A+ R A-

Адмирал И.С. Исаков - 19

Содержание материала

 


«Товарищ мичман»


Человеку семидесятых годов трудно в полную силу почувствовать, как звучали после Октября и особенно после гражданской войны такие обыденные для нас понятия, как «офицер», «генерал», «адмирал». Часть офицеров царской России боролась в рядах Красной Армии против белогвардейцев, некоторые из них стали командармами, военными теоретиками. Но кличка «золотопогонник» — уничтожающе ругательная, а мета «бывший офицер» — политическое клеймо. Даже если этот бывший всего-навсего мичман. Не чин, конечно, ожесточал людей, а кастовая приверженность к свергнутому строю — офицерская каста защищала его с оружием в руках.

В Астрахани к концу  гражданской  войны один сверхбдительный матрос, занесенный, подобно Исакову, с Балтики на Каспий, решил, как тогда говорили, «прощупать контру» и «взять на испуг» командира из бывших офицеров. Вызвав Исакова на берег в свой кабинет, он сказал: «А! Старые знакомые! Помню, помню...  лейтенант с  «Петропавловска»...»  Каждый балтиец знал про тягостный случай убийства четырех лейтенантов на «Петропавловске» в семнадцатом году при конвоировании. На плохо скрытую угрозу Исаков ответил резко и с вызовом: во-первых, он не лейтенант, он только мичман, точнее — бывший мичман, и останется им теперь до гроба; а во-вторых, не с «Петропавловска», а с «Изяслава»—из минной дивизии. В минной дивизии эсеры устроили контрреволюционный мятеж, когда в мае 1918 года стали на Неве напротив Обуховского завода. Но Исаков не счел нужным открещиваться от своей дивизии из-за  кучки провокаторов типа Земскова. Он держал себя с достоинством человека, третий год воюющего за Советскую власть и не случайно присланного этой властью на Каспий в помощь XI армии Кирова и десантным отрядам Кожанова, кстати тоже бывшего мичмана... Звание у Исакова в тот момент было неопределенное — военмор. «Военмор И. С. Исаков» — так странно была подписана двумя годами позже — в 1922 году—его первая научная публикация в «Морском сборнике». А в семнадцатом он вообще не имел никаких званий,  кроме одного: бывший мичман.

Исаков не скрывал, что потеря мичманского чина, так пахнущего флотом и морем, отозвалась, по его выражению, «уколом в груди». И все же смог, заставил себя понять, что разжалован не он, а вся каста офицеров, разжалован весь породивший эту касту класс, ему чуждый и враждебный.

Эту враждебность острее, чем при отказе в Морском корпусе, он почувствовал вскоре после Октября, когда принял от большевиков должность старпома на «Изяславе». Бывший мичман совершил политический шаг, отныне для таких как Валдайский или Клаша, он по ту сторону баррикады. А матросы еще присматривались к нему — «еще поглядим», как поведет себя в трудную минуту не дворянин, не буржуй, но все же бывший. Такова логика революционной борьбы.

Борьба только начиналась. В Гельсингфорсе казалось, что зима будет тихая: станут льды — корабли в ремонте, финские рабочие, судя по всему, сами справляются со своей буржуазией; вся контрреволюция— на той стороне залива, под Нарвой и Псковом, рвется к Петрограду.

Исаков пошел как-то на гельсингфорскую почту и спросил: какие деньги можно перевести в Тифлис матери— николаевки, керенки или новые рубли? На почте объяснили: в Тифлис переводить деньги нельзя— там неизвестная власть с неизвестной валютой.

Это встревожило. В газетах что-то пишут о турецких войсках в Закавказье. Чем грозит нашествие турок, он знал по опыту отца. Мать, правда, не армянка, но кто защитит старую женщину, на какие средства она будет жить?

Командир дал ему на день-другой командировку в Петроград — согласовать с морским начальством какие-то исправления в артсистемах. В Питере виднее будет, как помочь матери.

После декрета  о  праве  «Турецкой Армении» на самоопределение,  в  церкви на  Невском  открылось Армянское представительство. С наивной надеждой помчался туда бывший мичман и угодил в гнездо деляг типа тех расфранченных господ с тифлисских улиц, за которыми он вместе с другими мальчишками бегал в детстве, приплясывая и распевая: «По дороге в Очимчир едет много пассажир, между ними есть один иностранец-армянин!» Сорок лет спустя   Иван Степанович изобразил этих ряженых из «полномочного представительства» во главе с бывшим начальником штаба войск Петроградского округа генералом Багратуни в рассказе «Дашнаки теряют своего флагмана». Генерал Багратуни предложил мичману должность «командующего флотом Великой Армении», деньги в валюте по прибытии в Эривань и чин адмирала  в Трапезунде. Трапезунд   дашнакам обещал Вудро Вильсон, американский президент. Мичман даже получил фирман на будущую должность. Он надеялся потешить фирманом друзей в кают-компании на «Изяславе», но когда вернулся в Гельсингфорс, уже было не до веселья. Передышка кончилась. На севере Финляндии в порту Вааза объявился в начале 1918 года новоявленный вождь финских националистов, до того — верный слуга Николая II, генерал царской свиты барон Карл Густав Эмиль Маннергейм.

Барон Карл Густав Эмиль Маннергейм (1867 - 1951), национальный герой Финляндии, генерал-лейтенант Российской Императорской армии, маршал Финляндской Республики, президент Финляндии, награжденный десятками орденами различных стран, в том числе и японским орденом Восходящего солнца.

 

Из обученных в Берлине и Гамбурге стрелков 27-го прусского батальона егерей он создал ядро белой финской армии и  объявил  крестовый поход против финского пролетариата. Кайзер щедро снабжал егерей оружием. Возле Аландских островов в готовности стояла германская линейная эскадра Маурсра с десантом на борту. Вскоре вся Финляндия стала полем не битвы, а жестокой расправы с рабочими и батраками, а Финский залив превратился в опасный для Петрограда участок фронта.   Опаснейший, несмотря на суровую зиму и тяжелые льды.

Когда мичман Исаков сражался против германской эскадры в Моонзунде, его поразило, что английские подводники, союзные русскому флоту, присутствовали как сторонние наблюдатели. Королевский флот не желал мешать прорыву немцев к Петрограду. Когда Россия стала Советской республикой, тот же королевский флот, все страны Антанты, сохраняя на западе состояние войны с Германией, на востоке превратились в ее союзников. Они молча поддержали продвижение германской эскадры в Финский залив и высадку железной дивизии фон дер Гольца в Ганге, на юго-западной оконечности Финляндии; при их поощрении немцы захватили Ревель. Антанта начала морскую блокаду Советской России — пока руками кайзера, а потом и своими силами.

«Разве это не террор, когда всемирный флот блокирует голодную страну?» — писал в те годы Ленин. По Брестскому договору Германия обязала Советскую республику либо вывести все корабли в русские порты, либо разоружить их. Но такое условие для Балтфлота было равнозначно смертному приговору: сосредоточенные в Гельсингфорсе, как в главной базе, сотни кораблей не могли зимой уйти на родину. На это и надеялись интервенты, белая гвардия России и финские егеря.

 

Яндекс.Метрика