почтение,  но и помнить, как ты обязан ей за ее заботу и ласку,
и поэтому пользоваться каждым случаем, чтобы выразить  ей  свою
признательность.
 С  нетерпением жду от тебя известий из Дрездена, равно как
и ответов на те многие вопросы, которые я тебе задал.
 А пока прощай, и да благословит тебя бог!


40 людей благородных (франц.).



 




XXXV



 Лондон, 21 июня ст. ст. 1748 г.
 Милый мой мальчик,
 Мысль о том, что у тебя  очень  плохая  дикция,  никак  не
выходит  у меня из головы и до такой степени меня тревожит, что
я буду писать тебе об этом не только сейчас, но, может быть,  и
во  многих  других  письмах. Радуюсь и за тебя, и за себя, что я
вовремя об этом узнал и что, как я надеюсь, еще  не  поздно  ее
исправить, и всегда буду чувствовать себя бесконечно обязанным,
как  впоследствии,  разумеется, и ты сам, сэру Чарлзу Уильямсу,
написавшему мне об этом. Боже мой! Если бы по твоему недосмотру,
или по моему, эта неловкая и неприятная манера говорить вошла  у
тебя  в  привычку, а это могло случиться через какие-нибудь два
года - как бы ты выглядел в обществе и  на  больших  приемах!
Кому  было  бы  приятно  твое присутствие и кто стал бы слушать
твои речи? Почитай, что пишут о дикции  Цицерон  и  Квинтилиан,
какое  большое  значение  они  придают  тому,  чтобы  она  была
приятной. Цицерон идет даже дальше, он утверждает, что  оратору
необходима  хорошая фигура и что прежде всего он не должен быть
vastus,  т.  е.  непомерно  большого  роста  и  неуклюжим.  Это
доказывает,  что  он хорошо знал людей и понимал, какое большое
значение имеет приятная внешность и изящество манер.
 Мужчины, точно так же как женщины, следуют  голосу  сердца
чаще,  чем  голосу  разума.  Путь к сердцу лежит через чувства:
сумей понравиться чьим-то глазам и ушам, и  половина  дела  уже
сделана.  Мне часто приходилось видеть, как судьбу человека раз
и навсегда решали первые произнесенные  им  в  обществе  слова.
Если  их  приятно  услышать,  люди, помимо своей воли, сразу же
проникаются убеждением, что у человека этого есть  достоинства,
которых на самом деле у него может и не быть; с другой стороны,
если речь его поначалу производит неприятное впечатление, у них
сразу  же  появляется  какая-то предубежденность и они не хотят
признать за этим человеком заслуг, которые, возможно, у него  и
есть.  И  нельзя  утверждать,  что  чувство это несправедливо и
необоснованно, как то может показаться с первого взгляда,  ибо,
если у человека есть какие-то способности, он должен знать, как
неимоверно  важно  для  него красиво говорить и быть в обществе
приятным и обходительным: тогда он будет развивать в  себе  эти
качества и доводить их до совершенства. У тебя хорошая фигура и
нет никаких природных недостатков, которые могли бы повлиять на
твою  речь; если захочешь, ты можешь быть обходительным, а речь
твоя - приятной. Поэтому ни я, ни общество  не  припишем  твою
неудачу  ничему  другому,  кроме  как  недостатку уменья. Какое
наблюдение, и очень верное, мы постепенно делаем  над  актерами
на  сцене?  Не  то  ли, что самые сообразительные из них всегда
говорят лучше всех, хотя голоса у них, может  быть,  отнюдь  не
лучшие?  Пусть  у  них  даже совсем плохие голоса, они будут во
всяком  случае  говорить  понятно,  отчетливо  и  с  надлежащим
выражением.  Если  бы  Росций говорил быстро, невнятно и грубо,
то, ручаюсь тебе, Цицерон никогда не счел бы его достойным  той
речи, которая была произнесена в его защиту. Слова даны нам для
того, чтобы мы могли выражать наши мысли, и до крайности нелепо
произносить  их  так, что, либо люди вообще не смогут понять их,
либо у них пропадет всякое желание вникать в их смысл.
 Говорю тебе прямо и совершенно искренне, что буду судить о
твоих способностях по тому, будет  ли  приятной  или  нет  твоя
речь. Если ты человек способный, ты ни за что не успокоишься до
тех  пор,  пока  не приучишь себя говорить хорошо, ибо, заверяю
тебя, это в твоей власти. Попроси м-ра Харта послушать  тебя  и
читай  ему  каждый  день  вслух:  пусть он останавливает тебя и
поправляет каждый раз, когда ты будешь читать  слишком  быстро,
не   соблюдать   паузы  или  неправильно  акцентировать  слова.
Постарайся  при  этом  открывать  как  следует  рот,  отчетливо
произносить  каждое  слово. И попроси м-ра Харта, м-ра Элиота и
всех, с кем ты будешь  говорить,  напоминать  тебе  об  этом  и
прерывать всякий раз, когда ты будешь сбиваться на скороговорку
и  на  невнятное  бормотание.  Хорошо даже просто читать вслух,
когда остаешься один, проверять свою  дикцию  самому  и  читать
вначале   значительно  медленнее,  чем  надо,  для  того,  чтобы
освободиться от позорной  привычки  говорить  чересчур  быстро.
Словом, если только ты об этом как следует подумаешь, искусство
красноречия   станет   твоим  делом,  твоим  занятием  и  твоим
удовольствием. Поэтому того, что я высказал тебе  в  этом  и  в
предыдущем  письме,  более  чем  достаточно,  если  у тебя есть
соображение, а если нет, то напиши я и в десять  раз  больше,
это все равно не поможет. Итак, довольно об этом.
 Вслед  за  уменьем  хорошо  говорить,  благородная осанка и
уменье произвести хорошее впечатление в обществе  очень  нужны,
потому   что   они  очень  располагают  к  тебе  людей.  Всякое
небрежение к этим  качествам  в  молодом  человеке  еще  менее
простительно,  чем  жеманство.  Оно  свидетельствует о том, что
тебе безразлично, нравишься ты другим  людям  или  нет,  а  для
других  это  просто  оскорбительно. Один человек, видевший тебя
совсем недавно, рассказал мне, что ты неловок в своих движениях
и не следишь за собою: мне жаль, что это так;  если  все  будет
продолжаться  в том же духе и дальше, ты сам потом пожалеешь об
этом, но будет поздно.
 Неуклюжесть очень отпугивает людей, полное пренебрежение к
одежде и к наружности вообще - это дерзкий вызов  существующим
обычаям  и  моде.  Ты,  конечно,  помнишь м-ра *** и, разумеется,
помнишь, до чего он был неуклюж; уверяю тебя, это очень  мешало
признать  за ним его способности и достоинства, которые, в конце
концов, едва смогли уравновесить  этот  его  недостаток,  но  не
больше.  Многие  из  тех,  кому  я  когда-то  рекомендовал его,
отвечали мне, что, по их мнению, у человека этого не может быть
никаких способностей, иначе он не был бы  так  неловок  -  до
такой  степени  много  значит, как я тебе уже говорил, в глазах
людей внешность.
 Большое  влияние  на  репутацию,  слагающуюся   в   свете,
оказывают  женщины, и человеку неловкому никогда не получить их
поддержки. А ведь, кстати сказать, их очень много, и мнения  их
гораздо  чаще  подсчитываются,  нежели просто кладутся на весы.
Поэтому  тебе  следует  уделять  внимание  как  одежде,  так  и
изяществу  всех движений. По-видимому, в Лейпциге нет человека,
который  бы  действительно  умел  одеваться,  обладал  изящными
манерами  и мог служить для тебя образцом того и другого. И тем
не менее не пренебрегай ни тем, ни  другим  и  следи  за  своим
костюмом   и   манерами,  отправляясь  ко  двору  -  там  это
необходимо, там-то ты и найдешь себе для того и другого хороших
учителей  и  хорошие  примеры.  Упражнения  в  верховой   езде,
фехтовании  и  танцах  выправят и облагородят твое тело, руки и
ноги и придадут тебе l'air d'un honnete homme(41), если только  у
тебя будет желание ее приобрести.
 В  заключение  хочу,  чтобы ты кое о чем подумал, чтобы ты
мог почувствовать, какое тебе выпало на долю счастье -  иметь
человека, который настолько заинтересован тобой, что выведывает
твои  недостатки,  для  того, чтобы потом поставить тебя о них в
известность. Никто,  кроме  меня,  не  стал  бы  так  стараться
разузнать  их  все, а потом исправить, сам-то ты ведь их, может
быть,  и  вовсе  не  знаешь:  наше  самолюбие  плотной  завесой
закрывает  от  нас наши проступки. Но, когда ты слышишь о них от
меня, можешь быть уверен, что это голос человека, который, ради
тебя одного, хочет их  исправления.  И  человека  этого  ты  не
можешь заподозрить в пристрастии, ибо если он и пристрастен, то
только к тебе, и всем сердцем хочет, чтобы его отеческая забота
о тебе за короткое время сделала излишней всякую другую заботу,
разве что дружескую. Прощай.
 Р.  S.  Прими  мое  сочувствие  по  поводу  безвременной и
трагической смерти сладкозвучного Матцеля.


41 внешность благородного человека (франц.).





 XXXVI



 Милый мои мальчик,
 Лондон, 26 июля ст. ст. 1748 г.
 Есть две разновидности ума: одна из них  никогда  не  даст
человеку сделаться сколько-нибудь значительным, а другая обычно
делает  его  смешным,  иными  словами,  есть - умы ленивые и умы -
легкомысленные и пустые. Хочу надеяться, что твой не  относится
ни  к тем, ни к другим. Ум ленивый не дает себе труда ни во что
углубиться, первые же встретившиеся на его  пути  трудности  (а
трудности   неизбежны   всюду,  когда  ты  добиваешься  чего-то
значительного или хочешь что-то значительное узнать) отбивают у
него  охоту  идти  дальше;  он  успокаивается,   довольствуется
легким,  а, следовательно, поверхностным знанием и более склонен
остаться глубоким невеждой, нежели затратить какие-то усилия на
постижение того, что глубоко. Таким людям многие  вещи  кажутся
невозможными,  и  порою они бывают даже в этом твердо убеждены,
тогда  как  на  самом  деле,   для   человека   настойчивого   и
трудолюбивого невозможного почти нет. Им же все трудное кажется
неосуществимым,  или во всяком случае они стараются думать, что
это так, для того, чтобы оправдать свою лень. Сосредоточиться  в
продолжение  часа  на  чем-то  одном - для них задача чересчур
утомительная, они все воспринимают в свете первого впечатления,
никогда ничего не рассматривают всесторонне, короче говоря, они
ни во что не вдумываются. Это приводит к тому,  что,  когда  им
приходится  говорить  о том или ином предмете с людьми, которые
предмет  этот  внимательно  изучили,  они  только  обнаруживают
невежество  свое  и  леность  и рискуют услышать в ответ слова,
способные  их  смутить.   Поэтому   не   впадай   в   отчаяние,
столкнувшись с первыми трудностями, но contra audentior ito(42) и
докапывайся до глубины всего того, что необходимо знать каждому
джентльмену.
 Есть  науки  и искусства, имеющие отношение к определенным
профессиям;  людям,  которые  не  собираются   этих   профессий
приобретать,   нет   особенной   надобности  изучать  их.  Так,
например, фортификация и мореходство: тебе достаточно знать эти
науки поверхностно и в самой общей форме, а такого рода  знания
можно почерпнуть из обыкновенного разговора, и тебе не придется
особенно  о  многом  расспрашивать. Впрочем, фортификацию тебе,
может быть, и полезно было бы знать  получше,  так  как  многие
термины  этой  науки  часто  стали  встречаться  в повседневных
разговорах, и не стоит уподобляться маркизу де Маскарилю в "Les
preclettses ridicnies"(43) Мольера, когда  тот,  услыхав  об  une
demie  lune(44),  попадает  впросак и восклицает: "Ма foi, c'etait
bien une lune toute entiere"(45). Но то, что каждому  джентльмену,
независимо  от  его  профессии,  надлежит знать, он должен знать
хорошо и докапываться до самых больших глубин. Это прежде всего
языки,  история  и  география,  как  древние,  так   и   новые,
философия,   логика,  риторика;  для  тебя  же  особенно  важны
конституция и гражданский и военный строй каждого  европейского
государства. Надо сказать, что все это, вместе взятое, составляет
весьма  обширный  круг  знаний,  овладение которыми сопряжено с
известными  трудностями  и  требует  некоторых  усилий;  однако,
человек  деятельный и трудолюбивый все эти трудности преодолеет
и будет вознагражден с лихвой.
 Человек же легкомысленный и пустой всегда бывает занят, но
без толку; мелочи кажутся  ему  вещами  значительными,  и  свое
время  и  внимание, которые следует посвятить главному в жизни,
он растрачивает на пустяки. Такие люди самым серьезным  образом
занимаются  какими-нибудь  безделушками, бабочками, раковинами,
насекомыми и т. п. Они вглядываются в одежду, а не в  характеры
людей,  в  обществе  которых  проводят  время.  Декорации пьесы
интересуют  их  больше,  нежели  ее  содержание,  а   дворцовые
церемонии  больше,  чем политика. Так употреблять свое время -
означает совершенно его терять.  Сейчас  в  твоем  распоряжении
самое  большее  три  года; ты можешь употребить их либо хорошо,
либо плохо, только помни, я не раз уже говорил тебе,  тем,  чем
ты  будешь  через  три года, ты будешь всю свою жизнь. Поэтому,
умоляю тебя, подумай: растратишь ты это время попусту,  проведя
его  в  лени  или  занимаясь  пустяками? Или используешь каждое
мгновение  так,  чтобы  оно  вскоре   уже   вознаградило   тебя
удовольствиями,  положением,  добрым именем? Я не могу, не хочу
сомневаться в твоем  выборе.  Читай  только  полезные  книги  и
никогда не переставай заниматься тем или другим предметом, пока
не овладеешь им в совершенстве, а до тех пор продолжай читать и
старайся  узнать  о  нем  побольше. Находясь в обществе, наводи
разговор на какой-нибудь полезный предмет,  но  a  la  portee(46)
этого  общества.  Вопросы истории, литературы, обычаи различных
стран,  рыцарские  ордена,  как-то:  Тевтонский,  Мальтийский  и
другие,  разумеется,  более  интересные предметы для разговора,
чем  то,  какая  сегодня  погода,   кто   как   одевается   или
какие-нибудь  мелкие происшествия, из которых нельзя почерпнуть
никаких знаний. Характеры  королей  и  великих  людей  узнаются
только  из  разговора, ибо при жизни тех и других о них никогда
не пишут всей  правды.  Вот  почему  говорить  об  этом  бывает
интересно и поучительно, и, вместе с тем, такого рода беседа даст
тебе возможность понаблюдать, сколь по-разному толкуются одни и
те  же  характеры  в  зависимости  от чувств и взглядов каждого
твоего собеседника.
 Никогда не стыдись и не бойся задавать вопросы, ибо,  если
с  помощью  их  ты  можешь  что-то  узнать  и  если ты при этом
извинишься, тебя никогда не сочтут  навязчивым  или  грубым.  В
повседневной  жизни все эти вещи зависят исключительно от того,
как ты спрашиваешь, и  в  этом  смысле  справедлива  пословица:
"Одному   легче   лошадь   украсть,   чем  другому  за  плетень
заглянуть". Нет почти ничего такого, что нельзя было бы так или
иначе высказать, то ли с видимостью доверия,  то  ли  с  тонкой
иронией, то ли найдя для этого какой-нибудь остроумный предлог,
и  знание  света в значительной степени состоит из знания того,
когда и где использовать эти разные  манеры  выражения.  Личное
обаяние человека, его внешность и то, как он говорит, имеет при
этом  такое  значение,  что  я  убежден:  одна  и  та  же вещь,
сказанная  приятным  тоном  и  произнесенная   выразительно   и
отчетливо,  понравится,  а  если  те же самые слова пробормочет
себе под нос человек нескладный, с угрюмым и насупленным видом,
они у всех вызовут только раздражение. Поэты всегда  изображают
Венеру в сопровождении трех граций, желая этим подчеркнуть, что
даже  такая  красавица не может без них обойтись. Мне думается,
что этих трех спутниц следовало бы дать и Минерве, ибо без  них
всякая  наука  очень  скучна.  Поэтому ясно и внятно призови их
каждую в отдельности сопутствовать твоим  словам  и  движениям.
Прощай.
 Р.  S. После того как я написал тебе это письмо, я получил
твое без даты, с вложенными в него сведениями о прусской армии;
надеюсь, что копию ты себе оставил. Спрячь ее к себе в папку  и
присовокупи  к  ней все сведения о военном устройстве, какие ты
сможешь получить касательно  других  государств  и  королевств.
Сведения,  касающиеся  Саксонии,  ты,  разумеется,  отыщешь без
труда. Кстати, не забудь послать мне ответы на вопросы, которые
я  посылал  тебе  не  очень  давно,  касательно  гражданских  и
церковных дел Саксонии.
 Пойми  меня  правильно и не подумай, что я пекусь только о
том, чтобы стиль твой был изящен, а язык - чист; я хочу, чтобы
выговор твой был приятен, а дикция  отчетлива,  для  чего  тебе
надлежит побольше читать вслух м-ру Харту, причем очень громко,
произносить отрывки речей и декламировать сцены из пьес. Помни,
что,  если ты не научишься хорошей и приятной для слуха дикции,
все изящество твоего стиля не будет стоить ни гроша.
 Меня очень радует, что м-р  Литтлтон  одобряет  мой  новый
дом,  а  в  особенности  - мои  канонические  колонны.  Мой  бюст
Цицерона очень хорош и отличной сохранности; он займет у меня в
библиотеке самое почетное место, если только, вернувшись, ты не
привезешь мне свой собственный, который будет не менее хорош, а
мне доставит еще большее удовольствие. Обещаю  тебе,  что  буду
разглядывать  его  с  таким же вниманием, с каким все антиквары
разглядывали тот.
 Кланяйся от меня м-ру Харту, очень рад, что  он  чувствует
себя лучше.


42 будучи более смелым, иди навстречу (лат,)

 43 "Смешных жеманницах" (франц.).

 44 демилюн, равелин (франц.").

 45 Честное слово, то была целая луна (франц.).

 46 доступный для (франц.)




 XXXVII



 Лондон, 5 сентября ст. ст. 1748 г.
 Милый мой мальчик,
 Получил  твое  письмо с вложенным туда немецким письмом на
имя м-ра Гревенкопа, которое, как он уверяет, написано отлично,
принимая во внимание, что вообще  ты  этим  языком  очень  мало
занимался.  Так  как  самые большие трудности ты уже преодолел,
прошу  тебя,  продолжай  заниматься  так  же   прилежно   и   в
совершенстве   изучи   все  остальное.  Человек,  не  владеющий
свободно языком, никогда не предстает в выгодном свете или даже
таким, каков он есть, когда будет на этом  языке  говорить  или
писать: мысли его скованы и кажутся неубедительными и путаными,
если  он  не  может найти нужных слов и фраз, для того чтобы их
выразить. Поэтому я хочу, чтобы ты непременно писал раз  в  две
недели по-немецки м-ру Гревенкопу: таким образом, ты привыкнешь
писать на этом языке. Помимо этого, когда ты уедешь из Германии
и  будешь  жить в Турине, я попрошу тебя писать по-немецки даже
мне, чтобы тебе было легко сохранить в памяти  то,  чему  ты  с
таким трудом научился. Я хочу также, чтобы, живя в Германии, ты
пользовался  каждым удобным случаем говорить по-немецки - это
единственный способ как следует изучить этот  язык.  Тебе  надо
будет  непременно  попросить  твоего  учителя  немецкого языка,
чтобы он научил тебя величать как положено людей разных  званий
и   надписывать   им   письма.   На  это  в  Германии  обращают
чрезвычайное внимание, и известны многие случаи,  когда  письма
возвращались   нераспечатанными   из-за  того  только,  что  на
конверте  забывали  поставить  один   какой-нибудь   титул   из
двадцати.
 Приближается   день  св.Фомы,  когда  ты  должен  будешь
покинуть Саксонию и ехать в Берлин, и, смею  думать,  что,  даже
если  в  твоих  знаниях  об  этом курфюршестве и есть кое-какие
пробелы, ты восполнишь их перед тем, как уехать.  Ты,  конечно,
понимаешь, что я разумею под этим отнюдь не количество церквей,
приходов  или  городов,  а  государственное  устройство, армию,
доходы  и  ремесла  этого  курфюршества.  Надо  только   задать
несколько  благоразумных  вопросов  благоразумным  людям,  и ты
получишь все  необходимые  сведения:  мне  хочется,  чтобы  ты
записал все это в свою книжечку.
 Берлин  откроет  для  тебя  совершенно  новое поприще, и я
смотрю на твое появление там, как на первый шаг,  который  тебе
предстоит  сделать в незнакомых краях. Постарайся только, чтобы
этот первый шаг был правилен, и  не  споткнись  на  пороге.  Ты
встретишь  там  самое многолюдное общество, в каких тебе до сих
пор случалось бывать; тем  большее  значение  там  будут  иметь
предупредительность  и  манеры. Быть приятным в обществе - это
единственный способ  сделать  пребывание  в  нем  приятным  для
самого  себя.  Ум  и  знания  - это первые и самые необходимые
условия для того, чтобы понравиться в обществе, но этого отнюдь
не достаточно, знай,  что  качества  эти  никогда  не  будут  в
должной   степени   оценены,   если   к  ним  не  присоединятся
предупредительность и манеры. Приобрести же и то, и другое  тебе
легче  всего,  часто  бывая  в свете; только ты должен взять за
правило внимательно все там усваивать, наблюдать и подмечать. А
то ведь я знавал людей, которые всю свою жизнь бывали в хорошем
обществе, но при  этом  оставались  настолько  невнимательны  и
ненаблюдательны, что сами нисколько не стали лучше и продолжали
быть  столь  же  неприятными, неловкими, вульгарными, как будто
вообще никогда в жизни не видели ни одного светского  человека.
Когда  ты  попадешь в хорошее общество (под хорошим обществом, я
разумею  высшие  круги  того  или  иного  города),  внимательно
наблюдай  обходительность  и  манеры этих людей и сообразуйся с
ними, вырабатывая свои.
 Но и это еще не все - надо заглянуть глубже:  присмотрись
к  их  характерам и сумей вникнуть в их сердца и умы с возможно
большею  полнотой.  Сумей  отыскать  основное  их  достоинство,
владеющую  ими  страсть  или  самую большую их слабость - и ты
будешь знать, какую приманку насадить на  крючок,  чтобы  легче
всего  изловить  их. Человек состоит из множества разнообразных
элементов, и надо потратить немало времени и  труда,  для  того
чтобы их все изучить, ибо, хотя у каждого из нас есть общие всем
составные  части,  как-то:  разум, воля, страсти и влечения,
однако, соотношения их и комбинации  в  разных  людях  настолько
различны,   что   они-то   и   образуют   великое  многообразие
характеров, которые  в  той  или  иной  части  отличают  одного
человека  от  другого. Управлять всем этим в целом следовало бы
разуму,  но  такие  случаи  редки.  И   тот,   кто   обращается
исключительно к разуму другого человека, не пытаясь привлечь на
свою  сторону  также  и  сердце,  никогда  не  добьется успеха,
подобно тому, как  не  добьется  его  и  тот,  кто  обратится  к
официальным  лицам  при  дворе  короля  и  минует  королевского
фаворита.
 Я хочу, чтобы  сейчас,  когда  ты  вступаешь  в  свет,  ты
внимательно  прочел  две книги, которые раскроют тебе характеры
людей настолько, насколько это вообще могут  сделать  книги.  Я
имею в виду "Les reflexions morales"(47) господина де Ларошфуко и
"Caracteres"(48)  Лабрюйера,  но  помни, что я рекомендую их тебе
только, как некие лучшие географические карты; они помогут  тебе
в  пути,  но  не  рассчитывай  найти в них повороты дорог и все
малейшие их извилины. В этих случаях на помощь им должны прийти
собственная твоя наблюдательность и прозорливость.
 Ларошфуко порицают и, как мне кажется,  напрасно,  за  то,
что  главным побуждением, определяющим все поступки, он считает
себялюбие.
 Мне думается, что в этом есть значительная доля истины,  и,
уж  во  всяком  случае,  вреда  эта  мысль  принести  не  может.
Совершенно очевидно, что во всем, что мы делаем, мы стремимся к
собственному счастью; и совершенно очевидно,  что  обрести  это
счастье  мы  можем  только  тогда,  когда  все будем делать, как
следует и поступки  наши  будут  сообразовываться  с  правилами
здравомыслия,   иначе   говоря   -  великим  законом  природы.
Осуждения заслуживают только мотивы  себялюбия  ложного,  когда
немедленное  удовлетворение  страсти или стремления принимается
нами за истинное счастье. Но следует ли порицать меня за доброе
деяние потому лишь, что я  преисполняюсь  счастья  от  сознания
того,  что  я  его  совершил?  Конечно же, нет. Вот размышление,
которое больше всего осуждается в книге Ларошфуко как жестокое:
"On trouve dans le malheur de son meilleur  ami  quelque  chose
qui  ne  deplait  pas"(49).  А  почему  же  нет? Почему я не могу
испытывать очень нежное и подлинное участие к  другу,  которого
постигла  беда, и вместе с тем наслаждаться приятным сознанием,
что выполнил по отношению к нему мой долг, оказав  ему,  в  его
несчастье,  всемерную  поддержку  и утешение? Пусть только сами
поступки будут добрыми - и я не стану придираться к вызвавшим
их побуждениям. И пусть тогда  каждый  выбирает  одну  из  двух
истин,  которые  в  сущности утверждают одно и то же: "Тот, кто
любит больше всего самого себя - самый честный человек",  или
"Самый честный человек больше всех любит самого себя".
 "Характеры"  Лабрюйера - это картины жизни; большая часть
их отмечена совершенством рисунка  и  яркостью  красок.  Прежде
всего  запечатлей их в душе, и когда ты в жизни натолкнешься на
их  подобия  -  а  это  будет  случаться  каждый   день   -
изображения  эти  поразят тебя еще больше. Ты будешь сравнивать
каждую черту их с оригиналом, и тогда то и другое поможет  тебе
находить красоты и недостатки.
 Коль скоро женщины составляют значительную часть общества,
и, уж во  всяком случае, их достаточно много, и коль скоро мнения
их немало значат для репутации человека в  свете,  а  репутация
эта  очень важна для его карьеры и места в обществе, которое он
хочет занять,  необходимо  нравиться  им.  Вот  почему  я  хочу
посвятить  тебя  в  некие arcana(50); тебе будет очень полезно их
постичь, но ты должен хранить все это  в  тайне  и  никогда  не
показывать  виду,  что ты их знаешь. Итак, женщины - это те же
дети, только побольше ростом; они прелестно  лепечут  и  бывают
иногда  остроумны;  но, что касается рассудительности и здравого
смысла, то я за всю  мою  жизнь  не  знал  ни  единой  женщины,
которая  могла  бы  последовательно  рассуждать и действовать в
течение двадцати четырех часов кряду. Какое-нибудь  пристрастие
или  прихоть  всегда  заставляет  их  изменить  самые  разумные
решения. Если люди не признают за ними красоты или пренебрегают
ею, дают им больше лет, чем им на самом деле, или недооценивают
их мнимый ум, обида  мгновенно  оборачивается  вспышкой  гнева,
которая начисто опрокидывает всю ту последовательность, к какой
они  только  сумели  прийти  в  самые  осмысленные минуты своей
жизни.  Здравомыслящий  мужчина  лишь  шутит  с  ними,  играет,
старается  ублажить  их  и  чем-нибудь  им польстить, как будто
перед ним и в самом  деле  живой  своевольный  ребенок,  но  он
никогда  не  советуется  с  ними  в  серьезных вещах и не может
доверить им ничего серьезного, хоть и часто  старается  убедить
их,  что делает то и другое - и они этим больше всего на свете
гордятся. Они ведь до чрезвычайности любят совать  свой  нос  в
дела  (которым,  между  прочим,  вмешательство их обычно только
вредит), и, по справедливости подозревая мужчин в том,  что  те
чаще  всего  относятся  к  ним  несерьезно, они начинают просто
боготворить  того,  кто  говорит  с   ними,   как   с   равными,
притворяется,  что доверяет им, и даже спрашивает у них совета.
Я говорю "притворяется", потому  что  люди  слабые  делают  это
всерьез,  люди же умные только делают вид, что совет этот имеет
для них значение.
 Никакая лесть не может быть для женщин слишком  груба  или
слишком  низка:  с жадностью поглотят они самую неприкрытую и с
благодарностью  примут  самую  низкую,  и  ты  спокойно  можешь
льстить любой женщине, превознося в ней все что угодно, начиная
от  ума  и  кончая  изысканным  изяществом  ее веера. Женщинам,
неоспоримо красивым или  неоспоримо  безобразным,  легче  всего
льстить,  прославляя их ум или по крайней мере их обаяние, ведь
каждая  женщина,  если  она  не  отменный  урод,  считает  себя
недурной.  Ей, однако, нечасто приходится слышать похвалы своей
наружности, и она поэтому чувствует себя особенно благодарной и
обязанной тем, кто превозносит  ее  красоту.  Что  же  касается
настоящей   красавицы,  знающей,  что  она  красива,  то  такая
принимает всякую дань своей красоте лишь как нечто должное,
и ей хочется блистать своим умом и снискать признание именно за
то,  что  она  умна. Женщина, до такой степени безобразная, что
сама хорошо это знает, прекрасно понимает, что на  ее  долю  не
остается  ничего, кроме ума, который становится (и, может быть,
не только в одном смысле) ее слабою стороной.
 Но все это секреты, которые  ты  должен  ревниво  хранить,
если  не хочешь, чтобы все женщины на свете растерзали тебя, как
Орфея. Напротив, человек, который собирается вращаться в высшем
обществе, должен быть галантным, учтивым и  оказывать  женщинам
знаки  внимания,  дабы  всем  им  понравиться.  Слабость мужчин
приводит к тому, что при всех дворах женщины,  в  той  или  иной
степени,  пользуются  влиянием:  они,  можно  сказать,  чеканят
репутацию  человека  в  высшем  свете  и,  либо  пускают  ее   в
обращение,  либо  опротестовывают  ее  и  отказываются принять.
Поэтому  совершенно  необходимо  быть  с  ними   обходительным,
нравиться   им,   льстить   и  никогда  не  выказывать  и  тени
небрежения, ибо этого они никогда не прощают. Тут они, впрочем,
не одиноки, ибо с  мужчинами  происходит  то  же  самое:  любую
несправедливость они прощают гораздо легче, чем простую обиду.
 Нельзя  сказать,  что  каждый человек тщеславен, алчен или
вспыльчив, но у  каждого  в  душе  достаточно  гордости,  чтобы
почувствовать  самое незначительное пренебрежение и презрение и
затаить обиду. Поэтому помни, ты  должен  тщательнейшим образом
скрывать  свое  презрение к человеку, каким бы справедливым оно
ни было, если не хочешь  нажить  в  нем  непримиримого  врага.
Мужчины  скрывают свои слабости и недостатки более ревниво, чем
преступления,  и  достаточно  только  намекнуть  человеку,  что
считаешь  его глупым, невежественным или просто невоспитанным и
неловким, и он ненавидеть тебя будет больше и дольше, чем  если
ты   скажешь  ему,  что  он  мошенник.  Никогда  не  поддавайся
соблазну,  очень  свойственному  большинству   молодых   людей,
выставлять   напоказ   слабости  и  недостатки  других,  чтобы
поразвлечь общество  или  выказать  свое  превосходство.  В  ту
минуту это действительно вызовет смех, но зато ты наживешь себе
врага  навеки,  и  даже  тот, кто будет смеяться с тобой тогда,
пораздумав, станет потом  тебя  бояться  и  ненавидеть;  помимо
всего  прочего,  это безнравственно, и человек с добрым сердцем
больше  старается  скрыть,  нежели  выставить   напоказ   чужие
слабости и недостатки. Если ты наделен остроумием, употреби его
на то, чтобы понравиться, а не на то, чтобы кого-то обидеть: ты
можешь  светить,  как  солнце в странах с умеренным климатом, не
оставляя ожогов. Там оно - желанный гость, а на экваторе  люди
его боятся.
 Таковы  некоторые  мысли,  которые мой долгий опыт жизни в
высшем свете позволяет мне сейчас высказать: если ты отнесешься
к  ним  со  вниманием,  они  могут  пригодиться  тебе  в  твоем
путешествии  по  свету.  Мне  хочется,  чтобы оно принесло тебе
счастье; во всяком случае я уверен, что, если это будет  иначе,
виноват будешь только ты сам.
 Поклонись  от  меня  м-ру  Харту,  мне  очень грустно было
узнать, что он нездоров. Надеюсь,  теперь  он  уже  поправился.
Прощай.

47 "Нравственные размышления" (франц.).

 48 "Характеры" (франц.).

 49 "Человек может находить что-то приятное в горе, которое
постигает его лучшего друга" (франц.).

 50 секреты (лат.).






 XXXVIII



 Лондон, 13 сентября ст. ст. 1748 г,
 Милый мой мальчик,
 Я  не  раз уже советовал тебе прочесть "Мемуары" кардинала
де Реца  и  обратить  особенное  внимание  на  рассуждения  о
политике,  рассыпанные  в  этой  великолепной книге. Сейчас мне
хочется остановиться на некоторых таких текстах  для  маленькой
проповеди.
 Во  время  беспорядков  в  Париже месье де Бофор, который,
несмотря  на  свою  слабохарактерность,  был  человеком  весьма
популярным, явился орудием в руках кардинала, посредничая между
ним  и  народом. Гордый своей популярностью, он всегда старался
устраивать многолюдные сборища парижан и думал, что, возглавляя
их, создает себе имя. Кардинал же, будучи  настроен  достаточно
оппозиционно,  был,  вместе  с  тем, и достаточно умен, и старался
избегать этих сборищ, за исключением  тех  случаев,  когда  это
было  нужно  и  когда  все делалось с заранее намеченной целью.
Однако ему не всегда удавалось удержать месье де Бофора: и тот
однажды собрал народ без всякой на то необходимости и цели  -
толпа  взбунтовалась; главари ничего не могли с ней поделать, и
все это нанесло значительный вред  их  делу.  По  этому  поводу
кардинал  очень  рассудительно пишет: "Que monsieur de Beaufort
ne savait pas, que qui assemble le peuple l'emeut"(51).
 Не приходится сомневаться, что, когда большие толпы народа
сходятся вместе, они возбуждают друг друга, и это, как правило,
приводит к тем или иным действиям, хорошим или плохим, но  чаще
всего   -  плохим.  Таким  образом,  люди,  которые,  находясь
порознь, были совершенно спокойны, сойдясь вместе,  приходят  в
возбуждение, и возбуждение это объединяет их всех; они способны
тогда  совершить  любое  злое  дело,  на которое их натолкнут
вожаки; если же тем нечего им предложить, толпа найдет это дело
сама. Поэтому демагогам или главарям бунтов следует быть  очень
осторожными  и  не  собирать  народ без надобности и без твердо
избранной и  хорошо  продуманной  цели;  кроме  того,  если  их
устраивать  слишком  часто,  сборища  эти  становятся  очень уж
привычным явлением, и противная сторона, разумеется,  считается
с  ними  гораздо меньше. Понаблюдай за любым скопищем народа, и
ты увидишь, что  сила  и  порывистость  растут  или  спадают  в
зависимости  от многолюдности; когда народу собирается очень уж
много, то у людей как будто не остается ни рассудительности, ни
разума и всех, в том числе даже самых хладнокровных, охватывает
какое-то повальное безумие.
 А вот и еще одно справедливое наблюдение  кардинала:  все,
что  происходит  в  наше  время  и  что  мы  видим собственными
глазами, удивляет нас гораздо меньше, нежели события  прошлого,
о  которых  мы  читаем  в книгах, хотя и в наши дни творятся не
менее необыкновенные вещи. Он  тут  же  добавляет,  что,  когда
Калигула  произвел  своего  коня в консулы, жителей Рима это не
особенно удивило, ибо их уже мало-помалу  к  этому  подготовили
его  сумасбродства такого же свойства. Это настолько верно, что
мы действительно каждый день с изумлением  читаем  о  чем-то  и,
вместе  с тем, каждый день видим то же самое вокруг себя, однако,
нас это нисколько не поражает.  Мы  дивимся  мужеству  Леонида,
Кодра  и  Курция  и  без  всякого  удивления  слушаем рассказ о
капитане, который взорвал свой корабль со всей командой и погиб
сам,  лишь  бы  не  попасть  в   руки   врагов   отечества.   С
благоговейным  изумлением  читаю я о Порсенне и Регуле и тут же
вспоминаю,   что   спокойно   смотрел   на    казнь    Шеперда,
восемнадцатилетнего   юноши,   который   собирался   застрелить
покойного короля и который несомненно был бы  прощен,  если  бы
выказал  хоть малейшее раскаяние в своем преступном замысле. Но
он, напротив, заявил, что, если его  простят,  он  снова  будет
пытаться  осуществить  свое  намерение,  что это его долг перед
родиной и что ему радостно умирать от сознания, что он  пытался
выполнить  этот долг. Если рассуждать разумно, то Шеперда можно
приравнять к  Регулу,  однако,  оттого  что  предрассудки  наши
закостенели,  а  память  о  недавнем  еще свежа, Шеперд в наших
глазах не более чем обычный злоумышленник, а Регул - герой.
 Внимательно  вдумайся  в  те  понятия,  которые   у   тебя
сложились, и пересмотри, проанализируй, разложи их на составные
части,  погляди и реши, какие из них главные. А вдруг это всего
лишь привычки и предрассудки? Взвесь все данные,  на  основании
которых  должно  сложиться  твое  суждение  на  справедливых  и
беспристрастных весах разума. Даже невозможно представить себе,
сколько людей, способных рассуждать здраво, если бы только  они
этого  захотели,  живут  и умирают в бесчисленных заблуждениях,
вызванных одной только ленью;  они  с  гораздо  большей  охотой
подтвердят   чужие   предрассудки,   нежели   дадут  себе  труд
выработать собственные взгляды. Сначала  они  просто  повторяют
то, что слышат от других, а потом уже упорствуют в этом, потому
что сказали так сами.
 И,   наконец,   еще   одно  наблюдение  кардинала:  секрет
сохраняется очень многими людьми гораздо легче, чем можно  себе
представить.  Он  имеет  в  виду  какой-нибудь важный секрет, в
сохранении которого заинтересованы многие.  А  ведь  совершенно
очевидно,  что  люди  деловые  знают,  сколь важен тот или иной
секрет, и строго блюдут его, будучи сами в этом заинтересованы.
Кардинал далек от мысли, что кто-нибудь  может  быть  настолько
глуп, чтобы разболтать этот секрет из одного только пристрастия
к  болтовне людям, которые ни в какой степени не заинтересованы
в том, чтобы его хранить, и не имеют к нему никакого отношения.
Пойти и рассказать любому приятелю, жене или любовнице  секрет,
который  к  ним  никак  не  относится - это означает выказать
перед тем, и другой, и третьей такую непростительную  слабость,
которая  несомненно  убедит  их, что ты способен рассказать его
еще двум десяткам людей, а следовательно, и они сами могут  его
рассказать  кому-то и никто на них не подумает. Когда же секрет
сообщается людям, которых он непосредственно касается,  то  его
скорее  всего  будут  хранить,  даже  если таких людей окажется
очень много. Маленькие секреты обычно переходят из уст в  уста,
большие же, как правило, сохраняются. Прощай.


51 "Что месье де Бофор не  знал,  что  тот,  кто  собирает
народ, его и возбуждает" (франц.).




 XXXIX



 Лондон, 27 сентября ст. ст. 1748 г.
 Милый мои мальчик,
 Получил  твое  латинское  сочинение о воине. Хоть это и не
совсем та латынь, на которой говорили Цезарь, Цицерон, Гораций,
Вергилий и Овидий, это все же не хуже той, что немецкие эрудиты
употребляют, когда говорят или пишут.  Я  всегда  замечал,  что
люди  наиболее  ученые,  те, что больше всего читали по-латыни,
пишут  хуже  всех.  Этим-то  отличается  латынь   просвещенного
дворянина  от  латыни  какого-нибудь  педанта.  Дворянин, может
быть, и читал-то только писателей века Августа - поэтому он не
может писать  по-латыни  иначе,  чем  они,  тогда  как  педант,
читавший гораздо больше книг, написанных дурной латынью, нежели
хорошей, и пишет соответственно. На лучшие произведения римской
классической литературы он смотрит, как на книги для школьников,
считая  их  тем  самым  недостойными  своего  внимания. Зато он
старательно изучает дошедшие до нас отрывки  разных  безвестных
писателей,  подбирает  встречающиеся  у  них  устарелые слова и
употребляет их направо и налево, не рассуждая, годятся они  или
нет,  чтобы выказать свою начитанность в ущерб здравому смыслу.
Любимый его автор Плавт, и он любит его отнюдь не за  остроумие
или за vis comica(52) его комедий, но за множество устарелых слов
и  за  тот  жаргон, на котором у него говорят персонажи низкого
звания, каких, кроме как у  него,  нигде  не  встретишь.  Он  с
большей  охотой  употребит  слово  olli, нежели illi(53), optume,
нежели  optime(54),  и  любое  плохое  слово  скорее,  чем  любое
хорошее, если только он может доказать, что, строго говоря, это
все-таки  латынь,  что  писал на этом языке настоящий римлянин.
Следуя этому правилу, я мог бы написать тебе  сейчас  на  языке
Чосера  или  Спенсера и стал бы уверять, что пишу по-английски,
потому что в их времена английский язык был  именно  таким.  Но
поступить  так  -  значило  бы уподобиться самому отъявленному
хлыщу,  ведь ты  бы  не  понял  и  двух  слов  из  всей  моей
писанины. По такому вот жеманству и прочим кривляньям подобного
рода  всегда  можно  бывает узнать ученого фата или педанта;
люди здравомыслящие тщательно всего этого избегают.
 На днях мне случилось заглянуть в предисловие,  написанное
Питискусом  к  своему словарю, и я обнаружил там слово, которое
меня озадачило и которого, насколько помнится,  я  до  того  ни
разу  нигде  не встречал. Это наречие praefiscine, что означает
"в  добрый  час",  выражение,  которое  и  по  звучанию  своему
выглядит  низким  и  вульгарным. Я стал справляться и, наконец,
обнаружил, что слово это раз или два встречается у  Плавта.  На
этом-то  основании ученый педант и решил употребить его в своем
предисловии. Всякий раз, когда ты пишешь по-латыни, помни,  что
слово  или  выражение, которое ты употребляешь, если его нельзя
найти у Цезаря, Цицерона, Ливия, Горация, Вергилия и Овидия -
это худая, грубая  латынь,  пусть  даже  оно  и  было  когда-то
употреблено кем-либо из римлян.
 Теперь  мне  надо  кое-что  сказать  тебе  уже по существу
твоего  сочинения.  Должен  признаться,  я  нашел  в  нем  одно
утверждение,  которое меня поразило. Вот оно: "Quum vero hostis
sit lenta, citave morte omnia  dira  nobis  minitans  quocunque
bellantibus  negotium  est, parum sane interfuerit quo modo eum
obruere et interficere satagamus si ferociam exuere  cunctetur.
Ergo veneno quoquenti fas est..."(55). Что до меня, то я просто
не  могу понять, как это употребление яда может быть причислено
к законным средствам самозащиты.  Сила  может  несомненно  быть
отражена  силою  же,  но никак не предательством и обманом, ибо
военные  хитрости,  как-то  засады,  замаскированные   батареи,
диверсию, я никак не могу назвать ни предательством, ни обманом
- та  и  другая сторона ожидает их и принимает соответственные
предосторожности. Но что касается отравленных стрел, отравления
воды в колодцах или подсыпания яда в пищу врагу (что может быть
сделано только  предательски),  то  я  всегда  привык  слышать,
читать и думать, что, как ни велика грозящая опасность, все эти
средства  защиты  незаконны  и бесчестны. Но si ferociam exuere
cunctetur(56),  то  что  же,  мне  тогда  лучше  умереть,  нежели
отравить  врага?  Да,  безусловно,  гораздо  лучше умереть, чем
совершить низость или преступление. Да я и не могу быть наперед
уверенным, что враг  в  последнюю  минуту  не  сможет  ferociam
exuere(57).  Но  думается,  что  адвокаты наши, пожалуй, искажают
законы и скорее оправдывают, нежели сдерживают  противозаконные
действия   государей   и   государств,  которые  сделались  уже
привычными и от этого стали выглядеть менее  преступными,  хотя
укоренившийся  обычай  сам  по  себе  никак  не  может изменить
природу добра или зла.
 Пожалуйста,  не  допускай,  чтобы  увертки  судейских  или
ухищрения  казуистов вторгались в обычные понятия справедливого
и несправедливого, которые подсказывает  каждому  человеку  его
собственный  разум и здравый смысл. Поступай с другими так, как
ты хочешь, чтобы поступали с тобой - вот  простое,  верное  и
неоспоримое  требование  справедливости  и морали. Следуй этому
правилу, и можешь не сомневаться, что все поступки, в  той  или
иной  степени  противоречащие  ему,  как  бы  благовидно они ни
выглядели  и  как  ни  трудно  было  бы  против  них   что-либо
возразить, все равно неправомерны, несправедливы и преступны. Я
не  могу  назвать  ни  одного преступления на свете, которое бы
казуисты из числа иезуитов (особливо  же  те  двадцать  четыре,
которых  собрал,  если  не  ошибаюсь,  Эскобар)  не  сочли бы в
некоторых, или даже во многих, случаях не  содержащими  в  себе
ничего  преступного.  Посылки,  из  которых они исходили, часто
бывают похожи на  правду,  рассуждения  обоснованны,  но  вывод
всегда  неверен, ибо находится в противоречии с тем очевидным и
неоспоримым мерилом справедливости, о котором я упомянул раньше
- не  поступать  с  другими  так,  как  ты  не  хочешь,  чтобы
поступили с тобой. Однако, все такого рода ухищрения казуистов и
софистов  очень  удобны и выгодны для человеческих стремлений и
страстей, и поэтому люди легко соглашаются  пойти  на  подобную
уступку, не дав себе труда отыскать ошибку в своем рассуждении,
на  что, кстати сказать, очень многие, я бы даже сказал, большая
часть   людей,   совершенно   неспособны;   по   этой   причине
обнародование  подобных  уверток  и  ухищрений  становится  еще
опасней. Я отнюдь не считаю  себя  ни  искусным  казуистом,  ни
тонким  спорщиком,  и,  однако,  я  готов объяснить и оправдать
поступки разбойника, грабящего  на  большой  дороге,  причем  с
такой  последовательностью  и  так  убедительно,  что  у  людей
неискушенных может даже явиться желание заняться этим ремеслом,
как совершенно  невинным,  более  того,  похвальным,  людям  же
осведомленным  и  умным  будет далеко непросто ответить мне по
пунктам,  и  они  окажутся  в  затруднительном  положении.  Мне
довелось  видеть  книгу, озаглавленную "Quidlibet ex quolibet",
или "Искусство делать что угодно из чего угодно", что не так уж
трудно, как то может показаться, если ты решаешься  поступиться
некоторыми  простыми  истинами, вообще-то говоря, очевидными для
каждого разумного человека, и начинаешь гнаться за  изощренными
творениями пылкой фантазии и умозрительных рассуждений.
 Доктор   Беркли,   епископ  Клойнский,  весьма  достойный,
способный  и   ученый   человек,   написал   целую   книгу   в
доказательство  того,  что  никакой  материи  не  существует, а
существует только мысль: что мы с тобой только воображаем,  что
едим,  пьем  и спим, ты - в Лейпциге, а я - в Лондоне, что мы
только воображаем, что состоим из плоти и крови, что у нас есть
ноги, руки и т. п., но, что в действительности все это один лишь
дух. Доводы его, строго говоря, неопровержимы, и  все-таки  они
настолько  бессильны  меня  убедить,  что я намерен по-прежнему
и есть, и пить, и ходить, и ездить, для того чтобы поддерживать в
наилучшем из всех возможных  состояний  ту  самую  материю,  из
которой, как я по слепоте своей склонен считать, состоит сейчас
мое  тело.  Обычный  здравый смысл (который на деле не столь уж
обычен) - самый лучший из всех смыслов. Будь верен ему,  и  он
даст тебе самый разумный совет. Читай и слушай для собственного
развлечения рассказы о хитроумных системах, вникай в интересные
вопросы,  поставленные  там со всей изощренностью, какой только
может наделить их пылкая фантазия, но смотри на все это  только
как  на  упражнения для ума и возвращайся каждый раз к согласию
со здравым смыслом.
 На  днях  у  книгопродавца  я   наткнулся   на   маленькое
двухтомное  издание  "Графа  де Габалиса". Я перечел его и еще
раз поразился. Большая часть содержащихся там  нелепых  выдумок
заимствована  у  еврейских раввинов, усвоивших эти дикие идеи и
изложивших их на своем малопонятном жаргоне, которым каббалисты
и розенкрейцеры пользуются еще и  по  сей  день.  Число  тех  и
других, должно быть, значительно сократилось, но они все же еще
есть,  и  мне  самому  довелось  знать двоих, изучавших всю эту
мистическую дребедень и твердо в нее веривших. До каких  только
нелепостей не доходит человек, когда воображение и предрассудки
в  нем  побеждают разум и, торжествуя, ведут его потом за собою
как пленника в оковах! Алхимики в старину  уделяли  этим  вещам
очень   много   внимания,  думая,  что  они  помогут  им  найти
философский камень, а кое-кто  из  самых  знаменитых  эмпириков
прибегал  к  ним  в  поисках  панацеи  жизни. Парацельс, смелый
эмпирик и неистовый каббалист, уверял, что  он  открыл  его,  и
называл  его своим алькахестом. Бог знает почему и для чего, но
эти сумасшедшие ничего не хотят назвать  удобопонятным  словом.
Книгу  эту  ты легко можешь получить из Гааги, прочти ее, она и
позабавит тебя, и поразит, и  вместе  с  тем  научит  тебя  nil
admirari(58), что совершенно необходимо.
 Письма   твои,  за  исключением  тех  случаев,  когда  они
посвящены определенной теме, до крайности лаконичны, и ни  одно
из  них  не  отвечает ни моим желаниям, ни назначению писем как
таковых - быть непринужденной беседой  между  двумя  друзьями,
находящимися  поодаль друг от друга. Коль скоро я хочу быть для
тебя не столько отцом, сколько близким другом, мне хотелось бы,
чтобы в своих письмах ко мне ты более подробно писал о себе и о
мелочах своей жизни.  Начиная  писать  мне,  вообрази,  что  ты
сидишь  со мной за непринужденной беседою у камина. При этом ты
естественно будешь рассказывать обо всем, что произошло с тобою
за день, как-то о том, где ты был, кого  видел  и  каковы  твои
суждения  об  этих  людях. Рассказывай же обо всем этом в своих
письмах, будь добр, познакомь меня и с занятиями  своими,  и  с
развлечениями;  пиши,  с кем ты встретился в обществе и что это
за люди, добавь ко всему еще собственные наблюдения  над  ними,
словом,  дай  мне  возможность  больше  узнать  о тебе из твоих
писем. Как у тебя идут дела с лордом Полтни и как ему живется в
Лейпциге? Что он учен, способен, усидчив? Добр или зол?  Короче
говоря,  что  это  за  человек? Или хотя бы скажи, что ты о нем
думаешь? Ты можешь писать мне все без утайки и рассчитывать  на
мою  скромность.  Теперь  ты  в таком возрасте, что мне хочется
начать с  тобой  конфиденциальную  переписку,  и  я,  со  своей
стороны,  буду  очень откровенно писать тебе, какого я мнения о
людях и событиях, причем, чаще  всего,  я  бы  совсем  не  хотел,
чтобы,  кроме  тебя  и м-ра Харта, кто-нибудь эти письма читал.
Точно так же и ты можешь писать мне  совершенно  откровенно,  и
будь  уверен, что я тебя ни при каких обстоятельствах не выдам.
Если тебе случалось когда-нибудь заглянуть в  "Письма"  госпожи
де  Севинье  к  ее  дочери  госпоже Гриньян, ты, верно, обратил
внимание на легкость, свободу и дружеский тон этой переписки, и
вместе с тем, я надеюсь, и даже убежден,  они  не  любили  друг
друга  так, как мы с тобой. Напиши, какие книги ты читаешь, для
занятий или для удовольствия, как ты проводишь вечернее  время,
когда сидишь дома и когда уезжаешь в гости. Знаю, что иногда ты
бываешь на вечерах у госпожи Валантен. Чем ты там занимаешься?
Играешь,  или  ужинаешь,  или  проводишь  время только за belle
conversation(59)? Стараешься ли ты как следует  танцевать,  когда
твой  учитель  танцев  с  тобою?  Так  как  тебе часто придется
танцевать менуэт, мне хочется, чтобы ты умел это  делать  очень
искусно.  Помни, что изящные движения плеч, уменье подать руку,
красиво надеть и снять шляпу - все это  для  мужчины  является
элементами  танцев. Но самое большое преимущество танцев в том,
что они всегда учат тебя  иметь  привлекательный  вид,  красиво
сидеть,  стоять  и  ходить,  а  все это по-настоящему важно для
человека светского.
 Мне бы хотелось, чтобы у тебя был светский лоск  до  того,
как  ты  поедешь  в  Берлин.  Там  тебе придется много бывать в
хорошем   обществе,   и   для   этого    надлежит    приобрести
соответственные манеры. Очень важно, чтобы у тебя был le ton de
la  bonne  compagnie(60),  особенно  имея  в  виду  твое  будущее
поприще. Главная задача дипломата -  проникнуть  в  тайны  тех
дворов,  при  которых  он  состоит,  и  знать все их allures(61).
Добиться этого  он  может  не  иначе,  как  таким  вот  приятным
обхождением,  располагающими  к  себе  манерами  и  подкупающим
поведением, которые привлекают к себе людей  и  делают  его  не
только  желанным  гостем,  но  и своим человеком в самых лучших
домах. Таким образом, он становится  хорошо  осведомленным  обо
всем,  что  происходит, либо оттого, что выслушивает доверчивые
признания, либо оттого, что в обществе этом он встречает  людей
беспечных,  которые  привыкли  видеть  в  нем своего человека и
ничего от него не скрывать. Дипломат же, который появляется  на
приемах  не  иначе, как по официальному поводу, только для того,
чтобы, следуя последним полученным  им  инструкциям,  испросить
аудиенцию  у  государя или министра, всегда настораживает своих
собеседников и никогда не узнает от них больше, чем они  найдут
нужным  ему  сообщить. Здесь в известном смысле полезными могут
быть женщины.  От  фаворитки  короля,  или  жены,  или  фаворитки
министра  можно почерпнуть немало полезных сведений, а дамы эти
с  большой  охотой  все  рассказывают,  гордясь  тем,  что   им
доверяют. Но в этом случае нужно в высокой степени обладать той
обходительностью,  которая  неотразимо  действует  на женщин. Я
имею в  виду  непринужденную  вежливость,  изящное  и  приятное
обращение и ту exterieur brillant(62), перед которой они не могут
устоять. Есть особая категория мужчин, которые настолько похожи
на  женщин,  что с ними приходится вести себя так же. Я разумею
тех, кого принято называть  блестящими  кавалерами  и  которыми
полны  все дворы: у них не очень-то много ума и еще того меньше
знаний,  но  хорошее  воспитание  и  светский   train   train(63)
открывают   им   двери   всех   домов,  неосторожность  же  или
беззаботность высших должностных лиц приводит к тому,  что  они
без  особого труда узнают все интересующие их сведения, которые
потом и становятся достоянием обходительных дипломатов.


52 комизм (лат.).

 53 те (лат.).

 54 лучше всего (лат.).

 55 "Когда же враг угрожает нам всеми ужасами, сопряженными
с медленной   либо  быстрой  смертью,  с  какими  только  могут
столкнуться воюющие стороны, было бы весьма разумно подумать  о
том,  как  его  уничтожить  и  убить,  если они не умерят своей
ярости. Поэтому [в таких случаях] дозволено применять  также  и
яд. . ." (лат.).

 56 если он [т. е. враг] не умерит своей ярости (лат.).

 57 умерить ярость (лат.).

 58 ничему не удивляться (лат.).

 59 светским разговором (франц.).

 60 тон. принятый в хорошем обществе (франц.)

 61 особенности (франц.).

 62 блестящую внешность (франц.)

 63 обиход (франц.).



 




XL



 Бат, 19 октября ст. ст. 1748 г.
 Милый мой мальчик,
 В последнем письме я писал, какого общества  тебе  следует
держаться, а сейчас хочу дать кое-какие правила, как в нем себя
вести.   Опыт   мой  и  собственные  наблюдения  позволяют  мне
установить их и достаточно уверенно тебе высказать.  Я  не  раз
уже говорил об этих правилах, но пока только урывками, сейчас я
сделаю это более последовательно и основательно. Не буду ничего
говорить  о  твоей  осанке, силе и ловкости - предоставляю это
все твоему учителю танцев и вниманию, которое ты должен уделить
лучшим образцам, а пока помни только, что все это важно.
 Говори часто, но никогда не говори  долго  -  пусть  даже
сказанное  тобою  не  понравится, ты, по крайней мере, не утомишь
своих слушателей. Плати по своему счету, но никогда  не  угощай
всю  компанию;  это  один  из  немногих  случаев, когда люди не
хотят, чтобы их угощали, так как каждый уверен,  что  ему  есть,
чем за себя заплатить.
 Прибегай  пореже  к рассказам и рассказывай разные истории
только  тогда,  когда  они  очень  к  месту  и  очень  коротки.
Пропускай все несущественное и остерегайся отступлений. Страсть
то    и    дело   что-нибудь   рассказывать   -   убедительное
доказательство отсутствия всякого воображения.
 Никогда не бери никого за пуговицу или за руку,  для  того
чтобы тебя выслушали, ибо если человек не склонен тебя слушать,
лучше не придерживать его, а вместо этого придержать свой язык.
 Любители  долго  говорить, находясь в компании, чаще всего
выбирают  какого-нибудь  незадачливого  человека  (обычно   это
бывает,  по  их  наблюдениям,  самый  молчаливый  или ближайший
сосед),  чтобы  рассказать  ему  что-то  шепотом  или  хотя  бы
вполголоса. Это крайне невежливо и даже может расцениваться как
подвох,  ибо  разговор  есть  нечто общее и является достоянием
всех присутствующих. Но, вместе с тем, раз уж кто-нибудь из таких
вот говорунов завладеет тобой, выслушай его терпеливо  (или  во
всяком  случае  сделай вид, что внимательно его слушаешь), если
он стоит того, чтобы ты сделал ему это одолжение,  ибо  человек
больше  всего  чувствует  себя  обязанным  тому,  кто готов его
терпеливо слушать, и считает себя жестоко обиженным,  когда  ты
вдруг  покидаешь  его на середине разговора или когда, по твоему
удрученному виду, он догадается,  что  ты  ждешь  не  дождешься,
когда он кончит.
 Лучше  подладиться  под  тон собравшегося общества, нежели
стараться  задать  ему  свой.  Если  у   тебя   есть   какие-то
способности, ты в той или иной степени проявишь их, о чем бы ни
зашла речь, если же у тебя их нет, то уж лучше присоединиться к
глупому  разговору,  который  ведут  другие,  чем  заводить его
самому.
 Находясь  в  смешанном  обществе,  старайся  всеми  силами
избежать  спора,  когда  каждая сторона силится что-то доказать
другой. Подобные споры, хоть они, вообще-то говоря, должны были
бы протекать мирно, в действительности восстанавливают  стороны
друг  против  друга,  и  если полемика разгорается и подымается
шум,  попытайся  положить  ей  конец,  рассказав   какую-нибудь
веселую  историю,  или  превратить  все  в  шутку.  Однажды мне
удалось утихомирить не в меру расшумевшихся спорщиков,  сказав,
что, хоть я и уверен, что никто из присутствующих покинув этот
дом,  нигде  не  повторит  произнесенных в нем слов, я, однако,
никак не могу ручаться за  скромность  прохожих,  которые,  вне
всякого сомнения, слышат все, что здесь говорится.
 Больше  всего  и  при  всех обстоятельствах старайся, если
только  это  окажется  возможным,  не  говорить  о  себе.  Наши
природные  гордость  и  тщеславие  таковы,  что  они  постоянно
вырываются наружу  даже  у  самых  выдающихся  людей,  во  всем
разнообразии различных видов и форм себялюбия.
 Одни  ни  с  того,  ни  с  сего  начинают  вдруг  говорить
что-нибудь хорошее о самих  себе,  не  имея  при  этом  никакой
задней  мысли.  Такие люди попросту бесстыжи. Другие действуют,
на их взгляд, более искусно: они придумывают  обвинения,  якобы
направленные  против  них,  жалуются  на  клевету,  которой они
никогда не слыхали, для того, чтобы оправдать себя перечислением
своих многочисленных  достоинств.  Они  открыто  признают,  что
подобное   самовосхваление  может  показаться  людям  странным,
заверяют вас, что им самим это неприятно и  они  никогда  бы  в
жизни  не стали этого делать. Нет, никакими пытками нельзя было
бы вырвать из них подобных признаний, если бы люди не  обвинили
их  -  так чудовищно, так несправедливо! Но, в подобных случаях
мы, разумеется, должны быть справедливы к самим себе, равно как
и к  другим,  и,  когда  нас  задевают  за  живое,  мы  в  свое
оправдание  можем  сказать  то, чего при других обстоятельствах
никогда бы не сказали.
 Это тонкое покрывало скромности,  которым  укутывает  тебя
тщеславие,  слишком  прозрачно,  чтобы  скрыть  его  даже от не
особенно проницательных людей.
 Другие берутся за дело более скромно и,  как  они  думают,
более  искусно,  но,  на  мой взгляд, они еще более смешны. Они
признаются сами (не без некоторого смущения и стыда) в том, что
у них  есть  все  главные  добродетели,  но  при  этом  сначала
низводят   свои  добродетели  до  степени  слабостей,  а  потом
утверждают,  что  слабости  эти  -  причина  того,   что   они
несчастливы   в   жизни.  Они,  оказывается,  не  могут  видеть
человеческого страдания без того, чтобы не посочувствовать этим
людям и не постараться помочь им. Они не могут видеть  человека
в  нужде  без  того,  чтобы  его не выручить, хотя сами живут в
таких стесненных обстоятельствах, что им трудно бывает себе это
позволить. Они не могут не говорить правды, хоть и  знают,  что
это  безрассудно. Словом, они понимают, что с такими слабостями
им вовсе нельзя жить на свете, не  говоря  о  том,  чтобы  жить
хорошо.  Но  они  уже слишком стары, чтобы измениться, и должны
теперь так или иначе нести свой крест. Все  это  звучит  крайне
нелепо  и  outre(64),  даже  будучи  сказано со сцены, и, однако,
поверь мне, ты часто будешь сталкиваться с этим на сцене  нашей
повседневной  жизни.  Кстати,  должен  заметить,  что ты будешь
встречаться  в  жизни  с  такими  удивительными  чудаками,  что
осмотрительный  поэт  не  решился  бы  вывести их на подмостках
такими, каковы они есть в действительности, и ему  пришлось  бы
искать более бледные краски.
 Подобные проявления тщеславия и гордости столь властны над
человеком,  что распространяются даже на самые низкие предметы,
и нередко можно видеть, как люди напрашиваются на похвалу  там,
где,  если  даже  допустить,  что все сказанное ими верно (что,
между прочим,  бывает  очень  редко),  они  все  равно  никакой
похвалы  не  заслужили.  Некто  утверждает,  например,  что  он
ухитрился на почтовых проделать  за  шесть  часов  сотню  миль:
может  быть,  он прихвастнул, но если даже это и правда, то что
же отсюда следует? Только то, что он хороший почтарь, и  больше
ничего.  Другой уверяет, и, может быть, даже божится, что выпил
шесть или восемь бутылок вина за один присест: из одного только
милосердия я буду  считать  его  лжецом,  не  то  мне  придется
думать, что он - скотина.
 Не  только  эти  -  существуют  еще  и  множество  других
нелепостей и сумасбродств, на которые побуждает людей тщеславие
и которые всегда отстаивают себя сами и, как по другому  поводу
говорит Уоллер:
 Достоин тот презренья и хулы,
 Кто непомерной жаждет похвалы.
 Единственный  надежный  способ избежать такого рода зла -
это вообще никогда  не  говорить  о  себе.  Но  когда  по  ходу
разговора  потребуется  все  же упомянуть о себе, постарайся не
проронить ни одного слова, которое  можно  было  бы  прямо  или
косвенно  истолковать  как напрашивание на похвалу. Какие бы у
тебя ни были качества, люди их узнают,  и  все  равно  никто  не
поверит тебе на слово. Никогда не думай, что при помощи слов ты
можешь   сгладить  свои  недостатки  или  придать  блеск  своим
достоинствам: как раз напротив,  в  девяти  случаях  из  десяти
после  этого,  первые  станут  еще  более  кричащими,  а  вторые -
потускнеют. Если ты будешь  молчать  о  себе,  ни  зависть,  ни
негодование,  ни  насмешка  не будут в силах противодействовать
похвале, которую ты, может быть, действительно заслужил, или ее
уменьшить. Если же ты обнародуешь панегирик самому себе, то  по
какому  бы  случаю  это  ни произошло, в какой бы форме ни было
выражено и какой бы искусной личиной ты его ни  прикрывал,  они
сговорятся против тебя и тогда тебе уж не удастся достичь своей
цели.
 Ни  в  коем  случае  не  напускай  на  себя загадочность и
таинственность: это делает человека не только неприятным, но  и
очень  подозрительным; если ты будешь слишком скрытен с другими
людьми, те, в свою очередь, начнут скрытничать, и в  результате
ты  ничего от них не узнаешь. Идеал человека - это иметь volto
sciolto(65) и  pensieri  stretti(66),  т.  е.  открытое,  прямое  и
осмысленное лицо и душу благоразумную и сдержанную: быть самому
настороже   и,   вместе   с  тем,  своим  кажущимся  естественным
простодушием располагать других к откровенности. Ручаюсь  тебе,
в  каком  бы обществе ты ни находился, девять человек из десяти
не  преминут  воспользоваться   каждым   твоим   нескромным   и
неосторожно  оброненным  словом,  если только смогут извлечь из
этого какую-либо  пользу.  Поэтому  благоразумная  сдержанность
столь же необходима, сколь притворное простодушие благоразумно.
Говоря  с  людьми,  всегда  смотри  им  в  глаза; если ты этого
избегаешь, люди начинают думать, что ты считаешь себя в  чем-то
виноватым;  к  тому же ты теряешь тогда возможность узнавать по
выражению их лиц, какое  впечатление  на  них  производят  твои
слова.  Когда  я  стараюсь распознать истинные чувства людей, я
полагаюсь на мои глаза больше, чем на уши,  ибо  люди  говорят,
имея  в виду, что я их услышу, и соответственно выбирают слова,
но им очень трудно помешать мне увидеть  то,  чего  они  вовсе,
может быть, не хотят мне показывать.
 Не  пересказывай  и  по  своей  охоте  не  слушай сплетен;
несмотря на то,  что  чужое  злословие  может  на  первых  порах
польстить нашей собственной недоброжелательности и спеси, стоит
только  хладнокровно над всем этим поразмыслить, как ты придешь
к очень нелестным для себя  выводам.  А  со  сплетнями  в  этом
отношении  дело  обстоит  так  же, как с воровством: укрывателя
краденого считают таким же негодяем, как и вора.
 Передразнивание,    распространенное     и     излюбленное
развлечение людей мелких и низких, в душах возвышенных вызывает
самое  холодное  презрение.  Это  один  из самых низких и самых
недостойных   видов   шутовства.   Пожалуйста,    никогда    не
передразнивай  никого  сам  и не поощряй этого в других. Помимо
всего   прочего,   это   бывает   обидным   для   того,    кого
передразнивают,  а,  как  я  не  раз уже писал тебе, обиду люди
никогда не прощают.
 Вряд ли надо давать тебе совет говорить с  разными  людьми
по-разному; думается, что и без этого предупреждения ты не стал
бы говорить о том же самом предмете в одних и тех же выражениях
с министром, епископом, философом, военным и женщиной. Человеку
светскому надо уметь подобно хамелеону менять каждый раз цвета,
и  в  этом нет ничего зазорного или мерзкого, ибо все это имеет
отношение только к манерам, а отнюдь не к морали.
 Два слова только о божбе; надеюсь и верю, что этого  будет
больше  чем  достаточно.  Тебе,  может  быть,  случалось иногда
слышать, как иные, будучи в хорошем обществе,  перемежают  свою
речь божбой, полагая, что они этим ее украшают, но, вместе с тем,
ты, должно быть, заметил, что присутствие подобных людей меньше
всего   позволяет   обществу   называться   хорошим.  Это  либо
простолюдины, либо люди, вовсе не  получившие  воспитания,  ибо
привычка   эта,  помимо  того,  что  в  ней  нет  ровно  ничего
притягательного, не только вульгарна и глупа, но и порочна.
 Громкий  смех  -  это   утеха   толпы,   которая   всегда
развлекается   какими-нибудь   глупостями,   ибо  ни  подлинное
остроумие, ни здравый смысл с самого сотворения мира никого еще
никогда не смешили. Поэтому человек достойный и бывающий в свете
привык улыбаться, но он никогда не смеется.
 В заключение этого длинного письма скажу тебе, что,  сколь
бы тщательно ты ни соблюдал правила, о которых я тебе пишу, все
они  потеряют добрую половину своего действия, если им не будут
сопутствовать грации. Что бы ты ни говорил, если на лице  твоем
в это время запечатлелись презрение и цинизм или замешательство,
или на нем застыла глупая улыбка смущения, слова твои никому не
понравятся.  Если  же  ты  в  довершение  всего  еще  будешь не
говорить,  а   бормотать   или   мямлить,   произведенное   ими
впечатление  будет  еще  хуже.  Если  внешность  твоя  и манера
обращения вульгарны, неуклюжи, gauches(67)  тебя,  правда,  могут
уважать  за  выдающиеся  душевные  качества,  но  ты никогда не
будешь нравиться людям, а если ты  не  будешь  нравиться,  тебе
будет  очень  трудно  продвигаться  вперед. У древних Венера не
мыслилась без граций, которые, как они считали, всюду следовали
за нею, а Гораций говорит, что даже Ювента   и  Меркурий,  бог
искусств и красноречия, не могли без них обойтись.
 - Parum comis sine te Juventas Mercuriusque(68).
 Эти  дамы не так уж неумолимы, и если ты начнешь ухаживать
за  ними  с  должным   старанием,   ты   можешь   добиться   их
благосклонности. Прощай.

64 преувеличенно (франц.).

 65 непринужденное, открытое лицо (итал.)

 66 сжатые, сдержанные мысли (итал.).

 67 неловки (франц.).

 68 Лишены прелести без тебя Ювента и Меркурии (лат.).





 XLI



 Лондон, 18 ноября ст. ст. 1748 г.
 Милый мой мальчик,
 Что  бы я ни увидел и ни услышал, я первым делом думаю, не
может ли это так или иначе пригодиться  тебе.  На  днях  я  вот
случайно  зашел  в  магазин эстампов, где среди множества всего
другого нашел гравюру с замечательного рисунка  Карло  Маратти,
последнего из знаменитых европейских художников, умершего около
тридцати лет назад; подпись гласит:
 "Il Studio del Disegno", или "Школа рисования". Старик, по
всей видимости  мастер,  дает  разъяснения  ученикам,  один  из
которых   занят   перспективой,   другой   геометрией,   третий
разглядывает   античные   статуи.   В   отношении  перспективы,
несколько образцов которой мы видим, мастер написал: "Tanto che
basti", что означает - "Столько,  сколько  нужно";  в  отношении
геометрии  также  -  "Tanto  che  basti", а там, где созерцают
античные статуи, написано: "Non mai a baslanza" -  "Никогда  не
может  быть  достаточно".  В  обоих изображены три грации, и под
ними написано в точности следующее: "Senza di noi ogni fatica е
vana", т. е. - "Без нас всякий труд напрасен".
 В  том,  что  касается  живописи,  каждый  с  этим   легко
согласится,  но,  по-видимому, не все считают, что истина эта в
полной мере применима к любому другому искусству или  науке,  в
сущности  ко  всему,  что  говорится  или  делается на свете. Я
пришлю тебе эту гравюру с м-ром Элиотом, когда тот вернется,  и
посоветую  тебе  воспользоваться ею так же, как католики, по их
словам, пользуются изображениями и статуями - единственно  для
того,  чтобы  те  напоминали им о святых, ибо прямое поклонение
этим изображениям они отрицают. Больше того, так как от папизма
легко и просто можно перейти к  язычеству,  я  посоветую  тебе,
выражаясь  классическим  и  поэтическим  языком, призывать их и
приносить им жертвы каждый день,  с  утра  и  до  вечера.  Надо,
однако,  сказать,  что  грации  не  очень-то прижились на почве
Великобритании,  боюсь,  что  даже  лучший  из  англичан  более
напоминает  собой  скорее  необработанный, нежели отшлифованный
алмаз. Коль скоро  наступившее  варварство  изгнало  граций  из
Греции  и  из  Рима,  они,  как  видно, нашли себе прибежище во
Франции, где, возведенные в их честь, храмы многочисленны  и,  где
поклонение им стало как бы государственной религией.
 Задумайся основательно над тем, почему такие-то и такие-то
люди нравятся  тебе  и  располагают  к себе больше, чем другие,
обладающие теми же достоинствами, что и они,  и  ты  непременно
заметишь,  что  первые  находятся  под покровительством граций,
вторые же  - нет.  Я  знал  немало  женщин,  хорошо  сложенных  и
красивых,  с  правильными чертами лица, которые, однако, никому
не нравились, тогда как другие, далеко не так хорошо  сложенные
и не такие красивые, очаровывали каждого, кто их видел. Почему?
Да  потому,  что  Венера,  когда  рядом  с  нею  нет граций, не
способна прельстить мужчину так, как в ее отсутствие  прельщают
те.   И   как   часто   мне  приходилось  видеть  людей,  чьими
незаурядными достоинствами и  знаниями  пренебрегает  общество,
встречая их неприветливо и стараясь даже оттолкнуть от себя -
и  все только потому, что грации к ним неблагосклонны. И наряду
с этим весьма посредственные способности,  небольшие  знания  и
меньшие   достоинства   при  покровительстве  граций  встречали
приветливый  прием,  ласку  и  восхищение.  Даже   добродетель,
которая есть не что иное, как красота духовная, не так пленяет,
когда появляется без них.
 Если  ты спросишь меня, как тебе приобрести то, что ни ты,
ни я не способны ни установить, ни определить, то я могу только
ответить - наблюдая. Воспитывай себя,  сообразуясь  с  другими
людьми,  положив в основу то, что, как тебе кажется, нравится в
них  тебе.  Я  могу  сказать  тебе,  как   важно   пользоваться
покровительством  граций и какие это даст тебе преимущества, но
я не могу призвать их к тебе. Я бы  всей  душой  хотел  быть  в
состоянии  привлечь их на твою сторону, и я бы, разумеется, это
сделал, ибо это было бы самым лучшим подарком, который я бы мог
тебе преподнести.
 Для того, чтобы ты знал, что  один  очень  мудрый  человек,
живущий  уединенно и занятый философией, думает по этому поводу
так же, как и я, который всю жизнь провел в свете, посылаю тебе
с м-ром Элиотом  знаменитую  книгу  Локка  "О  воспитании":  ты
увидишь,  какое  большое значение философ этот придает грациям,
которых  он   называет   (и   совершенно   правильно)   хорошим
воспитанием.  Я  отметил все разделы книги, которые заслуживают
твоего внимания, но начинает он с воспитания ребенка чуть ли не
от самого его рождения, и главы, посвященные  раннему  детству,
читать  тебе  совершенно  незачем.  Германия  -  еще в меньшей
степени приют граций, чем Англия, тем не менее, пока  ты  живешь
там,  лучше будет, если ты почтешь за благо не распространяться
об этом. Зато страна, в которую ты едешь, очень им  полюбилась,
и   среди   уроженцев   Турина,   например,   приятных,  хорошо
воспитанных людей не меньше, чем где бы то ни  было  в  Европе.
Покойный  король  Виктор Амедей прилагал все силы к тому, чтобы
те из его подданных, которые наделены  талантами,  получали  не
только  знания,  но  и  хорошее  воспитание;  ныне  царствующий
король, говорят,  следует  его  примеру;  во  всяком  случае  с
уверенностью  можно  сказать,  что  при  всех  дворах и на всех
конгрессах, где бывают посланники различных  стран,  посланники
короля  Сардинии  - самые способные, самые вежливые и les plus
delies(69). Поэтому в Турине  ты  найдешь  прекрасные,  достойные
всяческого подражания примеры. И помни, что к лучшим, достойным
подражания  людям,  точно  так  же  как  к  античным статуям на
гравюре, в полной мере относятся  слова  nоn  mai  a  bastanza.
Вслушивайся   в  каждое  слово,  следи  за  каждым  взглядом  и
движением   тех,   кого   общество   считает   там    образцами
совершенства.  Присмотрись  к  их  естественному,  свободному и
вместе с тем учтивому обращению, к их непринужденным манерам, к
их лишенному всякой надменности и вместе с тем  не  омраченному
даже  тенью угодливости достоинству. Обрати внимание на то, как
пристойно они умеют  веселиться,  как  сдержанны  они  в  своей
откровенности,  на  тот  entregent(70),  который,  поднимаясь над
легкомыслием, но, вместе с тем, никогда не впадая в  напыщенность
или  таинственность, лучше всего помогает поддерживать разговор
в смешанном обществе. Замечу кстати, что способность  к  такому
вот легкому entregent часто бывает очень полезна для дипломата,
находящегося  в  чужой  стране;  благодаря  ему  он  не  только
чувствует себя как дома во многих семьях, но имеет  возможность
откладывать  и  отклонять разговор на такие темы, которые могли
бы поставить его в затруднительное положение, когда он не  знал
бы, что сказать и какое придать себе выражение лица.
 Из  всех,  кого  я  знал  (а  его-то я знал очень хорошо),
герцог Мальборо пользовался наибольшей благосклонностью граций,
я бы сказал даже  -  был  их  избранником.  И  в  самом  деле,
успехами  своими он больше всего обязан был им, ибо я возьму на
себя смелость  сказать  (вопреки  обычаю  присяжных  историков,
которые  привыкли  для  каждого  значительного  события  искать
глубокие причины), что славу и  богатство  герцога  Мальборо  в
значительной  степени  создали  именно грации. Он был человеком
очень необразованным, писал на плохом английском языке и совсем
не ладил с орфографией. Он не был ни в малейшей степени наделен
тем, что обычно называют талантами: никакой  яркости,  никакого
блеска. Надо, правда, признать, что у него был очень ясный ум и
судил  он  обо всем здраво. Но один этот ум, может быть, поднял
бы его только чуть выше той  ступени,  на  которой  грации  его
отыскали,  а был он тогда всего-навсего пажом королевы, супруги
короля Иакова II. Тогда-то они и оказали ему покровительство  и
вознесли   его   очень   высоко:  в  бытность  его  прапорщиком
королевской стражи герцогиня Кливлендская, в то  время  любимая
фаворитка  короля  Карла  II, восхищенная этими грациями - его
удивительными манерами -  подарила  ему  пять  тысяч  фунтов;
деньги  эти  он  тут  же одолжил моему деду Галифаксу и стал до
конца своей жизни получать с него ежегодно по  пятисот  фунтов.
Этим  он  положил  начало своему состоянию. Герцог Мальборо был
очень строен, манеры  же  его  производили  просто  неотразимое
впечатление  и  на  мужчин, и на женщин. Эти-то располагающие к
себе приятные  манеры  позволили  ему  в  течение  всей  войны,
которую  он вел, соединить воедино различные враждовавшие между
собой силы Великого союза и двинуть на главного врага, заставив
их  принести  в  жертву  общей  цели  существовавшие  меж  ними
разногласия,  обоюдную зависть и своеволие. При каких бы дворах
ему ни приходилось  бывать  (а  ему  часто  приходилось  самому
отправляться   к  несговорчивым  и  непокорным),  он  неизменно
одерживал  верх  и  подчинял  других  своей  воле.  Пенсионарий
Гейнзиус,  почтенный старый государственный деятель, поседевший
за исполнением своих обязанностей  и  возглавлявший  Республику
Соединенных  Провинций на протяжении сорока с лишним лет, был в
полном подчинении у Мальборо, и  последствия  этого  подчинения
Нидерланды   чувствуют  и  поныне.  Он  всегда  умел  сохранять
хладнокровие, и никто никогда не замечал,  чтобы  под  влиянием
обстоятельств   выражение  его  лица  сколько-нибудь  менялось.
Отказывал он с видом более приветливым,  чем  иные  люди  дают
свое  согласие,  и  тот,  кто  уходил  от  него  совершенно 
 неудовлетворенный исходом дела, бывал очарован и даже в  какой-то
степени  ублаготворен его обращением. Ни один человек на свете,
как  бы  он  ни  был  деликатен  и  учтив,  не  видел  с  такой
прозорливостью  стоящие  перед ним задачи и не сохранял чувство
собственного достоинства лучше, чем он.
 Сколь же  многого  ты  можешь  достичь  теперь,  когда  ты
приобрел  уже  такие  знания  и  когда, надеюсь, ты приобретешь
значительно больше, если ты присоединишь к ним  еще  дарованные
тебе грациями хорошие манеры? Право же, в твоем положении иметь
их  -  значит  уже  сделать  полдела, ведь стоит тебе один раз
завоевать благосклонность, а  равно  и  уважение  государя  или
министра  двора,  к  которому  ты послан, ручаюсь тебе, миссия,
которая на тебя возложена, будет  выполнена,  а  нет  -  тебе
очень  нелегко будет чего-то добиться. Не впади только в ошибку
и не подумай,  что  хорошие  манеры,  которые  я  так  часто  и
настойчиво  рекомендую  тебе  приобрести,  нужны  только тогда,
когда перед тобой стоят какие-то важные задачи, и что прибегать
к ним ты должен только в les jours de gala(71). Нет,  они  должны
по    возможности    сопутствовать    каждому   твоему   самому
незначительному  шагу,  каждому  слову,  ибо,  если  ты  будешь
пренебрегать  ими  в  малом, они покинут тебя и в большом. Мне,
например, было бы крайне неприятно, если бы  ты  даже  чашку  с
кофе  держал  в  руках  некрасиво и неловко и, из-за собственной
неуклюжести, разлил ее  на  себя;  точно  так  же  мне  было  бы
неприятно, если бы камзол твой был застегнут не на ту пуговицу,
а пряжки на башмаках сидели косо; но я был бы вне себя, если бы
вдруг  услыхал, что, вместо того чтобы говорить как следует, ты
бормочешь  так,  что  ничего  нельзя  понять  или,  рассказывая
что-нибудь,  вдруг  останавливаешься,  сбиваешься,  путаешься и
мелешь чепуху.  И  так  же,  как  теперь  мне  хочется  поскорее
примчаться к тебе, обнять тебя и расцеловать, так мне захочется
убежать  куда-нибудь  подальше  прочь, если я увижу, что у тебя
нет тех манер, которые я мечтаю сделать твоим достоянием, чтобы
они позволили тебе рано или поздно  omnibus  ornatum  excellere
rebus(72).
 Вопрос  этот  невозможно исчерпать, ибо он имеет отношение
ко всему, что должно быть сказано или сделано, но сейчас я пока
оставлю его, так как и без того письмо вышло очень уж  длинным.
Я  так  хочу  сделать тебя совершенным, так беспокоюсь об этом,
что никогда не буду считать, что его исчерпал, несмотря  на  то,
что  тебе,  может быть, и покажется, что я говорю о нем слишком
много, и несмотря на то что, сколько бы я  или  кто  другой  ни
говорили  о нем, все это будет недостаточно, если у тебя самого
не хватит здравого смысла, чтобы во всем этом  разобраться.  Но
там,   где   дело   касается  тебя,  я  становлюсь  похожим  на
ненасытного человека у Горация, который все домогается каких-то
клочков земли, чтобы округлить свой участок.  Я  боюсь  каждого
клочка  земли,  который может вклиниться в мой участок, исказив
его форму; мне хочется, чтобы в нем, насколько это возможно, не
было никакого изъяна.
 Только что получил твое письмо от 17  н.  ст.  и  не  могу
разделять твоего огорчения по поводу разрыва с твоими немецкими
commensaux(73),  о которых как ты, так и м-р Харт пишете, что они
des gens d'une aimable absence(74). И если ты можешь заменить  их
кем-нибудь другим для практики в немецком языке, то ты от этого
выиграешь.  Не  могу  только  понять  одного:  если  ты  знаешь
немецкий  достаточно  хорошо,  чтобы  прочесть  любую  немецкую
книгу,  то почему тебе кажется таким трудным и скучным немецкий
шрифт; выучить двадцать четыре буквы можно очень  быстро,  а  я
ведь  вовсе  не  жду, что ты будешь писать хорошим стилем и без
ошибок в языке: если я и просил тебя писать раз  в  две  недели
Гревенкопу,  то  лишь  для  того,  чтобы ты освоился с немецкой
каллиграфией.  Во  всяком  случае,  я  удовольствуюсь  и  одним
письмом раз в три недели.
 Должно быть, ты теперь скоро не увидишься с м-ром Элиотом,
он ведь  все  еще  в  Корнуэле  со  своим отцом, который, как я
слышал, вряд ли поправится. Прощай.

69 ведущие себя всего непринужденнее (франц.).

 70 житейский такт (франц.).

 71 торжественные дни (франц.).

 72    превосходить    всех,    будучи   украшенным   всеми
достоинствами (лат.).

 73 однокашниками (франц.).

 74 любезные, но рассеянные (франц.).





 XLII



 Лондон, 10 января ст. ст. 1749 г.
 Милый мой мальчик,
 Получил  твое  письмо  от  31  декабря  н.  ст.   Ты   так
благодаришь меня за мой подарок, а он, право же, того не стоит.
Ты  заверяешь меня, что он тебе будет полезен - это и есть та
благодарность,  которую  я  жду  от  тебя.  Отношения  человека
разумного  к книгам должны складываться из подобающего внимания
к содержанию их и подобающего презрения к их внешнему виду.
 Теперь, когда ты стал несколько чаще  бывать  в  свете,  я
воспользуюсь   этим  случаем  и  разъясню  тебе  мои  намерения
касательно расходов, которые тебе предстоят, дабы ты  знал,  на
что  ты  можешь рассчитывать и в соответствии с этим строил все
свои планы. Я не буду ни отказывать тебе в  деньгах,  потребных
для  занятий  и  для  удовольствий, ни жалеть о них. Речь идет,
разумеется, об удовольствиях разумных. В  мое  представление  о
занятиях  входят  лучшие  книги  и лучшие учителя, чего бы то и
другое ни стоило. Я включаю сюда  также  расходы  на  квартиру,
выезды,  одежду,  слуг  и т. п.; ты теперь будешь переезжать из
одного города в другой, и все это  необходимо  тебе  для  того,
чтобы   ты   мог   бывать  в  лучшем  обществе.  Под  разумными
удовольствиями, которые ты можешь  себе  позволить,  я  имею  в
виду,   во-первых,   надлежащую   помощь  лицам,  действительно
нуждающимся  и  вызывающим  к  себе   сострадание;   во-вторых,
подобающие  подарки  людям,  которым  ты  чем-либо  обязан  или
которым ты хотел бы сделать  одолжение;  в-третьих,  участие  в
общих  расходах  компании,  в  которой  ты проводишь время, как,
например, доля, причитающаяся с тебя  за  какое-нибудь  зрелище,
угощение,  сколько-то  пистолей  на  карточную  игру  и  другие
непредвиденные расходы, которых может потребовать пребывание  в
хорошем обществе. Единственные две статьи расхода, на которые я
никогда  ничего  тебе  не  отпущу  -  это низкое распутство и
расточительность, проистекающая от небрежения и лени.
 Дурак способен промотать, без  всякой  для  себя  пользы  и
толку,  больше,  чем  с пользой и толком потратит человек умный.
Тот расходует деньги столь же бережливо, как и время, и никогда
не  потратит  лишнего  шиллинга  или  минуты  без  пользы   или
разумного  удовольствия  для себя и других. Первый покупает то,
что ему ни на что  не  нужно,  и  не  платит  за  то,  что  ему
действительно  необходимо. Он не может противостоять соблазнам,
которые встречают его  в  магазине  безделушек,  разоряется  на
всевозможных  табакерках, часах, набалдашниках для тростей и т.
п. Слуги его и лавочники вступают в заговор с его праздностью и
вводят  его  в  обман;  очень  скоро  он,  к  великому   своему
удивлению,   видит,   что,   окруженный  всеми  этими  нелепыми
ненужностями, он, оказывается, лишен самого необходимого  и  не
может   удовлетворить   своих  насущных  потребностей.  Человек
беззаботный и неупорядоченный, даже если  в  руки  ему  попадет
огромное  состояние,  не  сможет  себя  обеспечить,  тогда  как
человеку  рассудительному  и   бережливому   даже   при   самых
ограниченных средствах нетрудно бывает свести концы с концами.
 Всякий  раз, когда ты что-либо покупаешь, старайся платить
наличными и не прибегай  к  счетам.  Деньги  плати  сам,  а  не
поручай  слуге, ибо тот непременно либо выговорит себе какой-то
процент, либо возымеет желание получить что-нибудь "за услуги".
Там, где тебе приходится брать счета (например, за еду и питье,
за платье и т. п.), оплачивай их регулярно каждый месяц и делай
это самолично. Никогда не покупай ненужную тебе вещь -  ни  из
ложно  понятой  экономии,  только потому, что она дешева, ни из
глупого тщеславия, только потому, что она дорога.  Записывай  в
книге  все  приходы  и  расходы,  потому  что человеку, который
знает, сколько он получает и сколько тратит, никогда не  грозит
опасность  выйти из бюджета. Это вовсе не значит, что ты должен
записывать каждый шиллинг и каждые полкроны, которые ты,  может
быть,  истратишь где-нибудь на извозчика, на билет в оперу и т.
п., пусть этими minuties(75) занимаются люди скаредные  и  тупые,
ты  же помни, что в деле бережливости, как и во всем остальном,
необходимо   уделять   надлежащее    внимание    вещам,    того
заслуживающим,   и   с   надлежащим   презрением  относиться  к
ничтожным. Человек сильный видит все таким, каково оно на самом
деле; человек же слабый видит все сквозь  некое  увеличительное
устройство, которое, как микроскоп, муху превращает в слона, но
не  дает  возможности  увидеть  крупное.  Я  знал немало людей,
слывших скрягами  из-за  того,  что  они  дрожали  над  каждым
пенсом, а из-за двух пенсов готовы были затеять ссору - и эти
же  самые  люди  губили  себя  тем,  что жили не по средствам и
нисколько не заботились о важных вещах, которые  были  выше  их
portee(76).
 Верный  признак человека сильного и здравомыслящего - это
способность во всем найти известные границы, quos ultra citrave
nequit consistere rectum(77). Границы эти обозначены очень тонкой
чертой, разглядеть которую может только человек внимательный  и
умный,  она  чересчур  тонка  для  обычного  глаза.  В том, что
касается   манер,   линия   эта    именуется    воспитанностью:
переступающий  ее становится нестерпимо церемонным, недостигший
- непозволительно  рассеянным,  небрежным.  В  области  морали
черта  эта  лежит  между  ханжеским  пуританством  и преступной
распущенностью;  в  области  религии  -  между   суеверием   и
нечестивостью; одним словом, она отделяет каждую добродетель от
родственных  ей  слабости  или  порока. По-моему, ты достаточно
умен, чтобы черту эту обнаружить; держи ее всегда перед глазами
и учись идти по  ней;  положись  на  м-ра  Харта,  и  он  будет
поддерживать тебя в равновесии до тех пор, пока ты не научишься
сохранять  его  один. Между прочим, люди, которые могут идти не
сбиваясь по этой черте, встречаются гораздо реже, чем  канатные
плясуны, поэтому-то и заслуги их ценятся так высоко.
 Твой друг, граф Пертенг, который постоянно осведомляется о
тебе,  написал  графу  Сальмуру, ректору Туринской академии: он
просит подготовить тебе комнату сразу  же  после  Вознесения  и
дает тебе самую лучшую рекомендацию, причем надеюсь, что у него
не  будет  причин  ни  сожалеть о ней, ни ее стыдиться. Сына же
графа Сальмура, который сейчас находится в Гааге,  я  прекрасно
знаю,  и  поэтому я буду регулярно получать точные сведения обо
всем, что ты делаешь в Турине.
 Надеюсь, что за  время  своего  пребывания  в  Берлине  ты
тщательно  изучишь,  как  управляются  владения короля Пруссии,
какие там  существуют  гражданские  власти,  каковы  устройство
армии  и  духовная  иерархия,  и обратишь особенное внимание на
армию, которая в этой стране находится на более высоком уровне,
чем где бы то ни было в Европе. Ты будешь присутствовать там на
парадах, увидишь военные маневры и узнаешь, сколько там взводов
и рот в кавалерийских, пехотных и  драгунских  полках,  сколько
там  офицеров и унтер-офицеров в отдельных ротах и эскадронах и
как называются там различные чины; выучи  все  немецкие  слова,
относящиеся  к  военному  делу:  пусть  сам ты и не собираешься
стать военным, но в обществе так часто заходит разговор о войне
и обо всем, что с нею связано,  что,  не  зная  этих  слов,  ты
неминуемо  будешь  попадать  в  очень неловкое положение. Кроме
того, все это нередко становится предметом  переговоров  и  тем
самым  может  иметь прямое отношение к твоей будущей профессии.
Тебе  следует  также  узнать,  какие  преобразования  внес   за
последнее  время  король Пруссии  в области юриспруденции: они
позволили ему  сократить  число  судебных  дел  и  ускорить  их
разбор;  это великая заслуга, она достойна великого государя! А
так как  государь  этот,  разумеется,   самый  выдающийся  в
Европе,  каждая  область  его правления заслуживает того, чтобы
ты, елико возможно, тщательно  ее  изучил  и  уделил  ей  самое
пристальное  внимание.  Надо признать, что, решив приобщиться к
политике, ты правильно  поступил,  начав  с  Берлина,  а  потом
поехав  в  Турин,  где  тебе  предстоит  увидеть  второго после
прусского короля выдающегося монарха; таким  образом,  если  ты
способен  поразмыслить над вопросами политики, эти два государя
дадут тебе достаточно для этого материала.
 Мне хотелось бы, чтобы ты постарался познакомиться с месье
де Мопертюи,  человеком  настолько   примечательным   и   своей
ученостью,  и  другими  достоинствами, что было бы и досадно, и
стыдно провести хотя бы день в одном городе с ним и не повидать
его. Если у тебя не будет никакого другого случая познакомиться
с ним, я пришлю тебе отсюда к нему  письмо.  Месье  Каньони  в
Берлине,   к   которому,   как   мне   известно,  у  тебя  есть
рекомендация  -  очень   талантливый   человек,   превосходно
осведомленный  обо  всем,  что  делается в Европе: знакомство с
ним, если ты заслужишь его и сумеешь извлечь из него  все,  что
надо, может оказаться для тебя очень полезным.
 Не  забудь  взять  себе  в  Берлине самого лучшего учителя
танцев - не столько для того,  чтобы  он  научил  тебя  хорошо
танцевать,  сколько для того, чтобы научиться у него изяществу
движений вообще, уменью изящно сидеть, стоять и ходить. Грации,
грации; не забывай о грациях! Прощай.


75 мелочами (франц.).

 76 возможностей (франц.).

 77 по обе стороны которых не может быть ничего правильного (лат.).




 XLIII



 Лондон, 7 февраля ст. ст. 1749 г.
 Милый мой мальчик,
 Ты теперь достиг того  возраста,  когда  люди  приобретают
способность к размышлению, и я надеюсь, что в отличие от многих
своих  сверстников  ты  используешь  ее  для  своего же блага и
будешь доискиваться до правды и стремиться приобрести серьезные
знания. Должен тебе признаться (я ведь готов посвятить  тебя  в
мои  тайны),  что  и  сам  я  не так уж давно отважился мыслить
самостоятельно. До шестнадцати или семнадцати лет я  вообще  не
способен  был  мыслить,  а потом в течение долгих лет просто не
использовал  эту  способность.  Я  вбирал  в   себя   суждения,
почерпнутые из книг или слышанные от людей, с которыми общался,
не  проверяя,  истинны  они или нет, не слишком боялся впасть в
заблуждение, и никак не  мог  найти  время  и  дать  себе  труд
доискаться  до  истины.  Так  вот,  частью  от  лени, частью от
беспутной  жизни,  а  частью  от  mauvaise  honte(78),  мешающего
отвергнуть  модные взгляды, я, как я впоследствии понял, вместо
того чтобы в действиях своих руководиться разумом,  стал  слепо
следовать  предрассудкам  и  спокойно уживался с заблуждениями,
вместо того чтобы искать правды. С тех пор же, как я  дал  себе
труд  жить  своим умом и нашел в себе мужество признать это, ты
не  можешь  даже  представить  себе,  как  изменились  все  мои
понятия,  в  каком  новом  свете представилось то, что я раньше
видел  сквозь  призму  предвзятости  или   чужого   авторитета.
Впрочем,  может  быть,  я  и  до  сих  пор  в  плену  у  многих
заблуждений, к которым за долгие годы настолько привык, что они
превратились  во  взгляды,  ибо  очень  трудно  отличить   рано
приобретенные  и давно укоренившиеся в тебе привычки от мыслей,
порожденных разумом и раздумьем.
 Первым моим заблуждением (я не буду говорить о  суевериях,
свойственных  женщинам  и  детям,  как-то  вера  в  домовых,  в
привидения, сны, в просыпанную соль и  т.  п.)  было  суеверное
преклонение  перед  классической древностью, которым я проникся
под  влиянием  прочитанных  книг  и  учителей,   меня   к   ней
приобщавших.  У  меня  сложилось  убеждение,  что  за последние
полторы тысячи лет в мире не было ни истинного благородства, ни
здравого смысла, что то и другое совершенно исчезло, после того
как перестали существовать древние Греция и  Рим.  У  Гомера  и
Вергилия  не могло быть никаких недостатков, потому что то были
древние; у Милтона и Тассо не могло  быть  никаких  достоинств,
потому что они жили в новое время. И я был близок к тому, чтобы
сказать  в  отношении  древних  то,  что  Цицерон очень глупо и
недостойно для философа говорит  о  Платоне:  "Cum  quo  errare
malim quern cum aliis recte sentire"(79).
 Теперь же мне не надо делать никаких необыкновенных усилий
духа,  для  того  чтобы  обнаружить, что и три тысячи лет назад
природа была такою же, как сейчас; что люди и тогда,  и  теперь
были   только   людьми,  что  обычаи  и  моды  часто  меняются,
человеческая же натура - одна и та же. И теперь я  уже  больше
не  могу  думать,  что  люди  были лучше, мужественнее и мудрее
полторы или три тысячи лет назад, так же как  не  могу  думать,
что  тогда  были  лучше  животные  или  растения.  Решусь также
утверждать вопреки поклонникам древних, что  гомеровский  герой
Ахилл - скотина и негодяй, и поэтому ему совершенно не подходит
быть  героем эпической поэмы. Родина так мало для него значила,
что он не хотел защищать ее, и оттого лишь,  что  поссорился  с
Агамемноном  из-за  шлюхи;  а  потом, побуждаемый только личною
жаждой мести, он принялся убивать людей, я бы сказал -  подло
- ибо  он  знал,  что  сам  остается неуязвим. Однако при всей
своей неуязвимости он  носил  крепчайший  панцирь.  Боюсь,  что
здесь  имеет  место  какая-то  грубая  ошибка,  потому  что ему
достаточно было бы привязать к пятке, которая была  его  слабым
местом,   самую   обыкновенную   подкову.   С  другой  стороны,
присоединяясь к ревнителям писателей современных,  я  вместе  с
Драйденом   утверждаю,  что  Дьявол  -  это  подлинный  герой
милтоновской поэмы, ибо замысел, который  у  него  возникает  и
который он преследует и в конце концов осуществляет, и является
содержанием поэмы. На основании всех этих соображений я прихожу
к  беспристрастному  выводу,  что у древних, так же как у людей
нашего  времени,  были  свои  достоинства  и  недостатки,  свои
добродетели и пороки; педанты и люди, претендующие на ученость,
решительным   образом   отдают  предпочтение  первым,  люди  же
тщеславные и невежественные столь же безоговорочно предпочитают
вторых.
 Религиозные  предрассудки  мои   шли   в   ногу   с   моим
пристрастием  к  классической  древности, и было время, когда я
считал, что даже самый порядочный человек  на  свете  никак  не
может  обрести  спасения,  не принадлежа к англиканской церкви,
ибо не понимал, что взгляды людей не зависят от их воли  и  что
столь же естественно другому человеку иметь взгляды, не похожие
на  мои, как и мне иметь взгляды, не похожие на взгляды другого.
Если же оба искренни, то ни  того,  ни  другого  не  приходится
упрекать,    и,   следовательно,   мы   должны   быть   взаимно
снисходительны друг к другу.
 Прочие  предрассудки,  которые  я  усвоил,  касались  beau
monde;  собираясь  блистать  в  нем,  я  решил,  что мне нельзя
обойтись без так называемых светских  пороков.  Я  прослышал  о
том,  что  они  необходимы и, не задумываясь, этому поверил; во
всяком случае мне было бы стыдно им противостоять, ибо я боялся
попасть в смешное положение перед теми, кого считал образцовыми
джентльменами.  Теперь  же  вот  я  не  стыжусь  и   не   боюсь
утверждать, что эти светские пороки, как их совершенно напрасно
называют  -  всего-навсего  пятна,  порочащие  репутацию даже
светского человека, и что все это  роняет  его  во  мнении  тех
самых людей, которых он хочет ими к себе привлечь. Больше того,
предрассудок  этот  часто заходит так далеко, что я знаю людей,
претендующих на пороки, которых у них нет,  вместо  того,  чтобы
старательно скрывать те, которые у них действительно имеются.
 Пользуйся  собственным разумом и утверждай его; обдумывай,
исследуй и анализируй все для того, чтобы выработать  обо  всем
здравое  и  зрелое суждение. Пусть никакое "такой-то сказал" не
искажает ход твоих мыслей,  не  кривит  твоих  поступков  и  не
навязывает  тебе своего тона в разговоре. Будь смолоду тем, чем
в старости, когда уже будет поздно, ты пожалеешь, что  не  был.
Пораньше  прислушайся  к  советам  своего  разума;  я  не  хочу
сказать, что он всякий раз будет верно  руководить  тобою,  ибо
человеческий  разум  нельзя счесть непогрешимым, но ты увидишь,
что руководство его вернее всего другого.  Книги  и  общение  с
людьми  могут  оказать ему помощь, но не предавайся ни тому, ни
другому безоговорочно и  слепо;  испытывай  их  самым  надежным
мерилом, которое нам дано свыше - разумом.
 Желая  избавить  себя  от  беспокойств,  не  избавляй себя
подобно многим от собственных мыслей. Про человечество в  целом
вряд  ли  можно сказать, что оно мыслит; едва ли не все понятия
его откуда-то взяты; вообще-то говоря, оно, как видно, и лучше,
что это так, ибо такие вот общие предрассудки в большей степени
способствуют поддержанию порядка и покоя; хуже было бы, если бы
люди необразованные и  неразвитые  рассуждали  каждый  порознь.
Таких  полезных  предрассудков много в нашей стране, и мне было
бы  жаль,  если  бы  они  вдруг  исчезли.  Добрая  убежденность
протестантов,  что папа одновременно и антихрист, и вавилонская
блудница - более действенное средство против папизма в  нашей
стране, нежели все веские и неопровержимые доводы Чиллингворта.
Нелепая  история  о  том,  как  королеве  в  постель подбросили
Претендента на грелке,  хотя  она  и  ничем  не  обоснована  и
неправдоподобна,  нанесла  гораздо  больший вред делу якобитов,
нежели  все  писания  м-ра  Локка  и  других,  в  которых   они
доказывали    неправомерность   и   несообразность   учения   о
непреложности наследственного права и безграничного  пассивного
повиновения.  Глупое же и самоуверенное убеждение, прочно у нас
укоренившееся,  что   один   англичанин   справится   с   тремя
французами,  воодушевляет  его  справиться,  по  крайней  мере - с
двумя.
 Француз с  готовностью  отдаст  жизнь  pour  l'honneur  du
roi(80);  но если бы вы изменили то, ради чего он жертвует собою,
и сказали ему, что это pour le bien de la France(81), очень может
быть, что он и удрал бы. Такие вот грубые местные  предрассудки
имеют  власть  над  простолюдинами,  но не способны повлиять на
людей образованных, осведомленных  и  мыслящих.  Но  существуют
также и совершенно ложные представления, хоть, может быть, и не
столь вопиюще нелепые, которые в чести у людей очень развитых и
разумных,  просто  потому,  что  люди  эти  не  дают себе труда
разобраться в них до конца, недостаточно внимательны к ним и не
настолько проницательны, чтобы распознать истину. Мне  хочется,
чтобы  ты  остерегся  этих предрассудков, чтобы, столкнувшись с
ними, ты был, как  подобает  мужчине,  тверд  и  упражнял  свои
мыслительные способности.
 Приведу  только  один  пример из тысячи. Предрассудок этот
широко  распространялся  в  течение  последних  шестисот   лет:
искусство   и  науки,  оказывается,  не  могут  процветать  при
абсолютизме, и там, где нет  настоящей  свободы,  гений  всегда
скован.  Это  звучит  убедительно, на деле, однако, все обстоит
иначе. Искусства механические - как-то: землепашество,  ремесла
и т.п. - действительно пострадают, если правительство таково,
что ни собственность, ни прибыли не свободны от посягательств с
его  стороны.  Но  почему  деспотическое  правительство не дает
расцвести гению математика, астронома,  поэта  или  оратора  -
этого  я,  признаюсь,  никогда не мог понять. Оно действительно
может лишить поэта или оратора  свободы  говорить  о  некоторых
предметах  так,  как  им этого бы хотелось, но оно оставляет им
достаточно других, чтобы  гений  их  мог  себя  проявить,  если
только  этот  гений  действительно  существует.  Неужели  же  у
писателя  есть  основание  жаловаться,  что  его  сковывают   и
стесняют,   если   ему   не   дают  возможности  печатать  книг
кощунственных, непристойных или подрывных?  Такого  рода  книги
равным  образом запрещают и самые свободолюбивые правительства,
если у них хватает на это ума  и  порядка.  А  ведь  именно  на
стеснение свободы жалуются французские писатели нашего времени,
преимущественно,  правда,  плохие.  Нет  ничего  удивительного,
говорят они, что в Англии так много великих писателей: люди там
могут думать, как хотят и печатать все  свои  мысли.  Совершенно
справедливо, только кто же все-таки мешает французам думать?
 В  самом  деле,  если  мысли  их  направлены  на то, чтобы
сокрушить всякую религию, мораль и добрые нравы или сеять смуту
в   стране,   абсолютное   правительство,   разумеется,   более
действенно  воспрепятствует  их напечатанию или накажет за них,
чем правительство свободной страны. Но каким образом оно  может
сковать гений эпического, драматического или лирического поэта?
Или,  как  оно может приглушить красноречие оратора на церковной
кафедре или в суде? Творчество многих хороших писателей, как-то:
Корнель,  Расин,  Мольер,  Буало  и  Лафонтен,  которые   могут
поспорить   с   писателями   века   Августа,   процветало   при
деспотическом правлении Людовика XIV,  знаменитые  же  писатели
века  Августа  стали  блистать  только  после  того,  как  этот
жестокий и недостойный император заковал римский народ в оковы.
Возрождением своим литература также была обязана не какому-либо
свободному образу правления, а поощрению и покровительству Льва
Х и Франциска I, наиболее самовластного из всех пап и  наиболее
деспотического  из  всех  государей на свете. Только пойми меня
правильно и  не  подумай,  что,  рассказывая  об  укоренившемся
предрассудке,  я  сколько-нибудь оправдываю самовластие. Нет, я
ненавижу его всей душой и  смотрю  на  него,  как  на  грубое  и
преступное   насилие,   учиненное   над  естественными  правами
человека. Прощай.

78 ложного стыда (франц.).

 79 "Я больше хотел  бы  с  ним  ошибаться,  чем  правильно
мыслить с другими" (лат.).

 80 за короля (франц.).

 81 ради блага Франции (франц.).




 



 XLIV



 Лондон, 28 февраля ст. ст. 1749 г.
 Милый мой мальчик,
 Мне было очень  приятно  читать  твой  рассказ  о  приеме,
который  тебе  устроили  в  Берлине,  но  еще приятнее мне было
прочесть письмо м-ра Харта, где он пишет о том, как достойно ты
себя вел там: он пишет, что в обществе коронованных особ ты был
достаточно почтителен и достаточно скромен и, вместе  с  тем,  не
испытывал  ни  малейшего  стеснения  и  держался так, как будто
перед тобой были равные тебе. Уменье так вот сочетать  уважение
с  непринужденностью  -  и  есть  та  истинная  воспитанность,
которую  может  дать  человеку   либо   недюжинный   ум,   либо
многолетний  опыт  жизни  в  свете, а коль скоро такого опыта у
тебя нет, мне приятно приписывать твой успех уму.
 Ближайшие несколько месяцев ты будешь обтачивать свои углы
при трех важнейших дворах Европы - берлинском,  дрезденском  и
венском,  и  я  надеюсь, что в Турин ты приедешь уже достаточно
лощеным и годным для окончательной  шлифовки.  Турин  -  самое
лучшее  для  этого место,  я не знаю другого двора, где можно
было бы встретить столь хорошо воспитанных  и  приятных  людей.
Помни,  что воспитанность, уменье себя держать, обходительность
и даже, в  какой-то  степени,  уменье  одеться,  сделались  сейчас
серьезным   делом  и  заслуживают  того,  чтобы  ты  уделял  им
известное внимание.
 Если ты правильно распределишь время, то дня  твоего  тебе
хватит   на   все.  Потратив  половину  его  на  занятия  и  на
упражнения, ты достигнешь совершенства духовного  и  телесного,
остальная  же  часть  его, проведенная в хорошем обществе, даст
тебе  возможность  приобрести  хорошие  манеры   и   выработать
характер.  Чего  бы я только ни дал для того, чтобы по утрам ты
читал Демосфена, и притом критически, и научился понимать  его
лучше  всех;  чтобы дни твои ты проводил лучше, чем кто-либо из
находящихся при дворе, и чтобы по вечерам ты был самым  веселым
собеседником  и  умел  развлечь  дам.  Если только захочешь, ты
всего этого можешь добиться: у тебя есть  для  этого  средства,
есть  и  возможности.  Используй  же  их, бога ради, пока они в
твоем распоряжении, и сделайся тем образцом совершенства, каким
мне хочется тебя видеть. Успех твой зависит от этих двух лет.
 Посылаю тебе вложенное  в  этот  конверт  рекомендательное
письмо  к  месье  Капелло,  передай его в Венецию сразу же, как
приедешь, и кланяйся от меня ему и его супруге, ты  ведь  видел
их здесь обоих. Я уверен, что он встретит тебя очень приветливо
и будет тебе очень полезен, так как, вслед за тем, он тоже едет в
Рим,  куда  назначен  посланником.  Между  прочим, где бы ты ни
находился,  советую  тебе,  елико  возможно,  чаще  видеться  с
венецианскими  посланниками:  они  всегда  лучше  осведомлены о
дворах,  при  которых   состоят,   чем   остальные   дипломаты:
необходимость  регулярно  и  подробно  отчитываться перед своим
правительством вынуждает их быть очень усердными и пытливыми.
 Оставайся в Венеции на все время карнавала; я,  правда,  с
нетерпением  жду  твоей  поездки  в  Турин, но мне хотелось бы,
чтобы  ты  как  следует  посмотрел  все  что  можно   в   таком
удивительном  городе, как Венеция, да еще в такое исключительно
благоприятное для этого время, как  дни  карнавала.  Непременно
побывай   также   на   всех   государственных  собраниях,  куда
допускаются иностранцы, как-то: заседаниях сената и т. п.,  а
равно также собери все сведения о весьма своеобразном и сложном
государственном устройстве этой республики. Есть книги, где все
это описано: лучшая из них принадлежит перу Амело де ла Уссэ; я
бы  советовал  тебе прочесть ее перед тем, как ты туда поедешь
- она не только даст тебе общее представление о том,  как  эта
республика  управляется,  но  также  и  натолкнет  тебя  на все
вопросы, касающиеся  этого  города,  которые  тебе  надо  будет
задать  на месте, чтобы получить обо всем устные разъяснения, а
они-то всегда самые надежные. Там много замечательной  старины,
произведений   живописи   и   скульптуры,   созданных   лучшими
мастерами; памятники эти заслуживают того, чтобы ты обратил  на
них внимание.
 По  моим подсчетам, письмо это придет как раз тогда, когда
ты приедешь в Вену;  я  пошлю  туда,  должно  быть,  еще  одно.
Следующее  же  я буду адресовать в Венецию, единственное место,
где оно может тебя застать перед Турином, но ты  можешь  писать
мне  дорогой  отовсюду,  где  есть  почта, и я буду ждать твоих
писем.
 Еще несколько писем я пошлю тебе в Венецию, в Вену или  же
на  имя  твоего  венецианского  банкира; поэтому, как только ты
приедешь в Венецию, пошли за ними: я позабочусь о  том,  чтобы,
посещая разные города, ты не пробегал их бегом, как большинство
твоих   соотечественников,  которые  не  умеют  воспользоваться
предоставленной им возможностью, чтобы увидеть и  узнать  самое
примечательное, а именно - людей и нравы.
 Да  благословит тебя бог и да исполнятся с его помощью мои
желания, вернее - да сбудутся мои надежды! Прощай.




 XLV



 Без даты.
 Милый мой мальчик,
 Посылаю это письмо на имя  твоего  венецианского  банкира,
это  верный способ, чтобы ты вовремя его получил; впрочем, оно,
кажется, придет в Венецию еще до твоего приезда,  так  как  все
твои  остановки  в  пути будут очень короткими. На почту отсюда
особенно  рассчитывать  уже  не  приходится:   близится   время
восточных  ветров,  и в Вену писать я больше не стану. Надеюсь,
что и ты, и м-р Харт получили те два  письма,  которые  я  туда
послал,  вместе  с  рекомендательным  письмом  в Венецию на имя
месье Капелло, которое было вложено в  мое  письмо  тебе.  Хочу
также думать, что почта по твою сторону Ламанша виновата в том,
что  за  все  время твоего пребывания в Берлине я получил всего
только одно письмо от тебя и одно  от  м-ра  Харта,  а  я  ведь
надеялся получить от тебя очень подробные сведения и ждал твоих
писем.
 Стараюсь  убедить  себя,  что  ты  хорошо используешь свое
пребывание в Венеции, что ты увидишь все, что необходимо видеть
в этом необычайном городе,  и  отыщешь  людей,  которые  смогут
рассказать  тебе  не  только о театрах марионеток, какие есть в
этом городе, но и о государственном устройстве  Венеции,  и  на
этот  предмет  посылаю  тебе  рекомендательные  письма  от сэра
Джеймса Грея, советника посольства в  Венеции,  который  сейчас
находится  в Англии. Письма эти, равно как и мое письмо к месье
Капелло, введут тебя  в  лучшие  венецианские  дома,  если  ты,
разумеется, захочешь в них войти.
 Но  самый  важный  пункт твоего путешествия и самый важный
для тебя город - это Турин: там я предлагаю  тебе  задержаться
надолго, углубиться в науки, продолжать заниматься упражнениями
и  совершенствовать манеры. Должен тебе сказать, что я думаю не
без  тревоги  о  том,  каковы  могут  быть  последствия  твоего
пребывания  там:  они  будут либо очень хорошими, либо - очень
худыми. Ты попадешь в совершенно  новую  для  тебя  обстановку.
Везде,  где  ты  до сих пор бывал, ты главным образом общался с
людьми более умными и благоразумными, чем ты  сам,  и  тебе  не
приходилось слышать дурные советы или видеть дурные примеры. Но
в стенах Туринской академии ты, возможно, столкнешься и с теми,
и  с  другими,  ты  встретишь  там  самых  разных юношей, твоих
сверстников, и весьма вероятно, что иные из них будут ленивы и
распущенны,  другие  же  порочны  и  распутны.  Пока   мне   не
представится  случай  убедиться в противном, я хочу думать, что
ты найдешь в себе достаточно проницательности,  чтобы  отличить
хороших  людей  от  плохих,  и  достаточно  ума  и  нравственных
качеств, чтобы встречаться с первыми, а вторых избегать. Но как
бы то ни было, ради большей безопасности и  исключительно  ради
твоего  собственного блага должен поставить тебя в известность,
что я дал м-ру Харту твердые распоряжения немедленно же  увезти
тебя  оттуда  в  указанное ему место, едва только он обнаружит,
что ты начал пить, играть в карты, бездельничать  или  перестал
его слушаться; поэтому независимо от того, известит ли меня м-р
Харт обо всем подробно или нет, я буду иметь возможность судить
о  твоем  поведении  по времени, которое ты проведешь в Турине.
Если  ты  скоро  уедешь  оттуда,  я  буду  знать,  почему   это
произошло  -  и, могу тебя заверить, ты скоро почувствуешь на
себе, что я действительно все знаю. Если же м-р Харт  допустит,
чтобы  ты остался там на весь определенный мною срок, у меня не
будет никаких сомнений, что ты правильно употребил свое  время,
а другого мне ничего от тебя не надо. Я хочу, чтобы ты прожил в
Турине  самое  большее  год,  и  если  ты употребишь этот год с
пользой, ты сумеешь добиться многого.  Если  ты  прозанимаешься
еще  год  с  м-ром  Хартом  и будешь столь же прилежен, как все
последние месяцы, ты завершишь свое  классическое  образование.
Вместе  с  тем,  ты преуспеешь и в упражнениях, а бывая при этом
дворе, приобретешь такие хорошие манеры, что, очутившись  потом
при  каком-нибудь  другом,  всегда сможешь ими блеснуть. Таковы
будут  счастливые  результаты  твоего  годичного  пребывания  в
Турине, если ты будешь вести себя там так же, как в Лейпциге, и
отнесешься  к  своим  занятиям с тем же прилежанием; если же ты
послушаешь чьего-то  дурного  совета  или  соблазнишься  дурным
примером, помни, что ты погиб.
 Это знаменательный для тебя год, и я считаю, что он явится
для тебя  испытанием.  Выдержи  это  испытание  с  честью, и ты
достигнешь совершенства - и до конца моих дней я  буду  нежно
тебя  любить.  Если же ты поддашься заразе праздности и порока,
доброе имя твое, состояние, все мои надежды, а следовательно, и
мое расположение к тебе - все будет разрушено и ты  этим  себя
погубишь.  Чем  больше  сейчас  моя  любовь,  вызванная высоким
мнением о тебе, тем больше будет мое возмущение, если  появятся
основания  это  мнение  переменить.  До  сих  пор  ты  имел все
доказательства моей любви, какие только могли быть, потому  что
ты  эту любовь заслужил, но когда окажется, что ты больше ее не
заслуживаешь, жди от меня неприязни и помни -  она  проявится
во  всем.  Для  того,  чтобы у тебя не осталось никаких сомнений
относительно этого важного вопроса, я теперь  уже  прямо  скажу
тебе,  чем я буду руководствоваться в моих суждениях о том, как
ты себя ведешь - сведениями, которые будут поступать от  м-ра
Харта.  Он  не будет несправедлив к тебе, скажу даже больше, он
не сможет быть  к тебе  несправедлив.  Он  может  хотеть  тебе
только добра, а ведь согласись, что он лучше разбирается в том,
что для тебя добро - тебе же по молодости твоей разобраться в
этом    отнюдь   нелегко.   Если   он   удовлетворится   тобой,
удовлетворюсь и я, если же он будет тобой недоволен, то я  буду
недоволен  еще больше. Если он пожалуется на тебя, то это будет
значить, что  ты  виноват,  и  я  не  посчитаюсь  ни  с  какими
доводами, которые ты будешь приводить в свое оправдание.
 Теперь скажу тебе, чего я ожидаю от тебя в Турине и на чем
настаиваю.  Во-первых, чтобы каждое утро ты регулярно занимался
с м-ром Хартом как древними языками,  так  и  всеми  остальными
предметами,  чтобы  занятия  эти  продолжались столько времени,
сколько найдет нужным м-р Харт, и проводились так, как он  того
потребует.   Во-вторых,  чтобы  ты  каждый  день  упражнялся  в
верховой езде, в танцах и фехтовании.  В-третьих,  чтобы  ты  в
совершенстве  овладел  итальянским  языком.  И,  наконец, чтобы
вечера свои ты проводил  в  самом  лучшем  обществе.  Я  требую
также,  чтобы  ты неукоснительно соблюдал расписание Академии и
подчинялся всем ее  правилам.  Если  ты  будешь  выполнять  эти
требования  на  протяжении  года, который проживешь в Турине, я
ничего больше не буду с тебя  спрашивать  и  со  своей  стороны
предоставлю  тебе  все,  что  ты  только  от  меня спросишь. По
истечении этого срока ты будешь полностью принадлежать себе  -
я  буду  спокоен  за тебя, ни на чем не буду настаивать: дружба
станет единственным связующим нас звеном. Прошу  тебя,  обдумай
все  это  хорошенько  и  реши,  не  будут  ли твое усердие и та
степень сдержанности, которых я требую от тебя  всего  лишь  на
год,  с  лихвою  окуплены  многочисленными преимуществами и той
полной свободой, которые ты потом получишь. Я уверен, что  твой
собственный   здравый   смысл   не   позволит  тебе  ни  минуты
раздумывать над тем, что  выбрать.  Да  благословит  тебя  бог!
Прощай.
 Так  как  я  до  сих пор еще не получил писем сэра Джеймса
Грея, которые рассчитывал получить, я вложу их в мое  следующее
письмо,  которое,  по  всей  вероятности,  прибудет  в  Венецию
одновременно с тобой.


XLVI



 Лондон, 15 мая ст. ст. 1749 г.
 Милый мой мальчик,
 Надеюсь, что, когда  ты  получишь  это  письмо,  ты,  после
суетливой  и  рассеянной  жизни  в  Венеции в дни карнавала, уже
приступишь в Турине  к  занятиям  науками  и  всем  необходимым
упражнениям. Я хочу, чтобы пребывание в Турине было полезно для
твоего воспитания и послужило к его украшению; смею думать, что
так  оно  и будет, но, вместе с тем, не скрою, что никогда еще за
все эти годы моя любовь к тебе не причиняла мне такой  тревоги,
как  сейчас. До тех пор, пока ты будешь подвергаться опасности,
я никак не могу избавиться от  страха,  а  сейчас,  находясь  в
Турине,  ты  действительно  подвергаешься  опасности.  М-р Харт
сделает все от него зависящее, чтобы вооружить тебя против нее,
но единственное, что может сделать тебя неуязвимым - это твой
собственный здравый смысл и  твоя  решимость.  Мне  пишут,  что
сейчас в Туринской академии много англичан, и боюсь, что именно
в  этом  и кроется для тебя самая большая опасность. Я не знаю,
кто  эти  люди,  но  я  знаю,   что   чаще   всего   мои   юные
соотечественники  -  это парни неотесанные, что они ведут себя
за границей непристойно,  и  до  крайности  ограничены  и  тупы,
особенно  когда  сходятся  вместе. Дурной пример - сам по себе
уже вещь достаточно опасная, но те, кто его подает, чаще  всего
этим  не  ограничиваются:  они начинают самым постыдным образом
уговаривать и зазывать тебя; если же им это не удается, то  они
начинают  тебя  высмеивать,  а  для человека юного и неопытного
самое страшное  -  это  насмешка,  и  противостоять  ей  всего
труднее.  Будь  поэтому настороже и бойся этих батарей, которые
все будут направлены против тебя. Не для того тебя посылают  за
границу,  чтобы  ты  сходился там с английскими парнями, помни,
что, общаясь с ними, ты не приобретешь никаких глубоких знаний,
не усовершенствуешься в языках и, могу тебя в этом уверить -
не   научишься  хорошим  манерам.  Я  не  хочу,  чтобы  у  тебя
завязывались даже знакомства с этими людьми, а  тем  более  то,
что   сами   они  имеют  наглость  называть  дружбой,  и  что  в
действительности является всего-навсего сговором и объединением
против порядочности и хороших манер. Обычно в характере молодых
людей есть некая уступчивость,  склоняющая  их  соглашаться  на
все, что от них хотят, некий mauvaise honte, который заставляет
их  стесняться  в  чем-либо отказать, и в то же время известное
тщеславие, которому льстит возможность  нравиться  в  обществе,
где  они  бывают,  и блистать в нем. В хорошем обществе все эти
обстоятельства приводят к самым лучшим последствиям,  в  дурном
- к самым худшим. Если бы все люди были наделены только своими
собственными  пороками,  то  мало  у  кого  их было бы столько,
сколько у этих. Что до меня, то я скорее готов  был  бы  носить
платье  с  чужого  плеча,  чем  пробавляться  чужими  пороками.
Надеюсь, что у тебя никогда никаких пороков не будет,  но  если
окажется,  что  без  них никак не обойтись, то пусть, по крайней
мере, все  это  будут  твои  собственные,  а  не  чужие.  Пороки
заимствованные   -   самые   неприятные   из   всех   и  самые
непростительные.
 Есть различные разряды пороков, равно как и  добродетелей,
и,  надо  отдать  должное  моим  соотечественникам,  им  обычно
присущи  пороки  самого  низкого  пошиба.  Их   ухаживание   за
женщинами  - это постыдный разврат публичного дома, за которым
неизбежно следует возмездие: потеря здоровья и  потеря  доброго
имени.  Трапезы  их  заканчиваются непробудным пьянством, диким
разгулом, они бьют стекла, ломают мебель и, очень часто  -  как
они, впрочем, того и заслужили - ломают друг другу кости. Игра
для  них  не  развлечение,  а  порочная  страсть;  поэтому  они
предаются ей без всякой  меры,  разоряют  своих  товарищей  или
из-за  них  разоряются  сами. Так они ведут себя за границей, в
такой компании проводят там время,  а  потом  приезжают  домой,
нисколько  не  переменившись  к  лучшему,  такими  же глупыми и
неотесанными, какими мы привыкли их видеть каждый  день  -  а
видим  мы  их  только в парке и на улицах, потому что в хорошем
обществе  их  никогда  нельзя   встретить:   они   недостаточно
воспитаны,  чтобы  в  него вступить, и у них нет никаких заслуг
для того, чтобы их там приняли. Им свойственны повадки  конюхов
и  лакеев,  да  и  одеваются они тоже подстать тем и другим: ты
ведь верно видел их у нас на улицах: ходят они в грязных  синих
кафтанах,  в  руках  у  них  дубинки, а их ненапудренные жирные
волосы прикрыты огромными шляпами. Приобретя в результате  всех
своих  путешествий  столь  отменное  изящество,  они  поднимают
скандалы в театрах, пьянствуют в тавернах, бьют там  стекла,  а
нередко  и  самих хозяев этих таверн. Это завсегдатаи публичных
домов, их пугала и, вместе с тем, и  их  жертвы.  Эти  несчастные
заблудшие  люди  думают, что они для всех - свет в окошке, это
действительно свет, но  так  светится  в  темноте  какая-нибудь
гнилушка.
 Я  совсем  не хочу превращаться сейчас в старого резонера,
читающего проповеди на темы религии или морали: я  уверен,  что
ты  не нуждаешься даже в самых лучших поучениях подобного рода,
но я даю тебе совет как друг,  как  человек,  знающий  светскую
жизнь.  Я  не  хочу,  чтобы ты в юные годы вел себя как старик,
напротив, мне хочется, чтобы ты вкусил все наслаждения, которые
указует  разум  и  которые  не  переходят  граней  пристойного.
Поэтому  я  допущу  - для того чтобы доказать тебе мою мысль,
ибо ни для чего другого этого  допускать  нельзя  -  что  все
пороки, о которых я говорил, сами по себе совершенно безобидны,
но,  тем  не  менее,  предаваясь  им,  люди  опускаются,  теряют
человеческий  облик,  превращаются  в  скотов;  пороки   мешают
человеку  возвыситься в обществе, ибо опошляют его, делают весь
склад его ума и манеры настолько низкими, что человек этот  уже
совершенно  неспособен  ни  представлять  собой что-то в высшем
свете, ни вершить большими делами.
 Мне  кажется,  что   всего   сказанного,   если   к   нему
присоединится   еще   твой  собственный  здравый  смысл,  будет
достаточно, чтобы вооружить тебя против соблазнов,  приглашений
или  подстрекательства  к  распутству  - ибо искушением этого
назвать нельзя - со  стороны  таких  вот  несчастных  молодых
людей.  Вместе  с  тем,  если  они  будут вовлекать тебя в свои
похождения,  все,  что  ты  должен  сделать, -  это  ответить
вежливым,  но  решительным отказом. Не вступай ни в какие споры
по поводу вопросов, которые сами по себе очевидны.  Ты  слишком
молод,  чтобы  переубедить  этих людей и, надеюсь, слишком мудр
для того, чтобы дать себя переубедить.  Избегай  же  не  только
встреч с ними, но и всякой видимости последних, если ты хочешь,
чтобы  тебя  принимали  в  хорошем  обществе. Людям ведь всегда
бывает не по себе,  когда  им  приходится  принимать  человека,
приехавшего  из  города, где свирепствует чума, даже если вид у
него  совершенно  здоровый.  У  французов  и  у  англичан  есть
некоторые  выражения,  и, как у них, так и у других народов, есть
известные  понятия,  которые,  осмелюсь  сказать,  совратили  и
погубили   немало  юношей.  Une  honnete  debauche,  une  jolie
debauche - "веселый кутеж", "милое распутство". Не думай,  что
под  этим  непременно  разумеют  распутство и разврат - вовсе
нет.  Самое  большее  -  это  случайные  и  единичные  озорные
проделки,  которые  позволяют себе люди молодые и резвые в пику
скучным педантам и вообще людям робким. Le  commerce  gallant(82)
- незаметным   образом   завязавшаяся   связь  с  какой-нибудь
светской дамой, лишний бокал-другой вина, неосторожно выпитые в
веселой и приятной компании, или какая-нибудь невинная  забава,
которая  никого  не  обидит - вот крайний предел того, к чему
могут  привести  все  развлечения,   которые   человек   умный,
порядочный и озабоченный своей репутацией позволит себе сам или
которые  ему  позволят  другие.  Тот, кто преступает положенный
предел в  надежде  блеснуть  перед  другими,  терпит  неудачу,
покрывает  себя  позором и, уж во всяком случае, вызывает в людях
презрение.
 Длительность твоего пребывания в  Турине  будет  для  меня
показателем  того,  как  ты себя там ведешь (даже если м-р Харт
ничего мне об этом  не  напишет),  потому  что,  как  тебе  уже
известно, ему дано строжайшее распоряжение немедленно же увезти
тебя  оттуда,  как  только  он обнаружит в тебе первые, хотя бы
самые  незначительные,  симптомы  заразы,   а   я   знаю,   что
чрезвычайная  его  щепетильность,  а  также  дружеские чувства,
которые он питает и к тебе,  и  ко  мне,  не  позволят  ему  не
выполнить  их  в  точности.  К  тому же имей в виду, что я буду
получать обстоятельные сведения  о  твоем  поведении  от  графа
Сальмура,  ректора  Академии; его сын - мой хороший знакомый и
находится сейчас здесь. Есть еще и другие  надежные  источники,
называть  которые я не стану. Но если в Турине дела твои пойдут
хорошо, то, рассчитывая, что  на  юбилейные  дни  рождества  ты
приедешь  в  Рим,  я  хочу,  чтобы  ты,  будучи в Академии, как
следует поупражнялся в танцах, фехтовании и верховой  езде  -
это  необходимо  как  для твоего здоровья и развития, так и для
того, чтобы выработать в себе изящество и ловкость. Не  следует
также  пренебрегать  и  одеждой, помни, что ты должен быть bien
mis(83).
 Пошли, пожалуйста, в Турине  за  самым  лучшим  дантистом,
там,  должно  быть,  есть какая-нибудь знаменитость, и пусть он
приведет тебе зубы в полный  порядок,  а  потом  уже  потрудись
следить  за  своим  ртом  сам.  У  тебя ведь были хорошие зубы,
надеюсь, что они остались хорошими и сейчас, но  как  бы  плохи
они  ни были, их все равно надо держать в чистоте; если человек
не умеет держать в чистоте свой рот, то  это  просто  означает,
что  он плохо воспитан. Одним словом, не пренебрегай ничем, что
может нравиться людям. Множество  безымянных  мелочей,  описать
которые  невозможно,  но  которые  каждый чувствует, собравшись
воедино, образуют  то  целое,  которое  нравится,  так  же  как
крохотные  кусочки,  из которых состоит мозаика, несмотря на то
что в каждом из них в отдельности нет почти никакой  красоты  и
никакой  ценности, соединенные искусной рукой, рождают красивые
изображения, которые нравятся всем. Взгляд  твой,  жест,  поза,
тон,  звучание твоего голоса - все играет свою роль в великом
деле:  понравиться  людям.  На   том   поприще,   которому   ты
собираешься себя посвятить, искусство нравиться особенно важно.
По  правде  говоря, для лиц твоей будущей профессии понравиться
- означает уже сделать полдела, ибо если ты не понравился  при
дворе,  куда  ты  послан,  то  ты  никак  не  сможешь выполнить
поручение двора, который тебя послал. Умей понравиться глазам и
ушам, они проложат тебе путь к сердцу, а в  девяти  случаях  из
десяти сердце властвует над умом.
 Ухаживай   особенно  за  теми,  кто  возвеличен  светом  и
общественным мнением, будь то мужчины или женщины, и выделяй их
среди всех своим вниманием; не упускай случая говорить  лестные
для них вещи за их спиной в присутствии лиц, которые непременно
потом  им  об  этом  скажут.  Вырази  свое  восхищение  многими
великими людьми, вышедшими из Савойского дома; заметь, что  при
этом силы природы нисколько не иссякли, как можно было ожидать,
а,   напротив,   как   будто   даже   удвоились,   создав   ныне
здравствующего короля и герцога Савойского; скажи, что щедрости
ее верно не будет конца, и в заключение добавь, что  несомненно
в  итоге  будет  создано  большое европейское государство и дом
этот  его  возглавит.  Скажи  это  также  там,  где,  по   всей
вероятности,  люди  будут  потом  повторять сказанное тобою, но
скажи все совершенно непринужденно, а последние  слова  даже  с
некоторой enjouement(84). Такие хитрости вполне допустимы, и надо
уметь  пользоваться  ими  в  свете;  одним они нравятся, другим
бывают полезны и не приносят вреда.
 Сказанное о моих соотечественниках не распространяется  на
них  всех  безоговорочно;  среди  них  есть  люди  достойные  и
воспитанные. К числу последних относится твой друг м-р Стивене,
и твои хорошие отношения с ним я вполне  одобряю.  Очень  может
быть,  что  ты  повстречаешь  еще  других,  дружба  с  которыми
окажется потом для тебя очень полезной: так как это будут  люди
незаурядных  дарований  или  же  занимающие высокое положение и
богатые, поддерживай с ними знакомство, только  я  хочу,  чтобы
м-р Харт высказал сначала свое мнение о них.
 Прощай,  мой  милый мальчик! Подумай серьезно над тем, как
важны ближайшие два года: они  определят  твой  характер,  твой
внешний облик и принесут тебе в жизни благополучие.


82 Любовная связь (франц.).

 83 хорошо одет (франц.).

 84 шутливостью (франц.).




 XLVII



 Лондон, 12 сентября ст. ст. 1749 г.
 Милый мой мальчик,
 Пусть это покажется невероятным, но это действительно так:
чем больше я получаю со всех сторон хороших отзывов о тебе, тем
больше  я начинаю за тебя тревожиться. Я так много от тебя жду,
что боюсь даже малейшего разочарования. Ты настолько  близок  к
гавани,  в  которую я давно хотел и старался тебя ввести, что я
буду вдвойне огорчен, если теперь, когда  она  уже  в  пределах
видимости,   ты  вдруг  потерпишь  кораблекрушение.  Поэтому  в
письме, которое я сейчас пишу, я отнюдь не  хочу  опираться  на
авторитет  отца,  а  просто  умоляю тебя как друга во имя твоей
любви ко мне - а у тебя ведь безусловно есть основания питать
ко мне дружеские  чувства  -  во  имя  твоих  же  собственных
интересов  со  всем усердием и вниманием продолжить и завершить
работу, которая у тебя последнее время так  хорошо  подвигалась
вперед  и  которая  теперь  совсем уже близка к концу. Я хотел,
чтобы ты блистал и отличался как среди ученых, так и в  большом
свете  и  прилагал  к  этому все усилия. Совместить то и другое
мало кому удавалось.  Человек,  обладающий  большими  знаниями,
чаще  всего страдает от налета педантизма и уж во всяком случае
не принадлежит к числу самых воспитанных. С другой стороны,  за
изысканными манерами и привычками людей светских очень уж часто
не стоит никаких знаний, и они бесславно кончают свои дни среди
легкомысленного  распутства  гостиных  и  ruelles(85). Теперь все
самое сухое и трудное в науке у тебя позади, то, что  осталось,
требует уже в гораздо большей степени времени, нежели усилий.
 Ты  много  времени  потерял из-за болезни, надо наверстать
его - сейчас или никогда. Потому я всей  душой  хочу  -  для
твоего  же блага - чтобы в течение ближайших шести месяцев ты
каждое  утро,  по  меньшей  мере,  по  шесть  часов  регулярно  и
неукоснительно посвящал занятиям с м-ром Хартом. Не уверен, что
наставник  твой потребует от тебя такого усердия, но его требую
я и надеюсь, что сам ты будешь не менее взыскателен  к  себе  и
поэтому  убедишь  м-ра Харта уделять тебе эти шесть часов, и не
меньше. Конечно, это немало, но когда вы оба представите  себе,
что  работа,  если делать ее с большим прилежанием и упорством,
выходит гораздо лучше и  кончить  ее  удается  скорее,  вы  оба
увидите,   что  я  не  требую  от  вас  ничего  непомерного,  и
уразумеете, что это в  ваших  же  интересах.  И  заниматься  ты
должен  именно  по  утрам  - я убежден, что та нежная забота,
какую выказывает тебе м-р  Харт,  и  твой  собственный  здравый
смысл помогут тебе разумно проводить первую половину дня, и часы
эти послужат к удовлетворению вас обоих. Вместе с тем, не только
целесообразно, но и полезно посвящать вечера свои удовольствиям
и  развлечениям,  и  поэтому я не только позволяю тебе, но даже
рекомендую проводить их на ассамблеях, балах, spectacles(86) и  в
самых лучших домах, при одном только условии, чтобы последствия
твоих  вечерних  увеселений не нарушали твоих утренних занятий,
чтобы не было никаких званых  завтраков,  хождений  в  гости  и
праздных  загородных прогулок. Сейчас ты в таком возрасте, что,
если тебе кто-нибудь и станет предлагать провести с  ним  утро,
ты можешь попросить извинить себя, сославшись на то, что обязан
заниматься   каждое   утро  с  м-ром  Хартом,  что  таково  мое
распоряжение и ослушаться его ты не можешь. Пусть ответчиком за
все буду я, хоть я и убежден, что тебе самому  захочется  этого
не  меньше,  чем  мне.  Но  все  эти  бездельники  и повесы, не
знающие, что делать со свободным временем, и убеждающие  других
попусту  растрачивать  свое,  не  стоят  того,  чтобы им что-то
доказывать - это было бы  для  них  слишком  большой  честью.
Лучше  всего  в  этих  случаях  отвечать коротко и вежливо: "не
могу", "не имею права", вместо того, чтобы говорить  "не  хочу",
потому что, если бы ты стал вступать с ними в споры и толковать
о  необходимости учиться и о пользе знаний, ты бы только дал им
этим материал для всякого рода шуток; я, правда, не  хотел  бы,
чтобы ты обращал на эти шутки внимание, но давать для них повод
все же не стоит.
 Буду  думать,  что  ты  сейчас в Риме и что ты каждое утро
занимаешься там с м-ром Хартом по шесть часов подряд, а  вечера
свои  проводишь  в  лучших  римских  домах  и, присматриваясь к
иноземным манерам, вырабатываешь свои. Представляю  себе  также
всех  праздных,  слоняющихся без дела, необразованных англичан,
каких там обычно можно встретить немало; они живут все  вместе,
ужинают,  пьют  и  просиживают  друг  у  друга до поздней ночи;
напившись, они обычно из-за чего-нибудь ссорятся и  дерутся,  а
будучи  в  трезвом виде, никогда не появляются в хороших домах.
Вот тебе, к примеру, диалог между одним  из  таких  молодцов  и
тобой,  вот  что  может  сказать тебе он и что, надеюсь, ты ему
ответишь.
 Англичанин. Приходите  ко  мне  завтра  утром,  мы  вместе
позавтракаем, будет еще несколько наших; у нас заказаны кареты,
и после завтрака мы поедем куда-нибудь за город. Придете?
 Стенхоп.  К  сожалению,  не  смогу, я все утро должен быть
дома.
 Англичанин. Ну тогда мы приедем и позавтракаем у вас.
 Стенхоп. Этого я тоже не могу, я занят.
 Англичанин. Ну хорошо, тогда послезавтра.
 Стенхоп.  По  правде  говоря,  утренние  часы   совершенно
исключены:  до  двенадцати я никогда не выхожу из дому и никого
не вижу.
 Англичанин. Какого же вы черта, спрашивается,  торчите  до
двенадцати часов один дома?
 Стенхоп. Я не один, я вдвоем с мистером Хартом.
 Англичанин.  Какого  же  черта  вы  с  ним столько времени
сидите?
 Стенхоп. Мы занимаемся с ним разными предметами, читаем  и
разговариваем.
 Англичанин.  Нечего  сказать,  веселенькое занятие! Что же
вы, обет какой дали?
 Стенхоп. Да, я действительно дал обет - моему отцу. И  я
обязан его выполнять.
 Англичанин.  Что  ты  говоришь!  У тебя хватает ума делать
только то, что тебе велит старый хрен, хоть он где-то за тысячу
миль?
 Стенхоп. Если я не посчитаюсь с его распоряжениями, он  не
посчитается с моими счетами.
 Англичанин.  Ах,  так старый хрыч еще грозится? Нашел чего
бояться! От угроз люди не умирают, а еще по два века живут.
 Стенхоп. Нет, я не помню, чтобы он  когда-нибудь  в  жизни
мне грозил, просто, мне кажется, не надо его раздражать.
 Англичанин.  Подумаешь!  Старик  напишет сердитое письмо,
этим все и обойдется.
 Стенхоп. Жестоко ошибаетесь, отец никогда не бросает  слов
на ветер. Не помню, чтобы он хоть раз в жизни на меня сердился,
но  уж  случись  мне  чем-нибудь  навлечь  на  себя его гнев, я
уверен, он мне этого никогда не простит.  Останется  холоден  и
невозмутим,  но  тут  уж  сколько  ни  проси, ни умоляй, как ни
изливай в письмах душу, все будет напрасно.
 Англичанин. В таком случае он просто старый дурак,  вот  и
все.  А  скажи  на  милость,  ты  этой няньки своей тоже должен
слушаться, как ее там зовут, мистер Харт, что ли?
 Стенхоп. Да.
 Англичанин.  Выходит,  он   пичкает   тебя   каждое   утро
греческим, латынью, и логикой, и всякой ерундой. Черт возьми, у
меня  же ведь тоже есть нянька, но я в жизни с ним ни разу ни в
одну книгу не заглянул. А на этой  неделе  я  его  и  вовсе  не
видел,  и  мне  наплевать,  если я вообще его больше никогда не
увижу.
 Стенхоп. Нянька моя, как вы выражаетесь, никогда не  хочет
от  меня  ничего,  что  было  бы неразумно и шло мне во вред, и
поэтому мне нравится быть в его обществе.
 Англичанин. До чего же все поучительно  и  благопристойно,
честное слово! Выходит, вы примерный молодой человек.
 Стенхоп. В этом нет ничего худого.
 Англичанин.  Ну так приходите к нам завтра вечером. Ладно?
Вместе с вами нас будет десять, а я тут отменного  вина  купил,
повеселимся на славу.
 Стенхоп.  Очень  вам  признателен,  но завтра весь вечер я
занят: я буду у кардинала Альбани, а потом на ужине  у  супруги
венецианского посла.
 Англичанин.  Какого  черта  вы все время таскаетесь к этим
иностранцам? Я вот никогда туда и носу не показываю, просто  не
знаешь,  куда  и  деться  от  всех  этих  этикетов и церемоний.
Никогда  мне  не  бывает  хорошо  в  этой  компании,  я  всегда
почему-то стесняюсь.
 Стенхоп.  А  я  их и не стесняюсь, и не боюсь. Мне с ними
очень легко, как и им со мной. Я учусь их языку  и,  беседуя  с
ними,  изучаю  их  нравы  -  для этого ведь нас и посылают за
границу, не так ли?
 Англичанин. Ненавижу я всех ваших скромниц, светских  дам,
как их там называют,  мне и невдомек, о чем с ними говорить.
 Стенхоп. А вам когда-нибудь случалось говорить с ними?
 Англичанин.  Нет,  говорить с ними, я, правда, не говорил,
но в компании их иной раз бывал, хоть и очень мне все это не по
нутру.
 Стенхоп.  Но  во  всяком  случае,  они  не  причинили  вам
никакого  вреда,  чего,  пожалуй,  нельзя сказать о женщинах, с
которыми вы проводите время.
 Англичанин. Оно, конечно, так, но  именно  поэтому-то  мне
лучше  полгода  провести с моим доктором, чем целый год с вашей
светской дамой.
 Стенхоп. Знаете, вкусы бывают  разные,  и  каждый  человек
поступает так, как ему заблагорассудится.
 Англичанин.  Верно-то  верно, но только это уж не вкусы, а
черт знает что, Стенхоп. Утро все - с нянькой; вечер весь - с
этой церемонной компанией, и весь день, с утра до  вечера  -  в
страхе  перед папенькой, что в Англии. Чудак ты все-таки. Вижу,
что с тобой каши не сваришь.
 Стенхоп. Боюсь, что да.
 Англичанин. Ну раз так,  покойной  ночи,  надеюсь,  вы  не
будете  против,  если  я  сегодня  вечером  напьюсь, а так оно,
видно, и будет.
 Стенхоп. Ровно ничего, даже если завтра вас будет тошнить,
чего вам, конечно, не избежать. До свиданья.
 Заметь, что я не вложил в твои уста благие доводы, которые
при подобных  обстоятельствах  непременно  пришли  бы  тебе   в
голову, как-то твое почтение и любовь ко мне, дружеские чувства
к  м-ру  Харту,  уважение  к  самому  себе  и  твои обязанности
человека, сына - перед отцом, ученика  -  перед  учителем  и,
наконец,  гражданина. Пускать в ход столь веские доводы, говоря
с этими пустоголовыми юнцами - значило бы метать бисер  перед
свиньями. Предоставь их лучше собственному невежеству и всем их
грязным,  мерзким  порокам.  Они  потом  почувствуют на себе их
горькие последствия, но будет уже поздно. Если эти люди доживут
до преклонных лет, то у них не будет успокоительного прибежища,
которое  дают  знания,  но  зато  будут  налицо  все  недуги  и
страдания: испорченный желудок, прогнивший организм, и старость
их  будет тягостной и позорной. Те насмешки, которыми эти олухи
стараются осыпать тех, кто на них непохож, в глазах людей умных
- не что иное, как  самая  настоящая  похвала.  Продолжай  же,
милый  мой  мальчик,  следовать своим путем еще полтора года -
это все, о чем я тебя прошу.  Обещаю  тебе,  что  по  истечении
этого  срока  ты  будешь  принадлежать  одному  себе, и самое
большее, на что я рассчитываю - это называться твоим лучшим и
самым верным другом. Ты  будешь  получать  от  меня  советы,  и
никаких   приказаний,   но,   по  правде  говоря,  советы  тебе
понадобятся только такие, какие нужны всякому не искушенному  в
жизни  юноше.  У  тебя,  разумеется,  будет  все необходимое не
только для жизни, но также и для  удовольствий,  а  мне  всегда
захочется  доставлять  их  тебе. Только пойми меня правильно, я
говорю об удовольствиях d'un honnete homme(87).
 Занимаясь итальянским, что, надеюсь, ты будешь  делать  со
всем прилежанием, непременно продолжай и занятия немецким, тебе
часто  будет представляться возможность говорить на этом языке.
Мне хочется также, чтобы ты не забывал и Jus publicum Imperii(88)
и время  от  времени  заглядывал  бы  в  те  бесценные  записи,
которые,  по  словам  приехавшего  сюда  на прошлой неделе сэра
Чарлза Уильямса, ты составил по этому предмету. Они будут тебе
очень полезны, когда ты столкнешься с иностранными делами (если
готовишься  заниматься  ими),  поскольку  ты  окажешься   самым
молодым  из  всех  когда-либо живших дипломатов - тебе ведь не
будет и двадцати лет. Сэр Чарлз пишет мне, что он  ручается  за
твои  знания  и  что  ты  скоро  приобретешь  обходительность и
манеры, которые так необходимы, чтобы знания эти имели блеск  и
ценились  людьми.  Но  он тут же признается, что больше склонен
сомневаться в последнем, нежели в первом. Все похвалы,  которые
он   расточает   м-ру  Харту,  совершенно  справедливы,  и  это
позволяет мне надеяться, что в панегириках последнего по твоему
адресу есть значительная доля правды. Доволен ли ты репутацией,
которую успел приобрести, гордишься ли ею? Уверен, что  да,  во
всяком   случае,   в   отношении  себя  я  могу  это  сказать  с
уверенностью. Неужели ты способен сделать что-нибудь такое, что
могло  бы  испортить  ее  или  привело  к  полной  ее   потере?
Разумеется,  нет.  А  сделаешь  ли  ты  все;  что можешь, чтобы
улучшить  ее  и  упрочить?  Разумеется,  да.  Надо  только   на
протяжении полутора лет продолжать тот образ жизни,, который ты
вел  последние два года, регулярно посвящая полдня занятиям -
и ты можешь быть уверен, что будешь самым  молодым  среди  тех,
кто  добьется  высокого  положения  в  свете  и  удачи в жизни.
Прощай.

85 спален (франц.)

 86 представлениях (франц.).

 87 порядочного человека (франц.)

 88 Публичное поаво Империи (лат.).



 




 XLVIII



 Лондон, 22 сентября ст. ст. 1749 г.
 Милый мой мальчик,
 Если бы я верил в приворотные зелья и любовные напитки,  я
непременно  заподозрил  бы,  что  ты  чем-то  опоил сэра Чарлза
Уильямса - так восторженно он хвалит тебя, и не  только  мне,
но  и  всем  на  свете. Не стану пересказывать тебе все, что он
говорит о том, сколь обширны и точны твои знания,  так  как  ты
либо  слишком  много  возомнишь о себе, либо поддашься иллюзии,
что достиг предела своих возможностей, в то время  как  предела
такого  не  существует  ни  для  кого. Можешь себе представить,
сколько  вопросов  я  ему  задал  и  как   старался   во   всех
подробностях  выпытать  у  него  все,  что  он о тебе знает. Он
отвечал мне, и, должен прямо тебе сказать, именно так,  как  мне
того  хотелось  бы, пока, наконец, вполне удовлетворенный всем,
что он сообщил мне о твоем характере и о твоих занятиях,  я  не
стал  расспрашивать его о других вещах, может быть относительно
и менее важных, но все же имеющих большое значение для  всякого
человека,  а  для тебя больше, чем для кого-либо: я имею в виду
уменье себя держать, манеры и наружность. Он в этом вопросе был
со мною совершенно откровенен, как и во всем остальном,  и  эта
откровенность  заставила  его высказать вещи, гораздо менее для
меня приятные. И точно так же, как он,  из  дружеских  чувств  к
тебе  и  ко мне считал себя обязанным сказать мне не только все
приятное, так и я считаю себя обязанным вслед за ним  повторить
тебе и то, и другое.
 Я  узнал  от  него,  что  в  обществе  ты  часто  бывал до
неприличия невнимателен, что вид у  тебя  был  отсутствующий  и
distrait(89),  что,  входя в комнату и здороваясь, ты держал себя
очень неловко, что за столом  то  и  дело  ронял  ножи,  вилки,
салфетки  и  т.  п.,  и что ты относишься к наружности своей и к
одежде с таким небрежением, которое непростительно ни  в  каком
возрасте, а в твоем - тем более.
 Хоть подобные вещи могут показаться несущественными людям,
которые  не  знают  света и человеческой натуры, я-то знаю, как
много все это значит, и не на шутку за тебя тревожусь. Я  давно
уже  тебе  в  этих  вещах не доверяю; поэтому я часто напоминал
тебе о них и должен прямо сказать: я не успокоюсь до  тех  пор,
пока  не  услышу,  что ты в этом отношении изменился. Я не знаю
ничего более оскорбительного для присутствующих, чем такие  вот
невнимание  и  рассеянность;  позволять  их  себе  -  означает
оказывать окружающим презрение, а  презрения  люди  никогда  не
прощают. Никто никогда не будет рассеянным с мужчиной, которого
боится,  или  с  женщиной,  которую  любит; это доказывает, что
человек может справиться со своей рассеянностью, когда считает,
что есть смысл это сделать. Что до  меня,  то  я  предпочел  бы
общество  покойника обществу человека рассеянного; удовольствия
от покойника я, правда, не получу никакого, но, по крайней  мере,
не  буду  чувствовать, что он меня презирает, тогда как человек
рассеянный, хоть  и  молчит,  молчанием  своим  ясно  дает  мне
понять,  что  не  ставит  меня ни во что. К тому же способен ли
рассеянный  человек  подмечать  характеры,   обычаи   и   нравы
общества, в котором находится? Нет. Он может всю жизнь бывать в
самых лучших домах (если только его будут там принимать, чего я
бы,  например,  не  стал  делать)  и  ни на йоту не поумнеть. Я
никогда не стану говорить с рассеянным человеком  -  это  все
равно  что  говорить  с  глухим. По правде говоря, мы совершаем
большую оплошность, заговаривая с человеком,  который,  как  мы
видим,  не  обращает  на нас внимания, не слышит нас и не хочет
понять. Притом могу тебя заверить, что если  человек  не  может
сосредоточиться на определенном предмете, каким бы этот предмет
ни был, и направить на него все свое внимание и если он даже не
считает  это нужным, то с таким человеком нельзя ни вести дела,
ни вступать в беседу.
 Ты имел случаи убедиться, что я не жалею никаких денег  на
твое воспитание, но я вовсе не собираюсь держать при тебе еще и
хлопальщика. Прочти, как д-р Свифт описывает этих хлопальщиков,
весьма полезных для твоих приятелей лапутян, которые, по словам
Гулливера,    были   настолько   поглощены   своими   глубокими
размышлениями, что не могли ни говорить,  ни  выслушивать  речи
других,  если  их кто-то не побуждал к этому, воздействуя извне
на их органы речи и слуха; вот почему люди, которым,  это  было
по    средствам,    постоянно    держали    в    семье   такого
слугу-хлопальщика и никогда не ходили без него ни на  прогулку,
ни  в  гости.  В  обязанности  этого  слуги  входило неотступно
сопровождать своего господина, куда бы он ни шел,  и  время  от
времени  легонько  хлопать  его  по  лбу,  потому что тот бывал
обычно  настолько  погружен   в   раздумье,   что   непрестанно
подвергался опасности свалиться в пропасть или разбить голову о
каждый  столб, а на улицах - свалить какого-нибудь прохожего в
канаву или свалиться туда самому. Если Кристиан возьмет на себя
эту обязанность, я от души буду рад, но жалованье ему за это не
прибавлю.
 Словом, запомни твердо, если ты приедешь ко мне и  у  тебя
будет  отсутствующий вид, то очень скоро отсутствовать буду и я
- и в буквальном смысле, просто потому, что не смогу оставаться
с тобой в одной комнате, и если, сидя  за  столом,  ты  начнешь
ронять на пол нож, тарелку, хлеб и т. п., и целых полчаса будешь
тыкать  ножом  в крылышко цыпленка и не сумеешь его отрезать, а
рукавом за это время попадешь в  чужую  тарелку,  мне  придется
выскочить  из-за  стола,  а  не  то  меня  бросит в дрожь. Боже
правый! До чего же я буду вне себя, если, явившись, ты  начнешь
с  того,  что ввалишься ко мне в комнату, переминаясь с ноги на
ногу, как какой-то мужлан, а платье будет висеть на тебе как  в
лавке на Монмут-стрит! А я-то жду, даже требую, чтобы ты держал
себя   легко  и  непринужденно,  как  истый  светский  человек,
привыкший бывать в хорошем обществе. Я хочу не того,  чтобы  ты
хорошо  одевался,  но  чтобы ты одевался отлично; хочу, чтобы в
каждом твоем движении сквозило изящество, и  чтобы  в  обращении
твоем  с  людьми  чувствовалось  что-то особенно располагающее.
Всего этого я от тебя жду, и от тебя одного  зависит,  чтобы  я
все  это  нашел.  По правде говоря, если я буду обманут в своих
ожиданиях,   нам   не   очень-то   много   придется   с   тобой
разговаривать, потому что вынести невнимание и неуклюжесть я не
в силах - я от этого могу заболеть.
 Тебе часто случалось видеть самому и я не раз обращал твое
внимание  на  то,  как  Л. удивительно невнимателен и небрежен.
Погруженный наподобие лапутянина в  глубокомысленное  раздумье,
даже,  может  быть,  в  полное  отсутствие  каких бы то ни было
мыслей,  что,   по-видимому,   нередко   случается   с   людьми
рассеянными,  он  способен  не узнавать при встрече своих самых
близких знакомых или отвечать совершенно невпопад.  Шляпу  свою
он  оставляет  в  одной комнате, шпагу - в другой, и непременно
оставил бы башмаки свои в  третьей,  если  бы  пряжки,  хоть  и
застегнутые  косо-накосо,  его  на  этот раз не спасали. Руки и
ноги его болтаются так нелепо, что кажется, будто те  и  другие
подверглись  question  extraordinaire(90), голова же свисает то с
одного плеча, то с другого,  и  кажется,  что  ей  нанесли  уже
первый  удар  на  плахе.  Я  искренне  уважаю его и ценю за его
таланты, ученость и душевные качества, но  делай  со  мной  что
хочешь,  общество  его  для меня непереносимо. Такая вот участь
неминуемо  постигает  в  нашей   повседневной   жизни   всякого
невнимательного, неуклюжего человека, как бы велики ни были его
знания и заслуги.
 Когда  мне  было  столько  лет,  сколько  тебе сейчас, мне
хотелось блистать как только можно во всех  областях  жизни;  я
был  так  же  внимателен к моим манерам, одежде и наружности по
вечерам, как к моим книгам и к моему учителю по утрам.  Молодой
человек  должен  стремиться  во  всем  быть  первым,  и уж если
выбирать, то лучше в чем-то  переборщить,  чем  до  чего-то  не
дотянуть.   Никак   нельзя   считать  все  это  пустяками,  это
необычайно важно для тех, кому  предстоит  очутиться  в  высшем
свете  и  кто  хочет  в  нем  чем-то стать или чего-то достичь.
Недостаточно иметь заслуги, надо уметь людям  понравиться.  Как
бы  ни были велики твои достоинства, если ты человек неловкий и
мало приятный, ты далеко не уедешь. Если  тебе  случится  найти
хорошего  учителя танцев, то пусть он как следует выправит твой
корпус, не столько ради того,  чтобы  научить  тебя  танцевать,
сколько  чтобы  научить тебя входить в комнату и здороваться со
всеми изящно и грациозно. Женщины, которым,  вообще-то  говоря,
тебе надо стараться понравиться, никогда не прощают вульгарного
и   неуклюжего   в  наружности  и  манерах,  il  leur  faut  du
brillant(91). Большинство  мужчин  в  этом  отношении  похожи  на
женщин, и внешнее обаяние так же много для них значит.
 Очень  рад,  что  ты  получил  алмазные пряжки в целости и
сохранности, я хочу только, чтобы они не сидели криво на  твоих
башмаках  и  чтобы  чулки  их не закрывали. Мне было бы обидно,
если бы ты сделался отменным хлыщом, но, право же,  лучше  быть
хлыщом,  нежели  неряхой.  Пусть  даже  человеку  моих  лет  не
приходится ожидать никаких преимуществ от того, что  он  изящно
одет,  если  бы  я  себе  позволил пренебрежительно отнестись к
своей одежде, я этим выказал бы  неуважение  к  другим.  Я  уже
больше  не  одеваюсь  изысканно,  но  я хочу, чтобы мое простое
платье хорошо на мне сидело и чтобы я выглядел в  нем  не  хуже
других. По вечерам советую тебе бывать в обществе светских дам,
они  заслуживают твоего внимания, и ты должен им его уделять. В
их  обществе  ты  отшлифуешь  свои  манеры  и  привыкнешь  быть
предупредительным  и учтивым; эта привычка сослужит тебе службу
и тогда, когда ты окажешься среди мужчин.
 Я с  самого  начала  рассчитывал  на  то,  что  ты  будешь
блистать  как  среди  ученых,  так  и  среди  людей светских. В
отношении первого расчеты мои уже почти полностью  оправдались,
и  я  убежден,  что  вскоре  оправдаются  окончательно.  Что же
касается второго, то пока еще в твоей  власти  довести  все  до
совершенства,  и,  смею думать, ты это осуществишь, в противном
случае и первое очень мало тебе пригодится - тем более, что  на
избранном  тобой  поприще  уменье  себя держать и манеры решают
едва ли не все; они должны быть достойными предвестниками твоих
достоинств, иначе и эти последние будут приняты очень  холодно:
все  люди  судят  о  нас по нашей наружности и манерам, и только
немногие - по нашим душевным качествам.
 М-р Харт пишет мне, что после болезни ты очень вырос; если
ты достиг пяти футов десяти дюймов или хотя бы девяти,  у  тебя
должна  быть уже неплохая фигура, и если ты при этом будешь еще
хорошо одет и хорошо воспитан, то ты, может  быть,  понравишься
людям,  а  для мужчины это значительно более важно, чем принято
думать. Бэкон называет это рекомендательным письмом.
 Мне хочется, чтобы ты был omnis homo, l'homme universe(92).
Можно сказать, что никто из молодых людей никогда  не  был  так
близок  к  этому, как ты, и если ты в течение только этого года
будешь уделять все свое внимание занятиям науками  по  утрам  и
уменью  себя  держать,  манерам,  наружности  и  tournure(93)  по
вечерам, ты будешь таким человеком, каким я хочу тебя видеть  и
каких можно встретить нечасто.
 Письма наши идут долго, а порою и вовсе пропадают, поэтому
для большей  надежности я иногда повторяюсь. Несмотря на то, что
с последней почтой я подтвердил получение письма м-ра Карта  от
8 сентября н. ст., я подтверждаю это сейчас вторично в письме к
тебе.  Может быть, письмо это еще застанет тебя в Вероне, тогда
знай, я хочу, чтобы ты поскорее ехал в Неаполь, если только м-р
Харт не решит, что тебе больше смысла оставаться пока в  Вероне
или в каком-нибудь другом городе по эту сторону Рима, перед тем
как ехать туда на юбилейные дни. Если же он так решит, то знай,
что  я  очень хочу, чтобы ты ехал прямо из Вероны в Рим, потому
что, чем больше ты проживешь в Риме, тем это  будет  лучше  для
тебя    -    ты    сможешь    основательнее   изучить   язык,
достопримечательности  этого  города  и  общество.  Единственно
почему  я  остановил  свой  выбор  на  Неаполе, это потому, что
климат его для тебя полезен, но если м-р Харт считает,  что  ты
уже  настолько  окреп,  что  климат сейчас большого значения не
имеет, он может направить тебя туда,  куда  найдет  нужным,  а,
насколько  я  могу  судить, самое лучшее будет, если ты поедешь
прямо в Рим и останешься там как можно дольше. Думается, что ни
ты, ни я не могли бы найти  для  наших  дел  более  подходящего
человека,  чем м-р Харт, а в споре - кто из двух непогрешимее:
он или папа - шансы, пожалуй, на его стороне. Кстати,  насчет
папы:  не  забудь  представиться  ему,  перед тем как уехать из
Рима, и проделать при этом весь необходимый  церемониал,  пусть
даже  тебе  придется  целовать его туфлю или его .... - я бы,
например, никогда не стал лишать себя возможности  сделать  или
увидеть  то,  что  мне  хочется, отказавшись от установившегося
обычая. Будучи в католических странах,  я  неизменно  преклонял
колена  в  церквах, когда возносили дары, да и в других местах,
когда мимо меня проходили  с  остией.  Это  всего-навсего  дань
уважения местным обычаям и отнюдь не означает, что ты одобряешь
их  доктрину,  как думают иные глупые люди. Позы и телодвижения
- вещи сами по себе настолько ничего не  значащие,  что  я  не
стал  бы ни с кем из-за них пререкаться. М-ру Харту, правда, по
складу его характера совсем, может быть, не  пристало  отдавать
эту дань.
 Письмо  получилось  очень  длинное  и,  может  быть, очень
скучное, но я настолько обеспокоен твоим воспитанием,  особенно
в  этот  критический  и  знаменательный период твоей жизни, что
боюсь  только  что-нибудь  пропустить  и  уж  никак  не   боюсь
повторяться  или  слишком  пространно  говорить  то,  что может
принести тебе хотя бы самую незначительную пользу. Думай  же  и
ты  о себе так, как думаю о тебе я, и все будет хорошо. Прощай,
мой дорогой.


89 рассеянный (франц.).

 90 жестокой пытке (франц.).

 91 им нужен блеск (франц.).

 92 разносторонним человеком (лат., франц.).

 93 фигуре (франц.).




 XLIX



 Лондон, 27 сентября ст. ст. 1749 г.
 Милый мой мальчик,
 Если мысли человека, поступки его и слова отмечены печатью
вульгарности и заурядности,  то  это  означает,  что  он  дурно
воспитан  и  привык  бывать в дурном обществе. Вульгарность эту
молодые люди приносят  из  школы  или  перенимают  от  слуг,  с
которыми  слишком  много общаются. Когда они попадают в хорошее
общество, им приходится быть до чрезвычайности внимательными  и
осмотрительными, если только они окончательно не освободятся от
прежних  привычек.  В противном случае хорошее общество захочет
освободиться от них само. Существует  необычайно  много  разных
видов  вульгарности,  я  не могу их все перечислить, но приведу
несколько примеров, которые позволят тебе самому догадаться обо
всем остальном.
 Человек вульгарный - придирчив и ревнив, он выходит из  себя
по  пустякам,  которым  придает  слишком  много  значения.  Ему
кажется, что его третируют, о чем бы люди ни разговаривали,  он
убежден,   что   разговор   идет   непременно   о   нем;   если
присутствующие над чем-то смеются, он уверен, что  они  смеются
над  ним;  он  сердится, негодует, дерзит и попадает в неловкое
положение, выказывая то, что в  его  глазах  является  истинной
решительностью,  и  утверждая  собственное достоинство. Человек
светский никогда не станет думать, что он -  единственный  или
главный  предмет  внимания окружающих, что все только и делают,
что думают и говорят о нем; ему никогда не придет в голову, что
им пренебрегают или смеются над ним, если он  не  сознает,  что
этого  заслужил.  Если же (что, впрочем, случается очень редко)
присутствующие настолько  глупы  или  невоспитанны,  что  могут
учинить  то  или  другое,  он  не  обращает на это ни малейшего
внимания, если только оскорбление не настолько  грубо  и  явно,
что  требует  удовлетворения  другого  рода.  Будучи  выше всех
мелочей, он никогда не  принимает  их  близко  к  сердцу  и  не
приходит  из-за них в ярость, если же где-нибудь и сталкивается
с ними, то готов скорее уступить, чем  из-за  них  пререкаться.
Разговор   человека   вульгарного   всегда   отзывается  дурным
воспитанием и дурным обществом. Больше всего он любит  говорить
о  своих  домашних делах, о слугах, о том, какой у него заведен
дома порядок, и рассказывать всякие анекдоты о соседях,  причем
привык   обо  всем  этом  говорить  с  пафосом,  как  о  чем-то
необычайно важном. Это кумушка, только мужского пола.
 Еще один характерный признак дурного  общества  и  дурного
воспитания  - вульгарность речи. Человек светский всеми силами
старается  ее  избежать.  Пословицы  и  всякого  рода   избитые
выражения   -  вот  цветы  красноречия  человека  вульгарного.
Сказав, что у людей различные вкусы, он захочет  подтвердить  и
украсить свое мнение какой-нибудь хорошей старинной пословицей,
как  он  почтительно это называет, как например "На вкус и цвет
товарища нет". Если кто-нибудь,  как  ему  кажется,  "задевает"
его, он непременно отплатит этому человеку "зуб за зуб". У него
всегда  есть  какое-то  одно  облюбованное словечко, которое он
употребляет на каждом шагу и которым поэтому злоупотребляет. Он
говорит,  например:  ужасно  сердитый,  ужасно  добрый,  ужасно
красивый  и  ужасно  безобразный.  Но даже и самые обыкновенные
слова он произносит особенно грубо...
 Иногда  он  старается  вставить  в  разговор  какое-нибудь
заимствованное  словечко, дабы украсить свою речь, и всякий раз
непременно его калечит, как претендующая на  ученость  женщина.
Человек светский никогда не прибегает к пословицам и вульгарным
изречениям,  у  него  нет  ни  излюбленных словечек, ни особого
пристрастия  к  иностранным  словам;  он   всемерно   старается
говорить  очень  чисто и грамматически правильно и каждое слово
произносит  так,  как  положено,  иначе  говоря  так,  как  его
произносят в самом лучшем обществе.
 Неловкое  обращение,  неумение  вести  себя  в  обществе и
известная  нескладность  выдают  с   головой   человека   плохо
воспитанного  и  не  привыкшего  бывать в свете; ибо невозможно
представить себе, чтобы, бывая в нем, он  не  изменил  хотя  бы
своей  наружности  и  не  перенял  принятых  там манер. В полку
новобранца  всегда  выдает  его  неуклюжесть,   но   он   будет
непроходимым   тупицей,   если  через  месяц-другой  не  сможет
выполнять хотя бы самых простых приемов с ружьем и видом  своим
походить на солдата. Сама одежда, принятая в светском обществе,
тяжела  и  затруднительна для человека вульгарного. Сняв шляпу,
он совершенно не знает, что с ней делать; трость его  -  если,
на  его  несчастье,  у  него  вообще  есть  трость - постоянно
вступает в единоборство с каждой чашкой чая и кофе, которые  он
собирается  выпить:  она  сначала  выбивает эту чашку у него из
рук, а потом и сама падает вслед  за  нею.  Шпага  его  страшна
только  для его собственных ног; он, пожалуй, мог бы достаточно
быстро удрать от любой другой шпаги,  но  только  не  от  этой.
Платье  настолько  плохо  сидит  на  нем  и  так  стесняет  его
движения, что он  больше  похож  на  пленника  его,  нежели  на
владельца.  В  обществе  он  выглядит как преступник на скамье
подсудимых; самый вид его говорит о том, что он виновен,  и  ни
один  светский  человек ни за что не захочет иметь дело с таким
увальнем, точно так же,  как  ни  один  порядочный  человек  не
захочет  знаться с преступником. Отвергнутый хорошим обществом,
он скатывается в дурное, которое его и затягивает. Это  пучина,
и  после  известного  возраста  человеку  из нее никогда уже не
выбраться.
 Les manieres nobles et aisees, la tournure d'un  homme  de
condition,  le  ton de la bonne compagnie, les graces, le je ne
sais quoi, qui plait(94) необходимы, чтобы украсить присущие тебе
достоинства и знания так же, как алмаз необходимо шлифовать для
того, чтобы все грани его засверкали, ибо  без  этого,  как  бы
драгоценен  он ни был, носить его все равно никто не станет. Не
думай, пожалуйста, что хорошие  манеры,  о  которых  я  говорю,
нужны  только в женском обществе, в мужском они намного важнее.
Насколько  же  в  каком-нибудь  публичном  сборище   выигрывает
оратор, который приятен слушателям, у которого красивая фигура,
изящные  движения  и  непринужденные  манеры,  перед другим, не
менее умным, но всего этого лишенным! Как важна для успеха дела
обходительность, как губительно ее отсутствие!  Я  знал  людей,
которые   умели   отказать  в  какой-нибудь  просьбе  настолько
вежливо, что просящий нисколько не обижался, тогда как  другие,
несмотря  на  то,  что  обращенную к ним просьбу удовлетворяли,
грубостью своей  давали  повод  к  обиде.  Обходительность  эта
приносит  безмерную  пользу  как  в придворной жизни, так и при
всякого рода деловых переговорах. Ты  овладеваешь  сердцами,  а
вслед  за  тем  и  тайнами девяти из десяти человек, с которыми
тебе приходится иметь дело; даже если это люди осторожные,  все
равно  в  девяти случаях из десяти они будут обмануты сердцем и
чувствами. Рассуди по справедливости как все это важно -  и
тебе сразу же захочется этого добиваться.
 Ты  путешествуешь  по стране, некогда настолько знаменитой
своим искусством и оружием, что, хоть сейчас  она  и  пришла  в
упадок,  она  все  же  заслуживает,  чтобы ты внимательно к ней
отнесся и вдумался во  все,  что  увидишь.  Поэтому  изучи  все
основательно,   сравни  ее  прошлое  положение  с  настоящим  и
проследи причины ее возвышения и упадка. Рассмотри эту страну с
классической и политической точки зрения и не пробегай  по  ней
подобно  многим  нашим  молодым  соотечественникам,  увлеченный
музыкой и разными побрякушками, безделицами и мелочами.  Умоляю
тебя,  никакой игры ни на флейте, ни на скрипке; ни одного дня,
потраченного на разглядывание инталий  и камей:  они  до  того
мелки,  что  рассмотреть  их  почти  невозможно. И не увлекайся
никакой галантереей.  Выработай  в  себе,  пожалуйста,  вкус  к
живописи,  скульптуре,  архитектуре,  а  для  этого  хорошенько
рассмотри произведения лучших  мастеров,  как  древних,  так  и
новых.  Это  свободные искусства, а человеку светскому пристало
иметь  настоящее  знание  их  и  хороший  вкус.  Есть,  однако,
известные пределы, и если перейти их, то хороший вкус кончается
и начинается легковесное дилетантство.
 Твой  друг  Мандес,  добрый  самаритянин,  обедал  со мной
вчера. Он не столько одарен, сколько  добр  и  великодушен.  Во
всяком  случае,  я  окажу  ему  все то внимание, которое он так
заслужил своим хорошим отношением к тебе. Он сказал, что ростом
ты стал выше меня, чему я до чрезвычайности рад.  Хочу  только,
чтобы ты превзошел меня и во всем остальном. Меня это нисколько
не  огорчит,  напротив, я буду радоваться твоему превосходству.
Он очень хвалит твоего друга м-ра Стивенса, а так как я  слышал
много  хорошего о нем также и от других, я очень радуюсь твоему
знакомству  с  ним.   Впоследствии   оно   может   тебе   очень
пригодиться.   Когда   ты  за  границей  встречаешь  таких  вот
англичан,  которые  то  ли  в  силу  достоинств  своих,  то  ли
благодаря  своему  положению  могут что-то представлять собой у
себя на родине, мой совет тебе - поддерживай знакомство с ними
и постарайся, чтобы они дали о тебе  благоприятный  отзыв;  это
особенно  важно  в  отношении  тех,  кто  возвращается в Англию
раньше тебя. Сэр Чарлз Уильямс очень здесь раздул, как  говорят
в  простонародье,  твои  успехи. Если до твоего возвращения еще
человека три-четыре воздадут тебе такие же похвалы,  в  Лондоне
тебя  очень хорошо встретят. Многие ведь принимают иные вещи на
веру, и правильно поступают; примеру их следует немало  других,
которым  нужды  нет это делать, и только очень немногие дерзают
заявить о своем несогласии с установившимся мнением. Прощай.


94   Учтивые  и  непринужденные  манеры,  осанка  человека
благородного, уменье себя держать в хорошем  обществе,  грации,
что-то неуловимое, что нравится (франц.).